Текст книги "Историческое подготовление Октября. Часть II: От Октября до Бреста"

Демократический Совет, выделившийся из Демократического Совещания, впитал в себя всю беспомощность последнего. Старые советские партии, социалисты-революционеры и меньшевики, создали для себя в этом Совете искусственное большинство, но только для того, чтобы тем ярче обнаружить свою политическую прострацию. Церетели вел за кулисами Совета путаные переговоры с Керенским и с представителями «цензовых элементов», как начали выражаться в Совете – для того, чтобы не употреблять «обидного» имени буржуазии. Доклад Церетели о ходе и исходе переговоров был чем-то вроде надгробного слова целому периоду революции. Оказалось, что ни Керенский, ни цензовые элементы не согласились на ответственность перед новым полу-представительным учреждением. С другой стороны, вне пределов кадетской партии не удалось найти так называемых «деловых» общественных деятелей. Пришлось организаторам предприятия капитулировать по обоим пунктам. Капитуляция вышла тем более красноречивой, что Демократическое Совещание созывалось ведь именно для того, чтобы устранить безответственный режим, причем Совещание формальным голосованием отвергло коалицию с кадетами. На нескольких заседаниях Демократического Совета, которые состоялись до переворота, царила атмосфера напряженности и полной недееспособности. Совет отражал не движение революции вперед, а разложение партий, отставших от революции.

Еще во время Демократического Совещания был поставлен в нашей партийной фракции вопрос о демонстративном уходе с Совещания и о бойкоте Демократического Совета. Нужно было действием показать массам, что соглашатели завели революцию в тупик. Борьба за создание Советской власти могла вестись только революционным путем. Нужно было вырвать власть из рук тех, которые оказались неспособными на добро и чем дальше, тем больше теряли способность даже на активное зло. Необходимо было наш политический путь – через мобилизацию сил вокруг Советов, через Всероссийский Съезд Советов, через восстание – противопоставить их пути – через искусственно подобранный Предпарламент и гадательное Учредительное Собрание. Это можно было сделать только путем открытого разрыва, на глазах всего народа, с учреждением, созданным Церетели и его единомышленниками, и путем сосредоточения всего внимания и всех сил рабочего класса на советских учреждениях. Вот почему я предлагал демонстративный уход с Совещания и революционную агитацию на заводах и в полках против попытки подтасовать волю революции и снова ввести ее развитие в русло сотрудничества с буржуазией. В том же смысле высказался и Ленин, письмо которого мы получили несколько дней спустя. Но на партийных верхах еще наблюдались колебания в этом вопросе. Июльские дни оставили глубокий след в сознании партии. Рабочая и солдатская масса оправилась от июльского разгрома гораздо скорее, чем многие из руководящих товарищей, которые опасались срыва революции новым преждевременным натиском масс. Во фракции Демократического Совещания я собрал за свое предложение 50 голосов против 70, которые высказались за участие в Демократическом Совете. Опыт этого участия скоро, однако, укрепил левое крыло партии. Становилось слишком очевидным, что путем близких к плутням комбинаций, которые имели своей задачей обеспечить дальнейшее руководство революцией за цензовыми элементами, при посредстве потерявших в народных низах почву соглашателей, нет выхода из того тупика, в который загнала революцию дряблость мещанской демократии. К тому моменту, когда Демократический Совет, пополненный цензовыми элементами, превратился в Предпарламент, в нашей партии уже назрела готовность порвать с этим учреждением.

Перед нами стоял вопрос, последуют ли за нами на этом пути левые социалисты-революционеры. Эта группа находилась в процессе образования, причем процесс этот развивался, на наш партийный масштаб, слишком медленно и нерешительно. В начале революции партия с.-р. оказалась господствующей на всем поле политической жизни. Крестьяне, солдаты, даже рабочие в массе своей голосовали за социалистов-революционеров. Сама партия не ожидала ничего подобного, и не раз казалось, что ей грозит опасность захлебнуться в волнах собственного успеха. За вычетом чисто капиталистических и помещичьих групп и цензовых элементов, все и вся голосовали за партию революционных народников. Это отвечало начальной стадии революции, когда классовые грани не успели обнаружиться, когда стремления так называемого единого революционного фронта находили свое выражение в расплывчатой программе партии, которая готова была дать одинаково приют и рабочему, боявшемуся оторваться от крестьянина, и крестьянину, искавшему землю и волю, и интеллигенту, который стремился руководить обоими, и чиновнику, который пытался приспособиться к новому строю.

Когда Керенский, который в эпоху царизма числился трудовиком, перешел после победы революции в партию социалистов-революционеров, популярность ее стала возрастать, по мере того как сам Керенский восходил по ступеням власти. Из почтительности, не всегда платонической, к военному министру многие полковники и генералы спешили записываться в партию недавних террористов. Старые с.-р., революционного закала, уже тогда с некоторым беспокойством взирали на все увеличивающееся число «мартовских» социалистов-революционеров, т.-е. таких членов партии, которые открыли в себе революционную народническую душу лишь в марте – после того как революция низвергла старый режим и поставила революционных народников во главе власти. Таким образом, эта партия в рамках своей бесформенности включала не только внутренние противоречия развивавшейся революции, но и предрассудки отсталости крестьянских масс, сентиментализм, неустойчивость и карьеризм интеллигентских слоев. Было совершенно ясно, что партия в таком виде долго продержаться не может. В идейном смысле она оказалась беспомощной с самого начала.

Политически руководящая роль принадлежала меньшевикам, которые прошли чрез школу марксизма и извлекли из нее некоторые приемы и навыки, помогавшие им ориентироваться в политической ситуации настолько, чтобы «научно» фальсифицировать смысл совершающейся классовой борьбы и в наивысшей, при данных условиях, степени обеспечивать гегемонию либеральной буржуазии. Поэтому-то меньшевики, прямые адвокаты прав буржуазии на власть, израсходовали себя так быстро и ко времени октябрьского переворота почти окончательно сошли на нет,

С.-р. также все больше и больше утрачивали влияние – сперва среди рабочих, затем в армии, под конец и в деревне. Но они оставались ко времени октябрьского переворота численно еще очень могущественной партией. Однако классовые противоречия подтачивали их изнутри. В противовес правому крылу, которое в лице своих наиболее шовинистических элементов, как Авксентьев, Брешко-Брешковская, Савинков и др., окончательно перешло в лагерь контрреволюции, складывалось левое крыло, которое стремилось сохранить связь с трудящимися массами. Если учесть тот факт, что социалист-революционер Авксентьев в качестве министра внутренних дел арестовывал за самовольное разрешение аграрного вопроса крестьянские земельные комитеты, состоявшие из социалистов-революционеров, то амплитуда «разногласий» внутри этой партии станет для нас достаточно ясной.

В центре стоял традиционный вождь партии Чернов. Опытный писатель, начитанный в социалистической литературе, набивший руку во фракционной борьбе, он неизменно оставался во главе партии в ту эпоху, когда партийная жизнь концентрировалась в эмигрантских заграничных кружках. Революция, которая первой своей неразборчивой волной подняла партию с.-р. на огромную высоту, автоматически подняла и Чернова, но только для того, чтобы обнаружить полную его беспомощность даже в ряду руководящих политических деятелей первого периода. Те маленькие средства, которые обеспечивали Чернову перевес в заграничных народнических кружках, оказались слишком легковесными на весах революции. Он сосредоточился на том, чтобы не принимать никаких ответственных решений, уклоняться во всех критических случаях, выжидать и воздерживаться. Такого рода тактика обеспечивала за ним до поры до времени положение центра между все дальше расходившимися флангами. Но сохранить надолго единство партии не было уже никакой возможности. Савинков, бывший террорист, участвовал в заговоре Корнилова, находился в трогательном единении с контрреволюционными кругами казачьего офицерства и подготовлял разгром петроградских рабочих и солдат, в среде которых было немало левых с.-р. В качестве жертвы левому крылу, центр исключил из партии Савинкова, но на Керенского не решался поднять руку. В Предпарламенте партия обнаружила величайший разброд: три группировки выступали самостоятельно, хотя и под знаменем одной и той же партии; при этом ни одна из группировок не знала точно, чего хочет. Формальное господство этой «партии» в Учредительном Собрании означало бы только продолжение политической прострации.

Прежде чем выйти из состава Предпарламента, где на нашу долю, по политической статистике Керенского и Церетели, причиталось около полусотни мест, мы устроили совещание с группой левых с.-р. Они отказались следовать за нами, ссылаясь на то, что им еще необходимо на практике обнаружить перед крестьянством несостоятельность Предпарламента. «Мы считаем нужным предупредить вас, – сказал один из руководителей левых с.-р., – если вы хотите выйти из Предпарламента, чтобы сейчас же выступить на улицу для открытой борьбы, мы за вами не пойдем». Буржуазно-соглашательская печать обвинила нас в том, что мы стремимся сорвать Предпарламент именно для того чтобы создать революционную ситуацию. На собрании нашей фракции в Предпарламенте было решено не дожидаться левых с.-р., а действовать самостоятельно. Оглашенная с трибуны Предпарламента декларация нашей партии, объяснявшая, почему мы порываем с этим учреждением, встречена была воем ненависти бессилия со стороны группировок большинства. В Петроградском Совете депутатов, где наш выход из Предпарламента был одобрен подавляющим большинством, лидер маленькой группки меньшевиков-"интернационалистов" Мартов разъяснял нам, что выход из Временного Совета Республики (таково было официальное название этого малопочтенного учреждения) имел бы смысл в том только случае, если бы мы предполагали перейти немедленно в открытое наступление. Но дело в том, что мы это-то именно и предполагали. Прокуроры либеральной буржуазии были правы, когда обвиняли нас в том, что мы стремимся создать революционную ситуацию. В открытом восстании и прямом захвате власти мы видели единственный выход из положения.

Опять, как в июльские дни, печать и все другие органы так называемого общественного мнения были мобилизованы против нас. Из июльских арсеналов было извлечено наиболее отравленное оружие, которое было временно сдано туда после корниловских дней. Тщетные усилия! Масса приливала к нам неотразимо, и настроение ее повышалось с часу на час. Из окопов приходили делегаты. «До каких же пор, – говорили они на заседаниях Петроградского Совета, – будет тянуться это невыносимое положение? Солдаты приказали нам заявить вам: если до первого ноября не будет сделано решительных шагов к миру, окопы опустеют, вся армия бросится в тыл». Такое решение действительно широко распространялось на фронте. Солдаты передавали там из одной части в другую самодельные прокламации, в которых призывали не оставаться в окопах дольше, как до первого снега. «Вы забыли о нас! – восклицали окопные ходоки на заседаниях Совета. – Если вы не находите выхода из положения, мы сюда придем сами и штыками разгоним наших врагов, но и вас вместе с ними». Петроградский Совет в течение нескольких недель стал центром притяжения для всей армии. Его резолюции, после смены в нем руководящего направления и переизбрания президиума, внушали истощенным и отчаявшимся войскам на фронте надежду на то, что выход из положения может быть практически найден на пути, предлагавшемся большевиками: опубликование тайных договоров и предложение немедленного перемирия на всех фронтах. «Вы говорите, что власть должна перейти в руки Советов, – берите же ее в ваши руки. Вы опасаетесь, что фронт не поддержит вас. Отбросьте всякие сомнения, солдатская масса в подавляющем большинстве за вас».

Тем временем конфликт по вопросу о выводе гарнизона развертывался далее. Почти ежедневно собиралось гарнизонное совещание из ротных, полковых и командных комитетов. Влияние нашей партии в гарнизоне утвердилось окончательно и безраздельно. Штаб Петроградского округа находился в состоянии крайней растерянности. Он то пытался вступить с нами в правильные отношения, то, подбиваемый руководителями Центрального Исполнительного Комитета, угрожал нам репрессиями.

Выше уже было сказано об организации при Петроградском Совете Военно-Революционного Комитета, который, по замыслу, должен был являться фактически советским штабом петроградского гарнизона в противовес штабу Керенского. – Но существование двух штабов недопустимо, – доктринерски поучали нас представители соглашательских партий. – Допустимо ли, однако, такое положение, при котором гарнизон не доверяет официальному штабу и опасается, что вывод солдат из Петрограда продиктован новым контрреволюционным замыслом? – возражали мы. – Создание второго штаба означает восстание, – отвечали нам справа. – Ваш Военно-Революционный Комитет будет иметь своей задачей не столько проверку оперативных намерений и распоряжений военных властей, сколько подготовку и проведение восстания против нынешнего правительства. – Это возражение было справедливо. Но именно поэтому оно никого не пугало. Необходимость ниспровержения коалиционной власти сознавалась подавляющим большинством Совета. Чем обстоятельнее меньшевики и социалисты-революционеры доказывали, что Военно-Революционный Комитет неизбежно превратится в орган восстания, тем с большей готовностью Петроградский Совет поддерживал новый боевой орган.

Первым делом Военно-Революционного Комитета было назначение комиссаров во все части петроградского гарнизона и во все важнейшие учреждения столицы и окрестностей. Мы получали с разных сторон сообщения о том, что правительство или, вернее, правительственные партии деятельно организуют и вооружают свои силы. Из разных складов оружия, государственных и частных, извлекались винтовки, револьверы, пулеметы, патроны для вооружения юнкеров, студентов и вообще буржуазной молодежи. Необходимо было принять немедленные предупредительные меры. Во все склады и магазины оружия были назначены комиссары. Они почти без сопротивления овладели положением. Правда, коменданты и владельцы складов пытались не признавать их, но достаточно было обратиться к комитету солдат или служащих каждого учреждения, чтобы сопротивление оказывалось немедленно сломленным. Оружие выдавалось далее только по ордерам наших комиссаров.

Полки петроградского гарнизона имели и раньше своих комиссаров, но эти последние назначались Центральным Исполнительным Комитетом. Мы уже говорили выше, что после июньского Съезда Советов и особенно после демонстрации 18 июня, обнаружившей все возрастающую силу большевиков, соглашательские партии почти совершенно устранили Петроградский Совет от практического влияния на ход событий в революционной столице. Руководство петроградским гарнизоном сосредоточивалось в руках Центрального Исполнительного Комитета. Теперь задача состояла в том, чтобы всюду провести комиссаров Петроградского Совета. Это было достигнуто при самом энергичном содействии солдатских масс. Полк за полком заявлял в заключение митингов, где выступали ораторы разных партий, что будет признавать только комиссаров Петроградского Совета и без его решения не сделает шагу.

В назначении этих комиссаров крупную роль играла военная организация большевиков. До июльских дней она развернула широкую агитационную работу. 5 июля батальон самокатчиков, введенный Керенским в Петроград, разгромил особняк Кшесинской, где помещалась военная организация нашей партии. Большинство руководителей ее и многие рядовые члены были арестованы, издания закрыты, типография разгромлена. Только постепенно организация снова стала налаживать свой аппарат, на этот раз конспиративно. Она включала в свой состав в численном отношении лишь очень незначительную часть петроградского гарнизона, – всего несколько сот человек. Но в их среде было много решительных и беззаветно преданных революции солдат и молодых офицеров, преимущественно прапорщиков, прошедших в июле и августе чрез тюрьмы Керенского. Все они поставили себя в распоряжение Военно-Революционного Комитета и назначались на самые ответственные и боевые посты.

Не лишним, однако, будет отметить, что именно члены военной организации нашей партии с чрезвычайной осторожностью и даже с некоторым скептицизмом относились в октябре к идее немедленного восстания. Замкнутый характер организации и ее официально военный состав невольно склоняли руководителей ее к переоценке чисто технических и организационных средств восстания, – а под этим углом зрения мы были, несомненно, слабы. Наша сила была – в революционном подъеме массы и в ее готовности бороться под нашим знаменем.

Наряду с организационной работой шла бурная агитация. Это был период непрерывных митингов на заводах, в цирках «Модерн» и Чинизелли, в клубах, в казармах. Атмосфера всех митингов и собраний была насыщена электричеством. Каждое упоминание о восстании встречалось бурей аплодисментов и кликами восторга. Буржуазная печать усугубляла настроение всеобщей тревоги. Подписанный мною ордер Сестрорецкому оружейному заводу о выдаче 5 тысяч винтовок Красной Гвардии вызвал неописуемую панику в буржуазных кругах. Повсюду говорили и писали о подготовляющейся всеобщей резне. Это, разумеется, нисколько не помешало рабочим Сестрорецкого оружейного завода выдать оружие красногвардейцам. Чем более неистово клеветала и травила нас буржуазная печать, тем горячее откликались на наш голос массы. Становилось все яснее для обеих сторон, что кризис должен разрешиться в течение ближайших дней. Печать социалистов-революционеров и меньшевиков била тревогу: «Революция в величайшей опасности. Готовится повторение июльских дней, – но на более широкой основе и потому еще более гибельное по своим последствиям»… Горький в своей «Новой Жизни» ежедневно пророчествовал приближающееся крушение всей культуры. Вообще социалистическая окраска с поразительной быстротой сползала с сознания буржуазной интеллигенции при приближении сурового режима рабочей диктатуры.

Зато солдаты даже наиболее отсталых полков восторженно приветствовали комиссаров Военно-Революционного Комитета. От казачьих частей и от социалистического меньшинства юнкеров к нам приходили делегаты. Они обещали в случае открытого столкновения обеспечить, по крайней мере, нейтралитет своих частей. Правительство Керенского явно повисало в воздухе.

Штаб округа вступил с нами в сношения и предложил компромисс. Чтобы выяснить себе силу сопротивления врага, мы вступили в переговоры. Но штаб нервничал, то увещевал, то грозил и даже объявил наших комиссаров недействительными, что, впрочем, нисколько не отразилось на их работе. Центральный Исполнительный Комитет по соглашению со штабом назначил главным комиссаром по Петроградскому военному округу штабс-капитана Малевского и изъявил великодушное согласие признать наших комиссаров – под условием их подчинения главному комиссару. Предложение было отвергнуто, и переговоры прервались. Видные меньшевики и социалисты-революционеры приходили к нам в качестве посредников, убеждали, грозили и предрекали нашу гибель и гибель революции.

Здание Смольного находилось в этот период уже всецело в распоряжении Петроградского Совета и нашей партии. Меньшевики и правые с.-р. перенесли свою политическую деятельность в Мариинский дворец, где едва родившийся Предпарламент доживал свои последние дни. Керенский выступил в Предпарламенте с большой речью, в которой, под бурные аплодисменты буржуазного крыла, пытался за крикливыми угрозами скрыть свое бессилие. Штаб сделал последнюю попытку сопротивления. Он разослал всем частям гарнизона приглашение прислать по два делегата от каждой части для переговоров о выводе войск из столицы. Совещание было назначено на час дня 22 октября. Из полков нам немедленно дали знать об этом приглашении. По телефону мы созвали гарнизонное совещание на 11 часов утра. Часть делегатов все же попала в штаб, но только для того, чтобы заявить, что без решения Петроградского Совета они не двинутся никуда. Гарнизонное совещание почти единогласно подтвердило свою верность Военно-Революционному Комитету. Возражения исходили только от официальных представителей прежних советских партий, но не находили никакого отклика в делегатах полков. Попытка штаба только ярче обнаружила, что у нас под ногами твердая почва. В первом ряду стоял Волынский полк, тот самый, который ночью 4 июля, под звуки своего оркестра, вступил в Таврический дворец для усмирения большевиков.

Центральный Исполнительный Комитет, как уже упоминалось выше, держал в своих руках кассу Петроградского Совета и его издания. Попытка получить хотя бы одно из этих изданий не привела ни к чему. С конца сентября мы предпринимали ряд шагов к тому, чтобы создать самостоятельную газету Петроградского Совета. Но все типографии были заняты, а собственники их бойкотировали нас при поддержке Центрального Исполнительного Комитета. Решено было устроить «День Петроградского Совета» в целях развития широкой агитации и сбора денежных средств на постановку газеты. Этот день, недели за две, был назначен на 22 октября и, стало быть, попал в момент открыто развивавшегося восстания.

Враждебная пресса с полной уверенностью сообщала, что 22 октября произойдет вооруженное восстание большевиков на улицах Петрограда. Что восстание произойдет, в этом не сомневался никто. Пытались только определить, когда именно, – гадали, предсказывали, стараясь таким путем вынудить с нашей стороны опровержение или признание. Но Совет спокойно и уверенно шел вперед, не откликаясь на вой буржуазного общественного мнения. День 22 октября стал днем смотра сил пролетарской армии. Он во всех отношениях прошел прекрасно. Несмотря на шедшие справа предупреждения о том, что на улицах Петрограда будет литься рекою кровь, народные массы валом валили на митинги Петроградского Совета. Все ораторские силы были приведены в движение. Все общественные помещения были заполнены. Митинги шли непрерывно в течение ряда часов. Выступали ораторы нашей партии, съезжавшиеся на Советский Съезд делегаты, представители с фронта, левые с.-р. и анархисты. Общественные здания были затоплены волнами рабочих, солдат и матросов. Таких собраний было немного в Петрограде даже за время революции. Всколыхнулась значительная масса мелкого мещанства, не столько запуганная, сколько взбудораженная криками, предостережениями и травлей буржуазной прессы. Десятки тысяч народа омывали волнами здание Народного Дома, перекатывались по коридорам, заполняли залы. На железных колонках висели огромные гирлянды человеческих голов, ног, рук, как гроздья винограда. В воздухе царило то электрическое напряжение, которое знаменует наиболее критические моменты революции. «Долой правительство Керенского! Долой войну! Вся власть Советам!» Никто из среды прежних советских партий уже не решался выступать перед этими колоссальными толпами со словом возражения. Петроградский Совет господствовал безраздельно. Кампания была уже, в сущности, выиграна. Оставалось нанести призрачной власти последний военный удар.