Текст книги "Убить президента"

Глава 4
РЕДАКТОР МОРОЗОВ

Это был приятный визит. И одновременно неожиданный. Но все-таки больше приятный. Приятный, хотя и неожиданный. Минут пять я по привычке двигал эти слова взад и вперед, словно костяные фрагменты китайской головоломки, пока не нашел для них идеально точное расположение. Неожиданный, но приятный. В этом забавном «но» все дело. Я сам похож на это аккуратное «но». Противительный союз. Умеренно противительный, а потому нерушимый. Республик свободных. Свободных, как моя газета.

Сначала в мой кабинет вошли двое в штатском, озираясь, словно новички саперы на минном поле. Я думал, у них головы открутятся от разнообразных впечатлений. Мой рабочий кабинет специально и задуман для того, чтобы производить впечатление. На иностранных дипломатов и на орлов из спецслужб. Слева по курсу – книжная стенка, вся из старинных фолиантов в натуральных кожаных переплетах с золотым тиснением. Подделка, конечно, но издали отменно смотрится. Справа по курсу – роскошные цветные фотографии, в ореховых рамках и без. Некоторые, по нынешним временам, следовало бы убрать подальше, но я их держу из принципа. Опять мое «но». Маленький аккуратный привкус свободомыслия. Умное начальство, как известно, терпит в интеллигенте чуть-чуть фронды. Понятно, что любое начальство старается выглядеть умным. На фотографиях изображен в основном я. Я в разнообразных компаниях. Я и Тэтчер. Я и Горбачев. Я и Клинтон. Я и Папа Римский. Я и Пол Маккартни. Я и Ельцин. Я и академик Сахаров. Причем почти все снимки, в отличие от фолиантов, подлинные. Только мое фото с Сахаровым – фотомонтаж. Мы с ним действительно один раз встречались, однако упрямый старик не пожелал фотографироваться. Сказал мне своим скрипучим голосом, что в Горьком так устал от оперативной съемки ГБ, что теперь старается, без крайней на то необходимости, не глядеть в объектив. Я проглотил обиду такого сравнения. Гений, что с него возьмешь. К тому же в нашей фотолаборатории мне потом сделали очень солидный монтаж: Сахаров жмет мне руку и улыбается. А я – ему. Трогательно так все получилось, просто до слез…

Штатские по привычке въехали глазами в Ельцина, потом в Папу Римского. Даже не заметили, что прямо по курсу за своим рабочим столом сижу я и закуриваю сигарету. Учуяли только запах дыма и повернули свои глазки ко мне. Один из штатских сказал очень любезно: «Господин Морозов! Извините, что без приглашения. С вами тут хотели бы побеседовать…» Я поднялся было с места, но второй штатский замахал рукой. Мол, сидите-сидите. Никуда ехать не надо, гора сама явится к Магомету. И точно, секунд через тридцать гора явилась. Ленивым жестом выпроводила штатских и села напротив моего стола. Горе было лет тридцать пять. Гора была одета в суперэлегантный и модный костюм от Юдашкина.

– Привет, Олег! – сказал я. – Виноват, Олег… м-м… Витальевич.

– Доброе утро, Виктор Ноевич, – любезно отозвался гость.

Я сначала даже не понял, куда он смотрит, но потом сообразил. На мои настольные часы он смотрит. Огромные, в форме морского штурвала, раньше такие у Брежнева были. Я их достал уже после того, как Олег покинул нашу редакцию. Большому кораблю, сами понимаете…

– Слушаю вас, – сказал я со всевозможной учтивостью, не перерастающей, однако, в подобострастие. При желании в этом моем «слушаю» можно было уловить чуть заметный привкус почтительной издевки.

– Часики брежневские, конечно, подделка? – спросил Олег.

– Конечно, подлинные, – небрежным тоном соврал я. – Ребята из Протокольного отдела подарили. А что, восстанавливаем реликвии? Чтобы все было как при дедушке? Часы, если надо, готов вернуть. А вот статью сто девяностую-прим лучше бы не возвращать.

– Ладно, вернем народу статью семидесятую.

Олег оценил мою маленькую фронду. Но видно было, что настроения пикироваться, как в былые времена, у него нет. Да и не подобает чину.

– Виктор Ноевич. – Вялым жестом начальника Олег разогнал табачный дым, и я тотчас же загасил свою сигарету. – Я к вам по-приятельски зашел. Знал, что в утренний час мой визит вас не слишком обременит.

– Не слишком, – подтвердил я, не очень понимая, в чем дело.

Олег кивнул.

– Есть мнение, Виктор Ноевич, что в России чересчур много газет. Мы, конечно, не против свободы слова, но, сами понимаете, излишний разброс суждений дезориентирует человека труда. Он не знает, чему верить. Еще при «уральском медведе», – Олег не глядя ткнул указующим перстом куда-то вбок, где, по его расчетам, должна была висеть фотография Ельцина, – пресса совершенно обнаглела…

Я машинально проследил направление его пальца и обнаружил, что он по ошибке указывает на Папу Римского. Да-с, что было то было. Догмат о непогрешимости Папы в ту пору не соблюдали все, кому не лень. Я в том числе.

– Мы не собираемся сразу кого-то запрещать, – продолжал между тем Олег. – Но есть меры, так сказать, экономического воздействия…

Я почему-то не испугался. Наверное, потому, что понял: для того, чтобы раздавить газету, не нужно предварительно устраивать рандеву с редактором. Такие вещи делаются бесконтактным способом. Знаем-знаем. Тем не менее, я изобразил на лице гримасу отчасти поруганной Добродетели:

– Начнете, разумеется, с нас?

Олег начальственно усмехнулся. Кажется, ему было приятно покровительствовать своему бывшему главному.

– Как раз напротив, – сообщил он. – У Президента на ваш счет совсем иные планы. По предварительному раскладу, выплывет только правительственный официоз… ну, и ваша «Свободная газета». Вы получите дотации, какие вам и не снились. Офсет, цветная печать, штатное расписание сможете расширить вдвое. Тираж – миллион или два. Устроит? Должна ведь наша интеллигенция иметь хотя бы одну трибуну. Умное, смелое, независимое издание. Как вы к этой перспективе относитесь?

Я понимающе улыбнулся:

– И за все эти государственные благодеяния мы, разумеется, обязаны будем…

– Ничего, – быстро перебил Олег. – Вернее, почти ничего. Мелкие незначительные любезности.

– Какие, например?

Олег сделал вид, что глубоко задумался, хотя я-то давно знал все его приемчики. Когда в свое время на редколлегии он вот так закатывал глаза, изображая напряженную работу мысли, все уже догадывались, что он заранее все сформулировал и валяет ваньку.

– Например… Например… Как вы относитесь к партии Демократический Альянс?

Я пожал плечами:

– Как и все. Крикуны-истерики. Их от силы два десятка, а вопят за всю ущемленную интеллигенцию. Ущемленную за одно место. По сути дела, вся партия – это Лера Старосельская, весталка русской демократии и одновременно ее родная бабушка. Все это крайне несолидно, Олег… Витальевич. Игра в казаков-разбойников. Посмотрите хотя бы наш социологический рейтинг профессора Виноградова. Лера со своим ДА там на девяносто восьмом месте, из ста.

Олег заметно посерьезнел.

– Вот и попали пальцем в небо со своими рейтингом и профессором. Поверьте моим словам, ДА давно уже солидная террористическая организация. У них боевики, склады с оружием. Я считаю, что Дем.Альянс – чрезвычайно серьезная угроза нашей стабильности. Я вам оставлю кое-какие конфиденциальные материалы, полученные оперативным путем. Почитайте, подумайте. Буду вам крайне признателен, если в завтрашнем номере появится статья о ДА. Пусть будет без перехлестов, – на намеках, слухах и утечке информации, этого вполне достаточно. И не комплексуйте. Считайте меня просто внештатным автором «Свободной газеты». Согласны?

Я был согласен, но для приличия еще топорщился:

– А почему непременно завтра? День-то какой, Олег (опять пауза) Витальевич. Стоит ли пугать наших дорогих гостей рассказами о террористах? Пусть разъедутся, тогда и дадим…

– Дать надо завтра, – строго произнес Олег, и я, наконец, осознал, что разговариваю не со своим бывшим сотрудником, а с официальным лицом. – Никакой лакировки действительности, никаких потемкинских деревень к приезду кого бы то ни было. Суровая правда – без прикрас. И обязательно вставьте шпильку ФСК и Службе Безопасности Президента. А то они уже давно даже мух не ловят, аж за державу обидно. Если что, я вас прикрою. Договорились?

– Я подумаю, – сказал я по привычке уклончиво. Хотя тут и думать было нечего. Умеренная фронда при поддержке Президента – это, если отбросить эмоции, буквально золотое дно. И это возможность не экономить каждый рубль, не клянчить у фондов, не унижаться перед мэрией. Продаваться – так по-крупному. Только тогда остаешься по-настоящему свободным.

– Отлично! – понял меня Олег, и через десять секунд я уже прощался с ним у дверей кабинета.

Я вернулся на место и раскрыл оставленную папочку. Чем, интересно, вам насолила смешная толстенькая Лера-революционерка?

К трем листочкам четкой компьютерной распечатки была аккуратно пришпилена лаковая визитка Олега. Я не торопясь рассмотрел этот знак внимания. Вверху – российский триколор. В центре крупно – Олег Витальевич Митрофанов. И внизу помельче – Начальник Управления Охраны при Совете Министров Российской Федерации.

Глава 5
МАКС ЛАПТЕВ

Дурацкое сокращение ФСК чуть не поломало мое будущее семейное счастье. Затянувшийся мой трехлетний роман с Еленой только-только начал во что-то вырисовываться, как у нас в очередной раз сменили вывеску.

– Очень мило, – сообщила мне Лена. – Выходит, я как порядочная девушка познакомилась с молодым гэбистом. Он меня соблазнил, а потом превратился в эмбрр… не поймешь что. А теперь стал еще вдобавок фискалом.

– Вот и не надо было с гэбистом знакомиться, – сразу разозлился я, потому что новое название мне самому казалось еще хуже прежних. – Знала же, на что идешь. Как тебе уже, наверное, известно, мы – враги прогресса, душители свободы. Буковского чуть не замучили в психушке, еле ушел. И вообще готовим вовсю государственный переворот. Колонну тракторов в Безбожном переулке видела? Так вот, это – замаскированные танки. В пятницу берем Кремль.

– Смешно, – с каменным лицом сказала Леночка. – Ты эту фразу репетировал или как?

– Или как, – отозвался я.

– Тогда ты ошибся профессией, Макс. Тебе в театр эстрады надо было поступать, к Жванецкому. Только я бы на твой спектакль не пришла. Юмор у тебя малость казарменный.

– Ну и не приходи, – буркнул я, чувствуя себя полнейшим идиотом. – Мы со Жванецким прекрасно без тебя обойдемся.

Ни слова больше не говоря, Леночка сделала кругом на каблучке и пошла прочь. Потом она призналась, что если бы я ее не догнал сразу, то она бы ушла совсем. Происходила вся эта милая сцена в позапрошлом году.

Теперь мы счастливые супруги, у нас дочка. Ленка по-прежнему работает в своей газете, а я по-прежнему служу в этом, как его… в ФСК. Все жду новой реорганизации и нового названия, поприличней. Новая форма этого нашего дела сейчас необходима, а содержание меня вполне устраивает. По крайней мере, до сегодняшнего дня устраивало.

В двенадцать, за полчаса до обеда, меня вызвал к себе наш генерал. Я захватил с собой последние разработки по Карташову и его окружению, с тем и переступил порог кабинета.

Генерал был сильно не в духе. Раздражение так и сквозило в каждом его жесте, даже в наклоне головы. Даже в цвете лысины. Даже в том, как брезгливо он держал свой «ронсон», когда прикуривал. Я догадывался уже, что генерал сердится не на меня. Когда я рысью пробегал через приемную, Сонечка Владимировна успела шепнуть мне, что «папа» был у Президента. Что-то случилось. Только вот что?

– У тебя что сейчас в работе? – осведомился генерал, раскурив наконец свое допотопное «Золотое руно». В кабинете сладко запахло химически чистой мятой.

Я положил ему на стол свои бумаги и откашлялся.

– С момента последней оперативной проверки штаб-квартира группы Карташова свое место дислокации не изменила. Численность группы осталась прежней. По мнению экспертов из аналитического отдела, данные о численности карташовцев, которые приведены в их бюллетене «Честь и Порядок», сильно завышены. Основное транспортное средство штаба – машина «БМВ», – записано на имя сына. Тир штаб-квартиры оснащен малокалиберными и пневматическими винтовками. По непроверенным данным, в сейфе штаба находятся четыре автомата АК-74, сам наш подопечный носит с собой двенадцатизарядную «беретту» бельгийского производства. Разрешения на ношение оружия не имеет. Мой контакт в штабе утверждает, что на сегодняшний день Карташов настроен лояльно к Президенту.

– Вот и ладно, – произнес генерал. – Лоялен – стало быть, не полезет на рожон. И оставь его на пару дней в покое. Тут у нас другое чепе…

Минут через десять я, как и мой начальник, уже испытывал одно лишь чувство раздраженной озабоченности, или озабоченного раздражения, как кому нравится. Чувство боли я профессионально-быстро загасил. Чувство ненависти тоже. Этим делу не поможешь. Понятно, что этих соколов, которые в Лефортово забили ногами нашего ценнейшего агента «Кириченко», мы поодиночке вычислим. Пусть их Пал Семеныч (или Пал Секамыч, как называют злые языки Главного Телохранителя – за любовь к японской видеотехнике) скрывает сколько угодно. У нас с этим серьезно. Правда, возможное покушение на жизнь Президента – дело еще более серьезное. И времени до завтрашнего вечера осталось всего ничего.

– Ты вот что, – изрек наконец генерал, когда я замолчал, отвозмущавшись. – Быстро проверь все связи «Кириченко», все до единой за последнюю неделю. Дело, сам понимаешь, деликатное. Наши коллеги боятся, что мы у них хлеб отобьем. Вот и славно, только не нарывайся. Завтра в восемь ноль-ноль представишь полный отчет. Уяснил?

Я кивнул.

– Ну, давай.

Я уже открывал дверь кабинета, когда генерал окликнул меня:

– Э-э… Максим! А как была его настоящая фамилия? Ну, этого «Кириченко»?

Я сказал. После смерти агента конспирация уже не так важна, поэтому я почти не нарушил наших правил. Тем более что, похоже, генерал все знал, просто проверял себя.

– Ну да? Так он, значит, родственник этого нашего… как его там по званию?…

– Сын, – ответил я коротко. – Правда, они уже несколько лет не общались. После того, как его отец…

– Знаю, – перебил генерал. – Ладно, свободен.

– Слушаюсь! – сказал я и вышел.

Глава 6
ПРЕЗИДЕНТ

Ах, как они сцепились! Как они славно сцепились! Они даже забыли, что ругаются в кабинете их любимого Президента и в присутствии самого любимого Президента. Я специально отошел на два шага в сторону, чтобы сполна насладиться великолепным зрелищем. И ведь находились болваны, которые три месяца назад выражали мне свое удивление – зачем-де я оставил руководить органами старого гэбэшного волка Голубева, который еще наших отцов и дедов сажал? И каким ветром занесло на пост начальника моей Службы Безопасности бывшего полуграмотного мента Павлика? Простите, друзья, а где бы я взял тогда такую замечательную багровую лысину, истекающую злым потом? И кто бы оправдывался сейчас таким коллекционным матом, которым можно было, наверное, в наших несчастных Раменках или Кузьминках разгонять пьяную толпу?…

Когда эта парочка выкатилась наконец из моего кабинета, я нарочно посмотрел на паркет – не осталось ли на нем клочьев генеральских мундиров, выбитых зубов и обломков эполетов. Но все было чисто, а жаль.

Примерно вот так в пору моего глубокого детства собачились мои папа с мамой. Для затравки они в таких случаях искали меня, чтобы надавать затрещин, но я обыкновенно прятался то в шкафу, то под столом, то под продавленной родительской кроватью. Тогда они начинали орать друг на друга, и это было почище любого цирка. У папочки голос был мелкий, визгливый, какой-то бабий, зато маман басила, как геликон из нашего городского оркестра, когда он брал нижнее «до». Сколько себя помню, чай мы пили из каких-то немыслимых разрозненных чашек, поскольку во время родительских разборок лучшие предметы чайных сервизов обязательно оказывались на полу. Слова «шлюха», «импотент», «гнида», «бестолочь» я выучил именно тогда, сидя в шкафу или под кроватью, – и это были мои первые университеты. Маман со страшной силой несла папу за ее погубленную молодость и разбитую жизнь. Папуля, в свою очередь, остроумно крыл маму – как я теперь понимаю – за ее бесчисленные походы налево, изредка даже высказывая сомнения в своем отцовстве. Иногда в схватку встревал мой дед, отец папани, и тогда уж начиналась чистой воды комедия. Дед был глух как лапоть, зануден и мелочен сам по себе и ехиден, как папа. Бас же у него точь-в-точь походил на мамочкин. Иногда мне представлялось, что дед мой, по странному стечению обстоятельств, был единокровным отцом и папы, и мамы одновременно. У деда имелась своя сольная партия, и ею он забивал вопли обоих моих родителей. «Враги народа! – орал дед. – Троцкисты! Будь моя воля, загремели бы вы щас на лесоповал по пятьдесят восьмой! Дать каждому по десятке, да четыре по рогам, да с поражением в правах на пятерик!…» До войны, то есть до моего еще рождения, дед был верным другом товарища Ежова. И когда «дорогой товарищ» вдруг оказался подлым гадом, деда чуть не законопатили всерьез и надолго. В конце концов, он оказался в Дальлаге, хотя и не зэком, а помначкаром. Там же его и контузили поленом по голове, когда он, по идиотской своей дотошности, полез ночью в уголовный барак с проверкою. Из Дальлага дед вернулся уже со справкой о первой группе инвалидности и с неугасимой верой в дело товарища Сталина. Кстати сказать, как раз Иосиф Виссарионович стал той причиной, по которой вся моя домашняя троица, заключив на время перемирие, первый раз самым жестоким образом меня отколотила. Так отколошматила, что им потом самим пришлось бегать к соседям, вызывать неотложку и трусливо врать озябшему и заснеженному врачу, будто я, глупыш такой, упал с верхней лестницы.

А дело было так. На новогоднем вечере в детском саду в присутствии множества родителей (в том числе и родителя золотушной Вики Королевой, начальника районного МГБ) я, пятилетний пацан, допустил вражескую выходку. Когда директриса детсада, толстая, расплывшаяся лицемерная дура, которая в будние дни обзывала нас паскудами и гаденышами, а по праздникам – милыми детками, спросила меня, подсюсюкивая, кем я хочу стать, – я честно ответил то, что думал. Я тогда вовсе не хулиганил. Я искренне верил, что товарищ Сталин – это не имя, а профессия. Как директор конфетной фабрики или киномеханик в «Паласе», но только еще лучше. И вот, когда я признался директрисе, КЕМ я хочу стать, когда вырасту, возле елки наступила нехорошая тишина. Краем глаза я заметил, как побледнела маман и заворочался на своем месте товарищ Королев-старший, намереваясь то ли сделать шаг ко мне, то ли почесать свой кожаный планшет. К счастью для всех нас, сообразительный детсадовский гармонист грянул маршик «Здравствуй, здравствуй, Новый год!», все подхватили, перевирая слова, и мое политическое хулиганство было предусмотрительно всеми забыто. Всеми – только не моими родителями. И, Боже мой, как они потом били! С того самого зимнего вечера у меня в плохую погоду раскалывается голова, словно это не деда, а меня саданули поленом. В глазах моих в эти минуты плавают разноцветные новогодние шарики. И все же я благодарен родителям.

Потому что именно в этот вечер я сделал выбор на всю жизнь. Я понял, что не хочу быть наказанным без вины. И что рано или поздно я обязательно БУДУ ТОВАРИЩЕМ СТАЛИНЫМ. Потому что я, маленький клоп, сообразил то, что не пришло в тупые головы взрослых. Что СТАЛИН в нашей стране – это именно профессия. И поэтому земное имя товарища Сталина совершенно не важно.

Вполне подойдет и мое…

На этом месте моих воспоминаний зазвонил телефон внутренней связи. Я посмотрел на часы. Было четверть первого. До покушения на мою персону, по всем расчетам, оставалось еще больше суток. Можно было расслабиться. Я поднял трубку, чтобы узнать: кто же это просится к товарищу Сталину на прием?

Глава 7
ВАЛЕРИЯ

Когда Андрей закрыл за собой дверь, было двадцать минут первого. Пистолет он оставил на столе, взяв с меня слово до завтра больше не возиться с оружием. Завтра он сам еще раз все проверит, чтобы уже наверняка. Я легко пообещала ему это, потому что не была на «ты» с этой техникой. Знала, конечно, как зарядить и куда нажать. Это главное. В обойме шесть патронов, а завтра вечером их останется четыре. По крайней мере, я на это надеюсь. Для порядка я еще раз мысленно повторила свой ритуальный отсчет (три шага вперед, два направо…). До завтра предстояло еще хорошенько обдумать, как лучше добираться до театра. Внутрь попасть проблемы большой не было: Андрею после долгих ухищрений удалось достать приличный билет. Взяв его в руки, я в первый момент инстинктивно обрадовалась – партер, восьмой ряд! Последний раз я смотрела «Спартак» в Большом с балкона третьего яруса лет пятнадцать назад, и тогда даже мой перламутровый бинокль не помог мне разобраться – кто же из этих крошечных фигурок на сцене Лиспа?… Еще через пять секунд я взяла себя в руки. Какой там партер! Все должно было совершиться еще до начала первого действия, так что мое местечко будет пустовать. Или на него тайком проберется какой-нибудь нищий балетоман, у которого хватило денег только на последний ярус…

Боже мой, что за вздорные и мелкие мысли! Я попыталась было настроиться на героический лад и даже сняла с полки «Жизнь двенадцати цезарей» Светония, но, пробежав глазами многажды читанную первую страницу, с досадой вернула том на место. Если и перечитывать сейчас что-нибудь для поднятия духа, так это мою любимую «Мертвую зону» Стивена Кинга. Многим моим соратникам из Дем.Альянса, всем этим утонченным ценителям Борхеса и Беккета, Кинг казался слишком вульгарным, мелодраматичным, но они как раз ничего в этом не смыслили. Все они полагали, что «Мертвая зона» – книга про парапсихологию, и все возвращали мне номера «Иностранки», не преодолев и первых трех глав. На самом же деле роман был об ответственности. Джон Смит у Кинга, увидев фигляра Стилсона, уже знал: если ЭТОТ будет американским президентом, человечество погибнет, ибо мировой войны не избежать. Смиту природа подарила право знать ЗАРАНЕЕ, чувство грядущего. Он не был никаким политиком, но он купил ружье и научился стрелять. Когда я впервые прочла «Мертвую зону», я сразу поняла, что я бы сделала то же самое. Не задумываясь ни на секунду. И когда десять лет спустя на нашу сцену вылез ЭТОТ, я не усомнилась в своем предчувствии. Может, у меня с мозгами не все в порядке. Может, прав был профессор Линцер из кащенковской больницы с его вялотекущей шизофренией, осложненной реформаторским бредом. И когда меня всерьез убеждали: «Лера, ты психованная!» – я почти не возражала. Все мы немного не в своем уме, как говорил Чеширский Кот. Но. Но. Но. Впервые увидев наклеенный на забор предвыборный плакат ЭТОГО (ужасный клетчатый пиджак, рука выброшена вверх, рот искажен криком), я догадалась. ЭТОТ как пить дать станет нашим президентом. И если я его не остановлю, всем конец. Вообще всем, полная амба. Без различия классов, сословий и политических партий. Он это сделает, у него мозги так устроены. От него за версту несет смертью, но только почему-то никто, кроме тебя, Лера, этого не видит. Или, может быть, некоторые тоже видят, но молчат. В силу своих суицидных наклонностей. Полным-полно самоубийц, миллионов примерно семьдесят. Было бы просто несправедливо, если бы на такое количество самоубийц не нашлось хотя бы одного завалященького убийцы.

У меня просто выхода другого нет, кроме как стать этим убийцей. Или этой убийцей – как правильно сказать? Русский язык не предусмотрел таких тонкостей, как он не предусмотрел, что убийца может быть женского рода. С другой стороны, наш «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык» не предусмотрел и появления на свет Этого Господина, которому по плечу за короткий срок лишить русский язык всех этих замечательных качеств. Превратить в маленький, хлипкий, лживый и рабский язычок. На котором можно будет только орать: «Хайль Президент!» – и то лишь до поры, пока не упадет первая бомба возмездия.

Когда я впервые увидела этот плакат, я сказала своим: «Кто любит меня – за мной!» Они любили меня, свою демократическую Жанну д'Арк, со всеми ее восемьюдесятью шестью килограммами живого веса. Но сначала за мной не пошли. Они развлекались тем, что дразнили нашего медведя, а Этого Господина считали потешным клоуном, с которым и связываться было глупо. Проснулись мои соратнички лишь тогда, когда клоун попал в парламент и через месяц своим выступлением едва не спровоцировал новый российско-китайский вооруженный конфликт. Чуть ли не полстраны пускало радостные слюни перед своими телевизорами, когда он кричал с трибуны: «Верните Даманский! Наши дети полегли там не для того, чтобы по приказу из Пекина их безымянные могилы засеивались рисом. Верните Даманский, последний российский форпост на Востоке!…» На следующий день, как и следовало ожидать, Китай привел свои пограничные части в состояние боевой готовности. Еще через день наши войска, стоявшие на границе, предприняли то же самое. Будь наш МИД чуть менее энергичен в своем стремлении все уладить, мир бы продлился до первого выстрела.

Вот тогда мои демократы кое-что поняли. Только поздно было. Крик «На Восток!», обещание всем гонконгской электроники и каждой русской семье по «тойоте» сделали свое дело. Обещания по поводу хлеба, сахара и водки довершили все дело…

О, мои доверчивые умные дурачки! Когда пошел третий месяц царствования Этого Господина, а мировая война все еще не началась, благонамеренные в ДА вместе с мосье Воскресенским снова подняли свои приплюснутые головки. Дескать, Лерочка, все оказалось не так и страшно. Трамваи ходят, телевидение работает, газеты шустрят себе. Копошится Дума.

Не торопитесь, сказала им я. Потерпите. БУДЕТ страшно.

Они опять не поверили или оробели.

Поверил безоговорочно только один Андрей – самый тихий и молчаливый мальчик, в нашем Дем.Альянсе. После очередного моего выступления на Пушке он вдруг подошел ко мне и деловито спросил: «Когда начнем?»