Текст книги "Отрицательные линии: Стихотворения и поэмы"

 
Отмеченный высокой дружбой
Гулял я с призраком в саду
И говорил, что занят службой
И время мыслить на ходу.
 
 
Затем посетовал слегка
На одиночество больное,
Сказал, что жизнь моя мелка
И что он знает остальное.
 
 
Чуть согласился спутник мой
Что не гожусь я никуда,
Пошёл я медленно домой,
А он растаял без следа.
 

1934 октябрь

 
Куда как приятно весь день вспоминать,
Бродить по аллеям, изведать тревогу,
В листве пожелтелой прочесть имена,
Забыться и прочь отойти понемногу.
 
 
Всю ночь видеть долгие сны о ещё
Несбывшемся счастье, искать утешенья
В потрёпанных книгах, гадая насчёт
Её непременного возвращенья.
 
 
Казаться усталым, грустить на виду,
Роняя слова в листопад, в непогоду,
И верить, что все до неё доведут,
Что будет унынье любимой в угоду.
 

1934 ноябрь 17

1935

 
Пусть это будет опытом,
Только жалким лепетом –
Идёмте, идёмте, друзья,
В открытые двери вымысла
И свергнем грубое слово: НЕЛЬЗЯ,
Силою ремесла!..
 

1935

 
Когда рисует память годы
Моих младенческих проказ
Пустыми кажутся невзгоды
И утешаюсь я тотчас.
 
 
Мне кажется, что всё былое
Весёлым праздником прошло,
Что я остался на покое
И снегом дом мой занесло.
 
 
Что спешно наступает старость,
Как эта белая зима,
Что неминуема усталость
И вялость моего ума.
 

1935 январь 9

 
Ой я,
Ой я,
Ой –
Тара
рира….
Эй я,
Эй я,
Эй я,
Мария!
На сером
камне
о лей ла,
лей ла!…
Всех ты,
Мария,
других
милей
мне.
 
 
Но мимо,
мимо
бегу я ,
Мария,
Ой я,
Ой я,
в вихре
страсти.
Ты –
моё счастье,
счастье,
счастье…
Глаз –
твоих,
Фраз –
твоих –
Я
во власти.
Ночи
короче,
Очи
ярче,
Огнём
полыхают
жарче,
жарче…
 
 
На сером
камне
ждёт
Мария,
Ой я,
Ой я,
Тай,
тара
рира…
Но мимо,
мимо
полем,
лесом,
Страстью
гоним,
как
мелким
бесом.
А,
та-та,
тай-я,
ла-ла,
лий я…
 
 
Всех ты
милее
мне –
Мария!
Эй я,
Эй я,
Эй я –
Мария!
Ой я,
Ой я,
Ой –
тара
рира!…
 

1935 январь 16

 
Юность моя бурным ничем не отмечена,
Лениво иду я пустынной, заросшей тропою
И всё называю своим, всему имена нахожу.
Ясные, летние дни любовью полнят меня.
 

1935 март 12

 
Иные заботы меня донимают, иные картины
Рисует услужливо память; аллеями парка
Иду я, читая по свежим древесным побегам
Новые, буйные песни, ещё не бывшие в мире,
А людям смешно: – Вот идёт влюблённый поэт!
 

1935 март 18

 
Те люди, с которыми близок, назавтра станут
врагами,
Давняя, пылкая дружба – окончится дикой враждой.
 

1935 март 19

 
Кому несу стихов погремушки?
Друзьям, забывшим о детстве счастливом,
Стоячим водам, где негодуют лягушки,
Белым берёзам, высоким соснам, плакучим ивам,
Небес океану, где щебечут из металла
рождённые птицы,
Где длинными рыбами плывут не спеша дирижабли,
Улицам пьяным от гула и гама и грома столицы
И тем, кто забыли свой дом и духом ослабли.
Мои стихи только отзвук на буйного мира
событья,
В них каждый отыщет своё и меня обвинит
в плагиате.
Весёлым и бодрым в жизни надеюсь быть я,
Открой мою книгу и будешь мне добрый приятель.
 

1935 март 27

 
Весёлый, двадцатитрёхлетний шёл я песнями
улиц сердце пьяня,
Резвая девушка, спрыгнув с подножки трамвая,
звонко забила в ладоши.
Мелькание светофора, свистки милиционера…
Кто-то с букетом сирени лезет
поздравить меня.
Я растерялся вовсе, смешно развожу руками,
в лужах ищу калоши.
Льются потоки света, бегут у ног ручейками,
Сел я на сером асфальте, руки к дождю протянув.
Несутся рыча автобусы, фыркают автомобили…
Лишь я переполнен стихами,
В любом растворяюсь предмете и падаю
в глубину.
 

1935 март 29

 
Я не знаю, где был на прошлой неделе,
Что делал вчера и куда сегодня пойду.
Своими расспросами вы давно уже мне надоели,
Я стройным, нарядным тополем стою у себя в саду.
Мои клейкие молодые листочки на вкус не так
хороши,
Душистую веточку липы приятней жевать на ходу.
Друг мой, забудь огорченья, под мирную сень
поспеши,
А я для тебя утешенье верное найду.
 

1935 апрель 28

 
Я хожу и записываю всё, что придёт в голову.
Увижу вас и тотчас лезу в карман за тетрадью.
Мне нравятся ваши глаза, локоны, а также
выражение лица.
Немного бессмысленное, но приятное.
Я никому не задаю вопросов,
Находя ответы во всём видимом.
Со мною беседуют булыжники мостовой,
И крепнут в памяти обрывки знакомых
стихотворений.
Сегодня я внимательно слушаю радио, кропотливо
разбираю схемы,
Завтра с корнем рву проволочные путы
И прыгаю, словно дикарь,
Колотя кулаком в медный поднос.
Когда над городом косяком пролетают аэропланы,
Подобно журавлям они наполняют воздух шумом.
Люди, бегущие мне навстречу,
Улыбаются, снимают шляпу, подолгу смотрят
вослед.
Я вишу на трамвайной подножке,
Стою в очереди за газетой,
В булочной покупаю кило баранок,
Дома, лёжа на диване, читаю Хлебникова,
На фабрике веду занятия с малограмотными,
В парке гуляю с цветком в петличке,
В оркестре дробь выбиваю на барабане –
И всё это делаю одновременно.
Для меня торжественно поют провода,
И кажутся свинцовыми воды Серебрянки.
Вкусно пахнут олифой не до конца окрашенные
заборы,
И лежит кое-где пушистый, беспомощный снег.
Для меня наряжаются девушки в цветные,
нарядные платья,
Юноши кичатся здоровьем и бодростью,
Старцы молодеют приметно
И пляшут под гармонь вприсядку.
Смотрю – и радостью полнится сердце,
Что живу я в таком счастливом мире,
Где всё залито лучами солнца,
Согрето лаской любви.
 

1935 апрель

 
Я устал казаться любимым
И жевать, как ветку липы, сладкое «не быть»!
Всё равно останетесь или пройдёте мимо,
Лишь о вас я буду говорить.
 
 
И колени, обхватив руками,
В уголку дивана, в полусне,
Длинными нескладными стихами
Говорить о счастье не доступном мне.
 

1935 май

 
Когда со мной бывает Гоголь,
Он шепчет страшные слова.
Вся голь ползёт,
И бьются в окна
Жуки,
И огневеет голова.
Как много мёртвых душ со мною
Готово разделить досуг.
И кажется совсем больною
Моя усталая душа.
И тихо, тихо, чуть спеша,
Сужая неприметный круг,
Подходит ближе сатана
И смотрит мутными глазами.
Но богоносная страна
Поднимет веру словно знамя.
Воспламенится сердца уголь,
И будут люди в Боге радостны –
Так шепчет Гоголь
Со стены,
И сны
Отравленные
Сладостны.
 

1935 май 11

 
Весна затеплила цветок,
И жёлтым огоньком горел он.
И долго я понять не мог,
Что пахнет в комнате горелым,
Что занавеска занялась
От заронённого огня,
Что пламя кинулось, смеясь,
И жёлтым обожгло меня.
Обугленный, совсем больной,
Бежал я в сад цветущий дико
И на землю упал без крика,
Сражённый дерзкою весной
 

1935 май 12

 
Захожу я в огнедом
И сгораю в огнепламени,
Огнеполон огнедум
О великом огнеплемени.
И приходишь ты ко мне
Вся в огне,
в огне,
в огне…
 
 
Твоё дело –
огнедело,
Твоё тело –
огнетело,
Твои руки –
огнеруки,
Твои ноги –
огненоги,
Твои очи –
огнеочи,
Твои речи –
огнеречи…
 
 
Огнекровны,
Огнеблизки
мы,
Огнедети
Огнедуха
мы,
Огнебури
огневеют
нам.
 
 
Вместе,
Вместе
будем ждать
Огнемига
В огнедоме
огневнемля
огнедням!..
 

1935 май

 
И Бога, рождённого прежде,
От Бога, рождённого прежде,
Я встретил на пыльной дороге
В потёртой, убогой одежде.
 
 
Он подал мне тонкую руку,
Красивую, тонкую руку –
И шли мы по пыльной дороге,
Себя обрекая на скуку.
 
 
Встречались нам бледные люди,
Усталые, бледные люди,
Но мы им на пыльной дороге
Опять говорили о чуде.
 
 
И звали их в мутные дали,
В синие мутные дали,
Куда мы по пыльной дороге
С большой неохотой шагали.
 

1935 май

 
Чо!
Чозори робичичи.
Чечеорчи
Черри…
Чив чьёзе!
Че!
Че!
Чео
Чео
Черри
Чам
Чу…
 
 
Ч –
очи,
Ч –
очень,
Ч –
оч…
И
Чер –
черри,
Чер –
черри,
Чрр…
Чррр…
 
 
Или
мерк
он?
 
 
Чоhир!
Чоhир!
Чози…
Чози…
 
 
Ночи
очам
меча –
о Чо!
Чери,
Чирк,
Чорк.
 
 
Черри
Чоhо!
Черри
Чоhо!
 
 
О чем?
О
Ч!
Эль
Ч.
 
 
Черлерлерле,
Черлерлерле,
Чечио
Эль.
 
 
Чок
Човик.
Чьоу,
Чьоу,
Чем
Чо?
 
 
Ваши
очи
черны.
 
 
Чени.
Чемь.
Чаhы.
 

1935 май 31

 
Красотиною блесну,
Быв князь-морока слугой.
 
 
– Уж я топну ногой,
Да притопну другой,
А, ну, девушки, ну,
Как бывало в старину! –
 
 
– В лесу ягода-калина моя…
– В лесу ягода-малина моя…
 
 
Завертелся лесовик –
Чих!
да
Чих!
Взбаламутил,
трясовик,
лешачих!
 
 
– Ай, годы мои,
Не уроды мои!..
 
 
– Ай, сосны мои,
Словно вёсны мои!..
 
 
– Ай, ели мои,
Заскрипели, мои!..
 
 
Трясёт леший бородой:
– А я, девушки, молодой,
Любезные, молодой!..
 
 
В лесу грохот.
Хохот.
Хруст.
Треск.
Гам.
 
 
Пляшет леший.
Топчет куст.
Здесь.
Там.
 
 
То с разбегу в небо –
Бух!
То опять на землю –
В мох!
Только слышно всюду –
Ух!
Ох!
 

1935 июнь

 
Марию в стихах прославлять буду всякий час,
Мною без лишних всех любима она прикрас.
Красотою всех превзойдёт данною свыше.
Сердцу приятна и многих милей и тише.
Обликом складна, иных шутя превосходит,
Каждый человек по ней равно с ума сходит.
Она же словно не знает чему причиной,
Всем кажется неприступной столь и невинной.
Глаза опускает долу, дарит улыбкой,
А слово промолвит если и то ошибкой.
Муки мои ужасны, что им сходно только?
Стихов моих не читает она нисколько.
С другими гулять уходит в тенистом саду,
Я же следом один с учебной книгой иду.
Жалоб влюблённого будет ли ей довольно?
Смехом исходит, а мне особенно больно.
Мария, льщу себя слабой к тому надеждой,
Что буду любим тобой и полным невеждой.
Причудам любви, быв обучен тобой едва,
Чую – в огне Поэзии горит голова.
Воспою Марию стихотворчества даром,
Сердце пленила мне и смеётся недаром,
Резвостью детской полна отнюдь не кичится,
Одних растормошит и уж далее мчится,
Радость сердцам сулит, так же лучшие чувства,
Чтоб процветали посредством сего искусства.
Да будет Мария всегда по мне прекрасна.
О ней и пишу веленью сердца согласно.
 

1935 июнь 3

 
Прославишь солнца ясный диск
И добрую сестру луну –
Придёт ли вновь святой Франциск
Или то было в старину?
Он разумея птичий толк
И свежих трав земное слово,
Был прост и кроток. Дикий волк
Прильнул в лесу к ногам святого.
Подобно преданному псу
Мохнатую он подал лапу…
И снял святой смиренно шляпу
И шёл сияющий в лесу.
 

1935

 
Я остался один у подъезда
И вздыхал о Вас Серафима.
Было поздно. Сверкали звезды.
И трамваи сновали мимо.
Было людно и было пыльно,
Было трудно расстаться с Вами.
Было ясно, что я заброшен,
Чтоб скитаться под фонарями.
Чтоб глядеть на чужие окна
Натыкаться на всех прохожих
Чтоб искать по дороге женщин
Хоть немного на Вас похожих
Чтобы встретив не поклониться,
Но пройти равнодушно мимо –
Вы единственная на свете,
С кем Вас сравнивать Серафима?
Так я думал, когда остался
У подъезда, простившись с Вами.
Так я думал и шёл вздыхая
Прочь – под жёлтыми фонарями.
 

1935 сентябрь 9

 
Ах, по осени то было –
Тучи нависали хмуро,
Шли дожди, ревели ветры.
Вдруг встречаю я Амура.
 
 
Он продрог и был не в духе.
Шли мы вместе в галерею.
Стрелы он тащил в колчане,
И под ношею своею
 
 
Изнемог – и начал плакать.
Я помог ему. С колчаном,
Луком шёл я по дороге
Вслед за глупым мальчуганом.
 
 
А затем, когда пришли мы
В галерею, он смутился
Взял стрелу. Тут прозвенела
Тетива. И я влюбился.
 

1935 осень

 
Собака белого камня
Грызла черные корни
Коряг. Ворчала.
Вечер сухие пальцы
Сжал на горле Фавна.
 
 
Там, за оградой сада
Синело слабо небо.
Собака стала на лапы,
Стала лаять слабо
Собака белого камня.
 
 
Вечер собрал силы.
Мрамор стонал глухо.
Крепкие руки Фавна
Рвали тёплое тело
Так, что летели клочья.
 
 
Белая глыба камня
Рванулась на помощь Фавну –
Поздно. Мрамор расколот
Мглою. Упала наземь,
Рыча, собака.
 

1935 октябрь

 
Ы – благополучия прочёл на трамвайном билете,
Номер его – знак удачи, знамя поездки,
Числу доверяю мысли, привык вести счёт дням,
людям, заботам,
Чтобы неясное МНОГО противопоставить СЕБЕ.
Ы пляшет, как живое, наделённое плотью
существо,
Отражается в стёклах, толкается, висит на
поручнях.
Я же – создатель его – сижу, нанизывая слова,
как бисер,
Чёрный бисер – на долгую нитку.
 

1935 ноябрь

1936

 
О чём я могу сказать?
Всё сказано до меня
Другими.
Любые времена
Вплетаются
в канву рассказа.
Вместе кружатся в пляске,
Ласковые…
В них
Твоё нежное имя
Звучит
над деревьями парка
Раскатами грома,
каскадами огня,
плесками водопада.
 
 
Мне ничего не надо,
Кроме вечного праздника
Моей души,
кроме:
– ХОРОШО!
 
 
Бьют в уши –
шумы,
Приятны
шорохи листьев.
Тихо ложатся тени.
Ты утопаешь в синем.
На земле холодные листы
 
 
Газеты –
полны предвестий.
Печальна участь твоя, Абиссиния!
Люди бранят войну.
Они и боги
бегут на брань,
Вооружённые
с ног
До головы…
И снова
Стою в стороне молча.
Каждое слово моё вздорно.
Я никому не нужен.
 

1936 март

 
Ио, нимфа прелестная,
Аргус тебя стережёт.
Следит недремлющим оком
День и ночь за тобой.
 
 
Но в образе белой тёлки
Так же прекрасна ты.
И тщетно Зевс умоляет
Супругу ревнивую.
 

1936 февраль 6

 
Там, где тонко,
И рвётся. Так и танка.
Миг. Задумал. И мимо
Мысли. Мелькают
Словно тени.
 

1936 февраль 7

 
Ты живая – я понял по трепету,
Нежный ствол твой обнимая.
Ты – берёзка в начале мая,
Вечно тоненькая и прямая.
Я покорно внимаю лепету
Листвы, утопая в зелени.
У меня достаточно времени
Любоваться тобою в парке.
Я целую стройные ветви,
Несу скромные подарки,
От тоски не найду себе места.
– Скажите, берёзка, ведь вы
В самом деле моя невеста?
 

1936 апрель 18

 
Лирическая Муза
Не будь ко мне сурова,
От нашего союза
Пускай родится слово,
Тщедушное, больное,
Нескладное порою,
Но всё таки родное
И схожее со мною.
 

1936 апрель 23

 
Утомила меня суета –
И тогда я оправил постель,
Как прозрачна, легка и чиста
Простыня и проста акварель,
Что висит в уголке на стене.
Там заросший неприбранный сад,
Старый домик с цветами в окне.
И две девушки в белом сидят.
Вот сейчас я усну и приду
К ним спокойно сидящим в саду,
Отдохну от тревоги дневной
И они посмеются со мной.
 

1936 май 22

 
Ах, она больная, тонкую папироску
держит в зубах,
У неё бледное лицо и румянец
яркий на щеках.
Я устал в любви казаться нескладным
неучем
И наши разговоры длятся без
конца ни о чём…
 

1936 июнь 10

 
Не знаю, откуда сырая мгла
Тяжёлою поступью подошла.
Но я затеплил в лампе огонь,
И стало в комнате так светло,
Что я погрозил и сказал: – Не тронь!
Тому, кто смотрел на меня сквозь стекло.
Мне было уютно среди ковров,
Потёртых вещей и любимых книг.
Давно к одиночеству я привык
И даром не трачу медленных слов.
А здесь, не подумав, что ждёт потом,
Хоть крепкий чай стоял на столе –
И было мне так хорошо в тепле –
Я пригласил Незнакомца в дом.
Тут хлопнул ставень. Окно в поту,
И резкий стук у моих дверей:
– Открой и впусти! Скорей! Скорей!
Я сырой и холодный, меня обогрей,
Я не первую ночь ночую в кусту!..
И телом тяжёлым на двери налёг,
И с петель сорвал вполовину крюк.
Но то романтика, милый друг,
То мой обособленный уголок,
Где незаметную жизнь веду,
Читая на ночь Эдгара По.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

1936 август

 
– Спи, усни, моя радость! – пели камни.
В сыром тумане дремала столица.
Ко мне подошёл старинный памятник
Косными мыслями поделиться.
И хотя мне было жутко и больно,
И прыгало сердце, как птица в клетке,
Я глядел на него с участьем, невольно
Вспоминая газетные заметки.
Ужели гибель твоя близка, и вещи,
Наделённые Духом, живущие во вне,
Умирают, мы с ними прощаясь трепещем,
Когда остаёмся наедине.
– Друг мой, старый, согбенный!.. Даже
Жуткий немного, с птичьей повадкой,
Стоявший годы в неподвижной страже,
Ставший горькой, смутной загадкой, –
Ты со мною в мокром сквере,
Где падает жёлтый лист, где свет
Фонарей слеп, где мысли гложут, как звери
Падаль – и больше рассвета нет.
 

1936 сентябрь

 
Приходил к нам юный бог
Винограда и веселья,
Приходил на новоселье
И уйти никак не мог.
 
 
Мы венок ему надели
Васильковый, голубой…
Потянулися недели
За весёлою гульбой.
 
 
Подогретые вином,
Мы слагали много песен.
Мир казался, в основном,
Радостен и интересен.
 
 
Вожделенье нас влекло
Делать глупости заране,
Если девушки легко
Танцевали на поляне.
 
 
Но мертвецки влюблены
Презирали мы забавы,
И валилися в канавы
Безобразны и пьяны.
 
 
Как смеялся юный бог
Винограда и веселья.
Было пагубно безделье,
Много пьяных у дорог.
 

1936 октябрь

 
Виноградное вино
Снова искрится в стакане,
Снова пить мне суждено,
Плыть и шириться в тумане.
 
 
Вот огни обведены
Серебристыми кругами,
Вот опять мы влюблены
И сидим за пирогами.
 
 
И кружится голова,
Вещи в комнате двоятся.
Стали косными слова,
Надоело притворяться.
Я люблю тебя, люблю!
И земную, и простую.
Взгляды быстрые ловлю,
Поднимаюсь, протестую.
 
 
Называю невпопад,
Зацепил за край салфетку.
На бок вазочки летят,
А консервы на соседку.
 
 
Стройной девочкой она
Мне на праздниках предстала,
Погрустила у окна,
Затуманилась, пропала…
 

1936 ноябрь 10

1937

 
На вернисаже Сурикова,
В суете, когда сновали вокруг
Известные деятели, думал не перенесу оков
Условностей, безропотно приму недуг
Трафарета, не найду живого слова
Перед гигантскими полотнами,
И я призывал Духа Святого,
Чтобы мысли сделались осязаемыми и плотными.
Были несносны окружающие нас
Люди, определения, мысли их.
Я говорил глупости, но шептал: «Отче наш…»,
В сердце моём звучал огневой, испепеляющий
стих.
В час, уготованный для греха,
Когда всё мне казалось тягостным сном,
Я заметил двух девушек и тайно вздыхал,
Обе стройные, они были в красном.
Я теребил цветы и мял в пальцах
Пахучую зелень, и не знал как подойти
Ближе, словно мотылёк схвачен, пыльца отрях-
нута, улететь нельзя, нужно сидеть и врага
умолять: – Прости!..
Я готов был метаться из угла в угол,
Не думая, не зная спасенье в чём…
Вместо сердца в груди моей пылал раскалённый
уголь,
Я был уличен, и уж бредил Угличем.
Они мелькнули в красном обе,
И в бешенный лейтмотив молодости
Вплелася мысль, что вот «во гробе
Сущему, жизнь даровав», повелел Он тяжёлый
крест нести.
Но я верю смиренно – святая Церковь спасёт
меня,
Как и всех своих верных слуг,
От диких соблазнов, от огня
И сердечных мук.
Если нежная девушка пришла с мороза,
Внесла тишину, и вся потянулась навстречу,
Как протопоп Аввакум благословлю в ней
Морозову
И буду, томясь в заточении, любить этот
зимний вечер…
 

1937 январь

 
Я маленький, качай меня в люльке,
Колыбельную песню пой!
Я живу в глухом переулке,
Там со святыми меня упокой!..
Мой дом заметён снегом,
Нельзя к нему подойти.
С людьми я встречаюсь во сне: Го-
род
покой ли
смутит
мне?
Какой–то прохожий:
– На водку –
И вот,
за рукав
теребит.
И, ну,
Пристаёт.
Я возьму
и рогожей
Рупору
глотку
заткну!
 

1937 январь

 
Он был красив, красноречив,
Его звучали речи гневно,
Он, прославляя коллектив,
Читал газеты ежедневно,
И часами у киоска
Ожидая, весь в поту,
Говорил остроты плоско –
Я повторить их не могу.
Да и нет необходимости.
Без подъёма и решимости
Был взгляд его несносен.
Вечерами, ровно в восемь,
Он сидел со мною в комнате.
Видя вещи свои смутно,
Я вздыхал и сетовал тяжко.
– Вам нужна эта бумажка?
– Вы отрывок этот помните?
И, напевая музыкально,
Гляделся в зеркало украдкой.
Я был холодный и печальный
Перед мучительной загадкой
Необычайно актуальной.
Когда в карманы пиджака
Он клал свои большие руки,
Я узнавал издалека
Его и изнывал от скуки.
То, что ново на экране,
Было юноше знакомо,
Слово в слово он заране
Повторял мне песни дома.
И технические термины,
Как из рога изобилья,
Сыпались на ветер. Те мне
Придавали крылья –
Я парил, и в облака
Сыроватые, косматые
Опускалася рука,
Словно были клочья ваты то.
А другие – в вихре пыли
Уносили, развивая скорость,
И папиросы мы курили,
И дурманились. Но хворости
Приближенье слышал я,
И мучительно кипело
У меня в ушах, и тело
Было слабым, словно дня
Умиранье наложило
Отпечаток роковой.
Единенье наше было
Видно выдумкой пустой.
 

1937 январь 10

 
От женщины стройной и тонкой
Не мог ожидать я привета.
Хотя бы, пустая примета
Смутила покой мой. Сторонкой
Её обошёл бы. Бежал бы
Друзьям своё горе поведать,
В стихах передал бы все жалобы
На тяжкие беды – и сел бы спокойно обедать.
 

1937 февраль 1

 
Какой размеренной беседой
Ты сердце юное пленил?
Возьми бумаги лист и поведай.
Вот перо и пузырёк чернил.
В печали преклонил он голову к столу
И думал, вздрагивая плечами:
– Какому идолу я вознесу хвалу?
Уж не позвать ли врача мне?
Как тело раненного, наземь
Упавшего, оплачет Ярославна,
Так я страдаю много зим
И гибну медленно, бесславно.
Кому нужны нескладные отрывки,
Моей судьбы черновики?
Даже случайно открыв их,
Небрежным движеньем руки
Вы сбросите прочь со стола
Досадную кипу бумаг.
Той жизни не будет следа, что была.
Но я оставляю зарубку,
На дереве жизни таинственный знак.
И девушку, что куталась в шубку,
И ехала вместе в метро,
И наш разговор, и тревоги,
И раннее, зимнее утро –
Я всё занёс на бумагу,
Оставлю на память тебе.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

1937 февраль 5