Текст книги "Проблемы международной пролетарской революции. Коммунистический Интернационал"

Л. Троцкий. ПОЛЗУЧАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Германская революция представляет яркие черты сходства с русской. Но не менее поучительны и черты ее отличия. В начале октября в Германии произошла «февральская» революция. Уже через два месяца после этого немецкий пролетариат имел свои «июльские» дни, т.-е. первое открытое столкновение с буржуазно-соглашательскими империалистскими силами, на новой «республиканской» основе. В Германии, как и у нас, июльские дни не были ни организованным восстанием, ни стихийно возникшей решающей битвой. Это была первая бурная манифестация чисто классовой борьбы на отвоеванной революцией почве, и эта манифестация сопровождалась стычками передовых отрядов. У нас опыт июльских дней послужил пролетариату для дальнейшего сосредоточения сил и организационной подготовки к решающей битве. В Германии после разгрома первой открытой революционной манифестации спартаковцев и после убийства их вождей передышка не наступает, в сущности, ни на один день. Стачки, восстания, прямые бои следуют друг за другом в разных местах страны. Едва правительство Шейдемана успевает установить порядок в пригородах Берлина, как уже доблестным гвардейцам, завещанным Гогенцоллерном, приходится спешить в Штуттгарт или Нюренберг. Эссен, Дрезден, Мюнхен становятся по очереди ареной кровавой гражданской борьбы. Каждая новая победа Шейдемана является лишь точкой отправления для нового восстания германских рабочих. Революция германского пролетариата получила затяжной, ползучий характер и на первый взгляд может вызвать опасение, не удастся ли правящим негодяям истощить ее по частям в ряде бесчисленных схваток. Вместе с тем как бы напрашивается вопрос: нет ли тут со стороны руководителей движения серьезных тактических ошибок, грозящих гибелью всего движения?

Для того, чтобы понять германскую рабочую революцию, нужно судить ее не просто по аналогии с русской Октябрьской революцией, но исходя из внутренних условий развития самой Германии.

История сложилась так, что в эпоху империалистической войны германская социал-демократия оказалась – это можно сказать сейчас с полной объективностью – наиболее контрреволюционным фактором в мировой истории. Но германская социал-демократия не случайность: она не с небес свалилась, а была создана усилиями германского рабочего класса в течение десятилетий непрерывного строительства и приспособления к условиям капиталистически-юнкерского государства. Партийная организация и связанные с ней профессиональные союзы извлекали из среды пролетариата все наиболее выдающиеся энергичные элементы и подвергали их психологической и политической обработке. В момент войны, стало быть, в момент величайшей исторической проверки, оказалось, что официальная рабочая организация чувствует себя и действует не как боевая организация пролетариата против буржуазного государства, а как подсобный орган буржуазного государства, служащий для дисциплинирования пролетариата. Рабочий класс оказался парализованным, так как на него навалились всей своей тяжестью не только капиталистический милитаризм, но и аппарат его же собственной партии. Испытания войны, ее победы, ее поражения выбили германский рабочий класс из состояния паралича, освободили его из-под дисциплины официальной партии. Эта последняя раскололась на части. Но боевой революционной организации у германского пролетариата не оказалось. История снова показала миру одно из своих диалектических противоречий: именно потому, что германский рабочий класс большую часть своей энергии расходовал в прошлую эпоху на самодовлеющее организационное строительство и со стороны партийного и профессионального аппарата занял во II Интернационале первое место, он в новую эпоху, в момент своего перехода к открытой революционной борьбе за власть, оказался организационно крайне беззащитным.

Совершивший свою Октябрьскую революцию русский рабочий класс получил от предшествующей эпохи неоценимое наследство в виде централизованной революционной партии. Хождение народнической интеллигенции в крестьянство, террористическая борьба народовольцев, подпольная агитация первых марксистов, революционные манифестации первых годов текущего столетия, всеобщая октябрьская стачка и баррикады 1905 года, теснейшим образом связанный с подпольем революционный «парламентаризм» столыпинской эпохи, – все это подготовило многочисленный персонал революционных вождей, закаленных в борьбе и связанных единством социально-революционной программы.

Ничего подобного предшествующая история не завещала германскому рабочему классу. Ему приходится не только бороться за власть, но и в процессе этой борьбы создавать ее организации и воспитывать ее будущих вождей. Правда, в условиях революционной эпохи эта воспитательная работа совершается с лихорадочной быстротой, но требуется все же время, чтобы ее произвести. При отсутствии централизованной революционной партии с общепризнанным в рабочих массах авторитетом боевого руководства, при отсутствии в отдельных центрах и районах пролетарского движения испытанных на деле, проверенных на опыте, руководящих боевых ячеек и вождей, – вырвавшееся на улицы движение пролетариата по необходимости должно было принять перемежающийся, хаотический, ползучий характер. Эти вспыхивающие стачки, восстания и бои представляют собой единственно доступную в данный момент форму открытой мобилизации сил германского пролетариата, освобожденного от гнета старой партии, и вместе с тем единственный, в данных условиях, способ воспитания новых вождей и строительства новой партии. Совершенно очевидно, что этот путь вызывает огромное напряжение сил и требует неисчислимых жертв. Но выбирать не приходится. Это единственный путь, по которому может развиться до полной победы классовое восстание германского пролетариата.

После Красного Воскресенья 9 января 1905 года, когда рабочие Петрограда, а за ними постепенно рабочие всей страны поняли необходимость борьбы и вместе с тем почувствовали свою разобщенность, в стране началось могущественное, но крайне хаотическое стачечное движение. Тогда находились мудрецы, которые скорбели по поводу расходования энергии русским рабочим классом и предсказывали его истощение и вытекающее отсюда поражение революции. На самом же деле стихийные ползучие стачки весенних и летних месяцев 1905 года были единственно возможной формой революционной мобилизации и организационного воспитания: они подготовили великую октябрьскую стачку и строительство первых советов.

В том, что происходит сейчас в Германии, есть некоторая аналогия с только что указанным периодом первой русской революции. Но, разумеется, германское революционное движение развивается на несравненно более высоких и могущественных основах. Если старая официальная партия потерпела полное банкротство и превратилась в орудие реакции, то это, разумеется, не значит, что бесследно пропала выполненная ею в предшествующую эпоху работа. Политический и культурный уровень немецких рабочих, их организационные навыки и способности очень высоки. Десятки и сотни тысяч рабочих вождей, которые были всосаны политическими и профессиональными организациями в прошлую эпоху и как будто были ассимилированы ими, на самом деле только терпели до поры до времени их гнет над своим революционным сознанием. Теперь в процессе открытых частичных столкновений, в испытаниях этой революционной мобилизации, в суровом опыте этой ползучей революции пробуждаются и выпрямляются десятки тысяч временно ослепленных, обманутых и терроризованных рабочих вождей. Рабочий класс снова находит их, как они находят свое место в новой борьбе рабочего класса. Если историческое назначение независимой партии Каутского-Гаазе состоит в том, чтобы вносить колебание в ряды правительственной партии и давать убежище ее испуганным, отчаявшимся или возмутившимся элементам, то, с другой стороны, бурное движение, в котором такую героическую роль играют наши собратья-спартаковцы, одним из последствий своих имеет непрерывное разрушение слева партии независимцев, из которой вовлекаются в коммунистическое движение лучшие, наиболее самоотверженные элементы.

Трудности, частичные поражения и великие жертвы германского пролетариата не должны ни на минуту обескураживать нас. История не предоставляет пролетариату путей выбора. Упорная, не затихающая, снова и снова вспыхивающая ползучая революция явно близка к тому критическому моменту, когда, собрав все свои предварительно мобилизованные и воспитанные для боя силы, она нанесет классовому врагу последний смертельный удар.

«Правда» N 85, 23 апреля 1919 г.

Л. Троцкий. О ПОЛИТИКЕ K. A. P. D.[116]116
  KAPD (Kommunistische Arbeiter Partei Deutschlands) – Коммунистическая Рабочая Партия Германии, возникла в 1919 г. в результате разногласий, обнаружившихся в рядах германской компартии по вопросу об отношении к парламенту и профсоюзам. На гейдельбергском партейтаге в 1919 г. небольшая группа противников участия в парламенте и профсоюзах заявила о своем выходе из компартии и намерении организовать самостоятельную коммунистическую рабочую партию. Во главе новообразованной партии стал Герман Гортер. Долгое время вся деятельность КРПГ сводилась к систематической травле коммунистов и обвинению их в оппортунизме и нереволюционности. Никакой более или менее прочной опоры в рабочих массах партия никогда не имела. К ней временно примкнула только часть пролетариата, недовольная слишком медленным темпом роста революции. Постоянные разногласия и расколы в рядах КРПГ лишили ее всякого серьезного значения в политической жизни германского пролетариата. В настоящее время партия прекратила свое существование.


[Закрыть]

(Речь, произнесенная на заседании Исполкома Коминтерна 24 ноября 1920 года)

Программной речи, как сказал тов. Зиновьев, я не могу произнести экспромтом – мне придется ограничиться критическими замечаниями на ту программную речь, которую тов. Гортер[117]117
  Гортер – литератор, старый марксист, видный работник левого крыла голландской социал-демократии. Во время войны занял интернационалистическую позицию. Выпустил известную брошюру: «II Интернационал, мировая война и социал-демократия», где резко критикует социал-демократических вождей, выясняет причины краха II Интернационала и призывает к созданию революционного III Интернационала. Однако, уже тогда и в лучших его произведениях формализм и доктринерство были налицо и предопределили его отход в сторону мелкобуржуазного литераторского сектантства. В 1919 г. он примыкает к Коминтерну и участвует в работах его конгрессов. Но затем начинает «леветь», отрицает необходимость участия коммунистов в работе профсоюзов и парламента, проявляет недоверие к движению масс и т. д. В 1920 г. переходит в ряды германской коммунистической рабочей партии и вскоре становится одним из ее лидеров. С тех пор значение Гортера в рабочем движении сходит на нет.


[Закрыть] произнес здесь в виде назидания Коммунистическому Интернационалу. Начну с нескольких предварительных замечаний. Тов. Гортер не просто формулировал свою особую тенденцию, – он обличал и просвещал нас, пасынков Восточной Европы, якобы от имени Западной Европы. Я, к сожалению, не видал мандата тов. Гортера и не знаю точно, действительно ли он послан Западной Европой, чтобы прочесть нам свою назидательную лекцию. Но насколько я могу судить, речь тов. Гортера является не чем иным, как повторением той критики, тех обличений и тех формулировок, которые делались им не раз в противовес программным и тактическим основам III Интернационала, которые, как известно, формулируются нами – восточными социалистами – не изолированно, а совместно с нашими многочисленными и все растущими западно-европейскими друзьями и единомышленниками. С другой стороны, мы не можем не помнить, что т. Гортер говорит от имени очень небольшой и мало влиятельной группы в рабочем движении Западной Европы. Вот что, во избежание недоразумений, должно быть установлено прежде всего.

Если бы я захотел уподобиться тов. Гортеру и производить оценку революционно-политических взглядов по культурно-национальным границам, то я сказал бы прежде всего, что тов. Гортер рассуждает не то, чтобы очень по-западно-европейски, а скорее… по-голландски. Он выступает не от имени Франции, Германии, Англии с их богатым опытом пролетарской борьбы, а прежде всего от имени части небольшой голландской партии, у которой есть свои заслуги, но которая лишена была до сих пор возможности действовать во главе широких масс в качестве руководящей революционной силы. Это – скорее пропагандистская группа, чем боевая партия. В этой группе имеются работники, которых мы очень высоко ценим, но они мало повинны в том грехе, в котором тов. Гортер с таким высокомерием обвинял тов. Зиновьева (в связи с его выступлением на партейтаге в Галле[118]118
  Выступление Зиновьева на партейтаге в Галле. – В октябре 1920 г. в г. Галле состоялся съезд германской независимой социал-демократической партии, посвященный вопросу о присоединении к III Интернационалу. С большой речью, длившейся 4 1/2 часа, выступил тов. Зиновьев. В своей речи Зиновьев разобрал вопросы о взаимоотношениях пролетариата и крестьянства, о диктатуре пролетариата и советской системе, о терроре, о национально-революционном движении на Востоке, подверг резкой критике деятельность Амстердамского Интернационала профсоюзов и коснулся 21 условия приема в Коминтерн. В противоположность правому крылу съезда, старавшемуся ограничить работу съезда одними организационными вопросами и вопросом о 21 условии Коминтерна, тов. Зиновьев перенес спор в принципиальную плоскость, выдвинув дилемму: революция или реформизм.
  На съезде одержало победу левое крыло, присоединившееся к Коминтерну. В декабре 1920 г. 300 тысяч левых независимцев объединились с компартией Германии.
  После этого выступления тов. Зиновьев, приехавший в Германию с официального разрешения германского правительства, был по приказанию министра внутренних дел, соц. – дем. Зеверинга, подвергнут домашнему аресту, а затем выслан из Германии.


[Закрыть]) – в «погоне за массами». Партия, которая в течение нескольких десятилетий приобрела 2.000 сторонников, действительно не может быть обвинена в погоне за массами, по крайней мере в успешной погоне. Но оказывается, по словам самого тов. Гортера, что среди тех 2.000 голландских коммунистов, которых воспитывал и вместе с которыми воспитывался тов. Гортер, не оказалось единства в оценке основных событий: во время войны одна часть обвиняла другую в поддержке Антанты. Голландия – прекрасная страна, но пока она еще не арена тех могучих революционных боев, для которых и на почве которых формируется мысль Коммунистического Интернационала.

Тов. Гортер обвинял нас в том, что мы слишком русские. Конечно, никому не дано перепрыгнуть через себя. Но мы все же думаем, что он слишком географически подходит к вопросу и политически слишком сближается при этом с оппортунистами и желтыми социалистами, когда говорит нам: «если бы китайцы захотели предписывать вам, русским, методы и формы борьбы, вы, вероятно, сказали бы им, что их предложения звучат слишком по-китайски и не могут иметь для вас обязательной силы». Здесь тов. Гортер впадает в чрезвычайную национальную ограниченность – только с другого конца. С нашей точки зрения, мировое хозяйство есть некоторое органическое целое, на почве которого развивается мировая революция пролетариата, и Коммунистический Интернационал ориентируется по всему мировому хозяйственному комплексу, анализируя его научными методами марксизма и пользуясь всем опытом прошлой борьбы. Это, разумеется, не исключает, а предполагает особенности развития отдельных стран, особенности отдельных моментов и пр. Но эти особенности, чтобы их правильно оценить, надо рассматривать в международной связи. Тов. Гортер этого не делает, и отсюда его жестокие ошибки.

Так, когда он утверждает, что пролетариат в Англии стоит одиноко, тогда как в России он ведет за собой крестьянские массы, то в таком голом виде это обобщение односторонне и потому неправильно. Английский пролетариат далеко не так изолирован, ведь Англия – мировое государство. Великобританская промышленность и положение английского капитала всецело зависят от колоний, а следовательно, и борьба английского пролетариата зависит от борьбы колониальных народных масс. Задача английского пролетариата в его борьбе против английского капитала требует ориентировки также и по линии интересов и настроений индусского крестьянства. Английские пролетарии не смогут победить окончательно, пока не восстанет народ в Индостане, и пока английский пролетариат не даст этому восстанию цель и программу; а в Индостане нельзя победить без помощи и руководства английского пролетариата. Вот вам революционное сотрудничество пролетариата и крестьянства в пределах Великобританской империи.

Мы, русские, находимся – как в социальном, так и в географическом отношении – на грани между странами, у которых есть колонии, и странами, которые сами представляют колонии. Мы являлись колонией в том смысле, что самые большие фабрики Петрограда, Москвы и Юга мы получали готовыми из рук европейского и американского финансового капитала, который увозил к себе прибыль. Тот факт, что русский промышленный капиталист являлся только третьестепенным агентом мирового финансового капитала, сразу придавал борьбе русского пролетариата интернациональный революционный характер. Русские рабочие видели перед собою, с одной стороны, объединенный денежный капитал России, Франции, Бельгии и пр., а с другой, – отсталые крестьянские массы, опутанные полукрепостническими земельными отношениями. Мы имели, таким образом, у себя одновременно и Лондон и Индию. Это, при всей нашей отсталости, сблизило нас с европейскими и мировыми задачами в их наиболее развернутом историческом виде.

К нашему пониманию вопросов революционной борьбы мы пришли, однако, не на одной лишь нашей национальной почве. Ведь почти с первых наших шагов мы получили в руки учение Маркса, насыщенное всем опытом последних десятилетий мировой пролетарской борьбы, и условия нашей собственной борьбы мы анализировали при помощи марксистского метода. Для того, чтобы хоть отчасти снять ответственность за нашу русскую закоснелость, я позволю себе напомнить, что многие из нас были в течение ряда лет участниками западно-европейского рабочего движения. Большинство из вождей Российской Коммунистической партии жило и боролось в Германии, Австрии, Франции, Англии, Америке, работая там рука об руку с лучшими пролетарскими борцами. Разобраться в наших русских условиях и связать их с ходом мировой революции помогла нам не какая-либо самобытная русская теория, а теория марксизма и тот факт, что целым поколениям русских революционных борцов приходилось проходить через западно-европейскую революционную школу. К этому я позволю себе только прибавить, что когда Маркс и Энгельс формулировали «Манифест Коммунистической партии», они также принадлежали к самой отсталой в промышленном отношении стране Европы. Но вооруженные ими же созданным методом, они опирались для оценки немецких условий на анализ опыта французских революций и английского капитализма.

Повторяю еще раз, когда тов. Гортер говорит, что в отличие от России пролетариат на Западе будет стоять совершенно обособленно, он задевает этим несомненное различие в положении русского и западно-европейского крестьянства. Но вместе с тем он проходит мимо другого не менее, а более важного факта, именно – международного характера самой революции и мировых связей. Он подходит к делу с островной английской точки зрения, забывая об Азии и об Африке, упуская связь пролетарской революции Запада с национально-аграрными революциями Востока. В этом ахиллесова пята тов. Гортера.

В вопросе о профессионально-производственных союзах его позиция крайне сбивчива. Иногда кажется, что вопрос идет у него лишь об изменении форм организации. Но на самом деле он гораздо глубже. Из всей речи тов. Гортера сквозит страх перед массою. По существу своих воззрений он пессимист. Он не верит в пролетарскую революцию. Недаром он с таким высокомерием говорил о погоне III Интернационала за массами. О социальной революции тов. Гортер говорит, как солист, как лирик, но к материальной основе революции – к рабочему классу – он не питает доверия. Его точка зрения индивидуалистична и аристократична в высшей степени. А с революционным аристократизмом неизбежно связан пессимизм. Тов. Гортер говорит, что мы, люди Востока, не знаем, до какой степени «обуржуазился» рабочий класс, и что поэтому чем больше масс мы захватываем, тем это опаснее. Вот подлинный лейтмотив его речи: он не верит в революционность рабочего класса. Он не видит толщи пролетариата сквозь кору его привилегированной бюрократизированной верхушки.

Что же предполагает тов. Гортер? Чего он хочет? Пропаганды! В сущности, в этом весь его метод. Революция, – говорит тов. Гортер, – зависит не от нужды, не от экономических условий, а от сознания масс; сознание же масс формируется пропагандой. Здесь пропаганда понимается в совершенно идеалистическом духе, близком к пониманию просветителей-рационалистов XVIII столетия[119]119
  Просветители-рационалисты XVIII века – были культурно-политическим тараном, при помощи которого французская буржуазия пробивала стену абсолютной монархии. Большинство просветителей были материалисты в науке (Дидро, Гельвеций и т. д.), но в политике, общественных науках решающим считали знание, разум, выводя характер политических учреждений из идеологии. Исходя из этого, просветители приходили к выводу, что достаточно изменить мнение королей, великих людей, чтобы создались необходимые предпосылки для коренных общественно-политических реформ.


[Закрыть]. Если революция зависит не от условий жизни масс или не столько от этих условий, сколько от пропаганды, то почему же вы не сделали ее в Голландии? Теперь вы хотите по существу заменить действенное развитие Интернационала методами пропагандистской вербовки отдельных рабочих. Вы хотите иметь какой-то чистый Интернационал избранных, но именно ваш голландский опыт должен вам подсказать, что при таком подходе к делу в наиболее избранной организации вскрываются острые разногласия.

Вследствие своей идеалистической точки зрения тов. Гортер попадает из одного противоречия в другое. Он начал с пропаганды, как с всеобъемлющего средства воспитания масс, а затем пришел к утверждению, что революция совершается «делами, а не словами». Это ему нужно для борьбы с парламентаризмом. Не лишено поучительности, что тов. Гортеру пришлось произнести полуторачасовую речь для доказательства того, что революции совершаются не речами, а действиями. Раньше мы слышали от него, что для действия массы могут быть подготовлены пропагандой, т.-е. опять-таки речами. Но суть в том, что тов. Гортер хочет иметь избранную группу агитаторов, пропагандистов, писателей, которая не оскверняет себя вульгарными действиями, вроде парламентских выборов или участием в жизни профессиональных союзов, а путем безукоризненных речей и статей «воспитывает» массы до тех пор, пока они окажутся способными совершить коммунистическую революцию. Повторяю, это представление насквозь пропитано индивидуализмом.

Безусловно неверно и в корне антиреволюционно утверждение тов. Гортера, что западно-европейский рабочий класс в целом обуржуазился. Если бы было так, это было бы равносильно смертельному приговору для всех наших ожиданий и надежд. Бороться с могуществом капитала, которому удалось обуржуазить пролетариат при помощи пропаганды некоторых избранных, – безнадежная утопия. На самом деле обуржуазилась лишь верхушка, хотя бы и довольно многочисленная, рабочего класса.

Возьмем профессиональные союзы. До войны они объединяли 2–3 милл. в Германии и в Англии, около 300.000 во Франции и т. д. Теперь они охватывают около 8–9 миллионов в Германии и Англии, во Франции свыше 2 милл. и т. д. Как же мы можем пытаться воздействовать на массу помимо этих могущественных организаций, в которые благодаря потрясениям войны вовлечены новые миллионы? Тов. Гортер указывает, что за пределами союзов осталось гораздо больше рабочих, чем внутри них. В общем это совершенно верно. Но каким путем тов. Гортер надеется добраться до этих наиболее отсталых слоев, которые даже под влиянием величайших потрясений войны не примкнули к организованной экономической борьбе рабочего класса? Или он думает, что в союзы влились только обуржуазенные пролетарии, чистые же остались за порогом союзов? Это наивно. Кроме сотен тысяч привилегированных и развращенных рабочих, в союзы вошли миллионы наиболее боевых и сознательных элементов, мимо которых мы не найдем дороги к более отсталым, угнетенным и темным слоям пролетариата. Создание в профессиональных союзах коммунистических ячеек означает внедрение нашей партии в наиболее активную, наиболее сознательную и потому наиболее доступную нам часть рабочего класса. Кто этого не понимает, кто за корой рабочей бюрократии и привилегированного слоя не видит в профессиональных союзах пролетарской массы, кто хочет действовать в обход союзов – тому грозит опасность остаться проповедником в пустыне.

Тов. Гортер рассматривает профессиональные союзы и парламентаризм, как вне-исторические категории, как раз навсегда данные величины. И так как социал-демократическое использование профессиональных союзов и парламентаризма не привело к революции, то тов. Гортер предлагает повернуться спиной к профессиональным союзам и парламентаризму, не замечая, что этим он поворачивается в данный момент спиною к рабочему классу.

На самом деле социал-демократия, с которой мы порвали в лице II Интернационала, была известной эпохой в развитии рабочего класса, это была эпоха не революции, а своего рода реформации. Будущий историк, сравнивая ход развития буржуазии и пролетариата, скажет, что и рабочий класс имел свою пролетарскую реформацию.

В чем было существо этой последней? Пробудившаяся к самостоятельному историческому действию, буржуазия не ставила себе с самого начала задачу завоевания власти, а пыталась в рамках феодального общества обеспечить за собой более удобные, более приспособленные к ее потребностям условия существования. Она расширяла для себя рамки феодального государства, видоизменяла его, превращала его в бюрократическую монархию. Она перелицовывала религию, индивидуализируя ее, т.-е. приспособляя к буржуазному складу. В таких тенденциях выражалась относительная историческая слабость буржуазии. Обеспечив за собой эти позиции, она перешла к борьбе за власть. Социал-демократия оказалась неспособной претворить марксизм в социально-революционное действие. Роль социал-демократии свелась к использованию буржуазного общества и государства в интересах рабочих масс. Цель завоевания власти хотя формально и была поставлена, но практического влияния почти не оказывала. Работа состояла не в революционном использовании парламентаризма, а в приспособлении рабочего класса к буржуазной демократии. Это приспособление еще недостаточно сознающего свою силу пролетариата к социальным, государственным и идеологическим формам буржуазного общества было, очевидно, исторически неизбежным процессом, но именно историческим процессом, т.-е. ограниченным определенными условиями эпохи. Эта эпоха пролетарской реформации создала свой аппарат рабочей бюрократии с особыми навыками мысли, со своей рутиной, крохоборством, приспособленчеством, близорукостью. Тов. Гортер отождествляет этот бюрократический аппарат с пролетарскими массами, на спине которых аппарат поднялся. Отсюда его идеалистические иллюзии. Его мышление не материалистично, не исторично. Он не понимает взаимоотношений между классом и временными историческими аппаратами, между прошлой эпохой и нынешней. Тов. Гортер объявляет: профсоюзы обанкротились, социал-демократия обанкротилась, коммунизм обанкротился, рабочий класс обуржуазился. Нужно начать с головы, с группы избранных, которые мимо всех старых форм организации принесут пролетариату чистую истину, омоют его от буржуазных предрассудков и подготовят, наконец, к пролетарской революции. Как я уже сказал, такого рода идеалистическое высокомерие является оборотной стороной глубочайшего скептицизма.

И сейчас по отношению к той эпохе, в которой мы живем, по отношению, в частности, к германской революции тов. Гортер сохраняет все особенности своего анти-материалистического, анти-диалектического, анти-исторического мышления. В Германии революция длится два года. Мы наблюдаем в ней смену известных группировок, настроений, методов и пр. В этой смене есть своя планомерность, которую можно и должно было предвидеть, и которую мы, на основании нашего анализа и опыта, предвидели и предсказывали. Между тем тов. Гортер не имеет ни малейшей возможности попытаться доказать или хотя бы заявить, что представляемая им точка зрения систематически и планомерно развивается в Германии и усиливает свое влияние, обогащаясь опытом революции.

Тов. Гортер с величайшим презрением говорит о расколе в среде немецкой независимой социал-демократии. Для него это нестоящий внимания эпизод в среде оппортунистов и мелкобуржуазных болтунов. Но этим только доказывается вся поверхностность его точки зрения, ибо Коммунистический Интернационал, еще в период своего возникновения, до своего формального основания, в лице своих теоретических представителей, предвидел неизбежность как нарастания независимой партии, так и ее дальнейшего перерождения и раскола. Для нас этот раскол не пустой эпизод, а многозначительный этап в революционном развитии германского пролетариата. Мы предсказывали его в начале революции. Мы стремились к нему. Мы его подготовляли рука об руку с немецкими коммунистами. Теперь мы его достигли. Создание в Германии объединенной коммунистической партии[120]120
  Образование компартии в Германии – произошло формально 30 декабря 1918 г. Но еще задолго до этого времени в рядах германской с.-д. партии образовалось крайне левое течение, боровшееся против военной политики с.-д. Во главе этой группы стояли Меринг, Либкнехт, Люксембург и Цеткина. В 1916 г. эта революционная группа созывает в Берлине свою первую нелегальную конференцию, которая постановляет издавать анти-милитаристский бюллетень «Спартак». Это же название получила и вся группа в целом. С образованием независимой социалистической партии, «Спартак» входит в ее состав, как самостоятельная единица. Однако, вследствие реакционной политики независимых, «Спартак» вскоре выходит из рядов этой партии и на партейтаге 30 декабря 1918 г. кладет начало самостоятельной германской коммунистической партии.


[Закрыть] не пустой эпизод, а величайшей важности историческое событие. На этом историческом факте, помимо всего прочего, снова обнаружена правильность нашего исторического прогноза и нашей тактики. Тов. Гортеру, с его формально-пропагандистскими, рационалистическими речами, следовало бы десять раз подумать, прежде чем предавать анафеме то направление, которое растет вместе с революцией, которое само предвидит свой завтрашний и послезавтрашний день, ставит себе ясные цели и умеет их добиваться. Но вернемся к парламентаризму. Тов. Гортер говорит нам: «вы, восточные люди, не искушенные в вопросах буржуазно-демократической политики и культуры, не отдаете себе отчета в том, что означает для рабочего движения парламент и парламентаризм». И в интересах нашего, хотя бы частичного просвещения тов. Гортер объясняет нам развращающее влияние парламентского реформизма. Да если ограниченный разум людей Востока неспособен вообще ориентироваться в этих вопросах, то незачем и разговаривать с нами. Но я очень опасаюсь, что устами тов. Гортера говорит вовсе не последнее слово западно-европейской революционной мысли, а лишь одна ее сторона: консервативная ограниченность. «Коммунистический Манифест», разумеется, казался в свое время, да и сейчас представляется многим французским и великобританским «социалистам» продуктом немецкой культурной и политической отсталости. Нет, довод от меридиана недостаточно убедителен! Хотя мы и спорим сейчас на меридиане Москвы, но считаем себя участниками мирового опыта рабочего класса. Мы знаем – и не только по книжкам – эпоху борьбы реформизма и марксизма в международном рабочем движении, мы близко и критически наблюдали социал-демократический парламентаризм в ряде стран и с достаточной ясностью представляем себе его место в развитии рабочего класса.

В сердцах рабочих – по словам тов. Гортера – слишком велико раболепие перед парламентаризмом. Это верно. Но к этому нужно прибавить, что в сердцах иных идеологов это раболепие дополняется мистическим страхом перед парламентаризмом. Тов. Гортер думает, что если он обойдет на километр здание парламента, то раболепие рабочих перед парламентаризмом ослабнет или уничтожится. Такая тактика покоится на идеалистических суевериях, а не на реальностях. Коммунистическая точка зрения берет парламентаризм в связи со всеми политическими отношениями, не фетишируя парламентаризм ни со знаком плюс, ни со знаком минус. Парламент есть средство политического обмана и усыпления масс, распространения предрассудков, поддержания иллюзий политической демократии и т. д. и т. д. Все это бесспорно. Но разве парламент в этом отношении стоит особняком? Разве со страниц газет, и прежде всего социал-демократических, не распространяется мелкобуржуазная отрава? Не нужно ли нам отказаться от печати, как от орудия коммунистического воздействия на массы? Или, может быть, самый факт, что группа тов. Гортера повернется спиной к парламенту, скомпрометирует парламентаризм? Если бы это было так, это означало бы, что в глазах массы идея коммунистической революции, представляемая группой тов. Гортера, стоит выше всего. Но тогда пролетариат, разумеется, без труда разогнал бы парламент и взял бы в свои руки власть. Но ведь этого нет. Сам тов. Гортер не только не отрицает, но, наоборот, карикатурно преувеличивает уважение и раболепство масс перед парламентаризмом. А какой он делает вывод? Нужно сохранить «чистоту» собственной группы, т.-е. секты. В конце концов, доводы тов. Гортера против парламентаризма могут быть направлены против всех форм и методов классовой борьбы пролетариата, ибо все эти формы и методы оказались глубоко зараженными оппортунизмом, реформизмом и национализмом. Воюя против использования профсоюзов и парламентаризма, тов. Гортер игнорирует отличие III Интернационала от II, коммунизма от социал-демократии и, главное, не уясняет себе различия двух исторических эпох и двух мировых обстановок.

Сам тов. Гортер признает, впрочем, что до революции парламентские речи Либкнехта имели большое значение. Но, – говорит он, – после начала революции парламентаризм теряет всякий смысл. К сожалению, тов. Гортер не поясняет нам, о какой революции у него идет речь. Либкнехт произносил свои речи в рейхстаге накануне буржуазной революции. Теперь в Германии буржуазное правительство и страна идут навстречу своей пролетарской революции. Во Франции буржуазная революция произошла давно, а пролетарской революции все еще нет, и нет гарантии, что она наступит завтра, через неделю или даже через год. Тов. Гортер признает, как мы от него слышали, что использование парламентаризма допустимо и полезно до революции. Прекрасно, но ведь и Германия, и Франция, и Англия и, увы, все вообще цивилизованные страны мира еще не вошли в пролетарскую революцию. Мы переживаем подготовительную к ней эпоху. Если в период до революции парламентские речи Либкнехта могли иметь революционное значение, то почему тов. Гортер отвергает парламентаризм для нынешней подготовительной эпохи? Или он проглядел разницу между буржуазной и пролетарской революцией в Германии, не заметил между ними двухлетнего промежутка, который может затянуться и дольше? Тут у тов. Гортера явная недодуманность, приводящая к противоречиям. Он, по-видимому, считает, что так как Германия «вообще» вступила в период революции, то нужно «вообще» отказаться от парламентаризма. Но как быть в таком случае с Францией? Только идеалистические предрассудки могут диктовать нам отказ от парламентской трибуны, которую мы можем и должны использовать именно для того, чтобы подорвать в среде рабочих суеверия парламентаризма и буржуазной демократии.