Текст книги "Экономика Иосифа Сталина. Поле и люди"

Но подобно ледоколу, взламывающему торосы, стратегическое преодолевало крючки, зазубрины и вывихи тактического разнобоя, поднималось выше и дальше:

…В 1939—1940 годах стремительно растут фонды чрезвычайных госрезервов, достигшие к началу 1941 года размеров 1,5—2-летней годовой нормы потребления экономикой и населением СССР; размеры и значение которых обществу не представлены и по настоящее время – но именно они стали в материально-осязаемой форме тем буфером, не осознаваемо сталкиваясь с которым гас и утрачивался весь результат поражения противником экономической базы СССР в Европейской части, обнулялся тот факт, что к октябрю 1941 года СССР утратил территории, на которых до войны проживало 1/3 населения СССР, производилось 1/2 промышленной продукции, добывалось 60% продовольствия…

НИ ОДНА СТРАНА МИРА НЕ ВЫНЕСЛА БЫ ТАКИХ МАТЕРИАЛЬНЫХ ПОТЕРЬ; утратила бы способность к регулярной технической войне; надломилось как государство…

Глава2.Отступление к частному материалу: Мобрезервы СССР, зигзаги плана «Барбаросса», и военные кампании 1941—1942—1943 годов

Не буду вступать в полемику по поводу той мутной лабуды, что разводят разномастные авторы вокруг мобрезервов СССР в июне 1941 года в необозримом лаге расхождения мнений – укажу только маяк и окружающее его беснующееся море. Авторы военно-исторической направленности в обычных обзорных предуведомлениях к собственным изысканиям свидетельствуют, что в канун войны в Чрезвычайных Госрезервах СССР находилось 1,5—2 годовых нормы материальных ресурсов по разным позициям для удовлетворения потребностей народного хозяйства и населения СССР в случае войны; и что совершенно не сходится с тем морем разливанных цифр, приводимых узкими «спецами», например, кочующая цифра в 5876 млн. тонн хлеба/зерна, что составляет только 1/2 хлебного экспорта России в 1913 году и на 1/3 покрывается хлебным экспортом в 1932…Кстати, экспорт 1932 года осуществлялся за счёт мобрезервов в количестве 1,756 млн. тонн – в стране, при урожае в 51,4 млн. тонн зерновых, вспыхнул пресловутый «Голодомор», т.е. внешний экспорт играл в нём роль «тени на ясный день» для бандеровских аффторов!.

…Когда при валовом сборе зерна за 1938—1940 годы в 272,5 млн. тонн, и при том, что даже в 1941 году было собрано 56 млн. тонн в довоенных мобрезервах 2-ЛЕТНЕЙ НОРМЫ ПОТРЕБЛЕНИЯ некоторые аффторы обнаруживают 5,8 МЛН. ТОНН ЗЕРНА, я понимаю глубину определения статистики по Самуэлю Клеменсу: «Есть три рода лжи: просто ложь, изощрённая ложь и статистика»…Будем исходить из того, что специалисты по гражданской истории как-то ближе к реальности, хотя и они никак не добирают до 6,3% общего национального дохода, выделяемого на поддержание и развитие чрезвычайных госрезервов в 1938—1941 годах.

Увы, сторонние авторы-дилетанты, подчас страшные по своему дикому невежеству, но не связанные догмами «академических текстов» и «умопомрачениям специалистов», довольно давно, по данным статистики урожаев и распределением на её поле «голодных годов», заметили, что «голодоморы» 1-й половины 20 века начинались при урожае менее 50 млн. тонн зерна, требовавшем введения немедленного нормирования; урожай от 70 млн. тонн был достаточным – но в 1942 и 1943 году урожаи составляли 29—30 млн. тонн зерна, т.е. в стране должен был разразиться «ГОЛОДОМОР» страшнее голода 1932—1933 годов, а его не было, никто даже и не заметил! В 1942 году во исполнение Лондонских протоколов СССР получил по ленд-лизу 1,250 млн. тонн зерна, т.е. не более 4% от внутреннего урожая – слону дробина (т.е. «печенька») …В поисках объяснения этого парадокса пускались во все тяжкие: один из авторов, проведя «мудрый расчёт» по калорийности зерна и картофеля из пропорции 1т. зерна=3т. картофеля, «открыл» невероятный урожай картошки в 120 млн. тонн в эти годы, которыми и «компенсировал» недостающие 40 млн. тонн зерновых – увы ему, в 1942 и 1943 годах в СССР было собрано 34 и 32 млн. тонн картофеля соответственно; наибольший урожай картофеля в СССР в 1930—1950-е годы зафиксирован в 1940 году 74 млн. тонн, вообще уникальному по своим условиям для агропроизводства. Такие же природные условия зафиксированы были только в 1913 и 1938 годах – в 1913 году было собрано 72 млн. тонн картофеля.

…Остаётся признать только одно: Чрезвычайные Государственные Резервы, заложенные в период 1938—1940 годов БЫЛИ НА ПОРЯДОК ВЫШЕ всех справок и «исчислений», заявленных на внимание общества. И просматривая статистику урожаев 1942—1945 годов, находившихся в пределах 30—46 млн. тонн зерна, следует далее признать, что страна жила ими по меньшей мере до осени 1944 года, а принимая во внимание странное утверждение авторов сводного труда «История РосГосРезервов (Россия – СССР)», что в 1945 году они «не только не уменьшились, но и вдвое превосходили по ряду позиций довоенные», установить их присутствие в локализации последствий самого страшного неурожая на Европейском континенте в 20-м веке, неурожая 1946—1947 годов, отодвинувший отмену нормирования продовольствия в СССР до 1948 года, а в Великобритании до 1952—54 гг. НО ЭТО БЫЛ ПЕРВЫЙ НЕУРОЖАЙ В РОССИИ-ЕВРАЗИИ БЕЗ ГОЛОДНЫХ СМЕРТЕЙ!

…Отбрасывая все предположения о «маннах небесных» для большевиков, и западных «ленд-лизах» для русских следует признать, что вся эпоха 1941—1947 годов держалась и опиралась на плечи ГИГАНТСКОГО ЗАДЕЛА довоенных 3,5 лет ТРЕТЬЕЙ ПЯТИЛЕТКИ!

СССР не стал сверхдержавой в 1942 году по итогам 3-й пятилетки, но за три с половиной года она подняла его на такой уровень, что победив фашизм в Европе в 1945 году, отказавшись от «плана Маршалла» и обеспечив продовольствием союзников в 1946—47 годах, он уже неудержимо восходил на эту планетарную высоту, что не утратилась и ныне!

…Эти материалы заставили меня ещё раз обратиться к теме работы 1998 года «Дилемма Кутузова-Сталина», ставшей основой монографии «Русская война: Дилемма Кутузова-Сталина», где я несколько опрометчиво легковесно отнёсся к плану «Барбаросса» в той его части, где с военно-географической точки зрения сроки нападения на СССР «совершенно пагубно» для немецкой военной кампании 1941 года были перенесены с 10—15 мая на 21—22 июня, всецело относя это к военно-политической прозорливости действий И.В.Сталина весной 1941 года и маниакальной самоуверенности гитлеровской верхушки; в рамки «фобий» и «маний» отправив туда же и совершенно естественный вопрос: почему план «Барбаросса» ограничивал глубину кампании в СССР линией Архангельск-Астрахань – по речной ориентировке «Северная Двина – Волга» – , и далее каких-либо особых действий (даже переговоров о капитуляции), кроме «возможных ударов» дальнебомбардировочной авиацией по оставшимся промышленным центрам Урала, не предполагал?

Т. е. В ПРИНЦИПЕ НЕ СТАВИЛ ВПРОСА О ПОЛНОЙ ВОЕННОЙ АККУПАЦИИ СТРАНЫ – КОНТИНЕНТА ДАЖЕ В ЕЁ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЧАСТИ?!

…Только просматривая планируемые к захвату территории с точки зрения географического распределения источников ресурсов и снабжения по общему пространству СССР, становилось очевидным, что стратегической главной задачей немецкие планировщики ставили захват 3/4 промышленного потенциала СССР и это очевидно – но огромный просчёт А. Гитлера: полная неожиданность советской эвакуации промышленности на восток, ради которой Сталин пожертвовал кадровой армией мирного времени.

Но в тени этой эпопеи оставалась другая сторона следствия выхода германских войск на линию Волги-Двины: захват всех главных источников продовольствия СССР, т. е. Украины, Центральн-Чернозёмного района России, Поволжья, Северного Кавказа и Кубани, инициирующий не позднее весны 1942 года чудовищный голод на всех остальных территориях, поголовное вымирание армий и населения… Напомню письмо-ультиматум 1924 года накомвоенмора М.В.Фрунзе Политбюро ЦК ВКПБ с требованием немедленно демобилизовать Красную Армию, в противном случае она вымрет в казармах…

Так сказать, синтезация целей плана «Барбаросса» с планом «Ост», уничтожение большевизма вкупе с ликвидацией русского народа, в усугубление и ускорение этого к нему будут сброшены и прочие «недочеловеки»: украинцы, белорусы, поляки, чехи, эстонцы, латыши, литовцы – славянские, финно-угорские и проч.…

И ЭТО ВПОЛНЕ ОБЪЕКТИВНО – НЕМЕЦКИЕ ПЛАНИРОВЩИКИ ОСНОВАТЕЛЬНО ПОДНАТОРЕЛИ В ИДЕЯХ И ПРАКТИКЕ «ТОТАЛЬНОЙ ВОЙНЫ» ГИНДЕНБУРГА – ЛЮДЕНДОРФА 1916—1918 ГОДОВ НА ИСТОЩЕНИЕ ПРОТИВ АНГЛИИ И ФРАНЦИИ; и куда как внимательней изучали статистику урожаев и голода в Российской империи/СССР…

…Только после 1945 года в публикациях «битых Наполеонов» возникают критические нотки по поводу потери «роковых 50 дней», которых не хватило до захвата Москвы – и «Русский Царь Мороз» напал на германскую армию в поле…

С этой точки зрения начало кампании не в мае, когда развёртывается основная посевная кампания, а в конце июня, когда она в основном завершается, Т. Е. РАСХОДУЮТСЯ ПОЛОЖЕННЫЕ К НЕЙ РЕСУРСЫ БЕЗ ОТДАЧИ И ПРЕДЕЛЬНО СОКРАЩАЮТСЯ ГОСЗАПАСЫ, вполне обоснована: ставка на предельно обостряемый ЦАРЬ-ГОЛОД, теперь поддерживаемый и ЦАРЁМ-МОРОЗОМ… Ставка совершенно беспроигрышная: ЦЧР, Украину, Кавказ, Поволжье В КАРМАНЕ НЕ УНЕСЁШЬ…

Разумеется, высококвалифицированные немецкие генштабисты принимали в расчёт наличие в СССР значительного, и даже очень большого Чрезвычайного Госрезерва, даже прикладывались к нему, как к возможному трофею, но не выносили его далее общепринятой предельной 1-летней нормы на теоретический срок перевода страны на полное военное положение – всё прочее уже от лукавого…

Неудача кампании 1941 года, поражения у Ростова, Тихвина, под Москвой, признаки насыщения Красной Армии собственной новой техникой были крайне неприятны, но соотносились с просчётом размеров мобрезервов СССР, кумулировавших временно позднее начало кампании – это всё исправимо захватом ПОСЛЕДНЕГО ХЛЕБОПРОИЗВОДЯЩЕГО РАЙОНА СССР, треугольника Волга – Дон – Главный Кавказский хребёт…

…Начиная кампанию 1942 года, уже в осознании факта краха стратегии «молниеносной войны», именно ресурсы СССР, как главное условие для продолжения длительной войны на истощение, становятся целью вермахта: захват ПОСЛЕДНЕГО ГЛАВНОГО РЕГИОНА ПРОИЗВОДСТВА ПРОДОВОЛЬСТВИЯ, обеспечившего в неимоверно тяжёлых условиях 1941 года получение 56 млн. тонн зерна. Именно этим обусловлено странное для любого учебника стратегии оформление немецкой кампании лета-осени 1942 года: не кулак, обрушенный на обозримую, правильно или неправильно оцениваемой главной, стратегическую цель, а растопыренными пальцами на Воронеж (-Куйбышев), Сталинград, Астрахань, Моздок, Краснодар, по условиям весны 1942 года контуром аккумулировавших 2/3 оставшегося производства продовольствия СССР.

…Вот занятная картина: овладев 12 из 13 перевалов Главного Кавказского хребта, т.е. открыв себе «12 дорог в Закавказье», столь привлекательного по стратегическим направлениям на Турцию, Иран, Ближний Восток вплоть до Индии, Красного моря, Египта т. д. и т.п., вермахт останавливается – его цель не головокружительные полёты на Инд, Евфрат и Нил, а удержание Всесоюзной Житницы Кубани на идеальной оборонительной линии Главного Кавказского хребта – УБИТЬ РУССКИХ ГОЛОДОМ…

И, представьте, в военной части этот замысел был реализован почти полностью: выйдя к Воронежу, Сталинграду, Элисте, Главному Кавказскому хребту вермахт захватил ПОСЛЕДНИЙ ОБЩЕСОЮЗНЫЙ РЕГИОН ПРОИЗВОДСТВА ПРОДОВОЛЬСТВИЯ СССР; захватил в наилучшее время июля-августа с пшеницей на полях, т.е. и с заложенными под урожай миллионами тонн зерна мобрезервов – как итог, катастрофический урожай 29,7 млн. тонн зерновых, должный убить Россию и Красную Армию до марта 1943 года: ведь это только 57,7% УРОЖАЯ ПРОКЛЯТОГО 1924 ГОДА, когда по требованию М.В.Фрунзе армию распустили по домам (оставили 287 тыс. «сторожей» при складах, базах, крепостях и портах).

…И ОБЛОМ – голодомор не явился: армия получила полный, промышленность достаточный, население необходимый уровень снабжения, пробавляясь «лёгким чувством голода» – в блокированном Ленинграде четырежды увеличивали карточные нормы снабжения; к началу осенних штормов на Ладоге город располагал 6-месячным запасом продовольствия. Даже с учётом 56 млн. тонн урожая 1941 года, недостаточного до необходимого статистического среднегодового уровня, стабильно фиксируемого для первой половины столетия в 70 млн. тонн, ТОЛЬКО ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ ДОВОЕННЫЙ ЗАПАС мог обеспечить полноценное удовлетворение потребностей военной экономики и населения в 1942 году.

И уже несомненно, ресурсы 1943 года, года «Коренного перелома в ВОВ», НЕСОМНЕННО БАЗИРОВАЛИСЬ НА КАКОЙ-ТО ИНОЙ, мало зависимой от ситуации 1942 года, основе, тем более загадочной, что при таком же катастрофическом недоборе урожая должен был создать задел на весь 1944 год до осени, т.е. нового урожая, который тоже оказался «притче-голодный», 46 млн. тонн; и год изгнания фашистов с основной территории СССР и перенос войны на территорию противника за линию 22 июня 1941должен был стать годом крушения СССР – во всяком случае по данным статистики.

Кажется, немецкие планировщики продолжали верить статистике «истощения русских ресурсов», планируя летнюю кампанию 1943 года и только дополнили прикидки 1941 и 1942 годов ставкой на уничтожение максимального количества советских войск на Курской дуге, после чего вразумительно не определились, а что дальше? Полагались на всё тоже: голод, утрата воли, разложение советского строя?… Лишь так можно объяснить оттяжку операции «Цитадель» с мая 1943 года, после 2-го поражения советских армий под Харьковом, когда выгнутый фронт Красной Армии был наиболее слаб, на 4—5 июля…

…Объяснение ожиданием массового поступления новых танков «Тигр» и «Пантера» в войска как-то легковесно и несостоятельно практически: уже при попытке деблокировать Сталинградский котёл обнаружилось, что русская противотанковая артиллерия 76-мм и 85-мм калибра успешно бьёт новых зверей; к июлю даже отборные танковые дивизии ВАФФЕН СС имели не более 80 новых танков на дивизию – и не делалась ли ставка на «невосполнимое истощение» Чрезвычайных Госрезервов СССР на посевную, как кумулирующее средство последствий избиения советских армий на Курской дуге? Во всяком случае это как-то разумней, нежели ждать, пока на зыбкой линии одного фронта Ф. Голикова выстроятся войска трёх фронтов: К. Рокоссовского, Н. Ватутина, С. Конева…

А Чрезвычайный резерв не кончался, обеспечив и 1943, и 1944, и 1945 годы; и переходил дальше, если смотреть на статистику урожаев этих лет…

Только дуэт заблаговременно созданного Сталинского Многолетнего Чрезвычайного Резерва, наполненного в 1937—1940 годах и Эвакуация Промышленности лета-осени 1941 года в совокупности стали теми жерновами, что перемололи кости «покорителям планеты»; задавали ту грандиозную Сталинскую симфонию, что разыгрывалась на Евразийской равнине в 1941—1945 годах, и не отпущена и поныне…

Попробуем оценить размеры Сталинского Чрезвычайного Госрезерва по доступным в публикациях размерам урожаев довоенных лет, понимая всю условность экстраполяции «Сталинских закромов» на все 70—90 позиций содержания Государственного Резерва.

Историческая статистика свидетельствовала, что при среднегодовых урожаях 1900—1913 годов на уровне 70—72 млн. тонн зерна Россия экспортировала в среднем 9,5 млн. тонн зерновых, т.е. находилась на удовлетворительном уровне снабжения при наличии 60,5—63,5 млн. тонн зерна на 150 млн. человек населения. Рекордный урожай 1913 года в 92 млн. тонн подкинул экспорт до 10,5 млн. тонн, при этом в 1917 году на Кубани ещё лежало не вывезенное зерно урожая 1913—1914 годов. Рекордным же по экспорту оказался 1909 год: 12.17 млн. тонн зерна…

В 1924 и 1932 годах при урожаях в 51,4 и 50,1 млн. тонн зерна в стране начинался голод: приходилось обращаться к международной помощи в первом случае, и мобрезервам во втором.

Т.е. минимально необходимый объём зерновых для обеспечения населения в 200 млн. к 14 июня 1941 года, с учётом значительного роста потребления картофеля (урожай 74 млн. тонн в 1940 году) лежал в тех же объёмах 70 млн. тонн зерновых, что подтверждает и статистика урожаев и распределения «голодных лет» на период 1933—1940 годов. Экспорт зерна СССР в эти годы колебался в пределах 1—1,1 млн. тонн (квасные и либеральные кибер-стукачи часто 1,728 млн. тонн экспорта 1932 года переносом запятой вправо представляют, как 17,3 млн. тонн – ну что же, политический гей-парад: «коричневые» брачуются с «голубыми»)

Таким образом, в 1937—1940 годах возникает избыток (97-70-1) + (95-70-1) + (86-70-1) + (95-70-1) =79 млн. тонн!

И где они?!

Более того, в 1939—41 году на фоне заявляемого статистического изобилия возникают необъяснимые сбои в снабжении городского населения (см. Осокина Е. А.) вплоть до Постановления СНК РСФСР «о преодолении нарушений в снабжении населения товарами широкого потребления» 1939 года – последнее обстоятельство, при отсутствии объективных условий к недопотреблению, объяснимо только одним: ещё более широким фондированием ресурсов, нежели допускал уровень прямых избытков, т.е и сверх 79 млн. тонн. О размахе этого процесса говорит и такой факт: в конце 1940 года начались сбои по выполнению договорных поставок зерна в Германию, объясняемые в документах тем, что «зерно поступает на базы не отсортированное и требует пересортировки». Но отпуск зерна на экспорт осуществляется не с полей, а из хранилищ элеваторов, куда поступает зерно нового урожая и где сортируется, дорабатывается и хранится – две первые операции занимают несколько месяцев; само же по себе товарное зерно хранится десятками лет… Налицо ярко выраженное оберегание насколько возможно нарастающей массы зерна в запасе, отпуск из которого строго лимитирован принятием и доработкой зерна текущего поступления – при таких условиях вполне реальным становится и Чрезвычайный Госрезерв порядка 100 млн. тонн зерновых, а то и выше, который вкупе с 56+30+30+44+46+40 млн. тонн урожаев 1941—1946 годов даст итоговые 346 млн. тонн зерна, обеспечивающих 69,2 млн. тонн необходимого минимума годового потребления с запасом к посевной следующего года.

…И к тому же прибавляет сверхурожай в 30 млн. тонн картофеля 1940 года, который заменит приблизительно 10 млн. тонн зерна, особенно на откорме скота, где превалируют свиньи…

– 110 млн. тонн?!

– Почему бы и нет?…

…И что вполне соответствует скороговорке общих обзоров о 1,5-летнем минимуме годовых запасов Чрезвычайного Госрезерва по всем позициям на 22 июня 1941 года: при годовой норме в 70 млн. тонн зерна 1,5*70=105…

…Но в августе 1936 года на совещании к Кремле под председательством В. Молотова с участием И. Сталина, руководителей НКО (К. Ворошилов),НКИД (М. Литвинов) принимается решение о прямом включении в события на Пиренейском полуострове, т.е. в Антифашистскую войну, вместе с Итало-эфиопской 1935 года и грядущей Японо-Китайской 1937, образующей прямое скатывание мира во 2-ю Мировую войну.

…И естественно полагать, что по итогам этого совещания был запущен механизм упреждающей военно-экономической подготовки страны, т.е. формирование Мобрезервов по хлебу началось немедленно с урожая 1936 года и их объём стался по итогу к 1941 году значительно больше: 2*70=140…

Глава 3. Поле, Русское поле…

Со 2-й половины 19 века аграрный вопрос становится главным вопросом русской жизни, и, как следствие, русской революции – впрочем, главным, но подспудным, он являлся всегда…

…Вот характерный пример, в 1820-х годах либеральный помещик Петрово-Соловово, пользуясь правами александровского указа о «вольных хлебопашцах», вознамерился освободить свои 5 тысяч «душ», что донёс крестьянскому сходу – но вместо бурного восторга получил от них требовательный вопрос:

– Воля-волей, а как с землёй?

– Воля ваша – от бога, а земля моя – от государя: будете жить от работы на ней.

– Нет уж, ваше высокоблагородие, пусть всё останется по старому: мы ваши, а земля наша!…

До «освобождения» большая часть тех 150 миллионов десятин (165 млн. га) земли, находившейся в агрообороте Европейской части Российской империи, находились в пользовании приблизительно 10 миллионов крестьянских дворов и только в Центрально – Чернозёмном Районе (ЦЧР) возникали элементы частно – капиталистического агропроизводства: на основе вольнонаёмного труда на приобретённой купечеством земле, по отсутствию прав на «душевладение» вынужденному прибегать к вольнонаёмному труду; или товарное производство на собственной запашке в дворянских имениях при феодально-барщинной отработке.

Буржуазные реформы 1860-х годов, САМЫЕ ГУМАННЫЕ И ЧЕСТНЫЕ из всех известных «освобождений» «сверху» в европейской истории (кроме болгарских, проведённых русской администрацией а. Дундукова-Корсакова после войны 1877—1878 годов), не только не сняли, НО ПРЕДЕЛЬНО ОБОСТРИЛИ аграрный вопрос. «Честный раздел пополам», по 75 млн. десятин общинно-крестьянскому и частно-помещичьему мирам лишил работающих на земле возможности полноценного агрооборота, для которого в середине 19 века требовалось не менее 15 десятин на двор – и оставил крупных землевладельцев без работников (первоначально худо-бедно перебивающихся на своих недостаточных наделах), но и сверх того в массе оказавшихся без инвентаря: дореформенный помещик, не ведущий собственного хозяйства, живший на оброке и издольщине от труда своих «душ», рабочего инвентаря не держал. Говоря словами Н. Некрасова, «Освобождение»:

…ударило

Одним концом по барину,

Другим по мужику…

Наконец, аграрные «буржуазные реформы» 1860-х годов, нанесли страшно калечащий удар по самому капитализму, ради которого они и затевались – выкупные платежи за передаваемую «крестьянскому миру» землю и должные обратиться в оборотный капитал для преобразуемых, по замыслам авторов реформ, из феодально-привилигированных верхов в буржуазно-привилегированные, русским дворянством ( – всегда служившим и никогда не производившим – ) были просто спущены в безоглядных вакханалиях (и особенно шокировавших общество Парижских Сезонах «Боляр-Рюсс»  – отнюдь не Сергей Дягилев открыл «Русские Сезоны»…). Нарождающийся капитализм города и деревни – впрочем и всё государство – оказались без рынка заёмного капитала, более того, оказались обираемыми дольщиками, т.к. сама русская деревня выкупных платежей собрать не могла, их тяжесть легла на общество в целом…

АГРАРНЫЙ ВОПРОС СТАЛ ВОПРОСОМ О РЕВОЛЮЦИИ, буржуазно-демократическим ровно настолько, насколько он заключался в возврате 75 млн. десятин «недостаточной земли» крестьянству — социалистическим, насколько он означал противостояние капитализму, не могущему развиваться без перераспределения крестьянской земли под капиталистическое агропроизводство, т.е. экспроприации производителя – крестьянскую общину и крестьянский двор.

Полная и безусловная готовность В. Ленина передать всю землю в пользование крестьянства обеспечило решительную победу и буржуазно-демократической и социалистической линии в революционном процессе 1905—1918 годов в России, поскольку ни одна политическая сила, кроме большевиков, не была готова идти им навстречу до конца – это же сделало большевиков и демиургом Русской революции, наложившим свой отпечаток на формы её осуществления. Для Сталина стало важным уроком настоятельное требование В. Ленина о передаче земли крестьянству через процедуру «национализации», которую он, выросший и воспитанный на традициях древнейшего частного землевладения Закавказья, как и большинство 2-го съезда РСДРП, счёл преждевременно опасной для собственно социалистической линии в российской революции: в условиях Закавказья это означало «национализацию»/«огосударствление» земли не только от помещиков, но и от крестьян… – естественно, другую, не практически – революционную, а теоретически – социалистическую и коммунистическую значимость этого лозунга он понял сразу, но это казалось ещё таким далёким…

…Полное доверие и восхищение предвидением Старшего Товарища пришло, когда открылось: лозунг «Национализации» был наиболее близок традициям великорусского сознания; и безбрежность русских просторов и общинная практика русского мира выводила землю в целом, всю, из ориентаций крестьянского двора, была далёче и выше его околицы – как следствие, с какой же безоглядной отвагой набрасывались на всё, что не «моё» и «не общее», например, соседний лес – но уже в этом проступало нечто запредельное, «НЕ МОЁ», что можно только «своровать»; а там, за ним, нечто недостижимое всяких поползновений, ЗЕМЛЯ… В русской традиции она пантеистически обращалась в восходящее нравственное начало, сверх счётов-чистоганов, не под, а над пахарем, не объект, а субъект его судьбы; его, Микулу Селяниновича, породившая и по смерти принимающая Мать-Сыра-Земля… И, выступая в тяжелейших, самых мучительных в его жизни (личное признание, известное со слов У. Черчилля) годах коллективизации носителем «национализации» в этом нравственном смысле, он по итогу вышел победителем: перед этим нечто высшим, что несло русское понятие «ЗЕМЛЯ», робел и опускал руки даже вросший корнями в свой дом, двор, скотину, свою «земельку», «кулак»… Это были его труды, его пот, его мозоли, его вёсны и осени – но не «ЕГО ЗЕМЛЯ»…

…Гражданская война «За Землю и Волю» 1918 года против «белых» в 1929 году против «красных» (под лозунгом «Советы без коммунистов» 1922 года) не возродилась – и это при наличии 20-миллионого контингента ветеранов сплошь крестьянских по составу армий Первой мировой и Гражданской войны; и какую бы сторону приняли атаманы-командиры зелёно-партизанских армий, решивших судьбы Советской власти на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке – Антоновским и Кронштадтским мятежом пресекшие Продразвёрстку и повернувшие страну к НЭП…

Сами условия хозяйствования на великих евразийских равнинах задавали ОБЩЕСТВЕННЫЕ ФОРМЫ производства и общежития.

В состоявшихся европейских условиях исход на фермы, от общества к полям, был естественным: большая плотность населения стягивала и оформляла полноценные социальные континуумы в доступно обозримых пределах: обращение за образованием, медициной, пунктам реализации продукции и приобретения необходимых товаров – в совокупности включённость в цивилизованную общность – были в непосредственной достижимости. Фермерское приближение производителя к непосредственному агропроизводству было экономичным, естественным и прогрессивным; сглаживало социально опасные последствия отчуждения производителя от результатов своего труда – ферма становилась знаковым символом сельского быта и агропроизводства Европы и Северной Америки, реальным или декларируемым. Фермер выступал демпфером-консерватором базовых установок частнособственнического сознания, что так воодушевило А. Столыпина на «государственную рубку» исторических институтов русского сельского мира.

Русский крестьянин, «смерд» времён Владимировых или переселенец Столыпинских лет, входил и входил в огромные просторы («внук всегда умирал не там, где похоронен был дед» по В. Ключевскому), и оторвавшись от «мира», исключившись от его социальных институтов, он бы просто одичал и вымер в 1—2 поколении, даже если это человек кристальной силы духа и воли, как ныне умирающие в последнем побеге алтайские Лыковы…

Русские селились не «дворами», а «деревнями»; не в одиночку, а «выселками» – вот вам этнографически точная картина Лукияна Васильевича Попова «Ходоки на новые земли»: три разнотипных по внешности и характеру мужика, пожилой, средних лет и парень – один с трепетом, другой безоглядно, третий с любопытством идут в даль неведомую через перелески под холодным небом. Идут не от себя – от «мира»…

Само сельскохозяйственное производство требовало коллективного труда и поддержания согласованности действий: безусловной кооперации по корчеванию лесов под пахоту; последующих согласованных мер по поддержанию плодородия полей искусственными мерами севооборотов, унаваживания, паров, сохранения воды, что задавало необходимость наличия широкого круга ЗЕМЕЛЬ ОБЩЕГО ПОЛЬЗОВАНИЯ, общественного контроля и совместного поддержания (луга, леса, водопои и пруды), в отсутствие которых в несколько лет сельхозугодья утрачивались – и ступай далее цыганом.

Нелицеприятный пример утраты внешнего контроля со стороны над индивидуальным крестьянским двором присутствует у А. Болотова. От отца пяти его сыновьям досталось огромное имение, привязанное округой к необозримому пруду с мельницами и рыбой, перехваченное со всех сторон первоклассным лесом, и что в нём: зверь, птица, грибы, ягоды, дрова, строевая древесина… Но в раздел пошли пашни и души – лес и воду как-то не поделили и …застучали топоры в лесах – всё равно не наше! – и перестали смотреть за плотиной…

Итог: лес свели, плотина рухнула, вода ушла, рыба пропала, запас влаги в почве сократился – урожайность упала в 2 раза; и наконец в жаркое лето разразилась засуха, поразившая поля общим неурожаем: ВПЕРВЫЕ на памяти 4 поколений семьи Болотовых явился ГОЛОД на ТУЛЬСКИХ ЧЕРНОЗЁМАХ.

Русское «феодальное» двух – трёхполье на старопахотных полях для обеспечения своего функционирования т.е. воспроизводства и сохранения плодородия требовало согласованных усилий всей массы землепользователей, и «крепких», и «средних» и «малых», в поддержании необходимых больших площадей экстенсивного агропроизводства с использованием «паров»; и то же наличие скота в самой бедной семье было безусловным требованием: бурёнка давала то, что с отстранённого рассмотрения являлось главным условием сельской жизни, воспроизводство работника (молоко детям) и плодородия земли через унаваживание. Это настолько было очевидно, что при взимании недоимок по налогам строжайше запрещалось конфисковать последнюю корову с крестьянского двора. Как будто изолированное, частно-подворное животноводство становилось требованием общежития и привязывало те же выпасы-«пары» к соучастию всех в праве и обязанности осуществления собственности на них – в противном случае всеобщее воспроизводство «молоком и навозом» пропадало… В 1950-х годах ещё сохранялись в пригородах Урала т. н. «Товарищества по совместному содержания скота», получавшие от администрации пастбища, на которые они по весне выходили выпалывать травы, портящие вкус молока – и какое же неповторимо вкусное молоко разносили по домам продававшие его женщины-молочницы!

…Спасибо г-ну Н.А.Качалову и особенно его правнукам Тутолминым, Войцеховским-Качаловым, сохранившим и опубликовавшим его огромные «Записки» о своей жизни в разных ипостасях: моряка, помещика, земского деятеля, создателя и первого руководителя таможенной пограничной службы пореформенной России, просветившего меня в загадочном механизме «примитивного русского подсечного земледелия», постоянно вызывавшего недоумение и подозрения в изложении учебников: куча народу валит лес, жжёт, на удобренных таким образом полях 3—4/4-5 лет снимает «хороший урожай», потом каков есть… и по истощению полей идёт дальше – цыгане какие-то. Русский табор? Есть же у чехов такой знаменитый город Табор…