Текст книги "Азбука едет по России (сборник)"

На следующий день строители взялись за бот. Навес окружили забором. Оттуда целый день доносились тюканье топоров и визг пилы. Вокруг забора стояли потешные караулы и никого туда не пускали.

В конце недели забор разобрали. Бот преобразился: он был вычищен, подкрашен; руль был прилажен новый; спереди торчал бушприт[20]20
  Бушприт – горизонтальное или наклонное бревно, выдающееся с носа корабля.


[Закрыть]; палуба сияла свежими, новыми досками; над ботом высилась новая мачта. Парусов и верёвок ещё не было.

Брандт стоял возле бота с засученными рукавами, с глиняной трубкой в руках.

– Эй, мальчик! – крикнул он Лёшке Бакееву. – Это не ты ли сторожил сарай на Льняном дворе?

– Я, – застенчиво сказал Лёшка.

– Подойди поближе. Сегодня будем бот спускать на воду. Хочешь нам помогать?

Лёшка боязливо оглянулся.

– Чего боишься? Воды?

– Нет, – ответил Лёшка, – я воды не боюсь, а боюсь матушки.

Брандт улыбнулся:

– Ничего, мальчик, мать не забранит. Её царь Питер живо успокоит. Ему нужны люди. Тут уже один моряк есть. Только он моряк по несчастью и, кажется, к воде не привык. Ступай к нам. Для начала принеси канат. Не бойся, я тебя не съем.

Таким образом Лёшка оказался в подмастерьях у корабельного мастера. Брандт был человек строгий, он не любил лодырей, но за хорошую работу хвалил и даже подарил Лёшке картинку, на которой красками был нарисован корабль «Орёл», построенный когда-то на Оке. А плавать по-матросски и нырять на самое дно реки Лёшку научил ещё покойный отец. К тому дню, когда бот был под салют потешного караула спущен на Яузу, Лёшка стал уже заправским моряком. Он знал все названия частей корабля и гордо говорил: «У нас на борту». Мальчишки смотрели на него с уважением. Мать ругала сына и предсказывала дурную судьбу за то, что связался с мореходами, людьми тёмными и безбожными.

Фёдор Троекуров работал мало. Он больше прятался и с нетерпением ждал указа выходить на волю. Но Пётр был занят.

Привезли две новые пушки, и с Потешного поля по целым дням доносились гулкие удары и тянулся дым.

Наконец починку закончили. Бот был выкрашен красной краской. Вдоль борта протянулась нарядная кайма из белых, красных и синих треугольников. На ней золотом сияло название: «Святой Пётр», а на носу был зеленью нарисован человеческий глаз.

Художники-резчики больше всего потрудились над кормой. Здесь помещалась вырезанная из дерева картина: старик в белой одежде и красной шапке, около него дом, а вдали судно, идущее под парусом.

Лёшка учился тянуть верёвку и поднимать парус. Однажды к вечеру Брандт пришёл из Преображенского весёлый и сказал, что утром Пётр будет осматривать бот, а затем бот поплывёт по Яузе.

– А тебе, Фёдор, завтра будет свобода, – прибавил он. – Кажется, отец твой сменил гнев на милость и разрешил тебе остаться здесь.

Утром на берегу постлали ковёр и поставили кресла для почётных гостей. Когда солнце поднялось, забили барабаны и заиграли трубы. Потешные роты выстроились на берегу. Под звуки музыки явился Пётр, в новом кафтане, с золотой шпагой на красной перевязи. За ним следовали генерал Ромодановский в парадной форме и боярин Стрешнев. Со стрелецким караулом приехал и боярин Троекуров. Они заняли кресла на берегу.

Лёшка был на своём месте, у паруса. Корт стоял с топором, готовый обрубить канат. Брандт поднял вверх пивную кружку и провозгласил тост за здоровье его царского величества и за благополучное плавание. Он осушил кружку залпом и бросил её за борт. Пётр подал знак, и под гром пушек ботик отвалил от пристани.

Он медленно плыл по Яузе, мимо берегов, заросших густым ракитником. На берегах толпились дворцовые слуги без шапок и смотрели, как бот, спустившись немного по реке, повернул и, лавируя, пошёл обратно.

Пётр стоял на берегу. Глаза его сияли. Когда бот прошёл мимо пристани, он замахал Брандту шляпой. Пётр был так увлечён, что не обратил никакого внимания на боярина Троекурова, который что-то ему говорил, кланяясь и указывая на бот.

Боярин указывал на Фёдора. Беглый потешный капитан не выдержал заточения, вылез на палубу и сразу был замечен отцом.

– Сюда, мейнгер! – кричал Пётр. – Причаливай! Я сам с тобой поеду.

– Государь, – сказал Стрешнев, – негоже царю по воде ходить, не было такого на Руси.

– Как не было? – ответил Пётр. – Не вы ли с Никитой Зотовым рассказывали мне про великого князя Олега, как он под самый Царьград[21]21
  Царьград (Константинополь) – столица Византийской империи, ныне город Стамбул в Турции.


[Закрыть] ходил? Не мешай, Тихон!.. Сюда, мейнгер! Причаливай!

Брандт причалил. Пётр прыгнул в бот и стал возле корабельного мастера. Брандт снова пошёл вверх по реке. Пётр бросил шляпу на дно лодки и взялся за верёвки.

– Оставьте парус помощникам, мейнгер Питер, – сказал старик, – и станьте лучше возле руля. Вот так!

Пётр взялся за руль и стал направлять бот. Лодка быстро и бесшумно понеслась вверх по течению.

– Вот это мне любо! – сказал Пётр, глядя на мелькающие зелёные кусты на берегах. – Так бы век ездить! А теперь повернём.

Бот свернул налево, но поворот был слишком крут, и юный рулевой не рассчитал. Раздался скрип, и дно бота зачертило по песку. Судно вздрогнуло и остановилось.

– Так, – сказал Брандт и вынул изо рта трубку. – Сели на мель. А ну-ка, Корт, попробуй шестом.

Но Пётр выхватил шест из рук помощника и, налегая на него со всей силой, попытался снять лодку с песка. Бот качался, но не сходил.

– Бакеев, лезь в воду, – сказал Брандт. – Хорошо бы, если бы боярский сын тоже не сидел без дела. На корабле лишних людей не любят.

Фёдор молчал. Он боялся воды. Даже мыться он был не великий охотник.

– Эх ты, курица! – сказал Пётр. – Стой, я полезу.

Он было начал раздеваться, но Брандт жестом остановил его. Фёдор снял сапоги, засучил штаны выше колен и спрыгнул за борт.

– Навались! – кричал Пётр. – Ещё навались! Сходит!

Бот шуршал по песку. Наконец он качнулся, ушёл немного носом книзу и вдруг вольно всплыл, словно обрадовался свободе. Мальчики полезли обратно в лодку. Лёшка так ретиво выскочил из реки, что плеснул водой на Петра. Пётр рассмеялся. На его возбуждённом смуглом лице высыхали капли.

– Отчего это случилось? – спросил он.

– Река мелка, узко, – ответил Брандт.

– Где бы пошире?

– Можно на Просяном пруду, в Измайлове. Там пошире.

– А где ещё пошире?

Брандт наморщил лоб и думал долго.

Вдруг раздался голос Лёшки:

– Господин бомбардир, дозволь сказать…

– Говори, – сказал Пётр, глядя на него с нетерпением.

– Сказывают, на Плещеевом озере воды много.

– А где оно?

– Отсюдова вёрст за сто с лишком, за Троице-Сергиевым монастырём, под городом Переяславлем.

– А ты там бывал?

– Сам-то не бывал, а отец ходил.

– Да кто твой отец? Рыболов, что ли?

Лёшка хотел было сказать: «Вольный казак-мореход», но сдержался.

– Отец сказывал, что на Плещеевом озере бури бывают, а другого берега и вовсе не видать. А живут там рыбаки, народ водяной. А раньше жили там старинные люди меря, и от них могилы большие остались.

Пётр посмотрел на голландца. Тот одобрительно кивнул головой.

– А не потонет бот?

– Нет, ваше величество! – усмехнулся Брандт. – Он и на море не потонет, если на нём будет хороший моряк.

Пётр задумался. Бот снова приближался к пристани. Фёдор смотрел на берег с беспокойством – там не было его отца.

Брандт причалил. Пётр вышел на берег.

– До чего любо! Тихон, на воде лучше, чем на земле! – воскликнул он. – Теперь я на воде жить буду, как водяная птица.

– Государь, – сказал Ромодановский с поклоном, – боярин Троекуров во гневе, что сына на лодке увидел, все свои прощённые слова обратно взял и побежал к государыне царице челом бить.

Пётр нахмурился:

– Ишь неуёмный старик! Кабы не матушка, выгнал бы его взашей из Преображенского… Фёдор!

– Я, государь!

– Иди в Капитанский дворец. Будешь по морскому делу обучаться. И ты, Бакеев. Прикажи, господин генерал, взять его сержантом в потешное войско и выдать ему кафтан форменный и штаны алые. А должность его будет для водяной игры – сторожить бот, доколе цел будет. Прощай, мейнгер!..

Вечером Пётр, стоя у открытого окна, рассеянно прислушивался к мерно звучащему голосу Тихона Стрешнева.

– И ещё в молодых годах слышал я, как киевского великого князя дружинники на ладьях ходили в Тмутаракань[22]22
  Тмутаракань – древнерусский город X–XII вв. на Таманском полуострове.


[Закрыть] и далее по всему морю…

– По какому морю, Тихон?

– Русское море, а нынче зовут его Чёрным.

– Это где нынче турки засели?

Стрешнев утвердительно кивнул бородой.

– Ещё слышал, государь, – продолжал он, – как князя Олега ладьи ходили и по Волге до моря Хвалынского, а оттуда по морю и до далёких мест, где горы высоки. А за горами, бают, земля на нашу вовсе не похожа: живёт там цапля с красным клювом, а из-под земли бьёт вечный огонь…

– А ладьи какие были?

– Что, государь?

– Спрашиваю, ладьи какие были? Кто строил? И как?

– Не слышал, государь…

– Какое им название? Ши́тики? Карба́сы? Бу́сы?

– Как мне знать, государь? Я, слава Создателю, по морям не плавал… А дозволь спросить: откуда тебе такие мудрёные слова ведомы?

Пётр пожал плечами и не ответил. Слова эти слышал он от потешных Преображенского полка, а те в свою очередь слышали их от отцов, дедов, слуг и родичей, из которых многие ходили и по рекам, и по морям. Но никто не мог рассказать Петру в подробностях про эти корабли.

Он поглядел в окно на пышные белые облака, плывущие по синей небесной глади, и ему показалось, что это русские корабли, что плывут они под парусами по старому дедовскому пути – через Русское море, вокруг зелёного горбатого мыса, похожего на медведя, погрузившего свою морду в воду…

Слышал он от потешных, конюших и дворцовых слуг ещё про море северное, серое, свирепое, про разноцветные сполохи, что в небе играют, про большие русские корабли, называемые «ко́чами», идущие к дальнему ледяному острову Груманту[23]23
  Грумант – поморское название острова Шпицберген.


[Закрыть]…

Стрешнев поспешно встал. Дверь раскрылась, и в комнату вошёл дядя Петра – Лев Кириллович Нарышкин.

– Государыня сюда жалует, – сказал он.

– Уйди, Тихон, – проговорил Пётр и обернулся лицом к двери.

Вошла Наталья Кирилловна. Она подошла к Петру и положила ему руки на плечи.

– Петруша, – заговорила она жалобно, – что это ты придумал – по речке плавать! Того и гляди, утонешь!

– Не утону, мать, – сказал Пётр. – От смелого и смерть бежит.

– Завёл себе потеху водяную, бог с ней! А зачем других за собой таскаешь? Тебе вольная воля, а боярин Троекуров обиделся. Уж он было сына своего простил, да как увидел его на лодке-то, тут опять рассердился. «Откажусь, – говорит, – от своего сына, не надобен мне такой сын, порченый!»

– Ох, мать… – вздохнул Пётр. – Надоел мне твой боярин! Не человек, а пузырь с бородой. Да пускай едет обратно в Москву.

– Нельзя, Петруша, – твёрдо сказала царица, – он человек нужный, он наш человек. Сестрица-то твоя, Софья, в Москве сидит не без дела: она всё против нас злые козни строит. Не знаешь ты разве? Уж и на тебя наговоры были, чтоб тебя извести ядом или ножом, чтоб ей самой царством править. А боярин Троекуров – человек важный, у него под рукой всё стрелецкое войско. Стало быть, ежели он своё войско к нам пошлёт, быть нам целыми. А ежели он на ихнюю сторону перекинется, кто нас защитит?

– Кто? – ретиво сказал Пётр. – Мои солдаты – вот кто!

– Ребята-то?

– Для кого ребята, а для меня настоящее войско. Чай, не хуже стрельцов будут. Да и стрельцы-то не все на Софьиной стороне. Есть такие, что и за нас стоят. Не бойся, мать, я тебя в обиду не дам. Вот нынче флот нужен…

– Какой такой флот?

– Какой флот бывает – корабли…

– Господь с тобой, Пётр! Зачем тебе корабли?

– Зачем корабли? Чтоб воевать!

– С кем воевать, Пётр?

– С врагами державы нашей, матушка. Коли Софьины люди против меня поход замыслят, я им пушки под самые окна подведу.

– Ох, Петруша, это забава твоя!

– Нет, мать, увидишь, что не забава. Отпусти меня пожить в Переяславле!

– В каком Переяславле?

– Что на Плещеевом озере, верстах в сотне отсюда.

Наталья Кирилловна всплеснула руками:

– Куда я тебя в такую дальнюю дорогу отпущу? Ведь тебя изведут враги!

– Ничего, мать, я уж не мал, справлюсь. Я хочу строить корабли. Я плавать хочу.

– Сохрани Господи, утонешь! И что тебе в голову приходит! По́лно, перестань! Это всё твои голландцы наводят тебя на такие страсти! Не доживёшь ты с ними до добра.

Пётр нахмурился.

– Не знаю, мать, кто меня ославил, что я голландский ученик? – проговорил он сердито. – Точно деды мои по морям не ходили?

Дядя Лев Кириллович покачал головой:

– Не вижу толку в лодочке этой…

– Лодочка – начало, – сказал Пётр. – Дайте срок – не такое увидите. А ты, мать, не горюй…

Пётр обнял мать. Роста он был высокого, и Наталья Кирилловна приходилась ему головой по плечо, хотя и сама она была не маленькая.

– Пусти, задавишь! – с трудом проговорила она смеясь. – Прямо как медведь навалился. Ну куда я тебя пущу, дитятко? Ты ещё мальчишка совсем…

– Нет, матушка, я умру с тоски, коли не пустишь.

Наталья Кирилловна вздохнула:

– Подожди хоть именин своих… Да отстань ты от меня, Петрушка, не целуй! Всё равно до именин не пущу никак!

– А после?

– А после так и быть, поезжай.

Пётр стал целовать мать и едва не задушил её.

– И Тиммермана возьму, – говорил он, – и Голицына Борю возьму, и старика Брандта. Из потешных – Якимку Воронина, да Лёшку Бакеева, да Федьку Троекурова… да плотников, да мостильщиков… Созову мастеров корабельных со всей Руси! Построим корабли настоящие. Вот-то будет флот!

3. Дела озёрные

Дорога от Троице-Сергиева монастыря к Переяславлю на протяжении шестидесяти трёх вёрст пролегает по холмам, по долинам, между зелёными рощами и широкими полями. Не доезжая вёрст пяти до озера, от каменного креста, который стоит на вершине горы, открывается сам город Переяславль-Залесский. Купола старинного собора и нескольких монастырей собрались на берегу озера. Налево тихо движутся широкие воды, сверкает серебряной нитью горизонт, носятся над простором стаи белых чаек с розовыми клювами и лапками, ветер шумит в рощах и доносит далёкий колокольный перезвон.

Здесь, возле горы Гремяч, в июле 1688 года застучали первые топоры. Строились новые корабли – фрегат и две яхты.

По ночам на берегу горели костры. Лёшка Бакеев варил в котелке уху из знаменитой жирной переяславской селёдки. Отблеск костра падал на загорелое лицо Фёдора Троекурова. Фёдор был грустен. Нынче днём Пётр подозвал его и сказал, что боярин Троекуров приехал в Троице-Сергиев монастырь и бил челом самому Петру, чтоб Фёдора отпустили, а то он, боярин, откажется от сына.

– Не могу я больше тебя укрывать, Фёдор, – сказал Пётр. – Рассуди сам: боярина обижать нельзя. Ежели я тебя укрою, то он в Москву бросится, к моей сестрице в ноги. Скажет, что мы тебя украли. Поезжай с отцом – авось простит. Послезавтра приедет он за тобой. Он нынче в монастыре гостит.

Фёдор повесил голову. За последнее время, живя под открытым небом, он огрубел и возмужал. Жизнь на воздухе, возле воды и зелени, ловля рыбы в озере, работа с топором и пилой – всё это ему нравилось.

Сам Пётр трудился неустанно.

Он ходил по берегу с топором, без кафтана, с засученными рукавами; ночевал у костров, давал приказы насчёт заготовок леса, досок, гвоздей и скобок, верёвок и парусины. За ним следом ходил черноволосый, быстроглазый, подвижной Яким Воронин с записной книгой в руках, а за Ворониным ходил мальчик с чернильницей и пером. Старик Брандт словно помолодел. Его густой голос целый день раздавался на берегу, возле речки Трубеж, где росли навесы и помосты для постройки будущих кораблей.

На нём был фартук, в руках он держал деревянный аршин[24]24
  Аршин – здесь: линейка, длиной в аршин – 0,711 м.


[Закрыть]. Голова была непокрыта, глаза светились из-под седых бровей.

Рядом с Брандтом постоянно можно было увидеть его ровесника Алексея Буршина, рослого человека со свежим весёлым лицом и окладистой седоватой бородой. Это был умелый корабельный мастер, родом из-под Новгорода. Он тоже был в фартуке и в холщовой рубахе, открывавшей могучую волосатую грудь. В отличие от Брандта, который временами присаживался отдохнуть, Буршин весь день проводил на ногах. Не было среди строителей другого такого знатока, как Буршин: он и чертежи сам рисовал, и рули вытёсывал, и мачты ставил, и парусное дело знал.

– Трудно описать вам, государь, какая удача для вас этот Буршин, – говорил Петру Брандт. – Ведь у него все родичи строили корабли не хуже наших. Вся ихняя порода, можно сказать, пропиталась морской солью… Люблю, мейнгер Питер, корабельных людей!

– И я люблю, – улыбаясь, отвечал Пётр.

Фёдор, вздыхая, глазел на всё это оживление. Ему не хотелось ехать в Москву, в душный дом отца, с маленькими оконцами и низкими потолками.

– Авось боярин простит да отпустит, – сказал ему Лёшка Бакеев. – Ты поплачь хорошенько.

– Куда мне плакать, я капитан, – угрюмо ответил Фёдор.

Лёшка отошёл от костра. Ему хотелось посмотреть при свете луны на старинные могилы, где, по словам рыбаков, были схоронены давно умершие люди из племени меря. Говорили, что здесь находят клады – лодки, а в лодках железные украшения и копья.

Кусты шумели под ветром на берегу озера. При свете луны тихо двигалась серебряная гладь. Чёрным выступом торчал на ней ботик, недавно привезённый с Яузы.

Луна светила на горбатые холмики над берегом. Это и были старинные могилы. Здесь когда-то жили рыбаки, которые били рыбу копьями. От этих охотников давным-давно уже и следа не осталось.

Ветер шумел в камышах. И вдруг Лёшке почудилось, что он слышит тихие знакомые голоса:

– Чай, гореть не будет, а, Матюха?

– Как не будет! Соломы полно, ветер раздует, а там шалишь…

– Боязно, Матюха: Пётр-то здесь!

– Пораньше бы надо думать, а теперь не убежишь. Ты сторожи, а я подожгу.

– А зачем его поджигать?

– Пускай горит, нечистая сила! Ладья-то больно чудна́я… Наверно, в ней леший сидит…

– А нам-то что? Чай, не наша ладья… Пущай сидит.

Матюха, видно в сердцах, сплюнул:

– Эх, связался я с дурнем! Как подожжём чёртову лодку, народ-то перепугается, а мы боярского сына под шумок и утащим. По сту раз тебе, что ли, говорить?

– Чёрное дело, Матюха, боязно… Да и зачем нам боярский сын?

– За него боярин Троекуров золотом заплатит. А в Москве нам спасибо скажут. Не знаешь разве? Мы с тобой в золоте и серебре будем ходить. Не любят в Москве Петровых затей… Да что мне с тобой тут лясы точить, ступай!..

В кустах возле бота полыхнул огонёк. Погас, снова вспыхнул.

«Батюшки! – мелькнуло в голове у Лёшки. – Ведь это они ботик хотят поджигать, ироды! Что делать?!»

Огонёк из кустов как будто побежал по направлению к пристани. Видно было, что его прикрывают полой.

Лёшка быстро добежал до берега. Тёмная фигура лезла на нос бота, вытащенного на берег.

«Крикнуть? – подумал Лёшка. – Нет, убежит ведь… Надо тихо».

Лёшка скинул сапоги и полез на бот вслед за тёмной фигурой. Взобравшись на нос, он увидел, что какой-то человек возится с горящей головнёй и от его головни уже будто занимается солома. Тут Лёшка не выдержал и, крикнув изо всех сил, прыгнул на этого человека сверху. Тот охнул и упал ничком. Лёшка моментально вцепился ему в шею. Так они и барахтались в соломе, как казалось Лёшке, не меньше часа. Человек извивался всем телом, пытался ухватить Лёшку за ногу, мотал головой, кусал ему руки. Но Лёшка Бакеев был мальчик ловкий и увёртливый. Несколько раз этот человек чуть было не сбросил его с себя, но каждый раз Лёшка снова взбирался ему на спину, между лопатками, и висел на нём, как гончая, вцепившаяся в загривок оленю.

В лагере раздался шум, крики, замелькали фонари.

– Сюда! – кричал Лёшка. – Сюда! На боте, на боте!

По палубе затопали сапоги, и бот закачался. Несколько пар дюжих рук схватили поджигателя и оторвали его от Лёшки. Фонарь осветил его лицо.

– Это кто же таков? – сказал голос Якима Воронина. – Ты, парень, чего кричал?

Лёшка посмотрел на поджигателя – это был тот самый стражник, которого он видел на Льняном дворе в Измайлове. Его тёмная бородка была всклокочена, глаза горели.

– Держите его, он злодей! – сказал Лёшка. – Он хотел наш корабль поджечь, он продался врагам нашим.

– Ты кто? – спросил Воронин и приблизил фонарь к лицу поджигателя. – Я тебя не видал…

– Кто есть, тот и есть, – угрюмо отвечал поджигатель. – А не видал, так увидел.

– Ишь ты каков! – сказал Воронин. – Видать, птица из московского птичника… А ну, братцы, возьмите его!

Лёшка коротко рассказал Якиму о подслушанном разговоре. Яким свистнул:

– Вот оно что! То-то и оно… Полдела-то они сделали!

– Какие полдела?

– Боярского сына Троекурова утащили. Спал он у костра, а теперь нет его нигде. Ищут – найти не могут. Так их тут целая стая! Один корабль подпалил, другой парня утащил… Ну и будет нам от господина бомбардира на орехи!

Пётр стоял у костра со шпагой в руке. Лицо его было бледно, глаза сверкали.

– Нашли Фёдора?

– Не нашли, мейнгер Питер, – сказал Брандт, появляясь в свете костра. – Где его сейчас найти! Темно, кругом лес! Однако не думаю, чтобы они далеко его увели. Я разослал повсюду людей.

– Завтра утром найти, чего бы ни стоило! Завтра боярин приедет за сыном. Выходит, опять я его прячу! Понимаешь ты, мейнгер, выходит, Пётр солгал! А я никогда не лгал!

– Понимаю, ваше величество!.. – со вздохом сказал старик. – Но утро вечера мудренее, как ваш народ говорит, – найдём!

Пётр взмахнул шпагой, словно хотел разрубить костер надвое, повернулся резко и зашагал прочь прыгающей походкой.

– Хорошо, пожара не было, – сказал Воронин, глядя ему вслед, – а то бы в народе молва пошла, что боярского сына петровцы сожгли в огне. Вот лихо-то придумали!

Утром в лагере никто не работал. Потешные обыскали все рощи, всё побережье, всю деревню Веськово. Пётр стоял на берегу, внимательно разглядывал озеро, словно ждал, что Фёдор выплывет из воды.

Вдруг он обернулся:

– Эй, кто здесь есть? Где старик?

– В лесу, государь, в поисках, – ответил Лёшка, который не отлучался от бота.

– Бакеев, снаряжай бот!

– На озере искать? – догадался Лёшка.

– Нет, не на озере, а за мысом, на том берегу. Видишь, там роща?

Лёшка посмотрел на дальнюю рощицу:

– Верно, роща, государь…

– А с нашего берега её не видать. Забыли её осмотреть. Езжай с Ворониным, живо!

Лёшка снарядил бот. Подняли парус и поплыли. На озере было волнение, бот слегка качало.

– Говорят, тут бури бывают, – сказал Яким, глядя на небо. – Ежели налетит буря, то надо заранее парус убирать. Мастер Буршин говорит, что в бурю надо подальше от берега держать. Эй, левее, левее!

Лёшка стоял на руле. Он вспомнил, как Брандт рассказывал, что если капитан подаёт команду рулевому, то рулевой должен её повторить. И он откликнулся:

– Левее!

– Ещё левее!

– Ещё левее! – уверенно повторил Лёшка.

– Так и держать!

– Так и держать! – отозвался Лёшка.

Бот плавным ходом шёл по озеру вдоль берега, под командой шестнадцатилетнего капитана.

– Держи прямо! – крикнул Воронин.

Он засучил рукава и стал убирать парус.

Бот замедлил ход и свернул в крошечную бухточку. Через минуту нос его врезался в песок. Яким соскочил на берег, за ним Лёшка.

Обшарили рощицу. В ней никого не было. Яким устало посмотрел на небо. Солнце уже перевалило за полдень.

– К вечеру приедет Троекуров, – сказал Яким, – тут отдыхать некогда. Давай шест, плывём дальше – весь берег обойдём!

…В середине дня запылённые, измученные потешные с Брандтом, Тиммерманом и Буршиным вернулись, никого не обнаружив в лесах и полях.

Брандт сказал, что, может быть, пропавшего Фёдора надо в монастыре искать. Кто-то из потешных даже усомнился, не сбежал ли Фёдор по своей воле.

Вдруг на озере послышался плеск и знакомый голос:

– Прямо держать!

– Прямо держать! – откликнулся другой голос.

– Парус долой!

– Парус долой!

К пристани подходил бот. В нём было три человека: Фёдор Троекуров на вёслах, Лёшка Бакеев с шестом, а Воронин стоял на руле и командовал.

– Ура! – закричал Буршин, и кругом, по лесам и водам, раскатилось громкое «ура!», повторенное озёрным эхом.

– Правильно, – говорил Брандт, глядя на ботик, – правильно! Парус спустить, так… теперь лево на борт. Правильно! У этого Воронина хороший глаз, не потеряет хода перед пристанью. Ну, Буршин, видал ли ты, как следует подходить к причалам?

– Я видал ли? – задорным голосом отвечал Алексей Буршин. – А ты езжай, мейнгер, в Архангельский город, увидишь старинных мореходов. Они ещё и нас с тобой научат…

С ботика на пристань полетел канат.

Фёдор посинел от холода. Он с трудом мог рассказать, что с ним случилось. Ночью его схватили у костра, заткнули рот и понесли. Он не видел лиц тех, кто его нёс, но помнит, что их было двое. Потом к ним присоединился третий, которого звали Андрюшкой. Тут в лагере поднялся шум, замелькали фонари. Похитители испугались, взвалили Фёдора на плечи и понесли вдоль берега. Один из них всё время охал и предлагал «бросить мальчишку», другие спорили. Фёдора втащили в какую-то лодку вроде рыбачьего челна. Отталкиваясь шестом, они поплыли вдоль берега. Потом, когда удалились от лагеря, достали вёсла и пошли через залив к другому берегу. Там, в рощице, между похитителями загорелся спор. Тот, которого звали Андрюшкой, требовал, чтобы боярского сына бросили. Другие говорили, что теперь «бросить его – так это на свою голову». Поминали какого-то Матюху, который должен был что-то поджечь, да не поджёг и сам попался. Тут уж Фёдор ровно ничего не понял.

Наконец похитители снова втащили Фёдора в лодку и медленно поплыли вдоль берега. «Куда им нас найти! – говорил один из них. – Они нас в лесу ищут, им в озеро-то пойти невдомёк». Другой говорил, что не лучше ли подальше от греха – свалить боярского сына в воду да и плыть в Переяславль. Третий его оборвал, назвал дурнем и сказал, что, пока на берегах обыскивают каждый камешек, лучше всего держаться на воде.

Так всю ночь и всё утро Фёдор провёл на дне лодки. Во рту у него была тряпка, руки и ноги были связаны верёвкой.

Посреди дня похитители снова стали спорить, приставать к берегу или нет. Лодка была где-то возле самого мыса. Вдруг Андрюшка закричал:

– Братцы, спасайся: парус! Корабль идёт!

Лодка сильно закачалась. Все трое спрыгнули в воду, Фёдор слышал, как они, с шумом разгребая воду, шли к берегу. Затем стало тихо. Через некоторое время Фёдор услышал знакомый голос:

– Эй, кто там есть на лодке?

Фёдор извивался всем телом, но не мог освободиться от верёвок и крикнуть не мог. Рядом с лодкой заплескала вода, потом лодка дёрнулась. Железный крюк зацепился за борт и потащил её за собой. Через несколько минут кто-то развязал верёвки, и Фёдор увидел над собой лицо Якима Воронина…

На следующий день Фёдора отдали отцу: Пётр обманывать не любил. Но потом Фёдор пришёл обратно. Дома его взяла тоска, он стал худеть и бледнеть.

Боярин глядел на него, глядел и наконец не выдержал:

– Чего тебе надобно, сынок? Что с тобой делается?

– Хочу на Плещеево озеро, – сказал Фёдор.

Боярин опустил голову и долго думал.

– А я тебя женить хотел! – сказал он со вздохом.

– Не хочу, отец, жениться, я плавать хочу. Я капитан.

– Да, нынче не те времена пошли, – сказал боярин, гладя бороду. – Сладу с вами, ребятами, нет. «Плавать»! Ишь чего захотел! Ровно утка. А ранее воды боялся.

– А теперь я привык, – сказал Фёдор и поклонился отцу в пояс: – Отпусти, боярин, а то помру я с тоски! А женить успеешь…

Долго гладил бороду Троекуров. Потом притянул к себе сына, посмотрел ему в глаза и сказал:

– Иди! Может, тут и судьба твоя…

И Фёдор вернулся на Плещеево озеро.

А там уже всё изменилось. Были построены две яхты и фрегат. На берегу стоял маленький деревянный дворец для Петра и его помощников. Собирались спускать на воду ещё один большой корабль.

Спуск состоялся только в мае 1692 года. Петру тогда было уже двадцать лет, но лицо его было всё такое же мальчишеское, с живыми чёрными глазами, и походка у него была всё такая же прыгающая. Немало пришлось ему пережить за это время. Люди его сестры, царевны Софьи, хотели поднять стрельцов против него. Он ночью бежал в одной рубашке из Преображенского в Троице-Сергиев монастырь. Заговор был раскрыт, зачинщики арестованы, а Софью заключили в Новодевичий монастырь. Теперь Петру не надо было бояться за свою жизнь. Но с тех пор у него стало дёргаться лицо, движения стали резкие, а нрав крутой.

При спуске нового корабля состоялась большая церемония. Снова палили из пушек и пускали фейерверк. Пётр сам взял в руки топор и вышиб первую подпорку из-под днища корабля. Когда корабль закачался на волнах, Пётр подвёл к берегу Брандта, который до того состарился, что уже еле передвигал ноги. Всё-таки старик нашёл в себе силы, чтобы по старинке взять в руки пивную кружку.

– Я не забыл, мейнгер Питер, – сказал он, – как ваши мо́лодцы тогда сами впервые поплыли… Поверьте, они так хорошо шли под парусом, что у меня сердце забилось! За здоровье Петра Михайлова! За Якима Воронина, за молодых капитанов российского флота!

Брандт выпил и бросил кружку в озеро.

Пётр обнял его и расцеловал в обе щеки. Потом он обернулся к Лёшке Бакееву, рослому загорелому юноше, который стоял возле него улыбаясь:

– Дайте ещё кружку! За здоровье Алексея Бакеева, первого матроса российского флота! И за всех адмиралов, капитанов, матросов и мореходов российских – какие были до нас и после нас будут!

Снова грянули пушки, и орудийный гром далеко раскатился над серебряными водами Плещеева озера, над Переяславлем, над его полями, лесами и реками.

– За флот! За флот! – воскликнул Пётр. – За моря российские, отныне и вовек!