Текст книги "Улица младшего сына"

Глава IX Испытания

– Вот, значит, какие у нас были главные перелеты, – закончил свой рассказ Володя и строго оглядел сидевших перед ним малышей. – Потому что наши летчики – лучшие из всех в мире, они – смелые соколы! Им ничего не страшно. И конструкторы – это которые выдумывают и строят новые самолеты – у нас тоже самые лучшие. Ну, я все понятно рассказал?

– Все понятно! – радостно заторопились малыши. – Еще расскажи!..

– А раз все понятно, так я вас сейчас буду вызывать… Ну, то есть спрашивать, кто что запомнил.

С этого года Володя, уже перешедший в шестой класс, выполняя пионерское поручение, проводил беседы с ребятами первого класса. Началось все с того, что Володя как-то заступился на школьном дворе за маленького первоклассника, к которому приставал здоровенный парень из седьмого класса. Обидчик был на голову выше Володи, которому с ростом никак не везло: Володя все еще продолжал оставаться самым маленьким в классе. Но Володю, когда дело доходило до драки, рост не очень смущал. У него даже выработались особые приемы, сообразно росту. Он обычно налетал снизу и так ловко подсекал высокого противника, что тот кубарем летел через него. Прием этот Володя разработал, испробовав его на терпеливом Жене Бычкове. Впрочем, до настоящей драки на этот раз дело не дошло. Услыхав, что малыш плачет и просит отдать отнятый у него красно-синий карандаш, Володя нагнал долговязого грабителя и сказал:

– И не совестно… у маленького?!

– Ты-то сам больно велик! – отвечал тот.

– Велик не велик, а на тебя хватит!

– Чего хватит?

– Да всего хватит. Ума, например.

Далее беседа шла в чисто парламентских выражениях.

– А известно тебе, что бывает с некоторыми, которые имеют привычку чужое хватать? – задал вопрос Володя.

– А я твое брал? – не сдавался обидчик.

– Сейчас узнаешь, чье брал.

– Отскочи, тюка цел!.. Нет у меня желания с тобой связываться.

– Тогда отдай, что у маленького взял.

– А ты кто такой выискался? Короток еще командовать!

– Короток, да до тебя достану. Не знаешь еще, кто повыше!

– Ну на, померься: ты мне с головкой – по шею.

– Ну, значит, ровные.

– Как так – ровные? Я ж вон тебя на голову…

– А кто твою голову в расчет брать станет? От нее толку-то никакого.

Тут далее последовало то, что обычно называется в газетах «бурная сцена в парламенте». Получив сверху «леща» по макушке, Володя успел ударить лбом под ложечку противника, отчего тот перегнулся разом в поясе, весь скрючился, а Володя, забежав сзади, ловко вскарабкался к нему на спину, колотя по шее и крича:

– Кузнец Вакула на черте! Отдай, что взял, а то я на тебе домой поеду!

И, как ни вертелся тот, стараясь сбросить с себя Володю, как ни пытался он стукнуть его о стену, пришлось сдаться и отдать Володе отнятый карандаш.

– Ну и все, – объявил Володя. – Можешь быть свободным. Только в следующий раз помни, что у меня такое слово: если сказал – значит, уж не отступлюсь.

Потом он вернулся к плакавшему малышу и вручил ему карандаш. Тот долго не мог успокоиться – очень уж велика была обида – и все всхлипывал. Володя сел перед ним на корточки, раскрыл свою сумку, поискал в ней бумажку и, так как свободной не нашлось, вырвал, не думая о последствиях, листок из тетрадки. Быстро переворачивая в пальцах карандаш, он нарисовал малышу синее море, красный корабль, из труб которого валил синий дым, а над ним синий самолет с красными звездами на крыльях. И малыш, окончательно осчастливленный, пошел домой, неся перед собой надетый на карандаш в виде флага этот дивный рисунок.

С того дня Володю стали окружать во дворе школы малыши, с восторгом разглядывая его, дивясь силе и смелости этого тоже на вид не очень большого, но, очевидно, уже умудренного жизненным опытом мальчика. Володя охотно рисовал первоклассникам самолеты и корабли. Бумажные же голуби, которыми он одаривал малышей, побивали в первом классе все рекорды дальности полета.

И кончилось тем, что председатель штаба пионерского отряда Светлана Смирнова, должно быть по наущению Юлии Львовны (так, по крайней мере, подозревал сам Володя), нагрузила пионера Дубинина культурно-шефской работой в первом классе. Так и было записано в протоколе сбора.

Сперва Володя и слышать об этом не хотел: «Что я, нянечка, что ли, им? Ну их, этих малят! Носы вытирать?.. О чем я говорить им стану? Модели они строить еще не способны. Ну, назначили бы, в крайнем случае, по футболу тренировать их или плавать учить. Это я бы еще – туда-сюда. А то – веди работу! Как ее делать-то, эту культурно-шефскую?» Но потом с ним поговорила Юлия Львовна. А Юлия Львовна умела так говорить, что самые простые, обыкновенные вещи вдруг оказывались необыкновенно интересными, а самые сложные дела на поверку становились не такими уж трудными. Юлия Львовна посоветовала рассказать малышам о том, что интересует прежде всего самого Володю.

– Что же, я им буду про гражданскую войну, про Чапаева, что ли, рассказывать?

– Очень хорошо. Перечитаешь, что надо, и расскажешь.

– И про самолеты можно?

– И про самолеты.

– Они же ничего не поймут.

– А ты, когда такой был, разве ничего не понимал?

– Так тож я… Я же в их возрасте уже побывал везде.

– Ох, Дубинин, мало тебе, видно, попадало еще!

– С меня хватит, Юлия Львовна.

– Нет, еще добавить придется.

Пошутить пошутили, а за дело пришлось браться серьезно. Ребята задавали иной раз такие вопросы, что Володя попадал впросак. Поэтому он стал основательно готовиться к занятиям, чтобы не уронить перед малышами высокого звания шестиклассника. Сегодня он провел беседу «Исторические перелеты советских летчиков». Ребята слушали его хорошо. Володя держал малышей строго.

– Чтоб мне было тихо! – говаривал он и стучал указательным пальцем по столу. – Вы у меня смотрите! Я разгуливаться не дам. У меня главное – дисциплина. Понятно?

Он во всем старался подражать Юлии Львовне, ввертывая словечки, слышанные от Ефима Леонтьевича, а иногда применял отцовские выражения.

– Ну, кто хочет рассказать, повторить или вопрос какой задать? – спросил он, кончив беседу о перелетах.

– Володя, я хотела спросить… – начала было маленькая первоклассница, но Володя остановил ее.

– Что это за разговор – «я хотела»? На всякое хотенье есть терпенье. Желаешь спросить – подними руку. Спросят – отвечай.

– Можно, я спрошу? – проговорила та же девочка, подняв руку.

– Теперь спрашивай.

– А Чкалов, когда был маленький, хорошо учился? Володя поглядел на нее строго, оправил куртку, сказал веско, совсем как отец:

– Учился хорошо. По всем предметам на «пять», Но по тому времени, конечно, поведение было у него иногда слабое, потому что не знал еще дисциплины. Понятно тебе это? И вообще, когда про таких людей учишь, имей в виду: надо не их ошибки повторять, а изучать, как они их преодолели.

Володя прислушался сам к своему голосу. Ничего… Звучит совсем как у Юлии Львовны.

Малыши смотрели на Володю доверчиво и почти влюбленно. Им нравился этот старшеклассник, сам он не очень большой, но все знающий и, должно быть, силы необыкновенной – иначе он побоялся бы отлупить того долговязого… Увлеченный назидательной беседой, Володя долго не замечал, что сбоку один паренек все время тянется вверх, подняв уже затекшую руку. Наконец девочка, только что спрашивавшая его о Чкалове, опять вскинула руку вверх.

– Что? Опять у тебя вопрос?

– Нет, – сказала девочка, вставая, – я хочу сказать только, что Илюша Сыриков хочет вас спросить что-то. Он давно уже руку держит.

Тут только Володя заметил, что сидевший сбоку Илюша Сыриков не только поднял руку, но уже подпирает ее под локоть другой рукой.

– Ну, спрашивай, Сыриков.

– Володя Дубинин, можно вас спросить? – сказал, робея, паренек, – А вы тоже хорошо учились, когда были маленький?

– Это к делу не относится! – поспешно отрезал Володя, опасаясь, как бы разговор не перешел к сегодняшнему дню. – Понял? Это – во-первых. А во-вторых, если хочешь знать, я в твоем возрасте круглый отличник был.

Все малыши с уважением поглядели на Володю.

– А мне сегодня тоже «отлично» поставили, – сообщил Сыриков.

– По какому предмету?

– По физкультуре… Мы приседания делали. Володя поспешно сказал:

– Ну и хорошо!.. Вопросы еще есть по самолетам?.. Нет вопросов? Ну, хватит на сегодня. Будьте здоровы, ребята!

– До свиданья!.. До свиданья, Володя Дубинин! Спасибо!.. Как ты интересно рассказывал! – наперебой благодарили малыши.

Володя поправил пионерский галстук на груди и вышел в коридор. За дверью стоял его вожатый – девятиклассник Жора Полищук. Володя смутился. Неприятно было, что вожатый слушал его поучения малышам. Но Жора, сам как будто несколько смущенный, сказал:

– Кончил?.. Как прошла беседа? По-моему, живо, Молодец, справляешься! Видишь, а хотел отвертеться.

Володя промолчал. Вожатый заглянул ему в лицо и продолжал:

– Ты знаешь, что тебя на заседании штаба отряда ждут?

– Меня? – удивился Володя.

– Разве тебе не передавали? Как же это так?.. Ты Валю видел?.. Ну, если не знаешь, так я тебе сообщаю. Тебя вызывают на заседание штаба. Все собрались, ждут, дело за тобой.

… Солнце, готовясь сесть за склон Митридата, слало в класс свои прощальные низкие лучи. Яркие оранжевые прямоугольники, расчерченные тенями от переплетов оконных рам, горели на светлой стене класса. За столом сидела Светлана Смирнова – председательница штаба отряда. На ней было темное клетчатое платье, из которого она немножко уже выросла, отчего руки и ноги казались чересчур длинными. Золотистые косы она теперь носила уложенными вокруг головы, и от этого голова казалась крупнее, зато шея, вокруг которой был повязан красный галстук, выглядела такой тоненькой…

Члены штаба восседали на передних партах. Володя вошел и отсалютовал. Ему отвечали также вскинутыми вверх над головой ладонями. Он заметил, что некоторые члены штаба посматривают на него с недобрым любопытством, а другие, наоборот, отводят взоры, едва только он посмотрит на них.

Вожатый Жора Полищук зашел за спину сидевшей Светланы, что-то шепнул ей на ходу, чуть наклонившись, и, отойдя к стене, прислонился к ней, заложив назад руки.

– Ну, начнем, – сказала Светлана и встала. – Заседание штаба отряда шестого класса «А» считаю открытым. На повестке один вопрос: об успеваемости пионеров нашего класса.

Володя насторожился.

– Что мы тут имеем? – продолжала Светлана Смирнова, не глядя на Володю. – Мы имеем тут недопустимое явление… со стороны отдельных наших активных пионеров. И прежде всего – со стороны Дубинина Володи.

– Здорово живешь! – воскликнул Володя. – Значит, все дело во мне?

– Дубинин, ты получишь слово и тогда все скажешь. А сейчас я тебе слова не даю. Почему я так сказала, что прежде всего со стороны Дубинина? Потому что, ребята, у него большие способности. Это все учителя говорят. Он, когда захочет, может быть лучше всех. У него стало по дисциплине лучше, а зато по многим предметам мы у него имеем, то есть он сам имеет, отставание. Потому что он чересчур сильно увлекающийся. За что берется – у него получается. А потом он начинает чем-нибудь другим интересоваться, а это уже бросает. Потому что нет, мама говорит, усидчивости.

– То, что твоя мама говорит, я и без тебя знаю, – подал реплику с места Володя.

Но Светлана не удостоила его ответом и продолжала:

– И вот теперь что мы имеем? Наш класс всегда по успеваемости шел впереди. А теперь мы где? Конечно, тут дело не в одном Дубинине… Я так не говорю совсем. Но он имеет на других влияние. Он один из активных самых… А в последнее время сам становится отстающий и тянет назад других. Особенно это относится к русскому языку. Кто хуже всех написал сочинение в прошлый раз?

– Это только в смысле ошибок, – запротестовал, вскакивая, Володя, – а по смыслу, Юлия Львовна сказала, верно написано.

– А ошибки – это что? Уже не считаются? Ты три грамматические ошибки сделал, а работа пошла в гороно, и ты опозорил весь класс.

Все смотрели на Дубинина. Володя покраснел. Он почесал подбородок о плечо, тихо буркнул про себя:

– Я не виноват, что у меня в голове грамматика за смыслом не поспевает.

Как хорошо, что не видели его сейчас малыши, перед которыми он пять минут назад так уверенно разглагольствовал об ошибках знаменитых людей и их исправлении!

Жора Полищук оттолкнулся ладонями заложенных за спину рук от стены и медленно подошел к стулу, за которым сидела Светлана.

– Это ты сказал очень правильно, – заметил он Володе. – Смысла у тебя действительно в голове хватает. Но для того ты сейчас и проходишь грамматику, синтаксис, чтобы этот смысл мог толково передать другим, правильно выразить словами.

– Знаю. «Предложение есть мысль, выраженная словами». Проходили в третьем классе, – проворчал Володя. Ему пришла в голову забавная мысль. Вот сейчас Жора так хорошо и красиво говорит ему и другим пионерам об учении. А несколько минут назад он, Володя, поучал малышей. Кто знает… может быть, вечером на комсомольском собрании попадет самому Жоре за недостаточную успеваемость?.. Вот смешно было бы! И, осмелев, он поднял руку:

– У меня вопрос – можно?.. Я хочу спросить Жору: а как у него у самого с успеваемостью?

Тут наступила очередь смутиться вожатому.

– Это не имеет абсолютно никакого отношения к вопросу! – рассердилась Светлана.

– Ну и моя успеваемость не имеет никакого отношения к пионерской работе, если на то пошло, – сказал Володя. – Поручение от штаба я выполняю, замечаний не было. А ошибки мне в тетрадке Юлия Львовна подчеркнула. И хватит!

Жора Полищук положил руку на стол, покачал головой:

– Ты говоришь, Дубинин, «если на то пошло». Нет, у нас на то не пойдет. Дубинин, вероятно, думает, что ловко поймал меня. Здорово, мол, вожатого срезал, деваться некуда, к стене припер. Эх ты, Дубинин, Дубинин, а еще активный пионер, передовиком считаешься! Беседы проводишь с маленькими…

– Он наш авторитет подрывает, – пожаловалась Светлана.

– Да нет, – вожатый поморщился, – ты не думай, Смирнова, что я за авторитет боюсь. Правда прежде всего должна быть. Тебе, Дубинин, интересно выяснить мою успеваемость? Изволь. Да, не скрою, могла бы тоже быть лучше. Но по сравнению с началом года я сильно подтянулся, у меня теперь только по одному предмету «посредственно», два «хорошо», а все остальное – «отлично», И будь покоен, Дубинин, и это «посредственно» я скоро минимум на «хорошо» исправлю. Ты не думай, что отметки – это одно, а пионерское дело – другое. Знаешь, как меня на нашем комсомольском собрании прочесывали, когда я поотстал? Сразу предупредили, что живенько меня освободят от вас и не буду я больше вожатым. Думаешь, это приятная перспектива? Это – позор. И я взялся за дело. А сейчас я тоже предлагаю решить так: если Дубинин по русскому не подтянется, освободить его от занятий с младшими. Значит, он не справляется, ему времени не хватает. А если и после этого, не возьмется за ум и будет еще доказывать, что успеваемость пионера – это только его личное дело, достоин ли такой способный парень, не желающий заниматься в полную свою силу, считаться настоящим пионером?

Володя вскочил:

– Ну, знаешь, Жора!.. Это уж ты… Я понимаю, если бы я что-нибудь такое… – Володя обеими руками затянул галстук и замотал головой. – Ты так не можешь говорить!

– Там видно будет, могу я говорить или не могу, – ответил Жора. – Вообще, я ведь только предлагаю, – это как штаб решит. Но от занятий с маленькими я бы уже сейчас решил его освободить.

– Слышишь, Володя? – спросила Светлана. – Как ты сам считаешь?

– Дайте мне срок, – сдался Володя, – а потом решайте.

– Ух ты несчастный! – внезапно набросилась на него Светлана, сжимая худенькие кулаки: она нечаянно сорвалась с начальнического тона – так разозлил ее вдруг Володя. – Вот уж правда несчастный!

– Почему это я несчастный, спрашивается?

– Да потому, что всегда из-за тебя что-нибудь выходит! Грамматику до сих пор выучить не можешь!

– Ну насчет того, кто несчастный, так это еще посмотрим. Назначьте срок! Какой постановите – за такой и выучу все.

Светлана посовещалась негромко с членами штаба и повернулась к Володе:

– Месяца тебе хватит?

– Смотря на что.

– Ну, чтобы ты согласования выучил, повторил пройденное, окончания все знал.

– За глаза хватит.

– Тогда мы так и запишем. Ну, смотри только, Дубинин, ты штабу слово дал!

– А где это было записано, чтобы я слово дал да отступился? – гордо заявил Володя. – А с малятами можно заниматься?

– По-моему, пускай пока занимается, – решила Светлана, обращаясь к членам штаба.

– У меня есть еще одно предложение по этому вопросу, – сказал вожатый. – Кто-нибудь должен проверять Дубинина и, если надо, помогать. За кем запишем? Может быть, ты сама возьмешься, Светлана? Тебе и Юлия Львовна в случае чего поможет, направит как надо.

– Я? – Светлана высоко вскинула брови.

– Она? – спросил, привставая, Володя. – Ну уж нет, спасибо!

– Да уж, пожалуйста… – проговорила Светлана.

– Обойдусь и один!.. – заупрямился Володя.

– Напрасно, напрасно отказываешься от товарищеской помощи, не годится так пионеру! – сказал вожатый. – А я бы все-таки записал это за Светланой.

Светлана смотрела в упор на Володю. По тоненькой шее ее расползалось розовое пятно, потом стали краснеть уши, и вот вся она залилась нежной розовой краской до самых волос. Она досадливо встряхнулась и сказала:

– Если Дубинин не будет против – пожалуйста, как штаб решит. Мне совершенно безразлично.

По дороге домой дурное настроение Володи постепенно прошло. Он шел, размахивая сумкой, проводя ею по перекладинам попадавшихся на пути палисадников, чтобы она отбивала барабанную дробь, и, насвистывая, прикидывал в уме, как ему теперь надо распределить время, чтобы успеть и в «ЮАС» сходить, и с малятами позаниматься, и согласования выучить. То, что он за месяц успеет подтянуться, не вызывало у него никаких сомнений. «Захочу – и сделаю, раз обещал – точка», – думал он.

Еще в сенях у лестницы он почуял запах крепкого трубочного табака. Значит, отец был уже дома. Он не ожидал, что отец вернется сегодня из рейса. А вот и Бобик выполз из чулана под лестницей. Только вид у него был такой, будто ему только что крепко влетело. Он издали робко помахал хвостом, а когда Володя протянул руку, чтобы погладить его, припал к земле и быстро отскочил. Он даже тихонько взвизгнул, словно Володя замахнулся на него.

– Ты что это, Бобик? Чего испугался? Володя посвистел, подзывая Бобика, взбежал по лестнице, постучался в дверь. Ему открыла мать.

– Мама, дай какой-нибудь мосольчик, я Бобику кину, – заговорил Володя и стал снова подсвистывать собаку.

– Тихо ты, без свиста, пожалуйста! – вполголоса остановила мать. – И не приваживай сейчас собаку. Гавкает тут, вертится… Не до нее!

Мать закрыла дверь, пропустив в комнату Володю, и сказала еле слышно:

– Беда у нас, Володенька… Папу…

Она одной рукой закрыла лицо, другой рванула подол фартука и закусила край его зубами.

Володя, чувствуя, как что-то тяжелое и холодное накатывается ему на сердце, широко раскрытыми глазами посмотрел на мать, боясь спросить ее, что произошло.

– В зале он, – шепнула, всхлипывая, мать.

Володя почти бегом, стараясь не шуметь, бросился в залу. Он увидел там отца, который сидел у окна и держал в откинутой руке трубку. Он сидел спиной к Володе, и все – неподвижность его, непривычная сутулость широкой спины, какая-то оцепенелость всей фигуры, погасшая трубка в опущенной руке, – все это говорило Володе о том, что произошло несчастье. Чуточку поодаль, лицом к отцу, сидела на стуле Валя. Сложенные вместе ладони ее рук были втиснуты меж колен. Она сидела наклонившись, опустив плечи, и не сводила красных глаз с отца. Услышав, что входит Володя, сестра приложила палец к губам, поднялась и пошла навстречу брату. Она схватила Володю за руку и вывела за дверь.

– Папу с работы сняли, – с трудом выговорила она.

Она ждала, должно быть, что Володя, услышав такую весть, ахнет, ужаснется, кинется расспрашивать. Но у него только лицо стало серым, как ракушечник, словно помертвело, да и без того огромные глаза медленно расширились в горестном изумлении.

Сестра повторила:

– Из партии могут исключить. Понял ты?

Володя все молчал. Он медленно усваивал то, что сказала сестра. Он слышал ее слова, понимал их значение – каждое в отдельности, но смысл услышанного, вот то самое, про что сказано в грамматике – «мысль, выраженная словами», еще не проник в его сознание. Тогда сестра шепотом рассказала ему, что отец как-то дал рекомендацию в партию и на работу одному моряку, который плавал прежде на «Красине», где Никифор Семенович был помполитом, а человек этот оказался ненадежным. Он запустил корабль, имел уже две аварии, а на днях совершил совсем уже непростительный для всякого честного моряка поступок: вышел пьяным на вахту и разбил судно о скалы. Пострадало несколько моряков, погибло много ценного груза.

А отец ручался за него и как за коммуниста, и как за работника. И вот теперь того моряка будут судить, а отца временно отстранили от службы.

– Ты бы пошел к папе-то, – тихонько посоветовала подошедшая Евдокия Тимофеевна. – А то он третий час вот так сидит, ни с кем ни слова. А как пришел, как сказал мне все, да и говорит: «Ох, Вовке это узнать просто будет убийство!» Он еще за тебя болеет.

И Володе стало страшней всего то, что отцу стыдно, тяжело сказать о происшедшем ему, сыну. Он решительно подошел к отцу. Никифор Семенович медленно повернул к нему свое большое, красивое, сейчас словно погруженное в сумрак лицо. Он поднял руку с потухшей трубкой, улыбнулся бледной, виноватой улыбкой и уронил снова руку вниз.

– Вот, Вова… Слышал? – проговорил он глухо, неловко усмехнувшись и как бы извиняясь перед сыном, что доставляет ему такую неприятность. – Такая, брат, незадача…

– Мне уж Валя сказала, – отвечал Володя. Оба помолчали.

– Видишь, как оно бывает, – продолжал отец. – Понадеялся вот на человека, а он…

Никифор Семенович повел рукой и опять уставился в окно.

Сердце Володи царапала и сосала нестерпимая жалость. Никогда в жизни не видел он отца таким. Самое страшное было именно в том, что отец, которого Володя считал самым сильным, несокрушимым, образцовым, отец, которым он так гордился, чьей боевой молодости он завидовал, отец, всегда и во всем бывший его первой опорой, – вдруг попал в такую беду. Ужас, испытанный при этой мысли мальчиком, был, вероятно, подобен тому чувству потерянности, которое ощущают люди при землетрясении, когда земля – самое устойчивое и надежное из всего, что есть, основа основ – вдруг начинает колебаться, терять устойчивость и отказывается быть опорой для всего движимого и недвижимого. И все проваливается…

– Папа, – попытался утешить Володя, – ведь ты же все равно будешь за все это стоять… ну, бороться, в общем… Папа, у тебя ведь только партбилета не будет, ну, удостоверения… а ты сам будешь коммунист.

– Коммунист не может быть так, сам по себе, – отвечал отец. – Глупый ты еще! Тут у человека, пойми, сила оттого, что он с такими же еще, как сам он, в одно целое входит. А это целое – огромное, могучее – и есть, сынок, партия. А сам по себе что же? Один в поле не воин. Я, Владимир, с первого года Советской власти в партии. В партии человеком стал. В партии учился. Партия меня в люди вывела. Ну что я такое буду без партии? Ровным счетом ничего.

– А как же беспартийные? – спросил Володя. – Ведь есть же которые не в партии, а ведь тоже и в гражданской участвовали, и работают хорошо.

– Так кто ж, чудак, с этим спорит! Не про то ж разговор! – Отец устало повернулся к Володе. – Люди работают и великие дела творят – не все обязательно в партии. Но партия – это те, кто впереди. Это – гвардия народа. Партия – это всему народу головной отряд. И быть в его рядах – великая честь, сынок. Ее заслужить надо. А я вот как будто и заслужил эту честь, да поручился словом большевика и честью партийной за негодного, на поверку, человека и сам через то доверие партии могу потерять.

– Папа, а если исключат, это уж насовсем? – спросил Володя.

– Нет, это уж брось! Не такие мы с тобой, брат, чтобы так сразу насовсем нас вычеркивать. Мы, брат, Дубинины. Меня так, резинкой с листа, не сотрешь!

– Конечно, папа! – обрадовался Володя. – Помнишь, в каменоломне-то написано «Н. Дубинин». Сколько лет, и то с камня не стерли.

– Вот верно, Вовка, это ты мне хорошо напомнил. Спасибо тебе! Моя фамилия, конечно, не столь уж знаменитая, чтобы гремела, да люди добрые ее не хаяли. Я кровью своей в те партийные списки в восемнадцатом году фамилию свою вписал, Вовка. Ясно тебе, в каком смысле?.. Вот. И в камень я ее врубил с честью, и в бортовые журналы я ее вписывал без позора. А теперь что же? Нет, Вова, будет наша фамилия на должном месте. Еще посмотрим, что партийный комитет скажет. А не то еще и в горком пойду. Так тоже, сразу, нельзя… Хоть и виноват я, не спорю, но тоже так уж чересчур… Ну, выговор заслужил, и спорить не стану. А из рядов вон – это уж извини. Я, в случав чего, в Москву поеду и правду найду…

Он уже давно ходил по комнате, трубка в его руке дымила, а Володя стоял и поворачивал голову вслед за отцом то влево, то вправо, сосредоточенно следя за ним. И у мальчика постепенно проходило давешнее тяжелое чувство, когда ему казалось, будто какая-то могучая и неумолимая, строго шагающая людская громада, в рядах которой шел отец, продолжает двигаться своей дорогой, а отец отстал… Нет, отец еще зашагает в ногу со всеми!

Но отец, короткое возбуждение которого спало так же внезапно, как и возникло, вдруг замолчал и опять посмотрел на Володю тяжелым, полным боли и смущения взглядом.

– Да, Владимир, не пожелаю я тебе когда-нибудь испытать такое. Береги свое слово. Даром не бросайся им ни за себя, ни за других. А если будешь коммунистом, еще в сто раз пуще береги. Это большое дело – слово коммуниста…

Он подошел к Володе вплотную, вздохнул тяжело, как от боли, зажмурился, взял Володю обеими руками за локти:

– А сдаваться не будем. Верно, Владимир? Дубинины мы еще или нет?

– Дубинины, папа.

– Ну, значит, так пока и решаем.

Потом Никифор Семенович пошел с матерью к одному из своих товарищей посоветоваться, как лучше действовать. Володя остался один с Валентиной. Алевтина Марковна несколько раз выходила из своей комнаты и громко сочувственно вздыхала у дверей в залу, давая знать, что она в курсе дела и не прочь посудачить на эту тему. Володя встал и закрыл дверь перед самым ее носом.

– Прелестное обращение! – донеслось из-за двери. – Сынок в папашу!..

Володя почувствовал, как у него жарко загорелось все лицо, он хотел что-то крикнуть соседке, по посмотрел на сестру, сдержался и молча пошел к своему столу. Там он стал машинально перебирать свои книжки и тетради. Сестра подошла к нему и спросила, правда ли, что его сегодня вызывали на заседание штаба отряда.

– Ну, правда, – неохотно отозвался Володя. – А тебе уже заранее ваш Полищук наговорил? Ну ничего, я его сегодня осадил.

– Как же ты его осадил?

– А я ему насчет успеваемости его собственной тоже намек сделал. Он так сразу и сел.

– Все-таки цыпленок ты еще, Вовка! Верно зовут тебя: Вовка-птенчик. Чем же ты его осадил, когда у Жорки уже почти кругом «отлично», он у нас один из лучших сейчас в классе.

– Ну да?.. – недоверчиво протянул Володя.

– А ты и не знал? Ну, оставим его. Ты мне лучше скажи: подтягиваться думаешь?

Володя задумался, посопел, потерся щекой о плечо.

– Я, Валя, сперва собрался, даже слово ребятам дал. Но сейчас как-то мне уже стало все равно. Раз уж с папой так…

– Эх, Вовка, Вовка!.. – Валя почувствовала вдруг себя совсем взрослой. – Уши вянут слушать, что ты говоришь! Сейчас, наоборот, нам надо обоим подтянуться. У отца с матерью и так переживаний хватает.

– Да я бы начал подтягиваться… Только они ко мне хотят Светлану Смирнову прикрепить. Это потом все ребята задразнят.

– Ну и пусть их дразнят. А что за ошибки дразнят – это лучше? Вовка, а ты бы показал мне, в чем ты там отстаешь…

В другое время Володя бы пренебрежительно хмыкнул, посоветовал бы сестре не совать нос куда не надо, но сегодня он доверчиво вынул из сумки тетрадку, показал ошибки в письменной и сам попросил рассказать про согласование окончаний. И они сидели допоздна плечом к плечу, сдвинув стулья, склонившись над учебником, и Володя, смирив свою гордыню, терпеливо повторял правила, как того требовала сестра.

На другой день в школе после уроков, когда Володя уже собрался домой, его остановила Юлия Львовна.

– Я слышала, неприятности у твоего отца? – спросила она. – Тебе, верно, сейчас трудно, Дубинин. Может быть, мне тебя некоторое время не вызывать? Я почти не сомневаюсь, что у отца в конце концов уладится. Он такой человек, сколько сделал… Это все учтут… Так как же, Дубинин?

– Спасибо, Юлия Львовна, только это не надо… Вы меня, как всегда, вызывайте. Я дал слово, что выправлюсь, а вы знаете…

– Знаю, знаю: Дубинин дал слово – Дубинин не отступится. Ну, верю, верю. А ты бы к нам приходил, ведь, по-моему, штаб дал пионерское поручение Светлане тебя проверять, а?..

– Вот немножко выучу, тогда пусть проверяет, – отвечал Володя.

И на следующей неделе Володя попросил Светлану Смирнову остаться в классе после уроков, чтобы спросить его по русскому языку. Они сидели вдвоем в шестом классе, где с черной доски еще не были стерты параллелограммы, оставшиеся после урока геометрии, и свисала влажная тряпка, еще не успевшая высохнуть, а на отдушнике болтался бумажный чертик.

Светлана села за учительский стол, а Володя устроился на пюпитре передней парты и обхватил колени руками. – Ну, о чем тебя спрашивать? – спросила Светлана.

– Спрашивай по всему разделу, – предложил Володя.

– Ну, ладно, смотри, Дубинин! Если по всему, так скажи мне…

Несколько минут подряд она гоняла его по всему злополучному разделу грамматики. Володя отвечал без запинки, насмешливо поглядывая на серьезничавшую председательницу штаба.

– Вот видишь, какой ты способный, Дубинин, – сказала наконец Светлана. – Если бы ты не был такой баловной, так из тебя бы первый отличник вышел.

И где же было Светлане догадаться, что ее нерадивый подшефник все это время не сидел без дела! Еще в прошлую субботу он уехал с ночевкой в Старый Карантин к своему верному другу Ване Гриценко. На этот раз Володя должен был перебороть свой нрав и держался с непривычным для него смирением. Ваня сразу заметил перемену в своем младшем дружке.

– Ты что такой приехал?.. Живот, что ли, болит? Пошли в лапту играть, пока но стемнело. Чур, только я подавалой буду.

– Не за лаптой я к тебе, Ваня, приехал, – проговорил Володя, глядя в сторону. – А вот можешь ты меня, если друг по-настоящему, подогнать? – Куда подогнать?