Текст книги "Перед историческим рубежом. Политические силуэты"

3. Русский социал-патриотизм

Война подытожила целую эпоху в социализме, взвесила и оценила вождей этой эпохи. Безжалостно ликвидировала она в их числе и Г. В. Плеханова. Это был большой человек. Обидно думать, что все нынешнее молодое поколение пролетариата, примкнувшее к движению с 1914 года и позже, знает Плеханова только как покровителя Алексинских, сотрудника Авксентьевых, почти – единомышленника пресловутой Брешковской, т.-е. Плеханова эпохи «патриотического» упадка. Это был большой человек. И большой фигурой вошел он в историю русской общественной мысли.

Плеханов не создал теории исторического материализма, не обогатил ее новыми научными завоеваниями. Но он ввел ее в русскую жизнь. А это заслуга огромной важности. Нужно было победить революционно-самобытнические предрассудки русской интеллигенции, в которых находило свое выражение высокомерие отсталости. Плеханов «национализировал» марксистскую теорию и тем самым денационализировал русскую революционную мысль. Через Плеханова она впервые заговорила языком действительной науки, установила идейную связь свою с рабочим движением всего мира, раскрыла русской революции реальные возможности и перспективы, найдя для них опору в объективных законах хозяйственного развития.

Плеханов не создал материалистической диалектики, но он явился ее убежденным, страстным и блестящим крестоносцем в России с начала 80-х годов. А для этого требовались величайшая проницательность, широкий исторический кругозор и благородное мужество мысли. С этими качествами Плеханов соединял еще блеск изложения и талант шутки. Первый русский крестоносец марксизма работал мечом на славу. Сколько он нанес ран! Некоторые из них, как раны, нанесенные талантливому эпигону народничества Михайловскому, имели смертельный характер. Для того чтобы оценить силу плехановской мысли, нужно иметь представление о плотности той атмосферы народнических, субъективистских, идеалистических предрассудков, которая царила в радикальских кружках России и русской эмиграции. А эти кружки представляли собою самое революционное, что выдвинула из себя Россия второй половины XIX века.

Духовное развитие нынешней передовой рабочей молодежи идет (к счастью!) совсем другими путями. Величайший в истории социальный обвал отделяет нас от того времени, когда разыгрывалась дуэль Бельтова – Михайловского{13}13
  Под псевдонимом Бельтова Плеханову удалось в 1895 г. провести через царскую цензуру самый свой победоносный и блестящий памфлет «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю».


[Закрыть]. Вот почему форма лучших, т.-е. как раз наиболее ярко полемических произведений Плеханова, устарела, как устарела форма энгельсовского «Анти-Дюринга». Взгляды Плеханова молодому мыслящему рабочему несравненно понятнее и ближе, чем те взгляды, которые Плеханов разбивает. Поэтому молодому читателю приходится тратить гораздо больше внимания и воображения на то, чтобы мысленно восстановить взгляды народников и субъективистов, чем на то, чтобы понять силу и меткость плехановских ударов. Вот почему книги Плеханова не могут получить теперь широкого распространения. Но молодой марксист, который имеет возможность правильно работать над расширением и углублением своего миросозерцания, непременно будет обращаться к первому истоку марксистской мысли в России – к Плеханову. Для этого придется каждый раз ретроспективно вработаться в идейную атмосферу русского радикальства 60 – 90-х годов. Задача нелегкая. Зато и наградой будет расширение теоретических и политических горизонтов и эстетическое наслаждение, какое дает победоносная работа ясной мысли в борьбе с предрассудком, косностью и глупостью.

Несмотря на сильное влияние на него французских мастеров слова, Плеханов остался целиком представителем старой русской школы в публицистике (Белинский – Герцен – Чернышевский). Он любил писать пространно, не стесняясь уклониться в сторону и развлечь читателя по пути шуткой, цитатой – и еще одной шуткой… Для нашего «советского» времени, которое режет слишком длинные слова на части и потом прессует их осколки вместе, плехановская манера кажется устарелой. Но она отражает целую эпоху и, в своем роде, остается превосходной. Французская школа наложила на нее свою выгодную печать, в виде точности формулировок и прозрачной ясности изложения.

В качестве оратора, Плеханов отличался теми же свойствами, как и писатель, к выгоде и к невыгоде своей. Когда вы читаете книги Жореса, даже его исторические труды, вы чувствуете записанную ораторскую речь. У Плеханова – наоборот. В его речах вы слышали говорящего писателя. Ораторское писательство, как и писательское ораторство могут дать очень высокие образцы. Но все-таки писательство и ораторство – две разные стихии и два разных искусства. Оттого книги Жореса утомляют своей ораторской напряженностью. И по той же причине Плеханов-оратор производил нередко двойственное и потому расхолаживающее впечатление искусного чтеца своей собственной статьи.

Выше всего он был на теоретических диспутах, в которых так неутомимо купались целые поколения русской революционной интеллигенции. Здесь самая материя спора сближает писательство и ораторство. Слабее всего он бывал в речах чисто-политического характера, т.-е. в таких, которые имеют своей задачей – связать слушателей единством действенного вывода, слить воедино их волю. Плеханов говорил, как наблюдатель, как критик, как публицист, но не как вождь. Вся его судьба отказала ему в возможности обращаться непосредственно к массе, звать ее на действие, вести ее. Его слабые стороны вытекают из того же источника, что и его главная заслуга; он был предтечей, первым крестоносцем марксизма на русской почве.

Мы сказали, что Плеханов почти не оставил таких работ, которые могли бы войти в широкий идейный обиход рабочего класса. Исключение составляет разве только «История русской общественной мысли»; но это труд в теоретическом отношении далеко не безупречный: соглашательские и патриотические тенденции плехановской политики последнего периода успели, по крайней мере, частично подкопать даже его теоретические устои. Запутавшись в безысходных противоречиях социал-патриотизма, Плеханов начал искать директив вне теории классовой борьбы, – то в национальном интересе, то в отвлеченных этических принципах. В последних своих писаниях он делает чудовищные уступки нормативной морали, пытаясь сделать ее критерием политики («оборонительная война – справедливая война»). Во введении к своей «Истории русской общественной мысли» он ограничивает сферу действия классовой борьбы областью внутренних отношений, заменяя ее для международных отношений национальной солидарностью{14}14
  «Ход развития всякого данного общества, разделенного на классы, определяется ходом развития этих классов и их взаимными отношениями, т.-е., во-первых, их взаимной борьбой там, где дело касается внутреннего общественного устройства, и, во-вторых, их более или менее дружным сотрудничеством там, где заходит речь о защите страны от внешних нападений». (Г. В. Плеханов. «История русской общественной мысли», стр. 11, Москва 1919 г.)


[Закрыть]. Это уже не по Марксу, а по… Зомбарту. Только тот, кто знает, какую непримиримую, блестящую и победоносную борьбу Плеханов вел в течение десятилетий против идеализма вообще, нормативной философии в особенности, против школы Брентано и ее марксисто-подобного фальсификатора Зомбарта, – только тот и может оценить глубину теоретического падения, совершенного Плехановым под тяжестью национально-патриотической идеологии.

Но это падение было подготовлено. Повторяем: несчастье Плеханова шло из того же корня, что и его бессмертная заслуга: он был предтечей. Он не был вождем действующего пролетариата, а только его теоретическим предвестником. Он полемически отстаивал методы марксизма, но не имел возможности применять их в действии. Прожив несколько десятков лет в Швейцарии, он оставался русским эмигрантом. Оппортунистический, муниципальный и кантональный швейцарский социализм, с крайне низким теоретическим уровнем, его почти не интересовал. Русской партии не было. Ее заменяла для Плеханова группа «Освобождение Труда», т.-е. тесный кружок единомышленников (Плеханов, Аксельрод, Засулич и Дейч, находившийся на каторге). Плеханов стремился тем более упрочить теоретические и философские корни своей позиции, чем более ему не хватало политических корней. В качестве наблюдателя европейского рабочего движения, он оставлял сплошь да рядом без внимания крупнейшие политические проявления крохоборства, малодушия, соглашательства социалистических партий; но всегда был на страже по части теоретических ересей социалистической литературы.

Это нарушение равновесия между теорией и практикой, выросшее из всей судьбы Плеханова, оказалось для него роковым. К большим политическим событиям он оказался неподготовленным, несмотря на всю свою большую теоретическую подготовку. Уже революция 1905 года застигла его врасплох. Этот глубокий и блестящий марксист-теоретик ориентировался в событиях революции при помощи эмпирического, по существу обывательского глазомера, чувствовал себя неуверенным, по возможности отмалчивался, уклонялся от определенных ответов, отделываясь алгебраическими формулами или остроумными анекдотами, к которым питал великое пристрастие.

Я впервые увидал Плеханова в конце 1902 г., т.-е. в тот период, когда он заканчивал свою превосходную теоретическую кампанию против народничества и против ревизионизма{15}15
  Ревизионизм – эклектическая теория, основанная на пересмотре (ревизии) марксизма в оппортунистическом духе.


[Закрыть] и оказался лицом к лицу с политическими вопросами надвигавшейся революции. Другими словами, для Плеханова начиналась эпоха упадка. Только один раз мне довелось видеть и слышать Плеханова, так сказать, во всей силе и во всей славе его: это было в программной комиссии II съезда партии (в июле 1903 г., в Лондоне). Представители группы «Рабочего Дела» Мартынов и Акимов,[39]39
  Группа «Рабочее Дело». В конце 90-х и в начале 900-х годов, в связи с чрезвычайно сильным ростом стачечной борьбы рабочего класса, в русской социал-демократии развивается течение «экономизм», ограничивающее задачи рабочего движения исключительно борьбой пролетариата за свои экономические интересы. С марта 1899 г. «Заграничный Союз Русских Социал-Демократов», в котором к этому времени преобладали экономисты, начинает издавать журнал «Рабочее Дело» под редакцией Б. Кричевского и А. Мартынова. «Рабочее Дело» не считало себя органом чисто «экономистским», оно в принципе не возражало и против политической борьбы, но находило, что в условиях настоящего момента агитация среди пролетарских масс должна носить исключительно экономический характер. Журнал «Рабочее Дело» продолжал выходить до 1902 г. Против «рабочедельцев», как разновидности экономизма, решительно выступили Плеханов и Ленин. (См. Плеханов, «Vademecum (Путеводитель) для рабочего дела», «Задачи социалистов в борьбе с голодом», «Еще раз социализм и политическая борьба». Ленин, «Что делать?».)
  Акимов (Махновец), В. П. (1875 – 1921) – руководитель экономизма в русской социал-демократии. Революционная деятельность Акимова началась еще в 1895 – 1897 г.г., когда он работал в народовольческих кружках. Позднее Акимов примкнул к социал-демократам и участвовал в Петербургском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса». Будучи арестован за участие в Союзе и выслан из Петербурга, Акимов эмигрирует за границу и здесь примыкает к заграничному союзу русских социал-демократов, став лидером его правого крыла. На II съезде РСДРП Акимов отстаивает точку зрения экономизма. В 1905 г. Акимов вернулся в Россию, занялся изучением истории социал-демократической партии, кооперативной деятельностью и т. д. и с этого времени активного участия в политической жизни не принимает.
  Мартынов (Пиккер). А. – старый работник российской социал-демократии, начал свою политическую деятельность народовольцем. В конце 90-х годов Мартынов был одним из руководителей «экономизма». После раскола партии в 1903 г. Мартынов примыкает к меньшевикам и с этого времени становится одним из видных вождей меньшевистского крыла партии. В годы войны и после-февральские дни Мартынов вместе с Мартовым защищает «централистскую» позицию. В последние годы Мартынов эволюционировал влево и XII съездом РКП был принят в ряды нашей партии.


[Закрыть] представители «Бунда» Либер[40]40
  «Бунд» – или «Всеобщий еврейский рабочий союз в России и Польше». Образован в 1897 г., вошел в РСДРП в 1898 г. на первом ее съезде в качестве автономной организации. В 1903 г., когда в партии был введен принцип централизма, Бунд вышел из состава партии и вторично вошел в нее лишь в 1906 г. на объединительном съезде в Стокгольме. По своей тактике приближался к меньшевикам. После Октябрьской революции Бунд сумел преодолеть свою меньшевистскую закваску и в 1921 г., на конференции в Минске, постановил войти в РКП. (См. подробн. т. II, ч. 1-я, прим. 336.)
  Либер (Гольдман), М. (род. в 1880 г.) – один из главных руководителей Бунда. За свою революционную деятельность неоднократно подвергался репрессиям. В 1910 г. Либер был избран членом ЦК Бунда. Во время войны занял оборонческую позицию. После Февральской революции был членом ЦИК 1-го созыва. Октябрьскую революцию встретил крайне враждебно.


[Закрыть] и др., кое-кто из провинциальных делегатов пытались внести поправки, в большинстве неправильные теоретически и мало продуманные, к проекту программы партии, выработанному, главным образом, Плехановым. В комиссионных прениях Плеханов был неподражаем и… беспощаден. По каждому поднимавшемуся вопросу и даже вопросику он без всякого усилия мобилизовал свою выдающуюся эрудицию и заставлял слушателей и самих оппонентов убеждаться в том, что вопрос только начинается там, где авторы поправки думали закончить его. С ясной, научно-отшлифованной концепцией программы в голове, уверенный в себе, в своих знаниях, в своей силе, с веселым ироническим огоньком в глазах, с колючими и тоже веселыми усами, с чуть-чуть театральными, но живыми и выразительными жестами, Плеханов, сидевший председателем, освещал собою всю многочисленную секцию, как живой фейерверк учености и остроумия. Отблеск его вспыхивал обожанием на всех лицах и даже на лицах оппонентов, где восторг боролся со смущением.

При обсуждении тактических и организационных вопросов на том же съезде Плеханов был несравненно слабее, иногда казался прямо-таки беспомощным, вызывая недоумение тех самых делегатов, которые любовались им в программной секции.

Еще на Цюрихском Международном Конгрессе 1893 г.[41]41
  Цюрихский Международный конгресс 1893 г. II Интернационала – был созван по инициативе ряда швейцарских рабочих организаций. На конгресс, открывшийся 6 августа, съехалось около 440 делегатов со всех концов света. С первого же заседания конгресса анархисты сделали попытку сорвать его работу. Но когда, по предложению Бебеля, конгресс принял резолюцию о характере политической борьбы рабочего класса, осуждающую индивидуальный террор анархистов, последние демонстративно удалились. Одним из первых результатов работ конгресса было постановление о необходимости немедленно начать борьбу путем агитации и пропаганды за 8-часовой рабочий день. По вопросу о поведении социал-демократов в случае войны, конгресс, в результате долгих прений, принял резолюцию Вильгельма Либкнехта, гласящую:
  «Отношение рабочих к войне ясно определено заключением Брюссельского конгресса по вопросу о милитаризме. Интернациональная революционная социал-демократия всех стран должна противопоставлять все свои силы шовинистским домогательствам господствующего класса, все крепче должна связывать рабочих всех стран узами солидарности и неуклонно идти к уничтожению капитализма, разделившего человечество на два враждебных друг другу военных лагеря и натравливающего народы друг на друга. С уничтожением классового господства исчезнет и война. Падение капитализма будет началом всеобщего мира».
  Эта резолюция, принятая большинством против 14 голосов при 5 воздержавшихся, была дополнена следующей поправкой бельгийской делегации:
  «Представителям рабочих в парламенте вменяется в обязанность голосовать против военного бюджета, высказываясь за всеобщее разоружение».
  Интересно сравнить эту революционную резолюцию с памятным поведением лидеров международной социал-демократии в начале мировой войны. По вопросу о необходимости политической борьбы, как пути к завоеванию политических предпосылок для освобождения рабочего класса, резолюция конгресса, между прочим, говорит;
  «Политическая деятельность ни в коем случае не должна служить поводом для компромиссов и союзов, могущих повредить нашим организациям и нашей солидарности…»."…В тех странах, где партии пролетариата вполне развиты, всякий компромисс означает измену делу рабочих".
  Последнее заседание конгресса происходило 12 августа под почетным председательством Фридриха Энгельса.


[Закрыть] Плеханов заявил, что революционное движение в России победит как рабочее движение, или не победит вовсе. Это означало, что революционной буржуазной демократии, способной победить в России нет и не будет. Но отсюда вытекал вывод, что победоносная революция, осуществленная пролетариатом, не может закончиться иначе, как переходом власти в руки пролетариата. От этого вывода Плеханов, однако, в ужасе отпрянул. Тем самым он политически отказался от своих старых теоретических предпосылок. Новых он не создал. Отсюда его политическая беспомощность, его шатание, завершившиеся его тяжким патриотическим грехопадением.

В эпоху войны, как и в эпоху революции, для верных учеников Плеханова не оставалось ничего иного, как вести против него непримиримую борьбу.

Сторонники и почитатели Плеханова эпохи упадка, нередко неожиданные и без исключения малоценные, после смерти его собрали все наиболее ошибочное, что им было сказано, в отдельном издании. Этим они только помогли отделить мнимого Плеханова от действительного. Большой Плеханов, настоящий, целиком и безраздельно принадлежит нам. Наша обязанность восстановить для молодого поколения духовную фигуру Плеханова во весь рост. Настоящие беглые строки не являются, разумеется, даже подходом к этой задаче. А ее надо разрешить, и она очень благодарна. Пора, пора написать о Плеханове хорошую книгу.

25 апреля 1922 г.

«Война и революция», т. I.

…Прошу Вас, если Вы согласны со мной, то, переговорив с другими товарищами-депутатами, телеграфируйте мне: «Будьте спокойны»…

(Из письма Г. Плеханова депутату Бурьянову.)

Идейно и политически Плеханов умер для социализма и для нашей партии. Но он хочет всех заставить помнить, что он физически пережил собственную духовную смерть. Он хочет внести как можно больше смуты и замешательства в партийные ряды и влить как можно больше яду в сознание отсталых рабочих; ему очевидно кажется, что в том нелепом хаосе, который он создает вокруг своего имени, не так заметно его духовное падение.

Выступая в шовинистической итальянской печати против итальянской социалистической партии, которую он еще недавно защищал против итальянского национал-реформизма; отправляясь, для защиты царской дипломатии, с веревкой на шее в Каноссу кантианства, после того, как он с царизмом и кантианством боролся всю жизнь; объединяясь с заштатными национал-народниками против революционной социал-демократии; подстрекая – сперва исподтишка, затем открыто – наших депутатов к партийному штрейкбрехерству, – Плеханов как бы остервеняется в борьбе с собственным прошлым, как бы пытается возрастающей разнузданностью своих выступлений заглушить протест своей расслабленной политической совести.

Зная прекрасно, что наши депутаты будут голосовать против кредитов, что пять из них за свою верность знамени уже на поселении, что с социал-демократическими депутатами весь передовой пролетариат, Плеханов пытается отколоть хоть одного из них и жалкое бессилие своих аргументов восполняет мерами индивидуального запугивания. Он пишет, обращаясь лично к Бурьянову, что «голосование против кредитов было бы изменой». Он бросает во время войны обвинение в измене революционной партии, скованной по рукам и по ногам военным положением.

Берите, либеральные шовинисты, это обвинение, берите, если не гнушаетесь, – оно в самый раз для вас: когда социал-демократия бросит вам обвинение в пособничестве тем силам, которые подготовили войну, не оправдывайтесь, не защищайтесь, – бросайте в ответ обвинение в измене!

И вы, нововременцы, вы, люди из «Земщины» и других реакционных вертепов, теперь вы с благословения родоначальника русского марксизма можете улюлюкать на «изменников» Петровского и Муранова или кричать «ату его» вслед Чхеидзе или Скобелеву.

И вы, господа прокуроры щегловитовского и иного закала, приберегите в вашем портфеле плехановское письмо: оно вам пригодится, когда придется облачать в арестантский халат того самого Бурьянова, которого Плеханов величает «дорогим товарищем»…

Хотелось бы пройти, закрыв глаза, мимо отталкивающего зрелища: пьяного от шовинизма и духовно раздетого «отца» партии. Но нельзя: этот скандал есть политический факт.

Каждое новое выступление Плеханова против русской социал-демократии немедленно передается телеграфом в буржуазные газеты всей страны; не потому, чтобы Плеханов говорил что-нибудь исключительное по значительности, – наоборот, трудно придумать более плоское выражение для более банальных мыслей, но духовный труп марксистского теоретика всегда еще достаточно хорош, чтобы быть употребленным на запруду против пролетарского интернационализма. А сверх того, «либеральная» и «демократическая» интеллигенция смотрится в зеркало плехановского падения и находит, что, значит, не так уж она скудна духовно, не так низкопробна морально, ибо от собственного своего имени она не посмела бы никак требовать от социалистов отречения и клеймить их за стойкость изменниками… В Тверь и в Новочеркасск, в Одессу и в Иркутск, всюду телеграфная проволока передает, что Плеханов назвал поведение социал-демократической фракции «изменой». Какое замешательство в умах молодых, лишь затронутых социализмом рабочих! Какое торжество для всех отрекшихся – для тех, кто еще в начале контрреволюции продал шпагу, и для перебежчиков последнего «патриотического» призыва.

Какое падение!

Можно было бы дать психологически-поучительный рассказ о личной трагедии человека, который защищал в течение трех десятилетий классовую политику в полной изолированности от класса, отстаивал принципы революции в наименее революционном уголке Европы и был фанатическим пропагандистом марксизма, живя в наименее «марксистской» атмосфере французской мысли.

Можно было бы дать очерк жизни революционера, который в течение трети столетия – во всеоружии теории Маркса – ждал и призывал русскую революцию, а когда она пришла, не нашел в своем духовном арсенале ни анализа ее движущих сил, ни больших исторических обобщений, ни, наконец, одного хотя бы яркого или сильного слова, ничего, кроме плоского резонерства и тактического брюзжания задним числом.

Можно было бы написать характеристику ума, сильного и блестящего, но чисто догматического, формально-логического, – и можно было бы объяснить, почему именно такому уму история доверила – в условиях российской общественной мизерии – защиту и пропаганду марксизма – доктрины, наименее догматической, наименее формальной, в которой сквозь ткань обобщений проглядывает живая плоть и горячая кровь социальной борьбы и страстей: там, где доктрина оставалась еще без своего социального тела, гнездясь в сознании интеллигенции, ее глашатаем должен был выступать полемист, логик и – увы – нередко софист. И в этом противоречии между характером миросозерцания и личным духовным складом, между задачей жизни и ее условиями, лежал источник всех позднейших шатаний и ошибок, ныне завершившихся безвозвратным падением.

Но теперь не такое время, чтобы писать психологические этюды. Плехановщина – не только личная трагедия, но политический факт. И раз возле Плеханова, в окружающей его свите нулей, нет никого, кто мог бы его заставить понять, что его выступления не только губят его, но и безнадежно омрачают образ, составляющий уже достояние партийной истории, – у нас не остается не только долга, но и права быть снисходительными.

Он, Плеханов, заклинает фракцию «успокоить» его по телеграфу – актом политического ренегатства, и от фракции, которая хочет оставаться на посту, и от партии, в которой достаточно силы, чтобы переступить через духовный труп своего основателя, Плеханов должен получить ответ:

Спокойны вы или нет, нам все равно; но вас мы раз навсегда просим оставить нас в покое!

«Наше Слово» N 216, 14 октября 1915 г.

Товарищи! Мы живем в такую эпоху, когда отдельная человеческая жизнь кажется ничем, или почти ничем в колоссальном водовороте событий. Во время войны гибли и умирали миллионы, и сотни тысяч погибли во время революции. В таком движении и в такой борьбе человеческих масс, отдельная личность незаметна. Тем не менее и в эпоху величайших массовых событий бывают отдельные смерти, которые не позволяют пройти мимо них молча, не отметив их. Такова смерть Г. В. Плеханова.

В этом большом собрании, наполненном сверху донизу, нет ни одного человека, который бы не знал имени Плеханова.

Плеханов принадлежал к тому поколению русской революции и к той поре ее развития, когда на революционную борьбу выступали только небольшие отряды интеллигенции. Плеханов прошел через Землю и Волю,[42]42
  «Земля и Воля» (1876 – 1879) – русская революционная партия, возникшая из группы народников, уцелевших после разгрома народников-пропагандистов первой половины 70-х годов. Партия ставила основной задачей работу среди народных масс для подготовки восстания. Внутри партии «Земли и Воли» образовалось два течения: землевольцев-"деревеньщиков" и землевольцев-"горожан". Первые работали среди крестьянства, подготавливая почву для будущей революционной деятельности в деревне, вторые же собирались в городах, обращая свое внимание на рабочих, как на самый революционный слой населения. Пока первые прививали социалистические идеи крестьянству, вторые (особенно группа крайних революционеров: В. Осинский, Н. Морозов), принявши название «Исполнительного Комитета», намечали новый путь революционного движения – путь систематического террора, как средство самозащиты от произвола правительства и орудие для завоевания политической свободы. Неизбежные недоразумения, возникавшие между двумя направлениями, вскоре сделали невозможной совместную идейную и практическую работу. Это было признано обеими фракциями, и после Воронежского съезда (1879 г.) «Земля и Воля» прекратила свое существование, уступив место двум новым партиям – «Народной Воле» и «Черному Переделу». Партия «Земля и Воля» выпустила 5 номеров газеты того же названия.


[Закрыть] через Черный Передел[43]43
  «Черный Передел» – одна из двух социально-революционных организаций, на которые распалась «Земля и Воля» вскоре после Воронежского съезда 1879 г. В состав ее вошли многие из прежних землевольцев (Г. Плеханов, В. Засулич, Л. Дейч, П. Аксельрод и др.). Чернопередельцы своей ближайшей задачей ставили организацию широкой народной боевой партии, но условия и обстановка революционной деятельности в России к концу 1879 г. настолько изменились, что выполнение этой задачи при данных политических условиях стало совершенно невозможным. Прежние землевольческие поселения в деревнях совершенно распались; попытки к их восстановлению потерпели неудачу, и всю свою деятельность чернопередельцам пришлось сосредоточить в городах на пропаганде народнических идей среди интеллигенции и рабочих. Но и тут они не имели успеха; призыв к деятельности в народе утратил к этому времени свое прежнее обаяние. Партийно-организационная работа «Черного Передела» шла также крайне неудачно. Среди лиц, вошедших в «Черный Передел» (в типографскую группу), был рабочий Жирнов, который оказался предателем и вскоре выдал всех членов группы. Организации был нанесен непоправимый удар. В начале 1880 г. главные члены «Черного Передела» – Плеханов, Засулич, Стефанович, Дейч – выехали за границу и там образовали в 1883 г. с.-д. группу «Освобождение Труда».


[Закрыть] и в 1883 году вместе со своими ближайшими сотрудниками, Верой Засулич и Павлом Аксельродом, он организовал группу «Освобождение Труда»,[44]44
  Группа «Освобождение Труда» – первая русская революционная организация, ставшая на почву научного социализма. Возникла в 1883 г. в Женеве, по инициативе бывших народников-чернопередельцев: Плеханова, Дейча, Засулич и др. Группа вела идейную борьбу с народничеством. В 1895 г. группа основывает «Союз русских с.-д.», но в 1898 г. расходится с большинством членов Союза, вставших на путь «экономизма». В конце 1901 г. «Освобождение Труда» слилось с «Зарей» и «Искрой». Группа вела активно работу по подготовке II съезда РСДРП, на котором и заявила о своей ликвидации. (См. подробн. т. II, ч. 1-я, прим. 267.)


[Закрыть] которая стала первой ячейкой русского марксизма, на первых порах только идейной. Если нет здесь ни одного товарища, который не знал бы имени Плеханова, то среди нас, марксистов старшего поколения, нет ни одного, который не учился бы на работах Плеханова.

Именно он доказывал за 34 года до Октября, что русская революция может восторжествовать лишь в виде революционного движения рабочих. Он стремился положить факт классового движения пролетариата в основу революционной борьбы первых интеллигентских кружков. Этому мы учились у него, и в этом основа не только деятельности Плеханова, но и всей нашей революционной борьбы. Этому мы остаемся верны и до сегодняшнего дня. В дальнейшем развитии революции Плеханов отошел от того класса, которому он так превосходно служил в тягчайшую эпоху реакции. Нет и не может быть большей трагедии для политического деятеля, который неустанно доказывал, в течение десятилетий, что русская революция может развиваться и прийти к победе лишь как революция рабочего класса, – не может быть большей трагедии для такого деятеля, как отказаться от участия в движении рабочего класса в самый ответственный исторический период, в эпоху победоносной революции. В таком трагическом положении оказался Плеханов. Он не щадил ударов против Советской власти, против пролетарского режима и против той партии коммунистов, к которой я принадлежу, как и многие из вас, и, разумеется, мы отвечали ударами на его удары. И перед раскрытой могилой Плеханова мы остаемся верны своему знамени, не делаем никаких уступок Плеханову – соглашателю и националисту, не берем назад ни одного из ударов, которые наносили, не требуя и от противников, чтобы они щадили нас. Но в то же время сейчас, когда в наше сознание остро вошел тот факт, что Плеханова больше нет среди живых, мы ощущаем в себе, на ряду с непримиримой революционной враждой ко всем тем, кто стоит поперек пути рабочего класса, достаточно идейной широты, чтобы вспомнить сейчас Плеханова не таким, против которого мы боролись со всей решительностью, а таким, у которого мы учились азбуке революционного марксизма. В железный инвентарь рабочего класса Плеханов включил не один отточенный им меч и не одно копье, которое беспощадно разит. В борьбе с нашими классовыми врагами и с их сознательными и бессознательными прислужниками, как и в борьбе с самим Плехановым в последний период его жизни, мы пользовались и будем пользоваться и впредь лучшей частью духовного наследства, которое нам оставил Плеханов. Он умер, но идеи, которые он выковывал в лучшую пору своей жизни, бессмертны, как бессмертна пролетарская революция. Он умер, но мы, его ученики, живем и боремся под знаменем марксизма, под знаменем пролетарской революции. И прежде чем мы перейдем к очередным задачам нашей сегодняшней борьбы с гнетом и эксплуатацией, с ложью и клеветой, я призываю вас всех молчаливо и торжественно почтить память Плеханова вставанием.

Архив 1918 г.