Текст книги "Поставьте на черное"

Какой я, к чертям, арбитр, если не могу успокоить страсти, пока это еще возможно?

От души проклиная подлеца-графа, заварившего эту кашу, я бросился к ближайшей машине. На мое счастье, ближайшим оказался «Трабант» Сан Саныча – автомобиль, довольно невзрачный с виду, но супернадежный во всех отношениях. Я невежливо оттолкнул фрицевского гоблина-шофера и нажал на клаксон… Браво, ГДР! Страны уже нет, а авто в порядке: «Трабант» моментально стал эпицентром оглушительно-протяжного «Бууууууууу!» – как будто ледокол, заблудившийся в тумане, начал протяжно подавать сигналы о помощи. Голосу немецкого автомобиля тут же издали подвыли кавказские овчарки из дальних вольеров. Возможно, здешние собаки вообразили, что в здоровенном бетонном ангаре громко жалуется на жизнь какая-нибудь здоровенная овчарка размером с лошадь.

Не знаю, что больше подействовало на собравшихся – то ли стон одинокого «Трабанта», оставшегося без родины, то ли малоприятный на слух собачий вой, – но гвалт прекратился. Даже главные спорщики, похоже, вовремя вспомнили про овчарок и дивизию Дзержинского, чья близость одинаково не способствовала любой потасовке.

– Сука позорная! – отдуваясь, выдал напоследок Тарас.

– Чмо загребущее! – в тон ему прорычал Гуля, весь потный от крика.

– Брэк! – проговорил я, встав на край подиума в позу рефери на соревнованиях по боксу. Знаменитому Лесу Стоквуду семьдесят лет назад было несравненно легче работать: ни Аль-Капоне, ни Дил-линджер, ни тем более Шульц не были крикунами. Перебить конкурентов из многозарядных «томпсонов» им было так же легко, как скушать гамбургер; но вот перебить речь любого из конкурентов во время спора не позволяла бандитская этика. Может быть, потому американцы обожают свое ретро, а мы лет через пятьдесят своего будем определенно стыдиться. Выходит, теперешние крестные отцы у нас обречены на забвение. Ни сказок о них не расскажут, ни песен о них не споют. Разве что детективчик накропают для среднего школьного возраста.

Теперь замолчали и Гуля с Тарасом, поглядывая друг на друга с ненавистью, а заодно и на меня, тоже безо всякой признательности; потому что разнял, не дал схватиться. Вот она, тяжкая доля арбитра.

– Уважаемые господа! – начал я свое выступление, имея в голове более чем смутный план о примиряющей речи. – Мы получили возможность выслушать мнение пострадавшей стороны (кивок в сторону Тараса), а также ответное мнение господина Грандова (кивок в сторону Гули). При всем уважении к обоим участникам дискуссии…

Несколько минут я трепался о том, какого уважения заслуживают замечательные боссы столичного книжного бизнеса Гуля и Тарас, и к концу этого витиеватого трепа сам почти поверил, что два сукиных сына – прекрасные люди и талантливые бизнесмены, сеющие в темных массах зерна добра и справедливости посредством распространения среди упомянутых масс лучших изданий серий «Фемина», «М. Баттерфляй», «Анжелика» и «Самооборона без оружия». Название последней серии я мимоходом связал с благостной тенденцией ко всеобщему смягчению нравов, в каковую тенденцию все наши гауляйтеры – в том числе и золотые-серебряные-брильянтовые Гуля с Тарасом – внесли свою посильную лепту.

На самом деле в белых брошюрках про самооборону просто рассказывалось, как верней искалечить ближнего своего в тех случаях, когда под рукой нет ни пистолета, ни заточки, однако публика дружно сделала вид, будто она и впрямь насаждает в сволочном народе гуманизм прямо-таки квадратно-гнездовым способом.

На моих глазах страсти стали понемногу стихать. Краем уха я даже успел поймать негромкую реплику старика Дулова (раменского гауляйтера), обращенную к старику Милованову (бирюлевскому боссу): «За что я Яшку люблю, паршивца? Умеет потому что из любого говна конфетку слепить…» Я мысленно ухмыльнулся, не прекращая трепа. Всеобщее возбуждение, вызванное рассказом подранка-лоточника и жарким спичем обиженного Тараса, еще не погасло окончательно, но теперь я знал, по какому руслу эти эмоции направить. Из толпы мне уже подавал знаки мой приятель Паша Кузин, готовый поддержать меня в любой момент. Паша, один из двух начальников охраны книжного комплекса «Олимпиец», обыкновенно на сходняк не являлся, потому как сильно презирал типов вроде Гули или Ореха за тупость и жадность. Но сегодня по моей просьбе Паша все-таки приехал сюда в Балашиху, оставив «Олимпиец» на попечении одного Бори Басина.

От перечисления достоинств Тараса и Гули я мягко перешел к их единственному и скромному недостатку – излишней горячности. Тарас немедленно надулся; видимо, он-то уже считал себя сущим ангелом, а тут – такой удар по психике! Гуля воспринял конструктивную критику куда более спокойно, – наверное, был втайне обрадован, что арбитр нашел у него всего один недостаток, который сам Гуля к тому же наверняка числил в своих достоинствах.

– Вследствие этой прискорбной горячности, – разливался я мыслью по древу извилин притихшей братвы, – господин Тарасов высказал ошибочное предположение, будто виновник конфликта-господин Грандов. А господин Грандов, в свою очередь, поделился с нами не менее ошибочной версией, будто сам господин Тарасов нарочно спровоцировал стрельбу по своему лотку. Мне же представляется, что причину следует искать за пределами нашего круга, в числе граждан, не желающих подчиняться правилам цивилизованного ведения дел…

– Каких еще граждан? – недовольно выкрикнул кусковский гауляйтер Савкин по кличке Красный Мальчик. – Чего темнишь, шнырь носатый? – Прозвище свое Савкин получил не из-за симпатий к коммунистам, а всего лишь потому, что обожал красные тона в одежде и сегодня даже приехал на «Фиате» цвета зерен спелого граната. Закончив после армии книготорговый техникум и целых два курса проучившись в Полиграфе, Савкин остался редким невежей, которого давно следовало бы поучить. Я специально сделал долгую паузу и подождал, пока степенный Батя с кряхтением вылезет з своего «Мерседеса», что-то пошепчет на ухо Красному Мальчику, а меня попросит:

– Продолжай, сынок.

Я кивнул.

Скорее всего Батя сказал Савкину что-то очень приятное, поскольку Красный Мальчик с понурым видом забрался в свой «Фиат» и больше оттуда не вылезал до самого конца сходняка.

– Тут некоторые интересуются, – продолжил я, на слове «некоторые» кивая в сторону уползающего Савкина, – о ком это я толкую. Думаю, что это очевидно.

Путь к легальным формам книжного бизнеса тернист, но неизбежен. Многие из присутствующих здесь в прежние времена конфликтовали с нашим законодательством – и потому что время было другое, и потому что законы были несовершенны. Однако теперь пора конфликтов уходит в прошлое и наступает эпоха легальных и взаимовыгодных отношений деловых людей с государством…

Собравшиеся одобрительно зашумели. В особенности слова мои запали в душу тем, кто влился в книжное дело не сразу после института, а пришел в этот бизнес кружным путем, через ИТЛ. Респектабельность сегодня ценилась дорого. Правда, картина, мною нарисованная, выглядела пока еще идеальной: взаимоотношения кадров вроде Тараса с законом были пока не безоблачны. Однако хорошо уже то, что закон ныне многие старались элегантно обходить, но не грубо попирать варварскими методами. Это само по себе было прогрессом.

– …И вот когда, – я мелодраматично возвысил голос, – и вот когда все более-менее устоялось, вошло в норму и пустило корни, находятся ПОСТОРОННИЕ люди, чуждые процессов разумной интеграции интересов. Они отвергают все формы культурного партнерства…

Половину ученой лапши, которую я сейчас развешивал на ушах братвы, дружно вставшей на цивилизованный путь, я и сам толком не понимал. Но слова, хорошо понятные большинству, арбитр должен был преподносить на тарелочке в окруже нии изысканного гарнира.

– …Проще говоря занимаются вульгарный беспределом!

* * *

Слово было сказано, и оно немедленно нашло горячий отклик в сердцах присутствующих. Секунд тридцать я простоял на подиуме с поднятыми руками, пережидая всплеск эмоций. От беспредела страдали все: со своими можно было договориться – приватно или на сходняке при арбитре, зато наглая неорганизованная преступность была безотчетна и неподконтрольна. Я знал, что несколько самых авторитетных гауляйтеров старались спонсировать райотделы муниципальной милиции, чтобы те были построже с явными беспредельщиками. По слухам, даже прижимистый таганский Назаров по кличке Дядя Бакс раскошелился на два «форда» для милицейских патрулей и обеспечил оба экипажа английскими бронежилетами фирмы «Саути». Правда, нашу славную милицию не купишь за рупь двадцать. Райотделы принимали подарки от меценатов, но начальники все равно предпочитали особо не суетиться, философски рассуждая в том духе, что преступность есть неизбежное свойство капиталистического общества и стараться ее искоренить – все равно что вычерпывать море решетом. Впрочем, в начале восьмидесятых, когда я только-только пришел в МУР, философское ничегонеделание тоже можно было научно объяснить преимуществами социалистического строя, по законам которого преступность и так естественно вымрет со временем, а потому глупо кидаться на амбразуру. Другое дело, что в восьмидесятые начальство уже философствовало, а простые опера бще вкалывали, не очень-то надеясь на естественный мор в среде правонарушителей. И Яков Семенович Штерн вместе со всеми горбатился на родное государство как миленький. А вот теперь все тот же Яков Семенович встречается с мадам Фемидой и мадам Немезидой в частном порядке.

И притом сам себе начальник. Гляди-ка, гражданин начальничек Штерн, как публика разошлась!..

На тридцать первой секунде стояния в море шума и гама в позе «хенде хох», я подал знак Паше Узину, и тот, сложив газетку, моментально вскочил ко мне на подиум. В руках он уже держал листок с бледной компьютерной распечаткой своей статистики. Увидев на подиуме сурового Кузина, братва несколько притихла.

Поссориться с начальником охраны «Олимпийца» было равносильно тому, что плюнуть против ветра: есть тысячи формальных причин, по которым фирму можно не допустить к торгам на приемлемых условиях, и расположение стража ворот подчас оказывается повесомее симпатий на более высоком уровне. Потому что боссы витают в сферах, а Кузин здесь и начеку.

«Олимпийский» страж брезгливо оглядел аудиторию и, не тратя времени на предисловия, стал зачитывать данные со своего листка. По оценкам Кузина, неорганизованные мордовороты из различных районов столицы и Подмосковья только за последний месяц пробовали на прочность охранный щит комплекса свыше сорока раз. Зарегистрировано пятнадцать попыток начать разборки с дилерами прямо на территории «Олимпийца», конфисковано порядка двух десятков стволов разного калибра и несколько сот единиц боеприпасов, включая противотанковые гранаты «РГД». Только систему сигнализации комплекса пытались вывести из строя двадцать три раза, считая и то покушение на телекамеры нижнего яруса, из-за которого едва не начался пожар. А баллончик с «черемухой», кем-то «забытый» в вентиляционной шахте? А пластиковая взрывчатка в пачке с книгами Алистера?..

– Беспреде-е-е-ел! – дружно выдохнула братва, и Тарас со своими обидами тут же был забыт. Теперь уже каждый вспоминал о своих собственных обидах и потерях, о неподконтрольном шакалье, которое только огнеметом можно выжигать или травить дустом, как тараканов…

– Вконец они оборзели! – закричал со своего места тимирязевский Волчок и, дождавшись, когда Паша Кузин сойдет с подиума, поспешно занял его место. – У меня на Лиственничной аллее грузовичок стоял с бумвинилом, ну, с ПМБ-2… Какой сволочи помешал? Шофер только за сигаретами сходил, в лавочку напротив…

– Да что там твой бумвинил! – на подиум вскочил Ося Арбатский (Осинцев Сергей Сергеевич, фирма «Глаголь») и не слишком вежливо оттеснил Волчка. – Три лотка у меня стояло, три! В вестибюле «Ост-Банка»! Клиент жирный был, денежный, в день по тридцать собраний одного Конан Дойла уходило…

Братва хором вздохнула: место было и впрямь замечательное.

– …А что в декабре было, помните? – надрывался Ося. – Набежали какие-то ублюдки, прикинутые под Рэмбо. Продавцу – в зубы, у охранника помповик отобрали и на улицу, мордой в снег, выкинули… Часок покуролесили и убежали, а под шумок кто-то выручку – хап, четырех Конан Дойлей – хап, у охранника нашего – воспаление легких, а у продавца – сотрясение мозга… и поди теперь кого-нибудь заставь на этой точке поработать! Народ отказывается, впору хоть точку закрывать…

Прорвало всех. К подиуму, размахивая руками, метнулся Баграт со своими печалями, но его опередил стоявший ближе ясеневский Михалыч – в миру Иван Михайлович Береговой, ТОО «Инкварто».

– А про «перехватчиков» – забыли?! – воскликнул он, обернувшись к толпе коллег по бизнесу. – У нас позавчера на Айвазовского десять «КамАЗов» с тиражом чуть не умыкнули! Но ведь не умыкнули, паразиты, даже и этого не смогли!

Совершенно левая публика, работать не умеют и вляпались, как не знаю кто!.. – Удовлетворение в голосе Михалыча весьма заметно мешалось с сожалением, что этот груз на его территории не перехватил он сам. Чтобы врагу не досталось. – Нашумели, но все впустую. «КамАЗы» уехали, эти говнюки – в ментуре… а мне звоночек вечером от товарища капитана: не мои ли это пакостники? Тьфу! – Береговой потряс кулаком и замолк.

После выступления Михалыча встреча на высшем уровне окончательно превратилась в стихийный митинг. Даже Тарас, порывавшийся сначала вернуть братву к происшествию на Савеловском, в один прекрасный момент не выдержал и присоединился к общему базару. Вероятно, с самого начала он катил на Гулю из тактических соображений, а не потому, что на самом деле считал, будто его останкинский собрат и был организатором и вдохновителем обстрела его драгоценнейшего лотка. Теперь далекие овчарки в вольерах самозабвенно подвывали голосам из-под бетонных сводов ангара:

– …Два ящика Баркова было, елда золотая во весь супер… Стырили двести суперов, и кто у меня теперь эту мутатень купит?

– …зуб ему выбил и щеку распорол… Ага, прямо краем переплета, как бритвой…

– …по безналу, говорит! Накладные вроде в порядке, копия платежки – очень натуральная… И увез, паскуда, всех Толкиенов в свою Чучмекию…

– …за аренду плати, ментам плати, «Олимпийцу» процент, а теперь еще и за люстру плати… Да кто ее трогал?..

– …я ему русским, литературным, бля, языком объясняю: наш это район, и чужие здесь не ходят. А он: «Префекту-у-у-ра!» – и бумажку с орлом прямо в рожу тычет…

– …посылаю ревизоров, чтобы те сопляков моих проверили. Возвращаются. Он с фингалом, она с царапиной и плачут, плачут…

Издали мне было не видно, кто испустил этот последний крик души, но, вероятнее всего, жаловался на жизнь именно господин Мамонтов. Из деликатности умалчивая, что его так называемые ревизоры еще и устраивают стажерам крупные недостачи. Или, быть может, он-то считает, что такое поведение для ревизора совершенно нормально? «Как знать, – подумал я, – не из того ли проистекает половина наших бед, что мы все маскируем с некоторых пор малоприятные вещи интеллигентными словами? Общак называем фондом, хазу – офисом, старых мошенников – ревизорами, сходняк – конференцией, разборку – арбитражем». Нет, решил я после недолгих раздумий. Слова не виноваты. Наоборот, они у нас играют роль стимулов, своего рода повышенных обязательств. Если долго втолковывать тому же Гуле, что он, Грандов Юрий Валентинович, человек, звучит гордо и занимается бизнесом, то даже Гуля – хочешь или не хочешь – со временем как-то цивилизуется. То же касается и Тараса, и остальных. Книги облагораживают, даже если ими просто торгуешь. Если в человеке одежка и прическа уже прекрасны, то авось и душа с мыслями подтянутся на должный уровень. Антон Павлович Чехов, собрание сочинений, том не помню.

Наоравшись вволю, участники митинга стали потихонечку затихать.

Воспользовавшись одной из пауз, я достал из кармана листок с заранее подготовленной «рыбой» резолюции и стал зачитывать, пункт за пунктом. Выходило, что присутствующие ни территориальных, ни иных серьезных претензий друг к другу не имеют, а прискорбное происшествие на Савеловском следует рассматривать как следствие энтропии всеобщего беспредела и с ним-то начинать борьбу. Собственно, и я, и присутствующие понимали, что все наши декларации насчет борьбы с мировой энтропией – мартышкин труд. Однако в любой конвенции обязана была быть постановочная часть, и я от себя лично пообещал Тарасу, что дело это возьму под свой личный контроль и буду искать злоумышленников по мере сил. Тарас поначалу насупился, поняв мои слова так, будто он, Тарасов Лев Евгеньевич, сам пострадавший, должен теперь еще и оплачивать услуги частного детектива Я.С.

Штерна. Однако, как только ему объяснили, что упомянутые услуги будут оказаны бесплатно, в порядке арбитража, – Лев Евгеньевич сменил гнев на милость.

Получалось, что сегодня он хоть ничего и не выиграл, ни чего и не проиграл. Уже неплохо.

Удовлетворенные нестроптивостью Тараса мирным завершением Балашихинской конвенции собравшиеся стали один за другим седлать своих импортных мустангов из металла, стекла и резины Форма была соблюдена, пар выпущен, пора всем возвращаться обратно – в цех по заколачиванию бабок. Я стал оглядываться по сторонам, прикидывая, к кому бы мне напроситься в попутчики. По правилам арбитр должен был добираться до места арбитража своим ходом – дабы не подпасть под влияние одной из сторон. Однако по поводу обратного пути традиции молчали, а мне чертовски не хотелось опять связываться с автобусом номер 336 и путешествовать на нем от Балашихи до метро «Измайловский парк». Тяжела ты, доля безлошадного частного детектива! Обломки моего собственного авто уже больше года бестолково пылились в гараже: даже Олежка из «Дианы-сервиса» говорил, будто единственное лекарство для моего увечного лимузина – автоматический пресс…

– Вас подвезти, Яков Семенович? – раздался за спиной знакомый гнусавый голос. Я обернулся. В попутчики приглашал меня господин Ворона собственной персоной. То бишь Валерий Николаевич Воронин, еще один ясеневский фрукт. Видок у фрукта был порядком сконфуженный. Оч-чень любопыт но, чего это он вдруг проявляет такую вежливость;

– Подвезти? – громко переспросил я. – Что ж не откажусь. – Я специально говорил на повышенных тонах, чтобы меня услышал не только сам Ворона, но и все в радиусе трех метров. Паша Кузин, например. И Батя. И еще человек пять.

Пусть-ка обратят внимание, с кем я поехал. И пусть Ворона заодно увидит, что они увидели. В спорных случаях надо всегда оставлять свидетелей – нормальная мера предосторожности. Вдруг Вороне отчего-то взбрело в голову покрошить меня финкой и выкинуть на полной скорости? Даже если так, от этих мыслей придется отказаться. Себе дороже обойдется, дружок.

Первые четверть часа мы ехали молча – шофер и телохранитель на переднем сиденье, а мы с Вороной на заднем. Лишь когда окончательно пропали из виду бетонные коробки складов фирмы «КДК» и нескончаемый глухой забор вокруг городка дивизии Дзержинского, Ворона беспокойно заворочался на сиденье и пробормотал:

– Спасибо вам, Яков Семенович. Век не забуду, что не сдали меня. И простите раздолбая христа ради…

Есть такой ораторский прием: если не знаешь, что сказать, – молчи. Держи паузу. Я пока не представлял себе, за что этот тип извиняется и тем более за что благодарит. Поэтому я выразительно промолчал. Басня Крылова «Ворона и Лисица» сейчас разыгрывается по облегченным для Лисицы правилам. Ей достаточно сидеть под деревом и помалкивать, сыр и так упадет. Давай, каркни во все воронье горло.

– Когда Михалыч вылез выступать, – покаянно загнусавил Ворона дальше, не дождавшись от меня никакой реакции, – я от страха чуть не обоссался. Все, думаю, кобздец мне. Сейчас вы словечечко скажете про «перехват» на Айвазовского – и нет меня. Михалыч бы меня лично придавил, как таракана. И сходняк бы не вступился…

Я продолжал игру в молчанку, хотя уже догадался, в чем дело. Сыр выпал. Но кусок был таким грязным и замусоленным, что Лисица побрезговала его поднять.

– Сам-то я не хотел, Яков Семенович, не хотел, больно мне надо… – суетливо продолжал Ворона, Уводя глазки куда-то в сторону. – Пацаны мои самодеятельность устроили с этим делом… а я им команды не давал. Слово чести, не давал я команды… нужен мне, что ли, этот тираж… – При упоминании о чести Ворона стал гнусавить сильнее обычного, отчего я и догадался, что он врет.

Наверняка он же все и придумал. Его счастье, что еще сам в дело не полез.

«Великолепную Анну» он хапнуть надумал. Стратег гундосый. Адмирал Нельсон криворукий.

Я по-прежнему не проронил ни слова, оставаясь для Вороны этаким воплощением немого укора. Да и что я мог сказать? Что Ворона дурак, раз шакалит под боком у Михалыча? Что рано или поздно ему свои же головенку открутят? Без толку и говорить, не поймет. Это он сейчас такой смирный, потому что проворонил тираж. А не случись в нужное время и в нужном месте Якова Семеновича Штерна – ходил бы Ворона гоголем.

– И еще вьетнамцы от рук отбились, – подождав немного, пожаловался мне этот перехватчик-неудачник. Мое долгое молчание явно приводило его в замешательство. – Нгуен, обезьяна старая, кредиты заморозил, на порог не пускает…

Я легонько пожал плечами, предоставляя Вороне право одному расхлебывать собственные проблемы. Сам удивляюсь, отчего бы это директору банка «Ханой» не раскрыть Вороне дружеских объятий? Наверное, принял мой позавчерашний звонок близко к сердцу. Чувствительный народ, эти вьетнамцы! Чуть что – обижаются.

Ворона вновь подождал, не скажу ли я ему чего-нибудь утешительного. Или просто хоть чего-нибудь. Я старательно молчал. Я вообще не смотрел в его сторону, а прилежно изучал бритый затылок Воронина телохранителя. Как раз позавчера я упаковывал в люк на улице Рогова трех пареньков примерно с такими же крепкими затылками.

– Пацанам, конечно, досталось, – точно в тон моим мыслям пробормотал Ворона, – ну, тем, которые без команды… Мерзавцам, значит, этим. Один теперь в реанимации, двое в ментуре, a еще один ногу сломал… В канализацию провалился, а там метра три…

Тут я позволил себе, наконец, прервать молчание.

– Смотреть надо было под ноги, – лениво посоветовал я. – Когда под ноги глядишь, ни в какую канализацию не провалишься.

Ворона шумно завозился рядом на сиденье.

– Яков Семенович! – жалобно простонал-прогундосил он. – Да откуда ж было знать?..

– Что знать? – сухо осведомился я.

– Что тираж у вас под контролем! Они-то думали, что там одна интеллигенция вшивая, надыбать у них груз как сморкнуться…

Я поморщился. Мне казалось, будто бы частный детектив Я.С. Штерн тоже в каком-то смысле интеллигент. Но у Вороны своя мерка. Интеллигент – это, стало быть, тот, у кого можно безболезненно отобрать имущество. А у кого нельзя – тот свой брат урка. Увы! Есть субъекты, которым до цивилизованного бизнеса – как до Пика Коммунизма. Вернее, Пика Капитализма.

– А с чего это вы взяли, господин Ворона, – вкрадчиво поинтересовался я, – что я вообще имею к этому отношение?

Ворона обиженно завздыхал.

– Яков Семенович, вы уж меня совсем за фраера держите, – объявил он. – Пацаны мои дуроломы, но я-то понятие имею. Как узнал я про сантехника, который им пистон вставил, я сразу и врубился. Ваш фирменный стиль, больше некому…

Воронины слова меня глубоко огорчили. Мало того что я – не интеллигент.

Теперь выясняется, и стиль мой уже известен каждой второй шпане. Скоро просто на улицу не выйдешь без того, чтобы кто-нибудь из прохожих тут же не начал объяснять всем остальным: это вон Яков Семенович, шлангом прикинутый. Должно быть, идет на задание… – Рр! Уж кому-кому, а частному детективу слава без надобности. Ну, разве что посмертная, для потомства.

– И какой же у меня фирменный стиль? мрачно спросил я у Вороны.

– Вы как человек-невидимка, – отпустил мне Ворона завистливый комплимент.

– Сроду не догадаешься, в каком виде вы появитесь и откуда васл можно ждать…

Комплимент мне понравился. И нравился до тех самых пор, пока я не припомнил кое-какие подробности из книжки про человека-невидимку. Таь, в конце описывался способ, как сделать этого друга видимым. Очень простой способ: садануть железным прутом по макушке.

– А скажите мне, господин Ворона, – сахарным голосом полюбопытствовал я, – вчера в машине «Скорой помощи» сидели тоже ваши пацаны? Которые, конечно, все делают сами, без вашей команды и вообще мерзавцы… Ну, ваши?!

В ту секунду, когда я без паузы перешел с сахарного тона на металлический, Ворона аж подпрыгнул на сиденье.

– Какая «Скорая помощь»? – изумленно прогундосил он. Мне почудилось, будто на его гнусавый нос нацепили еще и большую прищепку. – Я не понима-а-а…

– Обыкновенная «Скорая помощь», – объясни я этому недоумку. – Неужели никогда не видели Такая белая, с красной полосой и красным крестом на боку.

Вздумала со мной поиграть в кошки мышки.

– Нет-нет, Яков Семенович, это не мои! – Вс рона отчаянно всплеснул руками и чуть не заехал мне по носу. – Мы тут ни при чем, ей-богу, бля буду, ни при чем…

Как ни странно, но последнему Воронину утверждению я вдруг поверил. Надо было быть Смоктуновским, чтобы так мастерски сыграть изумление. Ворона же весь был как на ладошке, аж противно.

И сейчас он не соврал. Скорее всего тут действительно кто-то другой. Или что-то другое. И по-прежнему непонятна причина. То есть их наверняка не меньше сотни, и самых разных. Но мне бы хотелось знать всего одну – и настоящую. Чтобы больше не прыгать, как зайчик.

– Верю, – устало оборвал я его признания в совершеннейшей невиновности. – Этому – верю, но только этому.

Ворона просиял, словно я произвел его в генеральский чин. Он попытался еще что-то сказать, но я неделикатно отмахнулся.

– До города еще неблизко, господин Ворона, – зевнув, сообщил я. – Подремлю-ка я пока. Разбудите меня, когда доедем до Измайловского парка. А еще лучше довезите меня сразу до Рижской. Вас не затруднит?

– Об чем базар! – обрадованно загнусавил Ворона. – Может, вас прямо до дома подкинуть?

– Я бы был вам крайне признателен, – медленно и отчетливо проговорил я, – если бы вы меня подкинули именно до Рижской.

– Понимаю-понимаю, – закивал Ворона, – Не беспокойтесь, Яков Семенович. – Он сделал суетливый жест рукой, как будто поправлял несуществующую подушку.

Этот жест я еще увидел, но затем плотно прикрыл глаза, чтобы не видеть Воронину физиономию, на которой подобострастие бдва заметно мешалось с почтительнейшей ненавистью. Спать я не собирался, просто хотел подумать в тишине, без гнусавых Ворониных жалоб а судьбу-индейку. Не собирался, однако заснул. и проснулся только от осторожного шепота в ухо: «Яков Семенович, приехали. Рижская».

Я взглянул на часы и мысленно за себя порадовался. Успеваю. Теперь мне только две остановки проехать на 18-м троллейбусе, и я у цели. Будем у генерал-полковника в назначенный срок. Даже с пятиминутным опережением, если троллейбус не подведет.

– Будьте здоровы, – попрощался я с Вороной, его шофером и телохранителем, вылезая из авто. – И мой совет: не делайте больше глупостей. Сегодня на арбитраже я промолчал, но завтра кто-то обязательно не промолчит.

Ворона с готовностью.кивнул, но наверняка, пропустил мои слова мимо ушей.

Он, похоже, из тех, кто живет только сегодняшним днем. Ну, как знает. Даже великодушие Якова Семеновича имеет свои границы. В следующий раз его «самодеятельные» пацаны могут упасть не в люк, а, допустим, с десятого этажа.

Тогда и реанимация не понадобится…

Троллейбус не заставил себя ждать, а потому я подошел к дверям скромного особнячка на Сущевском валу ровно за десять минут до назначенного генерал-полковником срока. Я надеялся, что десяти-то минут мне хватит, чтобы добраться до знакомого кабинета без номера. В прошлый раз хватило ведь. Правда, в прошлый-то раз моим провожатым был бравый майор, а теперь мне пришлось в одиночестве преодолевать кордоны вооруженных леопардов с «кедрами» и «кипарисами». Причем каждый так и норовил профилактически съездить стволом по ребрам подозрительного носатого визитера. И, хотя пропуск мне был заготовлен, меня протащили сквозь сито обысков и проверок личности, после которых металлоискатель становился уже совершенно ненужной инстанцией. Я порадовался за наши спецслужбы. Раз уж так здорово охраняют тех, кто сам охраняет Президента, то, должно быть, безопасность Первого Лица у нас на высочайшем уровне. Что приятно. Ради этого можно и стерпеть невежливых леопардов.

В конечном итоге в кабину лифта я попал уже в те минуты, когда должен был бы входить в генерал-полковничью приемную. Соответственно и в приемную я угодил на десять минут позже срока, по пути еще поблуждав в коридорах второго этажа: оказалось, что доску одиноких объявлений – мой единственный ориентир – куда-то дели, и я дважды сворачивал не там, где надо. Лабиринт какой-то, а не коридоры Службы ПБ. Только Минотавра мне здесь не хватает для полноты ощущений.

За секретарским столом в приемной сидел все тот же вьюноша с техническими наклонностями. В прошлый раз он чинил телефонный аппарат, а сегодня пытался отремонтировать разбитый стул, у которого из четырех ножек осталось две.

Видимо, здесь и впрямь похозяйничал Минотавр.

– Добрый день! – отрывисто сказал я, еще не отдышавшись. – Моя фамилия Штерн. Мне назначено.

Юный секретарь Иван мельком глянул на меня и попытался дотянуться до телефона, не выпуская из рук стула-инвалида. Стул немедленно вырвался и упал с грохотом на пол. Тут же без постороннего вмешательства ожил селектор.

– Что за шум? – спросил строгий генерал-полковничий голос.

– Пришел человек по фамилии Штерн, – пискнул в микрофон секретарь Ваня.

– Хулиганит? – с тревогой осведомился генерал-полковник.

– Это я стул уронил, – честно признался секретарь. – случайно.

– Тогда Штерн пусть войдет, – распорядился голос Сухарева из селектора. – И так опоздал.

Я бодрой рысью проскользнул в кабинет. Кабинет и его хозяин господин Сухарев были, как прежде одинаково величественны. И, как и в прошлый раз генерал-полковник при первом моем приближении задвинул ящик своего номенклатурного стола. Я успел лишь заметить в ящике что-то белое и без фотографий. Значит не порнуха.А может, я все навыдумывал, и Его Превосходительство просто-напросто прячет от меня секретные документы? Скажем, меню Президента.

– Хорош! – покровительственно сказал генерал-полковник, знаком указав мне на кресло.

Я сел и вопросительно поглядел на Сухарева. Если это было приветствие, то довольно странное.