Текст книги "Без Москвы"

Рюмочные: уходящая натура

Рюмочная – чисто советское учреждение. Даже не просто советское, а именно ленинградское. В Тбилиси – хинкальные, в Одессе – бодеги, в Москве – пивные. Хмурые ленинградские мужчины всегда выпивали в рюмочных.

Зима начинается у нас в ноябре, заканчивается в конце апреля. Пронизывающий ветер с залива, слякоть; на тротуарах – смесь грязи, соли и снега. Огромные продуваемые площади, прямые проспекты: от метели не спрятаться. Чтобы уцелеть, надо или толкаться в общественном транспорте, или стоять в пробках у мостов через многочисленные водные протоки – от Большой Невы до Черной речки.

По улице можно двигаться только перебежками – от теплого вестибюля метро до книжной лавки или магазина оловянных солдатиков.

Рюмочная, где можно хлопнуть, заесть горячим и ни с кем из присутствующих не вступать в обременительный контакт, как колодец в пустыне, почтовая станция на тракте.

Цены копеечные, тишина, порядок. Всё молча, с чувством собственного достоинства. Махнул – побежал дальше, к дому, в гости, в филармонию.

Старая Россия рюмочных не знала. Их функции отчасти выполняли трактиры с горячительными напитками, пивные, ренсковые погреба. В Петербурге пропустить наскоро рюмку под пирожок можно было в ресторане «Доминик» и кондитерской Федорова.

В очереди за водкой. Петроград. 1920-е годы

Но всяк сверчок знал свой шесток. Выпивать из горлышка «сороковку» у выхода из ренсковых погребков, отбивая на ходу сургучную пробку, могли крестьяне – сезонники; в пивных сиживали станочники с Выборгской стороны; в «чистой половине» трактиров под графинчик и селянку слушали «музыкальную машину» торговцы Апраксина рынка. «Пролетарии умственного труда» – репортеры, студенты-репетиторы, мелкие чиновники трактирами пренебрегали: пусть плохонький, но ресторан.

Все это многообразие исчезло в 1914 году с введением сухого закона и вновь появилось только в 1925-м, когда уже советским людям разрешили потреблять алкоголь невозбранно и открыто.

Ленинградские питейные заведения эпохи НЭПа выглядели пародией на своих дореволюционных предшественников. Здесь кутили как в последний раз растратчики, мелкие торговцы, налетчики вперемежку с инженерами из «бывших».

Вспоминал Вадим Шефнер: «А рабочий класс сиживал в пивных (впрочем, водку там тоже наливали). Пивных самого разного разбора в городе хватало с избытком; в частушке нэповских лет горделиво сообщалось: “Петроград теперь иной, в каждом доме по пивной!”».

Рабочие Обуховского района в трактире. 1920-е годы

Пивные делились на обычные и «культурные». Как пелось в тогдашней назидательной песне:

 
«Слышен звон серебра из кармана,
Это деньги на пьянство пойдут,
А вдали показалась пивная,
Гражданин, не причаливай тут!
Слышно хлопанье пробок от пива,
От табачного дыма туман,
А в культурной пивной так красиво:
С бубенцами играет баян!»
 

Сталинские пятилетки, казалось, вообще похоронили идею выпивки и закуски. Создавалась пищевая индустрия, хорошая или плохая – другой вопрос, но общественное питание отрицает избранность.

Правда в 1930 годы Сталин изрек две максимы, оставившие и ресторанам, и разливухам лазейки: «жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее» и «кадры решают всё».

Высшим кастам советского общества полагалось нечто недоступное простым смертным: «Форд» или «Победа», квартира-«сталинка», Сочи и ресторан. Здесь орденоносцы, командармы, летчики, академики, народные артисты потребляли блюда из знаменитой микояновской «Книги о вкусной и здоровой пище».

Но рабочий класс, как писал Владимир Маяковский, «жажду заливал не квасом», и в его жизни помимо социалистического соревнования должны были быть какие-то удовольствия. К концу 1930-х стали появляться буфеты, закусочные, заведения «Советское шампанское», павильоны «Пиво. Воды» и, наконец, рюмочные. Цель всего этого многообразия была одна – приучить население выпивать «культурно», под закуску и под начальственным приглядом.

Расцвет жанра пришелся в Ленинграде на послевоенное время.

Как писал великий драматург и автор «Записок нетрезвого человека» Александр Володин:

 
«Убитые остались там,
А мы, пока еще живые,
Все допиваем фронтовые,
Навек законные сто грамм».
 

К 100 граммам полагался бутерброд – четыре кильки на куске хлеба, столько же исполнительниц было в модном тогда вокальном квартете: поэтому называлась эта традиционная закуска «сестры Федоровы».

В первой половине 1950-х чуть ли не половина всех политических дел возбуждалась из-за вольномыслия в рюмочных – посетители отогревались, выпивали, языки развязывались.

Важная характеристика послевоенных рюмочных – всесословность. Рестораны для подавляющего большинства населения были все еще недоступны. И все – от офицеров до студентов, от «ототкинувшихся со шконки» уголовников до фрезеровщиков 6-го разряда – стояли за круглыми столиками со столешницами из искусственного мрамора.

Пейзаж начал меняться где-то к середине хрущевского царствования. Поколение Бродского и Довлатова открыло для себя ресторанные возможности: оказалось, цены на «Крыше» в «Европейской» или в «Кавказском» не так уж сокрушительны. Главное – не бояться грозного швейцара.

Стали появляться аналоги рюмочных для ленинградского среднего класса. Это были заведения с буфетной стойкой, без официантов, где не заставляли снимать пальто (такие как «Щель» в гостинице «Астория»). Здесь всегда было черно от шинелей морских офицеров и каракулевых шубок их прелестных дам. Как вспоминает завсегдатай: «На прилавке всегда 3–5 сортов лучшего коньяка, шампанское всех видов и даже “Мускатное”, красная и черная икра, рыбка красная и белая: белуга, севрюга, кета, лосось – и выпить там 100х100 (коньяк + шампанское – в просторечии “Бурый медведь”) или 150 коньяка перед обедом было блаженством».

Рюмочная оставалась прибежищем квалифицированных, «умственных» рабочих, определявших социальное лицо города: серьезные, зарабатывающие мужчины – рыбалка, походы на стадион Кирова, отпуск в заводском профилактории или на садовом участке. Эти заведения для посетителей, окончивших рабочую смену, играли ту же роль, что в Англии – пабы. Благо на каждый из 15 районов города в среднем имелось 103 заведения, где наливали спиртное (они могли называться бутербродными, закусочными, буфетами). Ну а молчаливое большинство, презираемое посетителями рюмочных, норовило «сообразить на троих» и выпить в парадняке из граненого стакана, украденного в автомате «Газированная вода». На севере всегда много и тяжело пьют. Недаром Достоевский думал написать роман о Петербурге под названием «Пьяненькие».

В 1990-е годы советские обыкновения много и чаще всего не смешно пародировали. Ностальгия укутывалась иронией. Все эти петербургские псевдосоветские рестораны «Зов Ильича», «На здоровье» радовали разве что скупавших военные ушанки и матрешки с Горбачевым– Ельциным – Путиным иностранцев. Ближе к сути подошла сеть пивных «Толстый фрайер», основанная Александром Розенбаумом, здесь и еда доступная студентам, и музыка ностальгическая, и скумбрию к водке подают.

Рюмочные не перестраивались, они никуда не исчезали. Они остались, как Ростральные колонны, «Зенит» и Белые ночи, не меняя функции.

Давно замечено – все дорогое лучше в Москве, дешевое – в Петербурге. У нас нет изысков Аркадия Новикова, зато душевно посидеть за пару сотен рублей, не отравившись, можно на каждом углу. В первопрестольной общепит какой-то континентальный, как климат, – или очень хорошо, или опасно, неопрятно, гнусно. А Питере за свои 100–200 не отравишься и не получишь по морде.

Рюмочных, в отличие от Москвы, в Петербурге много – штук 50. Дело и в традициях, и в покупательной способности – 100 грамм с бутербродом стоят 100 рублей.

Классические рюмочные – заведения, где пьют стоя, поставив стакан и закуску на полочки, идущую вдоль стен или круглые, высокие столики. Пьют водку, коньяком и портвейном пренебрегают. Закусывают бутербродами.

Строгая женщина, часто татарка, знающая завсегдатаев и их обыкновения наизусть, быстро пресекает всякое поползновение на нарушение порядка. Да и сами посетители встречают любое повышение голоса со стороны подвыпивших клиентов недовольными взглядами, а могут и выкинуть на улицу. Впрочем, если постоянный посетитель заслужил своим поведением одобрение – ему будет открыт кредит. И можно будет заплатить «хозяйке» и товаром: рыбой, грибами.

Единственное усовершенствование, произошедшее в последние годы в рюмочных, – появление горячих закусок – яичницы, сосисок, иногда супа. Но сути это не меняет. Расчет на быструю сменяемость контингента. Засиживаться не принято. Если приятели не хотят расставаться, идут в соседнее заведение, благо оно, как правило, недалеко.

Средний возраст посетителей близок к пенсионному, почти все эти люди воспитаны на простом и суровом жанре рюмочной сызмальства. Все, кто пил много, вымерли, не пережили 1990-е. Остались закаленные ветераны, знающие свою норму и привыкшие к «культурной» выпивке.

В деревне всякий человек – знакомый или знакомый знакомого. Городская жизнь безлична: персонаж из толпы – не сосед и не Ванин шурин, просто какой-то прохожий. «Человек человеку – бревно», – писал Алексей Ремизов. Рюмочное – заведение для одиночек, здесь царствует отчуждение. Здесь человек чувствует себя спокойно, тут рефлексируют. Это касается, прежде всего, заведений центральных, проходных, где постоянные посетители – редкость.

Другое дело – распивочные, спрятанные в глубине старых кварталов. Постиндустриальная экономика оторвала рюмочную от завода и привязала к местности. Не случайно самые известные рюмочные расположены в старых районах – в Коломне, на Лиговке, в Песках, у Сенной площади. Тут, кроме рюмочных, существуют и другие традиционные заведения, кафе и закусочные, где можно выпить коньячка, закусить миногами, съесть солянку и домашнюю котлету, и все это максимум рублей за 500, не выходя из бюджета.

Теперь здесь ежедневно встречаются не приятели по цеху, а те, кто ходил в одну школу, жил в одном дворе, и лечится в одной поликлинике. Пенсионеры, инженеры, доценты, водители, кузовщики, учителя физики и физкультуры. Люди не слишком довольные окружающей жизнью. По политическим убеждениям в основном коммунисты, встречаются яблочники.

Есть даже одна рюмочная (адрес по понятным причинам не называю), где во время «снежной революции» участникам митингов накатывали со скидкой, а ораторам хозяева проставлялись за счет заведения.

Рюмочные не поддаются стилизации. Было несколько попыток создать нечто в этом жанре для более молодой и платежеспособной публики. Все они провалились. Молодежь пьет значительно меньше отцов и дедов, к водке душой не прикипела. Местные хипстеры предпочитают накатить «шот» в модном баре, где-нибудь на Думской или на Фонтанке. А настоящие ценители жанра в новые заведения не потянулись – дорого.

Рюмочные пока живы, но медленно вымирают вместе со своими клиентами, как толстые журналы или игра в домино во дворе.

Глава 2
От столицы к провинции

Могут ли в стране сосуществовать две столицы? Русский опыт показывает – нет. Москва не дает конкурентам развернуться, уничтожая или присваивая местные элиты.

«Вертикаль власти», по мнению большинства серьезных историков, привнесли в русскую жизнь монголы. Александр Невский и его московское потомство верно служили ханам, а за это получали ярлыки на великое княжение (то есть право самим собирать дань). Московские князья служили татарам «паханами». Поставленные «смотрящими» над Русской землей Иван Калита и его брат Юрий навели ханов на главного своего соперника – Тверское княжество и убили ордынскими руками тверских князей Михаила Александровича и его сына Александра.

Дмитрий Донской прекратил платить дань Мамаю, чтобы сменить бывшего сюзерена на Тохтамыша. Не единожды прибегал к татарской помощи Василий Темный, именно благодаря ордынцам он победил Юрия Звенигородского и Дмитрия Шемяку.

Но московско-татарский путь развития Руси не был единственным. Другой тип цивилизации представляли собой «северорусские народоправства» – вечевые Псков, Вятка, Новгород. С XI по XV век Новгород – центр могучей демократической республики, своеобразного моста между Западом и Востоком. Город, не уступающий численностью населения Парижу и Лондону, почти поголовно грамотный. И хотя непокорный Новгород и вынужден был платить дань татарам (ставленником которых был их князь Александр Невский), ордынское влияние здесь было минимально. Член Ганзейского союза Новгород тяготел к Европе.

Орда рухнула, как позже СССР, – бескровно. Вассальные провинции стали независимыми государствами, одним из таких – Великое княжество Московское. Ордынская вертикаль сохранилась с единственным изменением: вместо Сарая – Москва.

Иван III стал новым ханом. Присоединил к Москве Тверь и Ярославль. Под надуманным предлогом в 1471 году он пошел походом на Новгород. С ним вассальные касимовские татары во главе с царевичем Данияром. С их помощью москвичи победили новгородцев на реке Шелони, казнили новгородских посадников и добились от Новгорода сначала вассальной зависимости, а потом, в 1478 году, полностью аннексировали земли республики.

В 1510 году Василий III требует, чтобы «жалобные люди» из Пскова, недовольные московским воеводой, «копились» в Новгороде. И когда все недовольные оказались вначале под присмотром, а потом по темницам, москвичи сняли вечевой колокол с псковской Святой Троицы и присоединили к себе город святого Довмонта.

Понятно, что какие-то воспоминания о независимости в Новгороде, Пскове и Твери оставались. Как сказали бы коммунисты, «родимые пятна прошлого».

Иван Грозный решал проблемы радикально. Поход опричного войска на Новгород состоялся в 1569–1970 годах под личным руководством царя. Нападение русского войска на русский город, не дававший для этого повода, следовало как-то объяснить. Обоснования напоминали обвинительные акты по будущим сталинским «Большим процессам»: соучастие в «заговоре» недавно убитого по приказу Ивана князя Владимира Андреевича Старицкого и намерение передаться польскому королю. Поводом послужил донос, поданный неким бродягой, Петром, за что-то наказанным в Новгороде.

По пути в Новгород осенью 1569 года опричники устроили массовые убийства и грабежи в Твери, Клину, Торжке и других городах. В Тверском Отроче монастыре в декабре 1569 года Малюта Скуратов собственноручно задушил митрополита Филиппа, отказавшегося благословить поход.

С 8 января по 13 февраля 1570 года продолжался геноцид в Новгороде. Иван велел обливать новгородцев зажигательной смесью и затем, обгорелых и еще живых, сбрасывать в Волхов; иных перед утоплением волочили за санями; детей привязывали к матерям и метали их вместе в реку. Священники и монахи после различных издевательств были забиты дубинами и сброшены туда же. Современники сообщали, что Волхов был запружен трупами. Людей забивали до смерти палками, ставили на правёж[1]1
  Ставили перед судом или приказом, где человек был обвинен, и в продолжение нескольких часов били батогами по ногам. – Прим. ред.


[Закрыть], чтобы принудить их к отдаче всего своего имущества, жарили в раскаленной муке. В иные дни число убитых достигало полутора тысяч. Были разграблены монастыри, сожжены скирды хлеба, избит скот. Наступил голод, сопровождавшийся людоедством.

Во вскрытой в сентябре 1570 года общей могиле, где погребали всплывших жертв Ивана Грозного, а также умерших от голода и болезней, насчитали 10 000 трупов.

Из Новгорода Грозный отправился к Пскову. Там царь своими руками убил игумена Псково-Печорского монастыря Корнилия, ограбил и казнил нескольких псковичей.

Любопытно, что позже именно героизм псковичей при обороне Пскова от поляков Стефана Батория спас и Россию, и Ивана Грозного от окончательного разгрома в Ливонской войне.

После похода Ивана Грозного никакой город не мог больше бросить вызов Москве. Вертикаль установили всерьез и надолго.

Петр Великий не любил Москву. В 1712 году двор переехал в построенный Петербург. По словам Виссариона Белинского: «Таким образом, Россия явилась вдруг с двумя столицами – старою и новою, Москвою и Петербургом. Исключительность этого обстоятельства не осталась без последствий, более или менее важных. В то время как рос и украшался Петербург, по-своему изменялась и Москва».

Петербургский период русской истории много уступал в жестокости московскому. Да, Москва чувствовала себя слегка обиженной; скорее курортом, чем деловым или интеллектуальным центром. Как писал Николай Гоголь: «В Москву тащится Русь с деньгами в кармане и возвращается налегке; в Петербург едут люди безденежные и разъезжаются во все стороны света с изрядным капиталом».

Однако у Москвы были плюсы, с лихвой возмещавшие потерю столичного статуса. Петербург – город искусственный, на периферии России. Москва – в центре естественной экономической активности, на скрещении речных, а позже и железнодорожных путей. Петербург – город чиновничий, военный, позже – пролетарский. Москва – купеческий и дворянский. Темп жизни в Москве не так интенсивен, зато частных капиталов и мудрых голов в избытке.

Москва – это Петр Чаадаев, Александр Островский, Лев Толстой, Антон Чехов, Андрей Белый, Марина Цветаева, Борис Пастернак. Это Художественный театр, Третьяковская галерея, «Голубая роза» и «Бубновый валет». К 1914 году разрыв между Москвой и Петербургом не очевиден. Страна в 1913-м действительно летит на двух крыльях – петербургском и московском.

Но Петроград искусственнее, неожиданнее. Баланс классовых сил неочевиден. Социальный состав населения способствует бунтам. Именно в столице императорская Россия найдет свой бесславный конец.

Большевиками была установлена новая иерархия: Петроград – четвертый Рим, столица мировой пролетарской революции (а значит, в перспективе – всего земного шара), Москва – главный город Советской России. Глава Петрограда Григорий Зиновьев по совместительству занимал пост Председателя Коммунистического интернационала. Именно он переименовал сразу после смерти вождя Петроград в Ленинград – особую пролетарскую столицу, где свой пантеон (Марсово поле) и свои новомученики (Урицкий и Володарский).

Именно Зиновьев начал беспощадную чистку Петрограда от Петербурга. Город лишился (умерли от голода, убиты, эмигрировали, переехали в Москву) Ильи Репина, Александра Блока, Николая Гумилева, Владимира Маяковского, Сергея Есенина, Дмитрия Мережковского, Зинаиды Гиппиус, Аркадия Аверченко, Осипа Мандельштама, Тамары Карсавиной, Анны Павловой, Федора Шаляпина, Александра Куприна, Ивана Бунина.

Исчезли журналисты, бизнесмены, инженеры и профессора, биржевые деятели, модистки, присяжные поверенные, рестораторы, депутаты думы, офицеры гвардии, дипломаты, чиновники: в новом Петрограде они были решительно никому не нужны. Как писал Николай Тихонов:

 
«Случайно к нам заходят корабли,
И рельсы груз проносят по привычке;
Пересчитай людей моей земли —
И сколько мертвых станет в перекличке».
 

Героев Блока сменяли герои Зощенко. Уже в начале 1920-х Москва была культурно и финансово привлекательней, да и либеральней Северной столицы.

Именно в Петрограде в августе-октябре 1918 года чекисты расстреляли 800 «заложников», в огромном большинстве абсолютно аполитичных граждан дворянского и буржуазного происхождения. Казни происходили в самом центре города у стен Петропавловской крепости.

В августе 1921 года ЧК нанесло сокрушительный удар по петроградской интеллигенции – так называемое «Таганцевское дело», по которому расстреляли более 60 человек, в том числе и Николая Гумилева (подробнее – далее, в отдельном очерке).

5 июля 1922 года присудили к расстрелу руководство православной общины: митрополита Вениамина, архимандрита Сергия, профессора юриспруденции Ю. П. Новицкого, адвоката И. М. Ковшарова, епископа Венедикта, протоиреев Н. К. Чукова, Л. К. Богоявленского, М. П. Чельцова, Н. Ф. Огнева и Н. А. Елачича. После ходатайств перед ВЦИК о помиловании, последним шести подсудимым расстрел заменили долгосрочными тюремными сроками.

16 ноября 1922 года из Петрограда в Германию отправился пароход «Пруссия», на котором выслали 17 петроградских интеллектуалов – философов, социологов, юристов, искусствоведов (среди которых две, в будущем, знаменитости Гарварда – социолог Питирим Сорокин и специалист по античности Федор Ростовцев).

Кажется, что проиграли только «бывшие люди». На самом деле еще страшнее оказалась судьба победителей. За что боролись, на то и напоролись. Кадровые рабочие, балтийские матросы вскоре ощутили – их обманули. Для большевиков именно они оказались пушечным мясом. В них больше не нуждались. Встал порт и большинство промышленных предприятий, началась безработица. Меж тем забастовки и свободные профсоюзы запретили. Выборы в Советы стали чистой формальностью, все решала коммунистическая номенклатура.

Рабочую аристократию – тех, кто выходил на улицы в январе 1905-го, феврале, июле и октябре 1917-го, брал Зимний, сражался с Юденичем – большевики преследовали так же свирепо, как аристократию крови.

С конца 1924 года началась борьба за власть между Сталиным и его группировкой и зиновьевцами. Противники Сталина – это ленинградская партийная организация + Надежда Крупская + Лев Каменев + нарком финансов Георгий Сокольников. В первый раз после революции борьба двух столиц стала явной. «Ленинградская правда», «Смена», «Красная газета» и другие печатные органы ленинградской оппозиции обосновывали правоту зиновьевцев избранностью ленинградского пролетариата, тем, что именно он инициировал большевистскую революцию. И, вероятно, несмотря на личную омерзительность Зиновьева, ленинградские партийцы были на стороне Смольного. Речь ведь шла о престиже и положении их родного города.

Разгром «ленинградской оппозиции» стал рубежом для Иосифа Сталина. Отныне город воспринимался вождем как потенциально опасный. Иосиф Виссарионович, как известно, величайшим героем русской истории считал Ивана Грозного. В беседе с Николаем Черкасовым (исполнявшим роль царя в фильме Сергея Эйзенштейна) он называл опричное войско прогрессивным, а своего исторического предшественника корил только за то, что «Ивашка недорубал» своих возможных противников. Зато генсек «рубал» от души. Ленинград срифмовался с Новгородом. Политические дела стали повседневностью.

После изгнания Зиновьева московским наместником, воеводой Ленинграда, назначили верного сталинца Сергея Кирова. И при всем том, что парень он был довольно обаятельный, Москве не перечил и что приказали – исполнял, процессы в Ленинграде продолжались.

1925 год – «Дело Лицеистов». По обвинению в организации встречи выпускников в Лицейский день (19 октября), существовании кассы взаимопомощи и проведении панихиды по погибшим лицеистам арестованы 150 человек, 26 расстреляны.

1928 год – «Семеновское дело». Боевое знамя старейшего гвардейского полка спрятано под алтарем полкового храма. Коллегия ОГПУ приговорила 11 офицеров к расстрелу, четверых – к десятилетнему, а пятерых – к пятилетнему сроку в концлагере.

В феврале 1928 года Д. С. Лихачев и 8 его товарищей были арестованы за принадлежность к студенческой «Космической академии наук».

1929 год – «Академическое дело». Арестованы крупнейшие петербургские историки – Сергей Платонов, Евгений Тарле, Борис Романов. Обвинения – заговор с целью свержения советской власти и восстановление монархического строя путем интервенции и вооруженных выступлений внутри страны – целиком вымышлены ОГПУ.

В 1930-м по «Делу о контрреволюционной группировке в Центральном бюро краеведения» арестованы и осуждены несколько известных специалистов по истории города.

В 1931 году начинается чистка Ленинграда от бывших царских офицеров. 373 из них арестовали. Несколько десятков расстреляли, остальные оказались на Соловках и Беломорканале.

В августе 1931 года 25 человек осуждены по сфабрикованному ОГПУ делу о «контрреволюционной группировке в экскурсионной базе». Продолжились чистки среди интеллигенции. В Академии наук, Центрархиве, издательствах арестовали несколько десятков ученых. В декабре были арестованы, а затем приговорены к ссылке обэриуты Хармс, Введенский, Бахтерев.

7 ноября 1932 года открылось новое здание ОГПУ, знаменитый «Большой дом».

В апреле 1933 года Политбюро приняло решение об организации в дополнение к многочисленным лагерям, колониям и спецпоселкам, так называемых, трудовых поселений, куда, помимо крестьян, обвиненных в саботаже хлебозаготовок, предполагалось направлять «городской элемент, отказавшийся в связи с паспортизацией выезжать из Москвы и Ленинграда», а также «бежавших из деревень кулаков, снимаемых с промышленного производства». В конце 1932 – начале 1933 годов ленинградское руководство, занималось чисткой города от «чуждых элементов» в связи с введением паспортов. 57-летний инженер И. Д. Смирницкий, например, получивший приказ о выселении из Ленинграда, пытался найти правду у городских властей: «…Я сделал попытку добиться толку в райсовете, но там я оказался в очереди свыше шестисот человек и ушел без всяких результатов».

1 декабря 1934 года в Смольном Леонид Николаев застрелил Сергея Кирова. С этого события начинается «Большой террор». В убийстве были обвинены зиновьевцы, то есть фактически все ленинградцы – члены ВКП(б), голосовавшие в 1925 году за «ленинградскую оппозицию».

9 января 1935 года состоялось Особое совещание при НКВД СССР по уголовному делу «ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других». На этом заседании были осуждены 77 человек.

26 января 1935 года Сталин подписал постановление Политбюро о высылке из Ленинграда на север Сибири и в Якутию 663 бывших сторонников Зиновьева. В 1935 году были арестованы 843 зиновьевца. 325 бывших оппозиционеров были переведены из Ленинграда на партийную работу в другие районы.

Сталин у гроба Кирова – в почетном карауле. 1934 год

Одновременно с этим начинается операция «Бывшие люди». Так как «лишенцы» – «представители бывших эксплуататорских классов» с зиновьевцами не имели ничего общего, понятно, что под шумок решено было нанести удар по Ленинграду в целом.

Сигнал к массовому выселению «бывших» был дан закрытым письмом ЦК от 18 января, в котором утверждалось: «Ленинград является единственным в своем роде городом, где больше всего осталось бывших царских чиновников и их челяди, бывших жандармов и полицейских… Эти господа, расползаясь во все стороны, разлагают и портят наши аппараты».

Спустя два месяца в «Правде» было помещено сообщение о высылке из Ленинграда «за нарушение правил проживания и закона о паспортной системе 1074 граждан из бывшей аристократии, царских сановников, крупных капиталистов и помещиков, жандармов, полицейских и др.». На самом деле в 1935 году из Ленинграда выселили 39 660 человек (два заполненных стадиона «Петровский»); 24 374 человека были приговорены к расстрелу, заключению в лагерь или ссылке.

1937–1938 годы были в Ленинграде особенно жестокими. Как известно, «Большой террор» в его зените включал несколько «операций», планы которых давала Москва. Для Петербурга эти «операции» были особенно значимы потому, что касались важных для города меньшинств. Удар наносился по представителям национальных групп, а значит, многочисленных в Ленинграде поляков, немцев, финнов, эстонцев, латышей и литовцев. В ходе «финской» операции расстреляли 739 человек, немцев было арестовано 2919, расстреляно 2014, поляков было арестовано 2039, расстреляли 1022.

Еще один удар был нанесен по верующим всех конфессий. Из 107 управляющих Санкт-Петербургской епархией репрессировали 82 человека, всего активных православных – 1017, активных католиков репрессировано 365 человек, 80 – обновленцев, 19 – чуриковцев, 28 – старообрядцев, 293 – евангелических христиан, 41 – древно-евангельских христианина, 10 – адвентистов, 109 – иудеев, 17 – мусульман, 27 – буддистов.

Репрессии коснулись 1047 железнодорожников, 170 литераторов, 127 инженеров Особого технического бюро, 71 судостроителя, была разгромлена Пулковская обсерватория, расстреляли и отправили в лагеря 970 геологов.

Всего в Ленинграде в 1937–1938 годах было расстреляно 39 488 человек, в том числе в 1937-м – 18 719, а в 1938-м – 20 769.

Может быть не по масштабам, но по значению сталинский террор в Ленинграде напоминал то, что сделал Иван Грозный с Новгородом. «Ровные полешки лучше горят»: из города постарались убрать всех, кто как-то отличался.

От Леньки Пантелеева и Леонида Николаева до Николая Заболоцкого и Бенедикта Лившица.