Текст книги "Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации"

Надлом этногенеза в средневековом Китае проходил приблизительно так же, как и в древнем. Тюрки-шато любили династию Тан, китайцы ее ненавидели. Поэтому в 923 г. эти последние хунны низвергли узурпатора, основателя династии Хоу-Лян, и восстановили империю Тан (Хоу-Тан), но тут в игру вступили последние сяньбийцы – кидани, жившие в Западной Маньчжурии. Это был союз восьми родственных племен, вожди которых правили всем народом по три года, по очереди. Но в 907 г. удачливый Елюй Абаоцзи не переизбрался, а отрубил головы прочим семи вождям. Он объявил себя Небесным императором, а свою жену – Земной императрицей и, продолжая завоевания, подчинил всю Маньчжурию и восточную часть современной Монголии. После этого он вступил в войну с тюрками-шато. Опустим подробности и отметим только, что сходство коллизий IV–V вв. и X в. очевидно.

Кончилось тем, что шато, как в древности хунны, проиграли войну, кидани заняли северо-восточный угол Китая, а подлинные китайцы удержались на юге от Хуанхэ, извергнув из своей культуры все варварские традиции и западные учения: манихейство, несторианство и отчасти буддизм. Эта непримиримость стоила им Северо-Западного Китая, где тангуты в 982 г. основали империю Си Ся, или Западное Ся, отрицавшую все китайское.

Как взболтанное масло и вода расслаиваются по своему удельному весу, так расслоилась империя Тан, а Восточная Азия оказалась разделенной на китайскую, степную и лесную – дальневосточную части, резко противостоявшие друг другу.

Судьбы их были различны. Китай медленно гнил; Кидань пыталась впитать в себя китайскую культуру, превратилась в монголо-китайскую химеру и пала в 1125 г. под ударом чжурчжэней (маньчжуров) – лесного племени, не затронутого цивилизацией, а в Степи еще раз вспыхнул пожар, но погас, спалив остатки степной культуры, да так радикально, что историки долго не верили в возможность существования культуры в Степи. Вот что дает завершение этногенного процесса там, где применяются материалы нестойкие.

Победив тюркютов, уйгуры вместо эля установили конфедерацию племен, из которых одно было ведущим, но не господствующим. Однако даже такая, мягкая форма объединения была достигнута путем жестокой межплеменной войны 747–758 гг., причем границы Уйгурии были уже границ Тюркютского каганата. Так кто с кем воевал?

В VII и ѴIII вв. Азия стала полем распространения прозелитских религий. На западе бурно развивался ислам, на востоке – буддизм, а на севере обрели приют несторианское христианство и манихейство [94, с.373–386, 425–434]. Местная тюркская религия – культ Голубого Неба – отца и Бурой Земли – матери – уходила в прошлое вместе с осколками разгромленных племен и идеологией войны и победы. В VIII в. уже никто из степняков не хотел воевать иначе, как ради защиты своих юрт и кочевий от соседей. И тем не менее не было мира между Байкалом и пустыней Гоби. Почему?

Внешние конфликты свелись к минимуму. Китай залечивал раны после солдатского мятежа 756–763 гг. В Арабском халифате воинственные Омейяды уступили место лукавым Аббасидам, прекратившим завоевания. Тибетские цари продолжали захваты земель, но к югу от Гоби. Казалось бы, все было прекрасно.

Но в уйгурском степном ханстве неуклонно шел внутренний процесс снижения энергетического потенциала системы. Там не было достаточного количества искренних и жертвенных людей, способных сплотиться вокруг хана, но их было, увы, достаточно для оппозиции правительству и возбуждения племен к отпадению. А в племенах наряду с вольнолюбивыми богатырями увеличивалось число людей, склонных к праздности, а потребительская психология влечет за собой последствия не менее кровавые, чем психология фазы подъема, которой обычно сопутствуют кровавые столкновения. Поэтому уйгурские подданные и сами уйгуры стали искать психологическую доминанту, которая бы объединила остатки степных пассионариев, способных поддержать державу.

Сами они создать оригинальную доминанту, или, что то же самое, мировоззрение, близкое всему народу, не могли, потому что для этого нужен высокий пассионарный уровень, обеспечивающий лабильность системы. Отдельные, даже очень способные и творческие персоны не могут сломать и перестроить застывший стереотип. Так из горячего воска легко вылепить статуэтку, а из застывшего невозможно. Но тогда выручает возможность заимствования идей, а заодно и инкорпорация людей со стороны, как своего рода подпитка системы энергией. Важно лишь, чтобы эта подпитка легко усваивалась и шла на пользу. И тут у кочевников Великой степи в VIII в. был богатый выбор.

Китайские учения – даосизм, конфуцианство и даже созерцательный чань-буддизм – кочевниками не усваивались. Ислам был религией их врагов – арабов. Культ Митры – бон – в это время переживал жестокие гонения в Тибете и отнюдь не отвечал настроениям уйгур. Это была воинственная религия, мироощущение богатырей, а не пастухов, постепенно переходящих к оседлости [103, с.72–90]. Зато христианство и манихейство понравились миролюбивым степнякам, но сами они были в непримиримой вражде друг с другом. И эта вражда повлекла за собой трагедию.

Хотя христианство и манихейство, которое считается ответвлением гностицизма, появились как массовые мировоззрения в одно и то же время, II–III вв. [201], и в одном месте, на Ближнем Востоке, они развились в диаметрально противоположных направлениях. Бог, вера в которого обязательна для всех направлений христианства, в космогонии манихейства отсутствует. Его место занимают две стихии – Света и беснующегося Мрака. Мрак сам по себе нематериален, но однажды его скопления случайно подкрались к области Света и попытались в нее вторгнуться. Против них вышел Первочеловек, но они облекли его световое тело, растерзали на части и мучают их; это сочетание света, заключенного в мраке, и есть материальный мир. Задачу свою манихеи видят в освобождении плененных частиц света из оков материи. Достигается оно не через смерть, ибо манихеи признают переселение душ, а через отвращение к жизни и всему телесному, материальному, в том числе к искусству, ибо его произведения сделаны из материи.

Таким образом, у манихеев мир не творение, заслуживающее любви, а результат катастрофы и подлежит уничтожению. Это учение весьма последовательно, и именно поэтому оно вызвало отвращение всюду, где проповедовалось, – в Риме, Иране и Китае. Римлян шокировала нетерпимость манихеев и их заумная натурфилософия, претендовавшая на то, чтобы вносить поправки в естествознание, в то время достаточно совершенное; персов и арабов – безбожие и ложь, не только разрешенная, но прямо предписанная манихейским «верным» как средство борьбы с материей; китайцев – запрещение семьи и изнурение плоти путем аскезы и коллективного разврата, чтобы вызвать в себе отвращение к жизни; буддистов – жестокость по отношению к людям и животным, которых манихеи считали «злыми», то есть несогласными с их учением. Только уйгуры приняли манихейство как государственную религию. И тогда в Великой степи впервые начались гонения на религиозные взгляды.

Принятие уйгурами манихейства не было предопределено судьбой. В Уйгурии была и христианская община. Троица, которой поклоняются все христиане, по-уйгурски называлась «Уч Ыдук», буквально – «Три святыни». Но во время межплеменной войны 752 г. эта община оказалась союзницей басмалов и тюргешей, которые были разбиты. Манихейская же община поддержала победившего хана и выиграла власть.

По сути дела, Уйгурия, одержав ряд блестящих побед, находилась в это время на пороге гибели. Социально-этническая система ее упростилась до, такой степени, что удержать ее от распада на независимые племена можно было только силой. Поэтому появление конфессиональной общины с культурной доминантой укрепляло власть хана. Вопрос в другом: удачен ли выбор? Пожалуй, не очень, но с Китаем отношения были натянутые, а в Китае христианство в VIII в. было дозволено, а манихейство запрещено. Следовательно, для Уйгурии манихеи были естественными союзниками, и в 766–767 гг. хан и вельможи приняли «религию Света», а «как люди высшие действуют, (тому) низшие подражают».

Первыми жертвами фанатичных манихеев оказались каменные изваяния тюркских богатырей. Ю.Н. Рерих рассказал автору этих строк, что в Монголии они все разбиты и обезображены, и был удивлен, что аналогичные изваяния сохранились на Алтае и в Семиречье. Вряд ли кто-либо из наших историков может одобрить сектантский вандализм.

Затем, в 795 г., в результате серии дворцовых переворотов ханская власть была ограничена советом чиновников (не племенных вождей) и руководителей манихейской церкви, которые потребовали, чтобы «во всей земле простолюдины и живые существа чистые и добрые были покровительствуемы, а злые истребляемы». Определяли же, кто добр, а кто зол, те же манихеи. По их мнению, «неверующие по незнанию называли черта Буддой», и есть сведения, что в манихейских кумирнях изображался демон, которому Будда моет ноги. Эти кумирни, конечно, не сохранились. Нетерпимость надолго стала знаменем эпохи.

Все соседи Уйгурии – буддисты, шаманисты, мусульмане, христиане и конфуцианцы – стали ее врагами. Но не только враги, а и сами уйгурские простолюдины тяготились новой религией. Возможно ли было растолковать пастуху, неграмотному храброму воину, что его родная благоухающая степь, любимая жена и веселые дети – страшное зло, от которого надо отречься? Мог ли он возненавидеть свои крепкие руки, натягивающие тугой лук до уха, и своего боевого коня, носившего его к победам над врагами? Мог ли он представить себе абстракцию борьбы Огненного Сияния с беснующимся Мраком? Ясно, что народ был манихейским только по названию. Так произошел разрыв между неофитами и массой.

Кончилось это в 840 г. Из Сибири пришли кыргызы, взяли столицу Уйгурии Каракорум и казнили всех вельмож, не успевших бежать. Уцелевшие продолжали борьбу до 847 г., но были вынуждены отойти на юг и юго-запад, оставив пустыню Гоби барьером между собой и победоносными, безжалостными кыргызами. Там уйгуры основали два небольших княжества, одно в Ганьсу, другое в Турфане. Первое было завоевано, а второе уцелело, но люди, его основавшие, были ассимилированы населением завоеванных ими оазисов и, подарив покоренным даже свое имя, исчезли как этнос. С IX по XV в. уйгурами назывались именно подчиненные им племена, а самих их не стало, как и их былых соперников – тюркютов, тоже оставивших свое имя многим этносам, отнюдь не бывшим их потомками.

Эти новые носители имени «уйгуры» оставили после себя богатое, даже роскошное искусство, потому что они не были манихеями, а были буддистами и несторианами. Но эта культура не кочевая, а оседлая, базисная, и потому лежит за пределами нашей темы.

Как известно, случайности в истории встречаются часто, но большого значения не имеют, потому что их последствия – зигзаги – компенсируются в могучих течениях исторических и природных закономерностей. Но совпадения, или встречи двух-трех потоков закономерностей, влекут за собой либо смещения исторических судеб даже очень крупных народов, либо их аннигиляцию. Так произошло в Центральной Азии в так называемый «темный век» – 860–960 гг. [107, с.55].

В это столетие совпали кризисы трех линий или, точнее, исторических закономерностей, и совпадение их оказалось трагичным для культуры Центральной Азии, поскольку создался разрыв традиции и возникло забвение прошлого.

Первое. С разгромом Уйгурии закончилась инерция пассионарного толчка III в. до н. э. Все этносы, возникшие тогда в Великой степи, либо перестали существовать, либо превратились в реликты, либо стали примыкать к соседним могучим суперэтническим целостностям – к Китаю, мусульманскому халифату, к Византии – и даже вступали в контакты с лесными племенами Сибири. Дольше всех продержались тюрки-шато, потомки «малосильных» хуннов, вернувшиеся на древнюю родину – северную границу Китая, карлуки, потомки ветви тюркютов, и куманы, смесь среднеазиатских хуннов с алтайскими динлинами. Поскольку этот грандиозный этногенез с хуннов начался и хуннами закончился, правомерно назвать его, пусть условно, хуннским. Он просуществовал 1200 лет и в X в. был на излете. Собственные силы его стали малы и не обеспечивали возможностей роста.

Второе. Ни в Китае, ни в халифате кочевники не обрели покоя. Их не любили, а использовали. В этих обеих империях шла фаза этнического надлома. И там и тут вероломство и жестокость стали знаменем эпохи, хотя и с различной окраской. В Китае вздымалась волна шовинизма, безотчетной ненависти ко всему чужому [172, с.127, 140], и уж больше всего – к кочевникам. В халифате тюрок ненавидели шииты и карматы, хотя последние так же ненавидели мусульман. А в Византии в этот век в тюрках не нуждались и пренебрегали ими.

Кочевникам лучше бы не соваться на чужбину, а жить дома, но тут вмешалось третье: в степной зоне наступил очередной период вековой засухи. Волей-неволей приходилось уходить на окраины степи [81; 83, с.92].

С одной стороны, засуха X в. была полезна, ибо кыргызы покинули степь, превратившуюся в пустыню, и ушли домой, в Минусинскую котловину. Война их с уйгурами, не кончившись, загасла. Кровь перестала литься на пересохшую землю. Но с другой стороны, кочевники, покидавшие родину и терявшие связь с ландшафтом, невольно упрощали этносистемы и теряли традиции.

Именно поэтому они воспринимались в окрестных странах как «дикари», тем более что в X в. никто из соседей не знал истории хуннов, тюрок и уйгур. Обывательскому сознанию свойственно считать, что увиденное им теперь было таким всегда, а беду соседа рассматривать как его неполноценность. Так и создалось устойчивое мнение, будто кочевники Азии – это дикари, трутни человечества, неспособные к восприятию культуры. Нужно ли говорить, сколь это неверно и антинаучно?

В XI в. безмолвие пустыни снова было нарушено дождями. И снова на берегах Онона, Керулена и Селенги появились овцы и их пастухи. На этот раз они пришли из Восточной Сибири, хотя самое могучее из этих племен – татары – жило в Восточной Монголии еще до засухи. Прочие же племена – кераиты, ойраты, меркиты, тайджиуты и другие – попали в поле зрения географов XI–XII вв. именно в эти века [153, с.205 и след].

Эти переселенцы говорили не по-тюркски, а по-монгольски и представления не имели о тех, кто жил в Степи до них. Каменные курганы хуннского времени они называли «керексурами» – киргизскими могилами – и правильно считали, что не имеют к ним касательства. Между ними и хуннами лежал «темный век», и надо было все начинать сначала.

Новые кочевники, в отличие от хуннов и тюрков, охот но воспринимали культуру с юга, лишь бы она не была китайской. Кераиты приняли крещение в 1009 г. от несториан, изгнанных в 1000 г. из Китая, а их восточные соседи, предки монголов, усвоили «черную веру» Тибета, называвшуюся Бон [123, с.19]. Но в XI в. эти племена и их соседи, хотя и пользовались плодами благодатной земли, не проявляли никаких стремлений к объединению, а тем более к войнам. Эти качества проявились, а вернее, возникли лишь в конце XII в. Зато в XIII в. монголы удивили мир более, чем какой-либо этнос до них или после них.

Излагать историю монголов нецелесообразно, ибо это уже сделано самими монголами [152]. Важнее другое: надо постараться дать такую постановку проблемы, которая содержала бы решение, пусть в неявном виде. Этим мы и ограничимся, тем самым дав читателю возможность применить этнологическую методику к интерпретации легкодоступного материала.

Ни об одном историческом явлении не существует столько превратных мнений, как о создании монгольского улуса в XIII столетии. Да и как быть ученым спокойными? Заканчивается третье столетие с тех пор, как возникла проблема научного изучения «монгольского вопроса», а решения нет! Проблема и сегодня стоит так, как ее поставил много лет назад академик Борис Яковлевич Владимирцов.

Каким образом немногочисленные монголы, которых было чуть больше полумиллиона, разбитые на разные племена, неорганизованные, без военной подготовки, без снабжения – железа не хватало, – могли захватить полмира: Китай с Индокитаем, Тибет и Иран, Среднюю Азию, Казахстан, Украину, дойти до берегов Средиземного моря и пройти через Польшу и Венгрию на Адриатическое море? Это задача, которая до сих пор в историографии не решена. Так и считается, что это какое-то монгольское чудо: Авели (скотоводы) победили Каинов (земледельцев).

Как было сказано выше, европейские народы издавна сталкивались с евразийскими кочевниками, но мало о них знали и не интересовались ими. Греки торговали со скифами, римляне воевали с сарматским племенем роксаланов. В V в. гунны совершили два больших набега, на Галлию и Италию, но это был эпизод, не оставивший следов. Тюркютский каганат VI–VIII вв. не распространялся западнее Дона, а сменившие тюркютов уйгуры, печенеги, гузы, куманы и кыргызы были раздроблены, неорганизованны и слабы. Совершенно по-иному повели себя монголы в XIII в., хотя они только что вступили на арену всемирной истории. Они из жертв превратились в победителей.

Вдумаемся в следующие факты. В Северном Китае было 60 миллионов жителей и власть находилась в руках маньчжуров, воинственного и храброго народа. В Северо-Западном Китае располагались сильные, богатые и многолюдные государства Тангут и Уйгурия.

Южный Китай, к югу от небольшой реки Хуайшуй, текущей между Хуанхэ и Янцзы, возглавляла династия Сун, под господством которой находилось 30 миллионов жителей. Итого почти 100 миллионов жителей, враждебных монголам.

Над Средней Азией и над Восточным Ираном господствовал хорезмский султан. В его владениях жили 20 миллионов мусульман. Армия султана состояла из воинственных степняков и горцев, жестоко угнетавших земледельцев и горожан.

В этой стране находились два крупнейших города, стоявших на высоте современной им цивилизации. Самарканд и Бухара не уступали по богатству и роскоши Константинополю, Кордове и Ханчжоу в Южном Китае. Тогда это была первая пятерка городов, и лишь где-то в третьем десятке стояли Париж и Венеция.

В Восточной Европе, между Волгой и Карпатами, жили 8 миллионов человек. В Грузии – 5, и в Сирии – 5 миллионов. И вот, имея чуть более полумиллиона жителей, монголы одновременно воевали на три фронта, на три стороны света, и, как ни странно, не только воевали, но и побеждали.

Неужели все окружавшие Монголию народы были такими боязливыми, малосильными и безразличными ко всему, что дали себя разбить – и подчинить? Тут что-то не так. Очевидно, мы опустили какой-то фактор. Ведь в XIII в. тибетцы, половцы, русские, аланы и персы трусами не были. Так что причина скрыта в чем-то незаметном, в какой-то невидимой пружине, природу которой и надлежит угадать. Вот почему история середины XIII в. напоминает своей загадочностью криминальный роман.

Уточним условия задачи. Попытка связать монгольские походы с усыханием степи была сделана в 1915 г. киевским профессором Тутковским. Но в то время историю климатических колебаний только предстояло написать. Однако уже тогда она была опровергнута [56, с.415 и след.], ибо монголы в завоеванные страны не переселялись.

Социальный строй монголов в конце XII в., перед началом походов, был родоплеменным, отнюдь не располагающим к агрессии. Правда, тогда из родов начали выделяться «люди длинной воли», аналог викингов и «рыцарей круглого стола», но они были изгоями, и притом малочисленными. Становление феодализма у монголов началось не до походов, а после них, и то не сразу.

Решающим фактором борьбы монголов за самостоятельность оказались не степняки, а дальневосточный лесной народ – чжурчжэни, разгромившие в 1125 г. киданей и уничтожившие китаезированную империю Ляо, а к 1141 г. победившие империю Сун.

Связные сведения китайских географических источников о чжурчжэнях датируются X в., а когда в XII в. эти народы столкнулись – возникла исключительно кровавая война, с перевесом на стороне чжурчжэней. Учитывая историческую перспективу, следует рассматривать наступление чжурчжэней на Китай как реплику на вторжение тайских войск на Дальний Восток. Здесь на борьбу против попытки создания мировой империи с центром в Чанъани выступили уже не степные, а лесные народы Восточной Сибири. Подобно степнякам, они легко усваивали материальную сторону китайской цивилизации, но оставляли без внимания чуждую им конфуцианскую идеологию. Захватив Северный Китай до реки Хуанхэ, чжурчжэни просто переместили передний край войны на юг, но не смешались с покоренными китайцами. Обилие китайских вещей в чжурчжэньских городищах Маньчжурии указывает не на проникновение китайской культуры, а только на обилие военной добычи. Несмотря на то что чжурчжэньские цари именуются в китайских хрониках династией Цзинь (буквальный перевод слова – «алтан», «золото»), китайцы XII в. эту династию рассматривали как иноземную и враждебную и не прекращали борьбы против «варваров». Узел был завязан столь туго, что разрубить его смог только Чингисхан.

Родиной монголов было Восточное Забайкалье, севернее реки Керулен. Чингис родился в урочище Дэлюн-Болдох, в восьми верстах к северу от современной монгольской границы. Этнический подъем монголы испытали одновременно с чжурчжэнями, и понятно, что эти этносы стали соперниками и врагами.

С ИЗО г. чжурчжэни вели с монголами войну на истребление. В решающей войне (третьей) 1211–1235 гг. китайцы империи Сун выступили против чжурчжэней как союзники монголов. Однако китайцы потерпели поражение, и тяжесть войны легла на плечи монголов. Но после победы китайцы потребовали у монголов передачи земель, отнятых у чжурчжэней. Попытка договориться кончилась тем, то китайцы убили монгольских послов. Это вызвало длительную войну, осложненную для монголов тем, что их конница не могла разворачиваться в джунглях Южного Китая и была бессильна против китайских крепостей. Перелом в войне наступил лишь в 1257 г. благодаря рейду Урянгхадая, который с небольшим отрядом вышел через Сычуань к Ханою и поднял местные бирманские, тайские и аннамитские племена на войну против Китая. Таким образом малочисленные монголы победили Великий Китай, объединив все те народы, которые не соглашались стать жертвой китаизации. В 1280 г. все было кончено.

Приобретение Китая не пошло на пользу монголам. Слишком различались между собой эти два народа. Хан Хубилай, основатель династии Юань, велел засеять один из дворов своего дворца степными травами, чтобы отдыхать в привычной обстановке. Китайцы до сих пор не едят молочных продуктов, чтобы ничем не походить на ненавистных степняков. При таком этнопсихическом несоответствии компромиссы были недостижимы, а господство монголов в Китае было вынужденно жестоким насилием. Не произошло даже ассимиляции, ибо монголо-китайские метисы извергались из того и другого этноса, вследствие чего гибли. А ведь с мусульманами и русскими монголы охотно вступали в браки, дававшие талантливых потомков. Только евреев монголы чуждались больше, чем китайцев. Освободив от податей духовенство всех религий, они сделали исключение для раввинов: с них налог взимали.

Ожесточение китайцев против монголов вылилось в восстание, начавшееся тем, что по знаку тайной организации «Белый лотос» монгольские воины, находившиеся на постое, были зарезаны в постелях хозяевами домов. И гнусно не само убийство спящих, а то, что это ныне является национальным праздником китайцев.

По-иному сложилась судьба западных монголов, улусов Джучидского (Золотая Орда), Чагатайского и Иранского, а также джунгаров. Тесная связь царевича Хубилая с завоеванным Китаем, из которого он черпал средства и силы, уже в 1259 г. вызвала раскол монгольского улуса. Противники Хубилая выдвинули на пост хана его брата Аригбугу, а после его гибели – Хайду, который, опираясь на кочевые традиции, вел войну против китайских монголов до 1304 г. На стороне Хубилая выступали иранские монголы; Хайду поддержали наследники Батыя, заключившие союз с русскими князьями. Александр Невский был инициатором этого союза, так как, с одной стороны, монгольская конница помогла остановить натиск ливонских рыцарей на Новгород и Псков, а с другой – ханы, сидевшие на Нижней Волге, пресекали всякое вторжение азиатских кочевников – сторонников китайских монголов или династии Юань. Так произошло разделение монголов на восточных и западных (ойратов).

Поволжские монголы в 1312 г. отказали в повиновении узурпатору хану Узбеку, принуждавшему их принять ислам. Часть их погибла во внутренней войне (1312–1315), а уцелевшие спаслись на Русь и стали ядром московских ратей, разгромивших Мамая на Куликовом поле, а затем остановивших натиск Литвы.

Иранские монголы приняли ислам в 1295 г., так как из-за бушевавшей войны не могли вернуться домой. Их потомки – хазарейцы – ныне живут в степной части Афганистана.

И наконец, самая воинственная часть монголов поселилась в Джунгарии и создала там ойратский племенной союз. Именно ойраты приняли на себя функцию, которую ранее несли хунны, тюрки и уйгуры: они стали барьером против этнической агрессии Китая на север. И они выполняли эту роль до 1758 г., пока маньчжуро-китайские войска династии Цинь не истребили этот мужественный этнос. Но для понимания механизма хода событий надо вернуться в Китай, где в XIV в. власть перешла от монголов к национальной династии Мин.

Война за освобождение Китая от монголов тянулась двадцать лет (1351–1370) и продолжилась после ухода последних монгольских войск за Гоби. Новая национальная династия Мин восприняла стремление династий Хань и Тан и пыталась захватить Монголию. В 1449 г. китайцев остановили ойраты, нанесшие им сокрушительное поражение при Туму, причем был взят в плен император. Эта битва спасла Монголию и жизнь монголов.

Гораздо удачнее для Китая была агрессия на юг, объектами которой стали Корея, Тибет, Непал, Вьетнам и Индонезия, где в 1405–1430 гг. свирепствовал китайский флот. Но попытки китайцев покорить Маньчжурию оказались безрезультатными. В XVII в. маньчжуры сами перешли в наступление и, воспользовавшись внутренней войной в Китае, захватили в 1644–1647 гг. всю страну. Антиманьчжурские восстания продолжались до 1683 г., после которого средневековый период истории Китая закончился.

Маньчжурам удалось за полвека сделать то, к чему безуспешно стремились китайцы две тысячи лет, – объединить Восточную Азию. Но агрессия маньчжуров была политической, а не этнической уже потому, что маньчжуров было мало и прирост населения был невелик. Завоевав Китай, маньчжуры были вынуждены держать там гарнизоны, и, следовательно, почти все юноши служили на чужбине. Затем, став хозяевами Китая, богдыханы превратились в императоров династии Цин, которую постигла судьба всех ранее бывших инородческих династий Китая. Революция 1911 г. с точки зрения этногенеза была очередным национальным переворотом, подобным тем, которые привели к власти династии Хань и Тан. Но на этот раз жертвами этнической агрессии китайцев стали остатки маньчжуров, монголов Внутренней Монголии, тибетцев и потомков уйгуров в Синьцзяне. Такова логика истории и этногенеза, не зависящая от воли отдельных личностей, добрых или злых. Однако ясно, что три больших степных этноса, разделенных обрывами культурно-исторической традиции, тем не менее имели между собой много общего, явно не унаследованного путем передачи. Следовательно, отмеченная общность лежит на порядок ниже этнической, то есть в сфере этнографической, и является следствием сочетания природных условий. В самом деле, поддержание системы кочевого хозяйства в условиях резких колебаний климата и необходимость постоянного сопротивления агрессии: ханьской, танской и минской – в значительной мере определяли сходство характера отношений и развития центральноазиатской этнической целостности. И все же хунны, тюрки и монголы весьма разнились между собой, но все они были барьером, удерживающим Китай на границе Великой степи. В этом их заслуга перед человечеством.

В этой жестокой борьбе – объяснение мнимой застойности народов Срединной Азии. Они не уступали европейцам ни в талантах, ни в мужестве, ни в уме, но силы, которые другие народы употребляли на развитие культуры, тюрки и уйгуры тратили на защиту независимости от многочисленного, хитрого и жестокого врага. За 300 лет они не имели ни минуты покоя, но вышли из войны победителями, отстояв родную землю для своих потомков.

Нет, никак не подходит к монголам надетая на них маска патологических агрессоров и разрушителей культуры.

В войнах, которые они вели, инициатива борьбы принадлежала отнюдь не им. Половцы в 1208 г. приняли к себе врагов монголов – меркитов… и пострадали вместе с ними. Хорезмшах Мухаммед казнил монгольских подданных и оскорбил послов; хорезмский султанат был разрушен. Вопрос о походе Батыя в Европу слишком сложен, чтобы разбирать его здесь. Мнения историков расходятся. Отметим лишь, что наивная монголофобия была лозунгом либерально-буржуазной (модной) историографии, тогда как добросовестные историки, как дореволюционные: Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, С.Ф. Платонов, так и современные: А.Н. Насонов, отмечают сложность проблемы и отсутствие «национальной» вражды монголов с русскими. Вражда началась лишь в XIV в., когда монголы растворились в массе поволжских мусульманских народов, то есть через 100 лет после смерти Батыя.

Что же касается разрушения культуры…

В 1237 г. монголы завоевали царство Тангут, но рукописи Хара-Хото на тангутском языке датируются XIII–XIV вв. Когда же в 1405 г. китайцы империи Мин заняли тангутскую землю, тангутов больше не стало.

Монголы XII–XIII вв. были молодым этносом и вели себя так же, как и все другие этносы в фазе подъема. Разве добрее их были викинги или норманны, захватившие Англию и поработившие ее народ в XI в.? А немецкие феодалы, опустошавшие Италию при четырех Отгонах и вырезавшие полабских славян, и, наконец, рыцари первого крестового похода – чем они лучше монголов?

Разница между теми и другими была лишь в том, что монголы к 1369 г. потеряли свои завоевания и перешли к обороне, а западноевропейские феодалы за такое же время от начала этногенеза развернули колониальную экспансию на Ближний Восток. Просто монголы как этнос были на 300 лет моложе романо-германского «Христианского мира», и сравнение культур должно проходить с учетом «возрастов» этносов. И если европейцы гордятся расцветом искусства в XV в., называя его Возрождением, то монголы, ойраты и маньчжуры прошли аналогичную фазу в XVII–XVIII вв. И в том возрасте, в каком испанцы покорили Америку, маньчжуры, перехватившие у монголов инициативу, завоевали Китай.