Текст книги "Пловец Снов"

По чьему-то совету он начал носить булавку в трусах. Дескать, в случае чего нужно уколоть окаменевшую мышцу, и тогда сразу «отпустит». Но начнём с того, что отцепить её, а потом всадить в икру или в бедро, находясь в воде, не так уж и просто. А уж от судорог в спине она точно не поможет. Во-вторых, одна хорошая медсестра объяснила Горенову: булавка вообще редко оказывает эффект. В-третьих, у него был товарищ, дважды ударенный молнией, но не было ни одного знакомого, у кого хоть раз свело бы мышцы в воде.

То, что уплывать нужно обязательно далеко, Георгий понял сразу. Самое главное – не запаниковать. Опять-таки, как в жизни. Когда ты один, такой маленький, мокрый, в жалких плавках, далеко от берега, в каждом тёмном пятне легко увидеть чудовище, ощутить фантомные прикосновения, потерять надежду от усталости, но нужно лишь повторять ритмичные и спокойные движения. Правой, левой, правой, левой… Вдох, выдох, вдох, выдох… Ноги работают синхронно или независимо, но тоже – левой, правой, левой, правой… Собственно, всё, что нужно для продолжения бытия – повторяющиеся методичные движения. Однообразно, даже скучно, но иначе не выжить.

Кто-то рассказал Горенову, что причина гибели большинства пловцов – не что иное, как сердечный приступ. Наверное, он прочитал об этом в какой-то газете. Снова всё как в жизни. Человек отплыл от берега, и вдруг – закололо. Следом подоспела паника, и привет. На берегу таблеточку бы положил под язык или по крайней мере лёг бы на спину, расправил грудную клетку. А что делать, когда за спиной – километры воды, а впереди – ещё больше?..

Размышления об утопленниках пришлось прервать, поскольку Георгий наконец добрался до книжного магазина, где уже должна была начаться презентация его нового детектива.

3

В сумраке зала собралось довольно много людей, Георгий не ожидал. «Ого!» – воскликнул то ли он, то ли вновь кто-то, стоящий за плечом.

– Гошенька, Гошенька, наконец-то! Полчаса, так же нельзя, мы уже говорили с тобой об этом… – засуетилась вокруг него главный редактор издательства, которая пришла, чтобы провести встречу с автором.

– Людочка, прости, попал на аварию, засмотрелся, – Горенов развёл руками, как большой ребёнок. – Ты себе не представляешь…

– Тс-с-с! – остановила она его. – Вот выйдешь и всё это им расскажешь. Что уже начал собирать материал для нового романа. Люди любят трудолюбивых. Женщины любят. У нас опять – полный курятник. Причешись. Кстати, – она нежно взяла его за грудки и спросила шёпотом: – Как там с продолжением? Прошу тебя, не тяни. Мы хорошо подготовили рынок, не делай паузы…

Лицо Георгия переменилось. Оно стало не детским, а скорее старческим, измождённым. За следующий детектив он пока не брался вообще. До того ли ему сейчас? Планы были другими. Горенов лелеял надежду, что больше такие книги писать не придётся. Надо было поговорить с ней об этом, но как? Когда? Пожалуй, не сегодня…

– Гошенька, я тебя прошу, не подведи нас… Ты же понимаешь, нам нужна серия… Твоя серия.

Людмила Макаровна Орлова существовала как бы во множественном числе, потому что была не только человеком, но и издательством. «Великой и ужасной» её величали многие. Людочкой же могли называть лишь избранные, в числе которых Горенов был самым молодым автором. Остальные бы не посмели.

Частенько её фамильярно именовали Люмой, но, разумеется, исключительно за глаза. На деле Орлова не была ни великой, ни ужасной. Просто люди склонны к повторению клише и цитат, состоящих не более чем из трёх-четырёх слов. А главное, все любят сказку про Гудвина.

Выпускаемые ею книги – бульварные романы и детективное чтиво – исключали величие. А ужасная?.. Скажем так, она бывала сердита, сурова, несправедлива, легко повышала голос, иногда позволяя себе унижать людей, но это можно попытаться понять. Высокий профессионализм Орловой заставлял её всем сердцем болеть за своё дело, как бы она сама к нему не относилась. Люма работала вовсе не ради денег… Это было что-то вроде монашеского пострига с отпечатком средневековой трагической обречённости. Она оставалась верна своему «обету», хоть и разочаровалась в нём давно и бесповоротно. Людмила Макаровна являла печальный, но достойный пример человеческой преданности тому, что когда-то про себя, не вслух, называла высокопарными словами «предназначение», «миссия». Правда, тогда она выпускала совсем другие книги.

Нынче её авторов можно было подразделились на три базовых лагеря. Первый – это графоманы. Разумеется, Орлова принимала только тех, кто мог внятно излагать в интересующих её жанрах. Однако при наличии определённого навыка такие писатели представляли собой наиболее предпочтительный для неё вариант. Больших художественных высот они не покоряли, но в том и не было нужды. Значение имело другое: эти люди сочиняли безудержно, поскольку иначе не могли. Издательству же, как правило, серия книг со сквозными персонажами существенно интереснее, чем отдельная история. Вдобавок подобным авторам можно было почти ничего не платить.

Вторая группа – это по-настоящему талантливые писатели, острой нуждой подталкиваемые к созданию книг, которыми они, сложись жизнь иначе, растапливали бы печь своего имения. Но на дворе был не XIX век, а суровый XXI-й, и в эту эпоху им буквально нечего было есть… С людьми, находящимися на грани, работать заметно труднее, но сюжеты они предлагали лучше, интереснее. Дружбы она категорически не допускала, предпочитая, напротив, создавать непреодолимую дистанцию, исключающую теплоту отношений и какое-либо давление с их стороны. А третий лагерь – это Горенов. Он был единственным исключением, автором, по которому она скучала, встреч с которым ждала и специально готовилась к ним, посещая салоны красоты.

В любом случае никакая не «великая и ужасная». Более того, узнай она о том, что за глаза её называют Люмой, ей было бы скорее приятно. Предметом подлинной гордости Орловой являлась не работа, а действительно примечательная, в особенности для её возраста, талия. «Как у Гурченко», – думала она всякий раз, вертясь возле зеркала, словно ей нет и восемнадцати. Не сорок восемь сантиметров, но тем не менее…

Упомянутое прозвище было прекрасно уже тем, что вполне могло сойти не за Людмилу Макаровну, а за Людмилу Марковну. Если бы она услышала его, ей бы показалось, будто кто-то кроме неё повторяет эту мантру: «Как у Гурченко»… Так хотелось, чтобы кто-нибудь произнёс эти слова, чтобы они прилетели со стороны, из-за плеча или в лицо, а не шептать самой… Но, как назло, все молчали. Ничего не говорил муж, старый полковник, любящий собаку и дачу больше не только жены, но и Родины. Помалкивал взрослый уже сын… Впрочем, если бы он отметил талию матери, это скорее показалось бы ей странным. Да и откуда ему знать Гурченко? Нет, пусть кто угодно, кроме него. И как-то однажды вечером – она прекрасно помнила тот момент, и бокал вина в руке, и странное ощущение тошноты, нежелание читать, смотреть телевизор, бессонницу, нарастающее беспокойство, какой-то жар… Это вообще было похоже на болезнь, лёгкую, потешную, не заслуживающую упоминания, но вот именно тогда Люма почему-то поняла, что более всего ей хотелось, чтобы именно Горенов сказал: «Как у Гурченко». Почему? Литературное ли дарование стало тому причиной или округлые ягодицы пловца, а также прошлое «морского волка»… У него ведь и китель с кортиком, наверное, есть.

Нет нужды изображать интригу, хотя Георгий старательно это делал. Сейчас он будто не обращал внимания на то, как глубоко и недвусмысленно она запустила свою руку в его волосы. Орлова начала практиковать подобное поведение сразу после того, как ей стало известно, что он разведён. Вероятно, целью было поправить причёску перед выступлением, не иначе…

В любом случае город и Люма немного отвлекли Горенова от его переживаний по поводу Истины, вылезающей из колодца в гневе и глядящей прямо на него. Из-за опоздания автора презентация началась слишком торопливо, сумбурно, но далее пошла размеренно – Людмила Макаровна мастерски выровняла темп. Между делом она подчеркнула, что представляемая книга прекрасна, как никакая другая на свете. Это не было реверансом в сторону фаворита, поскольку подобные минимальные сведения Орлова сообщала решительно о каждом выпущенном ею издании.

Всё, что она произносила, имело предельно общий характер, потому могло предварять выступление любого автора в диапазоне от Сорокина до Чехова, а также прозвучать применительно к книге произвольного жанра и качества. Горенов давно подметил и высоко ценил Люмин профессионализм. Вскоре микрофон перешёл в его руки.

Сам он тоже был человеком опытным, и потому заговорил довольно бодро. Есть старый проверенный способ, как представлять романы, о которых, в сущности, нечего сказать. Сначала нужно сообщить публике, что автор не намерен говорить ничего о содержании своего сочинения, после этого следует незамедлительно начать пересказывать сюжет. Важно делать это путанно, ни в коем случае не последовательно. Это позволит без труда придать аромат таинственности тому, в чём нет никакой загадки. Ведь основной вопрос, который, по мнению Георгия, будет мучить читателя на протяжении нескольких сотен страниц, о чём же можно написать, когда всё ясно с самого начала.

Кстати сказать, тут Горенов заблуждался. Это в очередной раз показывает – правда, не ему – что собственных читателей автор частенько представляет себе превратно. Всё дело в том, что те люди, которые покупали его книги, любили их и охотно погружались в текст перед сном, в электричках, на дачах, пока спали малые дети – этот блаженный час в середине дня – пока варились каши, пока они ждали своей очереди к врачу, который вряд ли чем-то обрадует, пока сидели в банке, чтобы заплатить ни за что, или в приёмной у начальника… В общем, все они читали, вовсе не пытаясь предугадать развитие событий. Это не значит, что речь идёт о скверных или недалёких людях. В том-то и суть – его читатели были разными: плохими и хорошими, умными и глупыми, беспросветно несчастными и теми, кто иногда чувствовал себя счастливым, одинокими и семейными, порядочными и жуликоватыми… Если их что-то и объединяло, то лишь одно обстоятельство: они все покупали книги Горенова, причём совсем не для того, чтобы почувствовать себя умнее автора, не затем, чтобы посоревноваться с ним в прозорливости.

Самому Георгию было трудно это понять, поскольку он состязался везде и во всём. В последнее время он часто не дочитывал романы и не досматривал фильмы до конца, так как казалось, будто ему уже известен финал истории. На самом деле Горенов, как правило, ошибался, мерещившаяся ему развязка вовсе не соответствовала подлинной, однако узнать об этом писателю было не суждено, а значит, ничто не мешало ощущать себя победителем. Вследствие такого непрекращающегося состязания от Георгия ускользало одно из важнейших обстоятельств: те люди, которые читали его книги, зачастую любили их, а также самого автора, заметно больше, чем он сам.

Но в данный момент Горенов не думал об этом. В сущности, он вообще не думал, поскольку рассуждал хоть и боевито, но чуть ли не автоматически. Когда поток необходимых и достаточных слов начал иссякать, Люма предложила перейти к вопросам от публики, и вверх взмыл десяток аккуратных маникюров, а также браслетов и колец…

На встречах с писателями аудитория всегда бывала преимущественно женской. В случае мероприятий, посвящённых книгам детективного жанра, этот гендерный перекос мог бы оказаться чуть менее выраженным, но ведь вдобавок автор был мужчиной, а также моряком – этот факт стал широко известен поклонницам – так что одно нивелировало другое.

Безотносительно Горенова, как правило, дамы читают значительно больше. Причин много. Злые языки непременно заговорили бы здесь о праздности или мечтательности домохозяек, но суть не в том. Женщины куда сильнее интересуется духовной сферой жизни, потому что им важнее, чтобы она существовала. Чтобы в этом мире было что-то ещё. Иначе ради чего они, разочарованные и усталые, приносят в него новых людей? Зачем все эти муки? Ради чего терпеть рядом с собой мужчину, пульсирующий сгусток несовершенства, чувства к которому остывают значительно быстрее, чем Вселенная и овсяная каша на столе. Противоположный пол чаще вызывает у них жалость, чем любовь, потому многие дамы всерьёз перестают различать эти эмоции. Но энергии подобные отношения дают совсем немного. Может, хватит лет на десять… Кому-то – на пятнадцать… Тем не менее, как ни парадоксально, в женской, очень далёкой от истины позиции, будто миром правит любовь, куда больше надежды и даже практической пользы, чем в мужской, состоящей в том, что миром правят дебилы.

Оригинальных вопросов, на которые Георгию не приходилось отвечать прежде, на этот раз почти не было. Обычный набор:

– Как вы придумываете сюжеты?

– Вы сами могли бы сами совершить преступление?

– У вас есть связи в полиции? Они приглашают вас на интересные случаи?

Людей традиционно интересовало и то, как ему удаётся сочинять «не хуже Донцовой» или «на уровне Марининой». Горенов отшучивался, хотя именно из-за таких вопросов ненавидел презентации.

Мужчин занимало другое:

– Я хочу быть писателем, как вы. С чего мне начать? – спросил юноша с пространным взглядом и запахом изо рта. Он поднялся с последних рядов, и аромат никак не мог донестись до Георгия, но порой слишком многое о человеке можно сказать по внешнему виду. Парня, скорее всего, звали Михаилом. Что ему ответить?

– Поделитесь своим опытом, – не унимался юноша.

Его опыт был слишком странным. Горенову пришлось бы начать с того, что в первую очередь придётся полюбить море, потом проучиться, например, в Ростовском училище, далее обязательно бросить всё, создать крепкую семью и разрушить её, разметать в руины. И вот тогда что-то начнёт… может начать происходить… Но стоит ли? Зачем быть писателем, «как он»? Чтобы потом сочинять и печатать не то, что хочешь? Отвечать на постылые вопросы, а в свободное время разгадывать непонятные сны? Зачем и кому это нужно? Кроме того, откуда этот мальчик может знать, какой он писатель? И как юноша представляет себе эту профессию? Ему вчера в школе описывали будни Пушкина с Толстым, и он во что-то там поверил? Дурной магнетизм, тяга оказаться в самой чаще сумрачного леса…

Всё это мазутным поездом прогромыхало в голове Георгия, но ответил он то, что было «положено». «Главное – писать», «не душить в себе», «давать выход идеям» и далее в таком духе. Кто велел это говорить? Хорошо, если тот, кто сегодня утром громогласно провозгласил в его комнате: «Точка». А если нет? Обязательно ещё вспомнить про «быть честным» и «настоящим». Словно существовала негласная договорённость между писателями, никогда не сообщать на эту тему ничего конструктивного, осмысленного… Хранить секрет… Не говорить правду…

– Как быстро вы пишете? – поинтересовались с первого ряда. – Сколько страниц в день?

Горенов опешил. Сам по себе вопрос был распространённым и, помимо прочего, обнажал совершенное непонимание: страницы страницам рознь. Но в данном случае имело значение, кто спрашивал. Изящное создание с аккуратной чёлкой и светлыми волосами интересовалось производительностью его труда. Внешне она лишь чуть старше его дочери и вовсе не поражала многократно воспетым в литературе сочетанием невинности и порока. Зачем, собственно, Георгию невинность? Её роль для зрелого мужчины существенно преувеличена, тогда как важность порока трудно переоценить. Гумберт Гумберт юными девами не столько удовлетворял плоть, сколько заговаривал время. Горенов справлялся с этим при помощи моря. «Нежность воды надёжней всего, что я знаю». Значит, сейчас им двигал не слепой инстинкт самосохранения, помноженный на половой и возведённый в степень болезненной развратности. Он просто был восхищён сказочно-странной грацией и хотел эту женщину. Влечение без лишних арифметических действий.

Вообще, при чём здесь Гумберт? Речь же шла о взрослой девице, а не о подростке. Откуда тогда все эти сомнительные и жалкие литературные мысли? Но, будучи отцом, Георгий понимал, что у каждой женщины где-то есть мужчина, для которого она всегда будет маленькой девочкой. Потому мысли о Гумберте неизбежно возникали у него, чтобы оправдаться перед самим собой. Делать это приходилось нередко.

Едва ли не всякий раз, когда в поле зрения Горенова попадала привлекательная женщина, в его голове сразу возникали недвусмысленные фантазии. В первую очередь, исходя из телосложения, объёма груди и лепки лица барышни, он мгновенно «слышал», как бы та сладострастно стонала в постели. Георгий отчётливо представлял тембр, периодичность и характер этого звука. Иногда воображение вдобавок порождало картины того, как бы она выглядела в ходе полового акта, как её волосы, тщательно собранные в элегантную причёску, расплескались бы по подушке…

Подобные мысли кому-то непременно показались бы странностью или патологической озабоченностью. Любая женщина, скорее всего, сразу пришла бы к такому выводу, но важно иметь в виду, что появлением этих картин Горенов совсем не управлял. Они возникали сами собой, как акт приветствия представительниц противоположного пола. Что-то вроде физиологической реакции организма. Появилась барышня – в ту же секунду на это отвечала фантазия.

Правда, в последнее время такие картины и звуки стали посещать Горенова заметно реже. И дело не в возрасте, не в здоровье. Просто почему-то в молодых дамах ему всё чаще виделись знакомые лица… Загадочным образом он замечал в случайно встреченных женщинах черты матерей или тёток одноклассников, гостий отцовского дома, маминых таганрогских подруг… А если знакомство уходило корнями в настолько далёкое прошлое, то воображать стоны барышни было как минимум странно.

Однако девушку, задавшую вопрос, Георгий определённо видел впервые. Его обезоруживал сам факт присутствия такого создания на презентации детективного романа. Неужели она читает? Сколько он ни пытался представлять себе свою аудиторию, ни разу фантазия не порождала никого подобного. Что ей ответить? Как сделать так, чтобы она ещё раз открыла свой ротик? Почему вообще её мог интересовать такой вопрос? Она что, тоже – писатель?.. Писательница… Нет, уж в это поверить, извините, невозможно. Лучше приврать, преувеличить или, наоборот, поскромничать? Пожалуй, перед такой скромничать не надо.

– Знаете, давайте не будем вмешиваться в работу нашего дорогого… – Люма пришла на выручку, прервав затянувшуюся паузу. Возможно, у неё были и свои причины вступить в разговор.

– Много!.. – перебил её Горенов. – А стараюсь ещё больше! Но, поймите, куда важнее, сколько из этого потом остаётся в книге.

Посыпались другие вопросы. Беседа набирала обороты, так как автор в ответах стал красноречив и напорист, думая только о том, как заставить незнакомку снова спросить о чём угодно… Важно ли о чём?

Георгий предпочёл бы не сводить с неё глаз, но это было рискованно, потому с усилием он оглядывался по сторонам, заставляя себя смотреть на Орлову, на паренька со смрадным дыханием, на остальных… Через сорок минут Люма решительно объявила последний вопрос, прошептав ему: «Прости, я не готова сидеть здесь до ночи».

Далее последовали автографы. Люди подходили с приобретёнными книгами, раскрытыми на титульном листе, а Горенов прилежно наносил на них свою подпись и дату, уточняя, к кому именно следует адресоваться. Он подписывал экземпляр за экземпляром, но в то же время ждал и рыскал глазами по толпе. Больше всего хотелось, чтобы и она подошла к нему. Тогда он узнает её имя, а может… Ошеломлённая фантазия внезапно прервала свою работу, поскольку девушка действительно оказалась перед ним. К чёлке и волосам прибавились точёные скулы, острый подбородок. Он сидел, она стояла. Живописцы явно недооценивают подобный ракурс – взгляд на женщину снизу вверх.

Георгий наивно попытался изобразить самообладание.

– Кому? – спросил он спокойно и сразу улыбнулся.

– Ольге и Уильяму, – ответила барышня. Её хладнокровие выглядело обезоруживающе неподдельным.

Горенов совладал с собой и начертил-таки: «Ольге и Уильяму, дружески, от автора». Что делать теперь? Вернуть книгу и потерять её навсегда? Угомонись, как можно потерять женщину, которая не твоя. А кольца-то на пальце нет… И следа от кольца тоже не видно… След – лучше всего, значит, многие иллюзии уже в прошлом, а если сняла специально – значит, чего-то хочет… В любом случае есть же у неё какой-то там свой Шекспир…

Георгий хотел предпринять что-то, дабы их знакомство – а ведь это уже вполне можно считать знакомством, раз он знает как её зовут, а ей известно его имя – не оборвалось так бездарно и непоправимо. Если она уйдёт?.. Удастся ли найти её потом? А искать, похоже, придётся, ни одна женщина давно не производила на него такого впечатления, не казалась столь незнакомой и желанной.

– У меня маму тоже Ольгой зовут, – промямлил Горенов.

– М-м-м, – кивнула она, улыбаясь ему всё более дружелюбно. Наверное, точно так же девушка смотрела бы на душевнобольного. Разглядеть за этой улыбкой вспыхивающую взрывом страсть не позволяла даже богатая фантазия. Незнакомка взяла подписанную книгу и исчезла в толпе ещё не одарённых автографом читателей.

Георгий продолжил торопливо наносить свою загогулину на экземпляры, желая лишь стремительно бежать за ней. Он уже не спрашивал, кому адресоваться, оставляя на титульных листах только подпись и дату, подпись и дату, подпись и дату. Четверть часа он жил надеждой на то, что Ольга ждёт его у выхода.

Юношеские мысли энергичного ловеласа удивляли даже самого Горенова. Через мгновение ещё сильнее его поразило другое: он уже давно совсем не думал про Истину, вылезающую из колодца. Будто в один момент времени его мысли могла занимать только одна женщина, реальная или более чем реальная… Незнакомка стала его истиной? Нет, конечно, она для этого слишком красива. Может, наоборот, прелестная читательница – искушение, зловещий субститут, который коварно «подослали» к нему, чтобы отвлечь от того загадочного и важного, что начало происходить с утра? Тоже вряд ли… Хотелось думать, что Ольга слишком красива и для этого. Кроме того, если всё так, то какая инстанция стала бы её отправлять?

Ответ на вопрос о том, кто мог диктовать слова, точки и другие знаки препинания, не был сформулирован, но казался понятным в общих сумрачных чертах. В данном же случае дело представлялось куда более таинственным. Георгий не сомневался, что величественные тёмные персонажи вроде дьявола не стали бы заниматься подобными вещами. Однако ему было известно наверняка, что на свете существует очень мощная сила, даже стихия, имеющая целью… Скорее всего, у неё множество целей, но одна из них состоит в том, чтобы не дать писателю закончить текст. Если на ранних этапах ей не удалось помешать открыть, нащупать, сформулировать базовую идею, то потом она проявит максимум изобретательности, чтобы не позволить воплотить, закончить, не давая сидеть на месте, склоняя в сон или поражая соблазнами и сомнениями.

«Сопротивление бытия» – название странное, абстрактное, электротехническое, но именно потому очень точное. Не сговариваясь, его упоминают многие литераторы. Это заставляет задуматься о том, что некто могущественный всё-таки воспринимает текст как синтетическое «небытие», как восковые фигуры мертвецкого розово-жёлтого цвета. Следовало ли об этом рассказывать зловонному юнцу?

Допустим, Ольга оттуда… Тогда и с именем всё встаёт на свои места: естественно, ему подослали девицу, которую зовут так же, как его мать. В таком случае тем более важно найти её, причём скорее. Быть может, удастся спросить… Только как сформулировать вопрос? «Скажите, вы, случайно, не „часть той силы, что вечно хочет зла“?..»

Люди неспешно покидали зал, помещение почти опустело. Стремительно прогрессирующая близорукость не позволяла Георгию разглядеть лицо, но у двери действительно кто-то ожидал… Тёмная фигура, заметно более крупная, чем изящная Оленька… «Чёрный человек»? Рановато пришёл.

– Гошенька, что ты завис? Пойдём, пожалуйста. Сколько мы здесь ещё будем сидеть?.. – ласково поманила его Люма. – А то меня Павлик дома заждался, он же один и поесть не сможет, – торопливо добавила она.

Не будучи опытной изменницей, Орлова испугалась, что её «мы» и «пойдём» Горенов воспримет слишком прямолинейно и безотлагательно. Иными словами, услышит то, чего ей и хотелось. Потому от внезапно нахлынувшей паники Люме пришлось «подбросить» в это смысловое поле полковника Павлика. Хотя знает ли Георгий, как, собственно, зовут её мужа?

Адюльтеры случались в жизни Орловой и прежде, но всегда как-то суетно и неказисто, не принося с собой ни утешения, которого она ждала, ни особого удовольствия. Больше назойливых волнений и хлопот. Они происходили скорее от скуки и отчаяния, но с Гореновым всё должно было сложиться иначе. К нему её манило что-то другое. Она сторонилась высокопарных слов, особенно заканчивающихся на мягкий знак. Не сейчас. Она скажет, но никак не раньше, чем будет готова. И не надо её торопить! «Ты меня понял, Гошенька?» – будто спрашивала Люма своим влажным взглядом.

Но Гошенька был погружён в свои нелёгкие противоречивые мысли, и если о ком-то в данный момент не думал вовсе, то именно о ней. Торопливо собравшись, он предложил Орловой руку, чтобы подняться. Это был рефлекс галантности, хотя она так пылко схватилась за неё, что, очевидно, восприняла жест иначе. Горенов быстро повёл её к выходу, к своему «чёрному человеку», и когда пара спустилась со сцены, а фигура у двери сделала несколько шагов навстречу, Георгий не поверил своим глазам.

Причин было две. Во-первых, перед ним стоял Борис, которого он так хотел увидеть. А во-вторых, и это ранило в самое сердце, на первом ряду, на том самом стуле, который всё ещё хранил тепло Ольгиной попы, лежал экземпляр его детектива. Значит, она не ждёт за дверью… А может, вернётся за забытой книгой?

– Здравствуй, Горенов, – протянул Борис, опуская глаза. Со стороны, такое приветствие могло показаться странным. То ли он пришёл с неловкой просьбой, то ли ему совестно за что-то, совершённое им в прошлом, то ли, напротив, стыдно из-за того, что Георгий декламировал недавно со сцены… Но они дружили слишком много лет, и оба знали, таков обычный модус поведения застенчивого Бориса.

– Добрый вечер… – сказал он на этот раз Орловой. Теперь ему было неловко оттого, что не поздоровался в первую очередь с дамой.

– Привет! Как же я рад тебя видеть! Людочка, это Борис Живаго, я вас уже знакомил, кажется, – здесь он ошибался, Горенов лишь рассказывал ей о своём «талантливом друге». – Боря, нам обязательно надо поговорить, только подожди, кто-то книгу забыл…

Георгий попытался сделать шаг к Ольгиному стулу. Оставалась последняя надежда, вдруг на титульном листе его ждал номер телефона, молящий: «Позвони мне!» Или адрес электронной почты. Или ссылка на соцсети… Хоть что-нибудь, кроме надписи «Ольге и Уильяму, дружески, от автора». Но Люма оказалась проворнее. На ходу она успела сказать:

– Да-да, я помню. Думаю, вам есть что обсудить, а книгу я поставлю на полку. – Орлова была скорее рада появлению незнакомца, которое счастливо избавляло её от страстного напряжения и необходимости здесь и сейчас принимать всё ещё нелёгкое решение. Забытый детектив удачно помогал вдобавок избежать разговора с Борисом. Хоть Людмила Макаровна и видела его впервые, она отлично помнила, как Георгий пытался сосватать ей друга в качестве автора. Здесь важно было не дать слабину. Нельзя допускать, чтобы её отношение к Горенову влияло на работу и политику издательства. Она готова ему отдаваться, но не подчиняться! Да и взгляните на этого Бориса со странной фамилией: человек даже не понимает, что если он настолько неряшлив, то ему нельзя носить светлую одежду. Валится у тебя всё изо рта, так к чему этот бежевый, почти белый пуловер? Надень пёстрый свитер, и никто не увидит твоё меню. Что может написать автор, который не осознаёт такие очевидные вещи? Разумеется, только интеллектуальные романы и философскую прозу. Этот никогда не стал бы сочинять детективы и истории любви. Что он знает о страсти и преступлениях? Что он знает о жизни, кроме вычитанного в чужих книгах? Вот Гошенька не такой…

– Как на полку? – забеспокоился Горенов. – А если там автограф?

– Я проверю, не волнуйся. Ступайте. Спасибо тебе, ты был прекрасен как всегда… Или как никогда, – отпустила она шутку напоследок, но Георгию в этих словах померещилось что-то жуткое.

– С тобой я тоже хотел поговорить… – раздосадованно добавил он. Обе беседы были важными и безотлагательными. Впрочем, с Люмой можно встретиться в любой момент… по будням, в рабочие часы. А чтобы увидеться с Борисом, требовалось благоволение каких-то особых сил.

Орлова встрепенулась. Как и многие другие женщины, она была уверена, будто её сердце обмануть нельзя. Разбить можно, ввести в заблуждение – никогда.

– Тогда приезжай завтра в издательство… Ой, нет, – это, пожалуй, слишком быстро. Маникюр, причёска, маски, шеллак, в спа сходить неплохо бы… – Давай послезавтра.

«Победитель» стоял и безучастно смотрел, как Люма взяла Ольгину книгу и проследовала с ней в направлении выхода. Его надежда осталась где-то там, под обложкой или между страницами. Странное дело, сегодня ни в одной ситуации он не мог управлять происходящим, неизменно оказываясь даже не в положении ведо́мого, скорее импонирующем автору, но в роли случайного наблюдателя, присутствие которого здесь и сейчас – не более чем стечение обстоятельств.

– На самом деле я давно хотел поговорить… – начал вяло Борис. – Только как тебя найти? Звонить было неудобно… А тут услышал по радио, что будет презентация, и решил…

– Да, видишь, все со всеми хотели поговорить. Ладно, пойдём, – ответил Горенов, озабоченно провожая Орлову взглядом.

– Понимаешь, – друг стоял на месте, – мне, пожалуй, нужен совет… или даже помощь.

– Понимаю, понимаю, пойдём, говорю, чего ты застыл?

– Куда?

– Мы здесь будем разговаривать?

– А где?

– Тут ресторан хороший есть неподалёку, пойдём.

– Слушай, я на мели. – Борису стало неловко ещё по одному поводу.

– А когда было иначе? Не переживай, я угощаю.

В этих словах не было надменности и чувства превосходства. Напротив, они были полны дружеской теплоты и радости от встречи до такой степени, что даже сам Георгий поразился. Сегодня всё было удивительным. Как же он соскучился по этому нелепому, но дорогому человеку. Встретить его именно в тот день, когда кто-то будто забрал из его рук рычаг управления происходящим… Когда ему показали Ольгу и отняли, быть может, навсегда… Когда из колодца высунула своё недовольное лицо сама Истина… Определённо за этим стояло что-то куда более значительное, чем удача.