Текст книги "Никто, кроме президента"

8. МАКС ЛАПТЕВ

Генерал ошибся. Евреи в ее роду даже не ночевали. Эдельман она была не с рождения, а по одному из супругов. Всего же фамилий на счету у дамочки имелось так много, что опытный рецидивист позеленел бы от зависти. Каждый новый муж – новая страница биографии, новый цвет волос, новый адрес, новый паспорт. Полное обновление жизненного цикла. Змеи и те линяют значительно реже.

Первым официальным спутником рыжеволосой Сусанны был литовец по фамилии Сабонис – дальний родственник Того Самого, причем тоже спортсмен. Правда, бобслеист. Следующий, Эдельман, муж брюнетки Сусанны, был художником – мастером цветных граффити. Третий, историк Сергиенко, взял в жены соломенную блондинку Сусанну. Историк изучал каких-то древних норвежцев и по этому поводу не вылезал из загранки. Там он в конце концов и осел. Без жены. Нашему Звягинцеву, таким образом, выпал номер четыре. Последней фотографии дамочки в досье не нашлось, но я почти не сомневался, что ныне гражданка Звягинцева – шатенка. Привычек не меняют.

А вот девичья ее фамилия оказалась простейшей, как амеба, – Горохова. Сусанна Евгеньевна Горохова. Проживала она на даче в Усково, куда я легко доехал по пустой Рублевке. С обеда и до вечера жизнь на этом шоссе впадает в глубокую спячку, чтобы проснуться ближе к полуночи, когда местный бомонд потянется в «Царскую Охоту», «Кабанчика», «Дворянское гнездо» и прочие элитные кабаки. Один раз нелегкая судьба чекиста занесла меня в жуковский ресторан «Веранда». Хотя я был там строго по службе, в бухгалтерии нашей Конторы больше месяца упирались рогом, отказываясь оплатить мне счет: говорили, что либо я тайком накормил вместо одного информатора целую роту, либо приписал к счету пару лишних нулей.

Недавно отстроенный дачный кондоминиум «Усково-3» внешне мало чем отличался от рублево-успенских ветеранов, вроде Николиной Горы, Краснопольского или Ромашкова. Тот же глухой забор красного кирпича, увитый поверху буйными зарослями колючей проволоки. Те же телекамеры, выставленные по периметру. То же неприятное жужжание из динамика автомагнитолы при повороте к поселку: во всю дурную силушку работают дорогие генераторы радиопомех, якобы страхующие здешние дома от прослушки извне. На самом деле наведенные помехи есть защита сугубо психологическая. Вселяет уверенность. Успокаивает нервы. Если же вас кто-то очень захочет прослушать, это влетит кому-то в копеечку, но никакие барьеры вас не спасут. Современная техника может записать ваш шепот под тремя семейными одеялами. Про телефонию – хоть сотовую, хоть проводную, хоть ВЧ – и говорить нечего. Игрушки!

О своем визите я заранее известил Сусанну Евгеньевну, а она – неулыбчивую охрану на воротах. Однако позже, в темное время суток, всякий желающий мог бы, пожалуй, обойтись и без звонка: я не поленился для начала обследовать периметр «Ускова-3» и нашел с тыльной стороны забора пролом, халтурно замаскированный кустиками. Толстому обжоре Винни-Пуху там придется попотеть, но поджарые Пятачок, Кролик и даже ослик Иа-Иа протиснутся без напряга. Младшее поколение усковцев имеет, как видно, огромную тягу к свободе выхода. А заодно к свободе трясти родительский пластик в клубе «Подсолнух» или фитнес-центре «World Class». Не дергать же любимых предков из-за сотни-другой евробаксов?

У Сусанны Евгеньевны, правда, дети отсутствовали.

То есть не вообще их не было, а именно здесь, в Усково. Старшего ее сына Сабонис увез к себе в Клайпеду. Младший, Боря Эдельман, давно обитал в Хайфе. Дочка от Сергиенко жила с отцом в Тронхейме, на родине древних конунгов. Мужа номер четыре этот нулевой вариант, как я понимаю, очень устраивал. Для презервативного магната выводок детей, пусть и чужих, стал бы антирекламой: те могли бы подорвать у потребителя веру в качество его продукции…

– Итак, сколько вы хотите? – с ходу завелась госпожа Звягинцева вместо ответа на мое мирное «Добрый вечер!». Здоровенный лохматый пес, уловив интонацию хозяйки, недовольно заворчал.

Шатенкой она не была. Ее шевелюра над бордовым халатом отливала серебром ненастоящей седины. Но все равно ее принцип менять масть с каждым новым замужеством я угадал правильно.

Обстановка прихожей, дальше которой меня не пустили, удивляла сочетанием богатства и беспорядка. Из горлышка большой антикварной китайской вазы торчал выцветший рулон обоев. Несколько вазочек поменьше – но едва ли подешевле – толпились вдоль стены, словно утиная семья на обочине автобана. Стенные полки были плотно набиты дорогим, чуть ли не мейсенским, фарфором вперемежку с какими-то алюминиевыми поварешками. Два индейских томагавка висели на гвоздиках, как простые связки лука. А рядом с вешалкой приткнулась початая бутылка. Черт меня побери, если это не пятизвездный «Курвуазье».

Образцовым порядком тут не пахло. Скорее уж пованивало живописным арт-хаосом. Не будь я так уверен в последовательности ее супругов, я бы решил, что под номером четыре идет не капиталист Звягинцев, а творческая натура Эдельман.

– Сколько чего? – встречно полюбопытствовал я. – И за что?

– Денег. За мужа. – Хозяйка заранее настроила себя на конфронтацию.

Вот и глупо. Полаяться мы всегда успеем. Зачем с этого начинать?

– Федеральная Служба Безопасности не брачная контора, – мягко и нравоучительно заметил я. – Мы не торгуем мужьями. К тому же, если не ошибаюсь, один у вас еще остался. По фамилии как будто Звягинцев. А иметь больше одного мужа одновременно российскими законами запрещено.

– Кончайте кривляться! Чекист проклятый! – в гневе топнула ножкой Сусанна.

Пес зарычал на меня еще громче, и я понял, что друг другу мы не нравимся. Зато ножка хозяйки была на высоте. «Но тощая», – поправила бы моя ревнивая жена Ленка.

– А вы кончайте топать, кричать и пугать меня собакой, – спокойным тоном сказал я. – Я вам кто, Феликс Эдмундыч? Лаврентий Палыч? Мы с вами, Сусанна Евгеньевна, не в редакции газеты «Фигаро», и благодарной публики вокруг нет. Или мы закрываем, ну хоть на время, тему зверств Лубянки и поговорим без истерик, или я буду считать, что мужа вы сами убили, труп в саду закопали, а теперь наводите тень на плетень… Ваш выбор.

Моя взвешенная речь погасила боевой настрой хозяйки. Более того: Сусанна изволила мне улыбнуться. Смена гнева на милость прошла быстрее, чем обмен валюты на рубли в «Бридж-банке». Щелк-щелк окошечком лица – и передо мной уже горка приветливости в мелких купюрах. Я пока не гость желанный, но уже не Берия.

– Ладно, – сказала она почти дружелюбно и поправила серебряную прядь. – Чего я, в самом деле, на вас разоралась? Это все нервы. Проходите за мной, в гостиную. Только, бога ради, обувь не снимайте, здесь уже три дня не убрано. Прислуга наша, как нарочно, загрипповала…

Прежде чем скрыться среди портьер, хозяйка элегантным жестом подхватила коньяк с полу, а другой рукой уцепила пса за ошейник. Вторая ее ножка, мелькнувшая в разрезе халата, выглядела не хуже первой. Интересно, я их случайно увидел или мне их намеренно показали? Цэ дило трэба розжуваты, как любил говорить Сердюк, корча глубокомысленную мину.

С Сердюком, заводным хлопцем из Донецка, мы вместе закончили Высшую школу КГБ, но после наши пути пересекались редко. На миг я остро позавидовал бывшему одногруппнику. Ну и повезло же ему! Из всего выпуска он отхватил самое теплое местечко: перебрался из Киева в Нью-Йорк, охраняет сейчас какую-то ооновскую бонзу – и горя не знает. Сроду я не слыхивал, чтоб на шишек из ООН хоть кто-нибудь когда-нибудь нападал, кроме мух и комаров…

– Эй, куда вы там пропали? – раздалось из-за портьеры. – Идите смело, я уже заперла собаку в чулане.

Я двинулся на голос, осторожно переступая через выводок старинных ваз и вазочек. Если я опрокину хоть одну, наша бухгалтерия меня измордует. Ну разве что я убедительно совру, будто упрямый антик разбился при попытке к бегству.

Гостиная встретила меня еще большим беспорядком, чем прихожая. Однако в море хаоса, где почтенные музейные вещи, громоздясь там и тут, вступали в противоестественные связи с новейшей бытовой электроникой, отыскалось-таки три островка стабильности. Два кресла, ничем не заваленных, плюс голый обеденный стол. Центр стола украшала все та же бутылка «Курвуазье». Ага.

– Располагайтесь, – предложила Сусанна и дополнила пейзаж на столе парой рюмок темного хрусталя. – Коньяк будете?

– Увы, я за рулем.

Мое «увы» было непритворным, а вот причина отказа – липовой. Граммов пятьдесят мне бы не повредило. Автоинспекторов я тоже не боюсь. Но есть одно хорошее правило: пить с дамой на первом допросе – все равно что не пить с дамой на первом свидании.

– Тогда и я не буду. Считайте, из солидарности. – Госпожа Звягинцева с явным сожалением отодвинула себя от бутылки коньяка и устроилась в кресле напротив моего, поджав под себя ногу. – Вы хотели поговорить со мной без истерик? Валяйте, начинайте, я готова.

9. BASIL KOSIZKY

Прав был Гектор: сила не нуждается в фейерверках. Окрас льва сливается с саванной, а самые яркие существа на планете – безобидные тропические бабочки. Чем больше мы надуваем щеки, тем сильней показываем слабость. По своей нелепости фраза «Литература против терроризма» сравнима только с «Литературой против геморроя». Понятно, что единственная литература против терроризма – Уголовный Кодекс. Ему и следуйте, господа!..

Досадливо крякнув, я обругал себя старым циником и пробежал глазами последние полторы фразы своего приветствия: «…эта литературная конференция станет важной вехой в деле борьбы с терроризмом – самым большим злом текущего столетия. Спасибо за внимание». Все. Сойдет. Соберусь с духом и прожую эту жвачку от и до. Потом час сидения в президиуме, десять минут журналистам, а на обратном пути горилка с перцем отобьет вкус силоса во рту.

Без комплексов, m-r Kosizky, приказал я себе. Все равно в речи главы ООН не принято вслушиваться. Их издавна сочиняют у нас в пресс-службе древние бабули, которые еще помнят генсека У Тана. Говорят, невозмутимый бирманец требовал, чтобы его спичи были похожими на него самого. Небольшими по размеру и плоскими, как блин. Когда меня утвердят – если меня утвердят! – на Совбезе, я выбью для каждой из бабулек по медальке, повышенной пенсии и отправлю их на заслуженный отдых. И начну заказывать тексты речей Милораду Павичу и Умберто Эко. Слушать меня, конечно, не будут, понимать – тем более. Но хоть во время чтения почувствую себя умником, а не силосоуборочным комбайном…

– Подъезжаем, – предупредил шофер. За окном нарисовалась серая громадина Библиотеки иностранной литературы, составленная из огромных каменных спичечных коробков.

– Главное, не забудьте, Сердюк, – строго напомнил я начальнику охраны. – Если они поднесут хлеб-соль, не надо вырывать его у меня из рук и первым надкусывать самому.

– А вдруг отравлено? – буркнул Сердюк, но без привычной убежденности в голосе. Больше по инерции.

Эпизод с хлебом имел место во время визита в Сомали и чуть не скомкал всю приветственную церемонию. Мне едва удалось заверить хозяев, что мой бодигард происходит из племени, где Пробование Еды Первым – святая обязанность воина…

В вестибюле библиотеки нас, однако, встретили без хлеба-соли. Скорее уж с кнутом-пряником.

Мне, по старшинству, перепал пряник в виде давней знакомой, миниатюрной Женевьевы Кулиевой, которая проскользнула под локтем у одного из охранников, черного великана Дюссолье, и кинулась ко мне обниматься. Баба Женя, наверное, лет пятьдесят уже как занималась оргработой во всяких фондах и комитетах и не провалила ни одного крупного мероприятия. При ней микрофоны не фонили, телесуфлеры не зависали, фрукты в вазах были свежими, а время официального протокола не вылезало за грань разумного. Подозреваю, что бабу Женю, вопреки морским приметам, взял бы в свою команду капитан всякого корабля – за ее отважную готовность затыкать собой любую пробоину. «Гюнтер Грасс нас кинул, – затараторила она после взаимных приветствий, – Долгопрудников с Коэльо успевают только на закрытие. Поэтому я перетасовала президиум. Из буйных там, правда, остается Савел Труханов, но мы его усадим с краю, ближе к трибуне. Остальные трое мирные: исторический романист, драматург, детективщица…»

Стоящему рядом Сердюку повезло куда меньше моего. Кнутиком по его самолюбию прошелся квадратный лысеющий крепыш, присланный вместе с командой от имени Службы Безопасности Президента России для охраны нашего великого сборища. Крепыш имел твердую фамилию Железов и немалый ранг зампреда СБ. По такому случаю всю ооновскую четверку оттеснили на вторые роли. Внутренности зала заседаний и проходы туда доставались хозяевам поля. А наши могли хоть до посинения нести наружный дозор.

Мой главный бодигард встретил этот расклад с тихим смирением. Оно обмануло бы кого угодно, только не меня. Едва баба Женя умчалась прочь – рассаживать гостей и прессу, – как Сердюк потеребил мой рукав и зашептал в ухо, кивая на эсбэшников: «Вот дурни! Гонору навалом, а фэйс-контроль на нуле… Я бы на их месте вон тех троих попридержал – сопливы для журналюг и бэджи у них слепые, смахивают на новоделы… И вон ту девку тоже, с сись… с грудью, в розовой кофточке… не нравится мне, как она сумку несет, больно бережно… Рамку они прошли, но что сейчас рамка? Злыдни такой фарфор насобачились лить – целый “глок” в два счета можно собрать… Вы, короче, ступайте в зал, а я потом туда же аккуратно подлезу. Одну дверь не зафиксировали, олухи!»

Сердюк был верен себе: лучше перебдеть. Меня же среди многолюдья всегда тревожила не столько молодежь, сколько кадры постарше – мужчины и женщины с кривыми лицами сутяг. Гораздо чаще, чем в Африке, они попадались в странах бывшего Союза. Вот этих психов я боялся по-настоящему. У каждого таились за пазухой густо исписанные листы с петициями, челобитными или кляузами, и эти тяжкие каракули они норовили всучить мне из рук в руки. Как будто ООН и Базиль Козицкий могли вернуть им квартиру, жену, детей, работу, рассудок…

Зал был заполнен до отказа. Люстры наяривали, как цирковые прожектора. По проходам двигались телеоператоры с камерами на плечах, напоминающие торговцев колой и сахарной ватой. Сам я чувствовал себя ученым слоном, на которого явились посмотреть из вежливости, зная, что особых чудес он не сотворит: пошевелит ушами, тряханет башкой под музыку, разок протрубит – ну и молодец, похлопаем. В президиуме баба Женя села поближе, чтобы руководить овациями, когда и.о. слона Basil Kosizky закруглится.

Я не подкачал. Вместо пяти минут уложился в три, по ходу зверски выкинув всю середину дежурно-позорной речи. Плевать.

После меня трибуной овладел сероглазый кудрявчик с родимым пятном во всю щеку, похожим на след детского ботинка, – тот самый буйный Труханов. Говорил он горячо, но до того невнятно, что почти сразу я потерял нить и лишь выхватывал отдельные фразы: «…от Перми до Тавриды ди фюнфте колонне марширт… сознание наступательное первично, бытие оборонное вторично… немец думал, что война, сделал пушку… корень империи горек, оплот ее сладок… лед-лед-лед не знает компромиссов…» Вскоре я понял, что проваливаюсь в дрему. Мерещилось мне, как из Шангри-Ла, сердца Гималаев, летит в осиное гнездо мирового терроризма противоракета из чистого Мирового Льда. Долго летит. До-о-о-олго. Не долетит, так согреется…

Еще мгновение, и я бы постыдно клюнул носом, уронив голову – и авторитет ООН – в блюдо с фруктами. Чтобы не дать себе заснуть, я переключил внимание на соседей по президиуму. И сразу уловил, что полная детективщица и равновеликий ей по объему исторический романист перебраниваются тихим шепотом, а маленькая баба Женя пытается погасить склоку. Я раньше считал, что толстые люди дружелюбны к себе подобным. Когда штаны – полная чаша, чего друг с другом делить? Но этим нашлось. «Вы с вашими книжками – абсолютное зло!» – шипел романист. «Нет, вы со своими!» – «Я с вами на одном поле не сяду!» – «Да я первая не сяду!» – «Господа, господа, умоляю вас, заткнитесь оба!..»

Отдохнуть взором мне удалось лишь на соседе справа, драматурге с модной небритостью на продолговатых щеках. Вот уж кто не боялся спать в президиуме! И, вероятно, сны его были слаще яви, поскольку в те редкие секунды, когда драматург открывал глаза, он разом мрачнел и принимался беспокойно озираться по сторонам с видом Святого Антония, не понимающего, как его вообще сюда занесло и что за неприятные адские рожи его окружают. Впрочем, обнюхав манжету своей белой рубашки, он быстро успокаивался и вновь закукливался от кошмаров реальности в уютный кокон дремы.

Я подумал, что сосед справа так счастливо и продрыхнет весь официоз, но ошибся. В сценарий бабы Жени вкрался вирус.

Минуте на двадцатой трухановские камлания прервались визгом: с пятого, кажется, ряда вопил один из юношей, отмеченных Сердюком.

– Тебе чего, отрок? – спросил недовольный оратор, делая паузу и снисходя с Гималаев на московскую землю.

– Россия! Нация! ГУЛАГ! – истошно заголосил отрок.

– Ну в общем, почти правильно, – с некоторым сомнением одобрил его Труханов. – Только орешь зачем? Если уваровскую триаду воссоздать на новом этапе…

– Россия! Нация! ГУЛАГ! Россия! Нация! ГУЛАГ! – В том же ряду выросли фигуры двух других парней.

Никто в зале толком еще ничего не понял, а Сердюк уже возник из боковой двери и теперь огромными прыжками мчался к президиуму, выкрикивая на ходу: «Василь Палыч! На пол! Все – на пол!»

Меня охватило оцепенение. Это бывает со всяким в душном ночном кошмаре: прямо на тебя несется грузовик, или оскаленный тигр, или огромный черный волк, а ты намертво приклеен к земле, не можешь не только шевельнуться, но и прикрыть глаза… Сейчас я с таким же отстраненным любопытством наблюдал, как к вопящим парням присоединяется их командирша, та самая девушка в розовой кофте, и быстро раздает им из сумки какие-то белые и красные снаряды.

Залп! Красно-белые молнии влетели в президиум.

Писатель Труханов удивленно потрогал голову, на которой образовался яркий яичный потек.

По толстым романисту и детективщице промазать с пятого ряда было трудно. Одинаковые блямбы помирили парадные костюмы спорщиков.

– Моя любимая рубашка! – простонал драматург, с ужасом разглядывая огромное желтое пятно у себя на плече. – Я ее только три дня назад постирал!

Мне самому достался бы помидор в лицо, кабы не отважная баба Женя, заслонившая честь ООН блюдом из-под фруктов. Сама она при этом была задета другим помидорным снарядом.

Охранники от президентской СБ показали себя редкостными недоумками. Возможно, им хватило бы сноровки нейтрализовать настоящих террористов, но перед яично-помидорными они были бессильны. Мордовороты и их железный начальник не нашли ничего лучшего, чем судорожно метаться вдоль прохода, махать пистолетами, бессмысленно вопя: «Стоять на месте!»

А те и стояли на месте – самая удобная поза для броска.

Хулиганская четверка, в отличие от охраны, прекрасно все продумала: места они выбрали в центре ряда, куда добраться можно было только по головам зрителей. Стрельба в человеческой каше стала бы безумием, к тому же никакая инструкция, полагаю, не прописывала отвечать на помидоры с яйцами пулями из боевого оружия – а что-то иное секьюрити СБ не удосужились захватить.

Метателям хватило бы времени еще на несколько прицельных залпов.

Если бы не Сердюк.

Он влетел в президиум секунды за две до повторного обстрела и успел сгрести на пол всех, кто сидел за столом. Даже пригнуть под защиту трибуны оскорбленного судьбой Труханова.

– Целы, Василь Палыч? – отрывисто спросил он меня. – Вижу, порядок. Не высовывайтесь, пока я с ними не разберусь.

От одного звука его голоса ко мне вернулась способность шевелить руками и ногами. Это могло означать одно: опасность позади, и запрет не высовываться я могу слегка нарушить. Очень мне хотелось посмотреть, как Сердюк будет разбираться.

И я выглянул. И не прогадал. Это надо было видеть.

Принято восхищаться теннисистами-профи, которые в прыжке отбивают ракетками сложные мячи противника. Но тогда Сердюк, вскочивший на стол, достоин восхищения в квадрате. В кубе. Потому что у него не было никакой ракетки. У него была свободная правая рука и блюдо из-под фруктов – в левой.

Он не просто принял на себя второй залп метателей. Он каким-то чудом смог поймать прилетевшие снаряды неповрежденными – чтобы затем отправить их вспять. Как бумеранги.

Бац! Бац! Шлеп! Шлеп!

Два яйца и две помидорины улетели обратно к их хозяевам и разбились на них в красно-желтые брызги.

Не думаю, что это было больно. Но, уверен, это было чертовски обидно: гадкие молодчики, задумав выставить нас на посмешище, сами превратилась в разноцветных коверных клоунов. А борцы за возрождение нации никак не имеют права выглядеть смешно. Даже если ТВ покажет в новостях их выходку, ничего героического в облике метателей теперь не будет. Что для них самих, подозреваю, много хуже ареста и штрафа.

– Так нечестно! – с обидой крикнула моему охраннику розовая (теперь уже розово-желтая) кофточка. – Так нельзя!

– Ай донт андестенд, – нагло ответил ей Сердюк единственной вызубренной им английской фразой. И лихо отбил чечетку на столе президиума. – Мир! Дружба! Жувачка!..

Если бы не Женевьева со своим могучим организационным даром, на конференции про литературу и терроризм можно было ставить крест. Но баба Женя не подвела. Еле дождавшись, когда деморализованных юнцов вынесут из зала, она звонко объявила перерыв и пригласила на фуршет. Всегдашняя любовь к халяве победила стресс. Народ дружно потянулся в соседнее помещение, где уже стояли накрытые столы и где можно было запить-заесть случившийся конфуз.

Конференц-зал опустел. Я хотел командовать отбой, но выяснилось, что мой бодигард сделал еще не все. Плох был бы Сердюк, кабы не сумел отрезать от чужого свинства свой кусочек ветчины. Он поманил указательным пальцем Железова, выглядевшего бледно, и заявил, твердо впечатывая ему в уши каждое слово:

– Значит, теперь токо так. С этого дня и до конца визита у нас с вами паритет. Сколько ваших работает на внутреннем прикрытии, столько и наших. И завтра в Кремле, и послезавтра в Большом. Ваших двое – наших двое, ваших четверо – значит, и у нас четыре. Наружку берите на себя, мы не гордые… Усек, нет?

– Не положено, – тускло возразил Железов.

– А вот это – положено? – Сердюк сунул ему под нос кулак. В кулаке было зажато надтреснутое яйцо. – Видишь, оно крутое. Давай-давай, щупай сам. И чего это значит? Это значит, при попадании в голову оно могло причинить самому Генеральному – ты понял? – секретарю ранение, не совместимое с жизнью. А это уже не хулиганство, а прямой теракт, оранжевый уровень угрозы. И его прокакал ты лично. Мой босс сейчас запросто стукнет вашему, и тебе хана – дворником не возьмут. Но мы готовы забыть, если вы сделаете по-моему… Ну, все еще не положено или как?

Лицо Железова пошло ржавыми пятнами, и он выдавил: «Или как…»

Едва наша кавалькада отъехала от Библиотеки, я с чувством пожал руку своему главному охраннику и произнес:

– Спасибо, выручили. Эти стервецы могли ведь и вправду мне череп раскроить.

– Да нет, не могли бы, – успокоил Сердюк. – Це дурны диты, факт, но не паскуды. Яйца у них все были сырые, скорлупа тонюсенькая. Максимум синяк.

– Но как же то, крутое? – с удивлением спросил я.

– А-а, – отмахнулся Сердюк. – Так я его с собой вчера из дому взял. Думал облупить в самолете и съесть, да замотался и забыл. После гляжу, оно уж пахнет. Хотел выкинуть его к бесу, но чего-то пожалел: вдруг, думаю, еще сгодится?