Текст книги "Насвистывая в темноте"

Глава 09

На следующее утро я снова отважилась поговорить с Тру, пока мы вместе сидели над хлопьями «Завтрак чемпионов».

– Точно говорю, Расмуссен вошел в раж, и когда у него не вышло убить меня, то решил отыграться на Венди.

Молоко скисло, так что хлопья мы ели сухими. И по всему дому, даже в комнате Нелл, гулял такой запах, будто… Сама не знаю, будто что. Будто что-то такое, что обычно можно унюхать только в зоосаде.

Тру силилась прицепить ложку на нос, как это умел делать Вилли О’Хара.

– Слушай, ты все больше и больше напоминаешь мне Вирджинию Каннингем в том фильме «Змеиная яма».

Вот уж не ждала от Тру такого гнусного удара исподтишка. Знает ведь, как я боюсь иногда, что кончу именно так. Психам вечно что-нибудь мерещится. Вирджиния Каннингем напредставляла себе всякого, вот ее и засунули в больницу для сумасшедших, где люди в белых халатах заставили ее принимать горячую ванну с утра до ночи, хотя она и так была вполне чистая. На какой-то миг мне даже захотелось размахнуться и влепить сестре тумака, прямо как Холл. Сшибить эту ложку с ее милого носика.

Такой вот я ужасный человек, что мне в голову лезут подобные мысли. Слава богу, Тру меня опередила. Сбросила с носа ложку и сказала:

– Пошли, я хочу поиграть в тетербол[8]8
  Игра, в которой игроки бьют битами по шарику, подвешенному на веревке, стараясь как можно быстрее закрутить веревку вокруг столба, к вершине которого она прикреплена.


[Закрыть]. Кто добежит последней, та протухла.

Дети из нашего района, которые не католики, все учатся в школе на Влит-стрит. Но на летние каникулы у города была программа, так что любой ребенок может приходить на игровую площадку, и неважно, из какой страны приехали его родичи и во что они там верят.

На площадке есть качели, и турники, и бейсбольные лужайки. Прямо по асфальту расчерчены желтой краской зоны для игры в квадрат и в классики. И скамейки с шахматными досками натыканы вокруг, словно большущие палочки для игры в «вытащи спичку».

А еще на игровой площадке есть два инструктора, они из года в год не меняются. Бобби Фитцпатрик и Барб Кирхер. Бобби – босс, а Барб – его помощница. Бобби учился в колледже на физрука и поэтому любил играть с нами в тетербол и всякие спортивные игры. Барб тоже поступила в колледж, чтобы танцевать там в группе поддержки и встретить кого-нибудь вроде Бобби. Так сама и сказала. Барб была девчонка прямо заводная. А еще она отлично плела ремешки и показала всем нам, как заплести длинные пластиковые трубочки в подобие петли, к которой можно прицепить ключи или вообще что угодно и носить с любым ансамблем – так Тру недавно начала называть свои одежки. Мы с Тру наплели уже штук пятьдесят этих плетенок, так нам они нравились. Из-за ярких цветов, но главное – из-за свежего запаха и того, какие они на ощупь. Скользкие и прохладные. Мы сгорали от нетерпения, когда Бобби отправлялся в Будку, куда только инструкторам и можно заходить, а потом, чуть ли не день спустя, возвращался с этими цветными трубочками, прятал их в кулаке за спиной и предлагал угадать, в какой руке. Любил Бобби важничать.

А в самом конце лета устраивалась коронация Короля и Королевы Площадки на большом сборе всего квартала, с лимонадом, едой и музыкой. В прошлом году, пусть мы и жили на Влит-стрит всего пару месяцев, Тру все равно выбрали Королевой. Такая уж общительная у меня сестра. Я так ей завидовала, что целую неделю с ней не разговаривала (прости, папа). А этим летом решила, что буду стараться вести себя пообщительнее, и тогда, возможно, меня тоже выберут Королевой.

Конечно, я оставила Тру позади, с моей-то скоростью, и конечно, она и вспомнить не подумала про тухлятину, когда тоже добежала до площадки.

Я уже сидела на качелях, когда Тру подскочила со словами: «Я глазком своим гляжу, то, что скрыто, нахожу…» И ткнула пальцем в сторону турников.

А там, на самой верхней перекладине, преспокойно сидела Венди Бюшам и лизала вишневый леденец на палочке. С ее лба грозила сползти широкая повязка из перепачканного бинта.

– Тоже мне, – фыркнула я. – Если она живая, это не значит, будто Расмуссен не попытался ее укокошить.

– Так-так, давненько вас обеих не видно, – сказал инструктор Бобби, явившийся откуда ни возьмись, и бросил в мою сторону один из красных мячей из теплой резины. – Быстрюга Сьюзи и Мэри Браун вас уже обыскались. Хотели сыграть в квадрат.

На Бобби Фитцпатрика любо-дорого посмотреть, с его рыжеватыми волосами «коротким ежиком», голубыми глазами, улыбкой белее писчей бумаги и лицом цвета хорошо подрумяненного тоста.

– А ты слыхал, что случилось с Венди Бюшам? – спросила я. – Кто-то столкнул ее с лестницы в погреб Донованов, и ее увезли на «скорой помощи».

Тру хмыкнула:

– Она сама свалилась с лестницы в погреб Донованов.

Бобби глянул в сторону турников и вздохнул:

– Будто у нее и без того мало проблем.

Мэри Браун я поначалу и не заметила, настолько та худая, но оказалось, она болтается на турнике прямо под Венди. Завидев меня, Мэри Браун спрыгнула вниз и помчалась к Быстрюге Сьюзи, стоявшей у фонтанчика для питья и махавшей руками какому-то мальчишке постарше, с которым я не была знакома. Мэри Браун сказала что-то и показала в нашу с Тру сторону.

– Как насчет партии чуть попозже, Салли? – спросил Бобби.

Он недавно взялся научить меня играть в шахматы, которые совсем не похожи на шашки, хоть в них и играют на той же доске. Мне игра понравилась. И то, как Бобби притоптывал обеими ногами и потирал ладони, будто замерзли, и так сильно думал (точно съесть мою королеву – самое важное), что его лоб покрывался тонкими морщинками, – это мне тоже нравилось.

– Обожаю шахматы, – ответила я.

– Свидание назначено, – рассмеялся Бобби, он то и дело смеялся, такой вот радостный и энергичный он был, а потом направился к бейсбольной лужайке, откуда его уже давно звали какие-то дети.

Бобби, он классный, не то что другие парни его возраста в нашем квартале. Вот дождусь, когда стану достаточно взрослой для настоящего свидания, сяду в автобус и поеду в восточную часть города, где живет Бобби. Он совсем другой, не такой, как парни из западной части, с которыми нужно ухо востро держать.

Тут подошла Мэри Браун и точным пинком вышибла из моих рук красный мяч.

– О чем это с вами болтал Бобби-Дергунчик?

Быстрюга Сьюзи уже стояла рядышком, уперев руки в бока. И, глядя Бобби в спину, присвистнула протяжно, а потом сказала:

– Такого котика я б из кровати не выгнала.

– Когда ты успела завести кота? – удивилась я.

Быстрюга Сьюзи уставилась на меня:

– Ну ты даешь, О’Мэлли, нельзя же быть такой дубиной! – И подтолкнула к желтому шесту рядом с песочницей. – Ясно тебе? – Она потыкала пальцем в желтый шест. – Дубина, – и ткнула теперь уже в меня. – Просекла?

Быстрюга Сьюзи вечно делает из меня посмешище, потому что я не понимаю и половины ее шуточек. Тру говорила, это потому, что Быстрюга Сьюзи тре шик, а я совсем не тре шик[9]9
  Здесь: крутая (фр.).


[Закрыть]. Интересно, откуда Тру нахваталась этих словечек? Мне даже начинало казаться, что я разговариваю с французской библиотекаршей.

Быстрюга Сьюзи отступила к отчерченному на асфальте квадрату.

– Ты слыхала, как мама Сары Хейнеманн послала ее в магазин Делэнси купить немного молока? Знаешь, что было дальше? – Она швырнула красный мяч прямо в меня, черные волосы так и плещут по сторонам, солнце играет на них, как на только что навощенной машине.

– Что было дальше? – спросила я и бросила мяч обратно.

– Сара исчезла, будто растворилась в воздухе. Пшик! – Быстрюга Сьюзи поймала мячик, подбросила высоко-высоко и подождала, пока тот не упадет, прежде чем добавить: – Никого тебе не напоминает?

Она имела в виду Дотти Кенфилд, но мне не хотелось этого говорить, потому что тогда это стало бы похоже на правду.

– А когда стемнело и Сара не вернулась домой, – продолжала Быстрюга Сьюзи, – миссис Хейнеманн вызвала полицейских. Они всюду ее искали, да так и не нашли.

Мэри Браун, должно быть, ела что-то желтое: когда она высунула язык показать мне, он цветом был как та игуана в зоосаде.

– Я же говорила, – сказала она и быстро задергала высунутым языком.

– И вы знаете, что это значит, верно? – Быстрюга Сьюзи шагнула к Мэри Браун, ухватила ее за шею обеими руками и принялась душить. Все засмеялись. Кроме меня. Я получше остальных знала, что Быстрюга Сьюзи, наверное, права. Потому что, могу поспорить, одним из полицейских, которых вызвала миссис Хейнеманн, был Расмуссен.

После длинного дня плетения шнурков с Барб, партии в шахматы с Бобби и дикой игры в «Рыжего разбойника» мы направились к Фацио попробовать немного чудесной лазаньи, приготовленной Наной. За ужином Тру и Нана долго обсуждали фильмы с Дорис Дэй, и Нана прямо растаяла, когда речь зашла об актере Джимми Стюарте. Мы с Тру помогли Быстрюге Сьюзи вытереть насухо тарелки, а потом сразу ушли и по дороге домой почти не разговаривали. Думаю, нам обеим жалко было уходить из уютной итальянской кухни, где вкусно пахнет и все размахивают руками, будто уличные регулировщики.

Дверь в наш дом стояла открытой нараспашку, но когда я позвала: «Эй! Кто-нибудь дома?» – никто не ответил. Холл явно решил совершить долгую прогулку по короткому причалу. Я подумала, это из-за того, что мама умирает. Но это на него не похоже, ведь Холл с мамой вечно ругались и почем зря поминали имя Господа нашего всуе. Так что плевать Холлу, наверное, хотелось на то, умрет мама или нет.

Грязную посуду мы с Тру мыть не стали: в прошлый раз попытались, но вода пошла из крана вся теплая и рыжая. Мы просто стащили с себя одежду, забрались в кровать и стали слушать скрип-скрип-скрип кресла-качалки на крыльце у соседей. Мистер Кенфилд едва ли не каждый летний вечер одиноко сидел там, качался да курил. Звуки и дымок прямиком влетали в окно нашей спальни, навевая мысли про одиночество. Особенно в тот вечер, потому что мы с Тру были каждая сама по себе, и такое чувство, будто отныне так будет всегда.

Тру перекатилась на пузо и задрала майку, давая понять: хочет, чтобы я потерла ей спину, – я делала это каждую ночь с тех пор, как себя помню.

– Знаешь, почему Быстрюгу Сьюзи зовут Быстрюгой Сьюзи?

А я уже думала об этом, еще днем.

– Потому что лучше всех на площадке играет в «Рыжего разбойника»?

– Нет, – прыснула Тру. – Потому что дина́мит мальчишек. Ну, это типа секса.

Быстрюга Сьюзи старше меня на три года. Ей тринадцать. Тинейджер. Когда доживешь до такого возраста, с тобой происходят разные штуки. Включая, видимо, что-то типа секса.

– Быстрюга Сьюзи уже добралась до второй базы, – заметила Тру.

О чем это она? Всем известно, что Быстрюга Сьюзи не любит бейсбол, да и какое отношение бейсбол имеет к сексу?

– До какой второй базы?

На минутку я забеспокоилась, что разговоры про бейсбол заставят Тру вспомнить тот день, когда папа и дядюшка Пол так и не доехали до дома после матча. Сразу после аварии я пробовала выспросить у нее, что тогда произошло. Как папу угораздило врезаться в вяз? Он что, не смотрел на дорогу? Но Тру отказывалась разговаривать на эту тему еще долгое время после несчастного случая, а если я заводила такой разговор, начинала злиться или притворялась глухой.

– «Добраться до второй базы» означает, что девочка дает мальчику потрогать свои сиськи, то есть грудь.

– Уххх… – не смогла я скрыть отвращения. А следовало – чтобы быть хоть чуточку тре шик. – Что, и «первая база» бывает?

Тру вытянулась рядом со мной.

– Французские поцелуи – это первая база. Это когда мальчик засовывает свой язык тебе в рот.

Когда у меня вырастут сиськи, ни за что и никому не дам их трогать, не говоря уже про всякие французские поцелуи во рту.

– А «третья база»? – спросила я.

Самым любимым игроком у папы был Эдди Мэттьюс, третий бейсмен у «Брейвс». Я по-настоящему соскучилась по радиотрансляциям матчей, которые мы слушали вместе с моим Небесным Королем. В руке пиво, на колене – дочка Сэл. В правилах бейсбола я не особо разбиралась, но мой папа эту игру просто обожал. А я обожала своего папу. И то, как пахло на крыльце нашей фермы после дня тяжелой работы в поле, и то, как желтый свет от приемника сиял на его радостном лице, когда Хэнк Аарон выбивал мяч на хоум-ран, и то, как папа выпрыгивал из кресла, а его дочка Сэл летела на пол. Особенно тем летом, когда он погиб. Потому что в то лето «Брейвс» должны были попасть в Мировую серию, он сам так говорил, и мы поедем смотреть и будем есть соленые орешки и хот-доги с горчицей и маринованными овощами. А они у меня самые любимые.

– Третья база, это когда мальчик трогает тебя там, внизу, – Тру показала на мои трусики.

Я совершенно точно никогда и никому не позволю трогать меня там.

– То есть «хоум-ран» – это и есть секс? – спросила я изумленно.

– Ага, он и есть.

Еще чего! Не раньше, чем в аду снег пойдет.

Тру сказала:

– Ты ведь знаешь, что Джуни насиловали, верно? – Перекатившись ближе, она застучала пальцами по моей шее, как по клавишам пианино.

Мы с Джуни не были подружками. Но я порой встречала ее на площадке, и она вроде была ничего и любила плести из цветных трубочек не меньше моего, и получалось у нее просто потрясно.

– Ты хоть понимаешь, что значит «насиловать»? – спросила Тру.

– Нет. – Я ткнулась лицом в подушку и ерзала, пока не дотянулась до запаха «Аква Велва».

– Быстрюга Сьюзи говорит, когда девушку насилуют, это значит, кто-то трогает ее там, внизу, и это страшно больно. А потом добивается секса, даже если она нипочем не согласна.

Я отвернула голову и стала смотреть в окно на спальню Дотти, и тут-то ее призрак как раз и принялся плакать.

– Салли! – Тру набросила простыню нам на головы.

– Чего?

– Слышишь?

– Это призрак Дотти.

Тру придвинулась ближе:

– Вот ужас.

Я не совсем поняла, что она имела в виду, – то, что Дотти растворилась в воздухе, или то, что произошло с Джуни. В общем, разницы никакой: и то и другое – ужас.

– Никогда не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Ты же знаешь.

Я все думала о том, как Расмуссен трогал Джуни, а она этого не хотела. Как она, бедная, напугалась.

– Ты в этом уверена? – спросила я. – Ну, про насилование?

И заодно отдернула руки от спины Тру: что-то совсем расхотелось трогать хоть кого-то.

– Быстрюга Сьюзи говорит, кто-то насиловал Джуни, делал с нею секс, а когда надоело, обернул трусики вокруг ее шеи и тянул, пока она не задохнулась насмерть.

Тру уснула, а я лежала в темноте, слушала, как плачет призрак Дотти, и изо всех сил надеялась, что Быстрюга Сьюзи ошибается. Потому что сомнений не осталось: если меня никто не выслушает, если никто не остановит Расмуссена прямо сейчас, у нас с Джуни Пяцковски очень скоро будет куда больше общего, чем любовь к плетенкам из цветных трубочек.

Глава 10

Весь конец июня стояла страшная жара, намного жарче нужного. Этель говорила, такая жара и влажность напоминают ей о Миссисипи, где она родилась и росла. Как и всегда по средам, мы с Тру провели утро в благих делах на пользу миссис Галецки, за которой уже давно ухаживает Этель. Причина, по которой мы этим занимались (кроме дружбы с Этель), состояла в том, что по возвращении в школу в сентябре сестра Имельда заставит всех детей прочесть вслух сочинения под названием «Как я провел лето, творя благие дела». Вокруг столько всего напроисходило, что о своем сочинении мне пришлось временно забыть, но я твердо пообещала себе, что сегодня же вечером начну, в какой бы хлам пьяный ни явился домой Холл.

Когда мы закончили помогать, Этель угостила нас сэндвичами с ореховым маслом и зефиром, а потом мы с Тру отправились в зоосад посмотреть, как кормят Сэмпсона, что тоже заведено у нас по средам.

Мы едва вышли из Медовой протоки, обегавшей весь парк, и воздух приятно холодил наши голые ноги. Тру недавно начала курить «L&M», которые стащила из кармана у Холла, когда тот вырубился на диване. И еще она раздобыла где-то маленькую синюю французскую шляпку, объявила, что это берет, и стала носить. Тру сама не своя до всяческих шапочек.

– Я тут подумала, – сказала она, прикуривая сигарету.

– О чем? – Мы сидели на ветках любимого зоосадного дерева, и я завороженно разглядывала Сэмпсона, откусывая по чуть-чуть от сэндвича. Свой бутерброд Тру слопала по дороге.

– Насчет исчезновения Сары Хейнеманн. – Тру затянулась сигаретой и выпустила дымок через нос, как иногда делала мама. Называется «курить по-французски». Она покашляла и повторила трюк снова. – Думаю, Быстрюга Сьюзи права. Наверное, Сару убили и насильничали, точно как Джуни.

Про себя я тоже решила, что Сару убили и насильничали, но не хотела пугать Тру, соглашаясь. И еще подумала, что это дело рук Расмуссена, как и с Джуни. И что это он спихнул Венди с лестницы в погреб Донованов. В ту ночь было так темно и ненастно, что он, скорее всего, до последнего не понимал, что перед ним Венди, а уж потом не бросился вслед и не стал убивать Венди, потому что она монголоид, а монголоид не сможет указать на него в полиции, когда их выстроят у стенки, как всегда делают в фильмах.

Тру сплюнула сигарету на землю и сползла со своей ветки на мою. Ткнула пальцем в Сэмпсона, скроила удивленную мину и крикнула: «Ой, ты посмотри, Салли!» Стоило мне зазеваться, а она хвать у меня из руки полсэндвича и сразу в рот, пока я не успела опомниться.

– Тру!

Ухмыльнувшись, она прошамкала с набитым ртом:

– Помнишь, как Джуни нашли на берегу лагуны?

Я не ответила, потому что жутко разозлилась. Я-то собиралась хорошенько посмаковать остаток сэндвича с ореховым маслом и зефириной.

– Может, это один человек. Сару убил тот же, кто убил Джуни, – сказала Тру, наматывая на палец мою косу, – так она обычно просит у меня прощения. – Если мы отыщем тело Сары, нам наверняка дадут награду и напечатают в газете фотографии, как снимки Мэри Браун в тот раз, когда она звонила пожарным сообщить про пожар, который сама и запалила.

– Это все Расмуссен, Тру. Этот человек – Расмуссен! – Я оттолкнула руку сестры. Как же надоело, что она мне не верит.

Еще несколько человек пришли посмотреть на кормежку Сэмпсона в два часа дня. Две женщины с маленькими детьми, которых я не знала, а еще Арти Бюшам, один из братьев Венди. Арти старше меня на два года, долговязый и с таким громадным кадыком, что, когда говоришь с ним, так и пялишься завороженно на эту штуковину, скачущую вверх-вниз по тощей шее. Еще у Арти заячья губа, досталась ему от рождения. А больше ничего особенного в нем нет, ну разве что чуть косолапит.

Тру соскочила с ветки следом за мной и направилась к клетке Сэмпсона, перед которой застыл Арти. Вообще-то это не совсем клетка, а что-то такое современное, «вольер» называется. Там большие булыжники, и маленький пруд с водой, и какой-то навес в сторонке, чтобы Сэмпсон мог спрятаться от зноя и спокойно перекусить.

– Арти! – позвала Тру.

Ответил он не сразу – наверное, из-за Риза, своего старшего брата и задиры, каких свет не видывал. Риз вечно цеплялся к Арти и в прошлом году на площадке здорово двинул его по голове, стоило Арти выиграть в «Морской бой». Ухо у Арти стало величиной с персик, и теперь до него бывало не так-то просто докричаться.

– Арти-иии! – заорала Тру.

Тот аж подпрыгнул. А как увидел, кто его зовет, лицом сразу стал того же цвета, что орангутанова задница. Арти, по выражению Быстрюги Сьюзи, западает на Тру.

– Как там Венди? – спросила я, подвигаясь к ним.

Арти пожал плечами:

– Наложили ей швы.

Арти всегда был хорошим братом, не то что Риз, который называл Венди не иначе как… идиоткой безмозглой. Риз Бюшам обязательно попадет в ад, я готова поставить на это хоть миллион долларов.

Сэмпсон тихонько ел банан, не бормоча песен; манеры у него куда лучше, чем у мальчишек Бюшамов. Тру протащила нас к ним на ужин пару дней тому назад, заручившись помощью Мими Бюшам, которая училась с ней в одном классе. На ужин у Бюшамов было нечто под названием «трущобное лакомство», его черпали из большой стеклянной миски, и оно даже в подметки не годилось маминой запеканке с тунцом и макаронами. Еще там была большая стопка нарезанного хлеба, и маргарин, и порошковое молоко, которое на вкус совсем как разведенный в воде мел. Риз Бюшам весь ужин пялился на Тру, улыбаясь ей так, будто она была куском вишневого пирога.

Арти спросил этак беззаботно:

– Чем собираешься заняться Четвертого июля, Тру?

Человек, который кормил Сэмпсона, – это вообще-то папа Мэри Браун. По-моему, он мог бы отнести хоть немного еды домой и скормить ее Мэри Браун, чтобы та уже не была самым худым ребенком на свете. Именно из-за него Тру решила, что рандеву с Мэри Браун надо устроить в зоосаде, – в тот день, когда собиралась спихнуть ее в яму из-за спора про Книжного Червя. Так и сказала: «Мистер Браун сам найдет ее, когда придет кормить Сэмпсона, так для семьи будет намного лучше, чем если на нее наткнется кто-то незнакомый, как с Джуни вышло».

Тру может быть очень заботливой, если захочет. Мертвую Джуни нашел один сумасшедший, который вечно ходит в теплой рубахе и громко ругается сам с собой, собирая мусор в парке. Прошлым летом Мэри Браун всем рассказывала, будто этот сумасшедший снял перед нею штаны, да только кто ей поверит.

– Четвертого? – переспросила Тру. – Ну, мы с Салли точно не променяем велосипедный парад на весь чай Китая. – Она подмигнула, и кадык у Арти покатился вниз по шее, так он распереживался.

На конкурсе украшения велосипедов в прошлом году Арти получил второе место после Тру, что принесло ему подписку на журнал под названием «Бойз лайф». Тру вручили новый набор ленточек, которые цепляются на руль велика, а также чек на пять долларов, который можно было обменять на товар в магазине «Файв энд Дайм», потому что спонсором конкурса на украшение велосипедов выступал как раз магазин Кенфилда «Файв энд Дайм… У Нас Найдете Все Необходимое!».

Все потому, что Тру умеет управляться с салфетками «Клинекс». А этим летом она натырила заколок-невидимок для бумажных цветов из «Набора будущего парикмахера» Нелл, который купил Холл, сказав, что это отличное ремесло, ведь волосы есть у всех, как и ноги. На прошлой неделе Холл отвел Нелл в «Школу красоты Ивонны» и записал учиться. Нелл явилась домой с розовой шляпной коробкой, набитой ножницами, и булавками, и расческами, и, конечно же, любимыми игрушками Нелл – щипцами для укладки волос, и бумажками для перманента, и раствором, вонючим почище миллиона дохлых крыс. Даже хуже, чем дыхание доктора Салливана. Это Нелл здорово придумала – попросить Холла записать ее в «Школу красоты», пока тот был навеселе.

Арти потянул себя за больное ухо, что делал довольно часто, потому что мальчишка он нервный и пугливый, что твоя скаковая лошадь.

– Слыхала, что Сара Хейнеманн пропала?

Тру, ухватившись за прутья ограды, смотрела, как мистер Браун бросает Сэмпсону остатки обеда.

– Ага.

– Утром приходили полицейские, просили не забывать запирать двери.

Арти вдруг резко нагнулся и принялся закатывать штанины. Надумал, наверное, охладиться в Медовой протоке – по нашему примеру.

– Вы бы с Салли поосторожнее. Мама говорит, что больше не выпустит сестер из дому поодиночке после того, как зажгутся фонари. Говорит, это опасно. На свободе разгуливает какой-то псих, у которого не все дома.

Я смотрела на Сэмпсона и думала, что с таким нечего было бы бояться. Вон какие большие волосатые ручищи – сразу видно, в жизни не допустит, чтобы с тобой случилось что-то плохое. И тогда, будто догадавшись, о чем я думаю, Сэмпсон посмотрел мне прямо в глаза и взмахнул лапищей. И я помахала в ответ.

– Прекрати, – сказала Тру, дернула мою руку вниз и огляделась по сторонам, не видел ли кто. Французская шляпка сбилась на глаз, и она дернула ее назад на затылок. – Он не здоровается. Он просто горилла и гоняет мух, боже-ты-мой…

– Вот и неправда! – возразила я и потянулась к Сэмпсону над оградой, так мне хотелось погладить его пушистый мех. – Он намного, намного лучше, чем просто горилла. – Я помахала еще раз, и в ответ Сэмпсон подбежал к краю ямы, поглядел мне в глаза и хлопнул себя в грудь, опять и опять. – Он великолепен.