Текст книги "Судьба революции. Факты, оценки, выводы об истории борьбы в большевистской партии. Февраль – октябрь 1917 г."

В результате «исторической» ночи в Зимнем дворце получился режим Керенского, этот бонапартизм приготовительного класса. Но Московское совещание, по своему составу и по своим целям, есть воспроизведение исторической ночи, так сказать, при свете дня. Церетели должен будет еще раз на всю Россию объяснить, что переход власти к революционной демократии был бы несчастьем и гибелью революции. После этого торжественного провозглашения собственного банкротства представителям революционной демократии дано будет услышать направленный против них грозный обвинительный акт, заранее формулированный Родзянкой, Рябушинским[61]61
  Павел Павлович Рябушинский (1871–1924) – предприниматель, банкир. Занимался политической деятельностью: входил в Московское отделение ЦК партии прогрессистов. Являлся спонсором корниловского выступления. Рябушинский был известен своими политическими связями с либерально-октябристскими профессорами (Струве и пр.). Свою работу по закреплению «союза науки и капитала» Рябушинский демонстрировал изданием ряда работ Струве и пр. В эмиграции Рябушинский являлся одним из руководителей парижского союза бывших промышленников и банкиров.


[Закрыть], Милюковым, ген. Алексеевым и другими «живыми силами» страны. Наша империалистическая клика, которой правительством в Московском совещании отведен красный угол, выдвинет лозунг: «Вся власть – нам!» Советские вожди, лицом к лицу с необозримостью аппетитов имущих классов, будут угрожать им возмущением тех самых рабочих и солдат, которых Церетели разоружал за лозунг «Вся власть – Советам!». В качестве председателя Керенскому останется только констатировать наличность «разногласий» и обратить внимание «заинтересованных сторон» на то, что им никак не обойтись без третейского судьи. Что и требовалось доказать.

«Если б я был в правительстве, – признавался на заседании Центрального исполнительного комитета меньшевик Богданов, – я этого совещания не созывал бы, ибо правительство не достигнет на нем того, к чему стремится: укрепления и расширения своей базы». Надо признать, что эти «реальные» политики совершенно не понимают того, что происходит при их ближайшем участии. После распада коалиции 2 июля отказ Совета взять власть исключал возможность создания правительства на широкой базе. Бесконтрольное правительство Керенского есть по принципу правительство без социальной базы. Оно сознательно встало между двумя возможными базами: трудящейся массой и империалистическими классами. В этом и состоит его бонапартизм. Московское совещание имеет своей задачей, сшибив лбами цензовые и демократические партии, упрочить личную диктатуру, которая политикой безответственного авантюризма подрывает все завоевания революции.

Для этой цели оппозиция слева так же необходима, как и оппозиция справа. Нужно только, чтобы они приблизительно уравновешивали друг друга и чтобы социальные условия поддерживали это равновесие. Но этого-то именно и нет.

Древний цезаризм вырос из борьбы классов в среде свободного общества; но под всеми борющимися фракциями и их цезарем была устойчивая база рабочего труда. Новый цезаризм, выросший из борьбы пролетариата и буржуазии, ищет необходимой опоры в пассивной устойчивости крестьянства; при этом главным орудием бонапартизма является дисциплинированная армия. У нас же ни одного из этих условий еще нет налицо. Все общество пронизано обнаженными антагонизмами, достигшими высшей степени напряженности. Борьба между рабочими и капиталистами, крестьянами и помещиками, солдатами и генералитетом, угнетенными национальностями и центральной властью не оставляет для этой последней никаких элементов устойчивости, если только правительство не решится связать свою судьбу с одной из борющихся сил. До завершения аграрной революции попытки «надклассовой» диктатуры будут неизбежно оставаться эфемерными (скоропреходящими).

Милюков, Родзянко, Рябушинский хотят, чтобы власть окончательно отождествилась с ними, то есть превратилась в контрреволюционную диктатуру эксплуататоров над революционными рабочими, крестьянами и солдатами. Керенский хочет демократию испугать контрреволюцией, а контрреволюцию – демократией и на этом утвердить диктатуру личной власти, от которой массам будет не лучше. Но все это счеты без хозяина. Революционные массы еще не сказали своего последнего слова.

Армия в революции

В вопросе о войне и мире шла с первых же дней революции та же борьба: между рабоче-крестьянской демократией, складывавшейся снизу, и империалистической республикой, которую имущие классы пытались строить сверху.

Господа генералы поспешили «признать» республику – по крайней мере, до поры до времени – в твердом расчете на то, что республика признает их генеральство и даже возвеличит его, устранив великокняжеских бездельников. «Национальная» революция означала в их глазах дворцовый переворот: снять Николая и его Алису (Александру Федоровну. – Примеч. ред.), но сохранить целиком классовую дисциплину и воинское чинопочитание… На днях телеграф сообщил, что греческий «вождь» Венизелос[62]62
  Элефтериос Кириаку Венизелос (1864–1936) – греческий политик, несколько раз занимавший должность премьер-министра с 1910 по 1933 г. Взгляды Венизелоса колебались от либерального республиканизма до консервативного монархизма, но всегда отличались крайним национализмом.


[Закрыть] объявляет Грецию «республикой, увенчивающейся королем»! Брусиловы[63]63
  Алексей Алексеевич Брусилов (1853–1926) – известный российский военачальник. Главком Юго-Западного фронта во время Первой мировой войны (с марта 1916 г.). Командовал проведением операции, вошедшей в историю как Брусиловский прорыв. Во время Февральской революции 1917 г. поддержал Временное правительство. В 1920-х гг. занимал ряд командных должностей в Красной армии.


[Закрыть], Гучковы, Родзянки и Милюковы хотели, наоборот, сохранить Россию монархией, освобожденной от царя. Но движение пошло иными, более глубокими путями. Февральское восстание петербургских полков не было плодом заговора: оно явилось результатом мятежного настроения всей армии и народных масс вообще. И возмущение рабочих и солдат направлялось не только против бездарного и прогнившего царизма, неспособного вести им же вызванную войну, но и против самой этой войны. Глубочайший перелом, который производила революция в настроении и поведении солдат, грозил не только непосредственным империалистическим целям войны, но и самому орудию этих целей, старой армии, построенной на команде сверху, нерассуждающем повиновении снизу.

Сейчас генералы, полковники, третьеиюньские политики и буржуазные газетчики рвут и мечут против приказа № 1 (приказ № 1 издан 1 марта 1917 г. Петроградским советом. Согласно этому документу в армии и на флоте создавались комитеты из младших чинов, которые получали в свой контроль оружие и не подчинялись командирам в политической части. – Примеч. ред.).

Л.Д. Троцкий проводит смотр частей Красной армии

По их мнению, не приказ вырос из глубочайшего брожения в армии, а, наоборот, брожение явилось плодом приказа. В самом деле: еще до вчерашнего дня солдаты подчинялись их приказам, а сегодня перестали: не ясно ли, что они подчинились какому-то новому «приказу», который в книге исходящих записан под № 1. Этот штабно-канцелярский кретинизм заменяет сейчас историческую точку зрения самым широким буржуазным кругам.

Так называемое разложение армии выражалось в неповиновении начальству и в непризнании этой войны своей войной. Именно ввиду этих явлений Керенский бросил в лицо пробуждающейся армии своих «восставших рабов». Если буржуазия считала, что достаточно заменить Сухомлиновых Гучковыми, чтобы снова впрячь армию в колесницу империализма, то Керенский, в своей мещанской поверхностности и самовлюбленности, верил, что достаточно ему сменить Гучкова, чтобы армия снова стала послушным орудием в руках правительства. Поистине «бессмысленные мечтания»!

Революция, если взять ее со стороны массовой психологии, есть проверка разумом унаследованных учреждений и традиций. Все бедствия, страдания и унижения, какие принесла народу и в особенности армии война, увенчивались волей царя. Если в Петербурге сбросили самого царя, то как же могли солдаты не сбрасывать с себя власти тех офицеров, которые были наиболее ретивыми и преступными проводниками системы царизма? Как могли солдаты не поставить перед собою вопроса о смысле и цели войны, раз низложенным оказался тот, от кого зависели прежде и война и мир?

Совет рабочих и солдатских депутатов обратился 14 марта с манифестом к народам Европы, призывая их к борьбе за демократический мир. Это тоже был «приказ № 1» по отношению к вопросам мировой политики. В то время как манифест явился попыткой ответа на жгучий непреодолимый вопрос армии и народа: воевать ли дальше и во имя чего? – империалисты рисуют дело так, будто без манифеста этот вопрос вовсе не пришел бы в солдатскую голову, пробужденную громом революции.

Милюков предчувствовал, что революция пробудит критику и самостоятельность в армии и, следовательно, явится угрозой для империалистических целей войны. Поэтому он в IV Думе открыто выступал против революции. И если Милюков теперь шипит по поводу приказа, Манифеста и Циммервальда, будто бы отравивших армию, то у него-то это, во всяком случае, совершенно сознательная ложь. Милюков прекрасно понимает, что главный «яд» кроется не в тех или других приказах Совета, достаточно умеренных даже в лучшую его пору, а в самой революции, которая перевела страдание масс на язык протестов, требований и открытого соизмерения сил.

Процесс внутренней перестройки армии и политической ориентировки ее солдатской массы прорвался страшной катастрофой на фронте. Прямая причина этой катастрофы – в противоречии между империалистической политикой, которая сделала своим орудием Временное правительство, и стремлением масс к скорейшему и «безобидному» миру. Новая дисциплина и подлинный энтузиазм в армии могли развиться только из самой же революции, из мужественного разрешения ее внутренних задач и из ее столкновения с внешними препятствиями. Народ и армия, почувствовав и убедившись, что революция есть их революция, что правительство есть их правительство, что оно ни пред чем не останавливается в защите их интересов против эксплуататоров, что оно не ставит себе никаких угнетательских и грабительских внешних задач, что оно не ломит шапки перед «союзными» биржевиками, что оно открыто предлагает народам немедленный мир на демократических основах, – трудящийся народ и его армия оказались бы при таких условиях проникнуты неразрывным единством, и, если бы немецкая революция не пришла вовремя нам на помощь, русская армия с таким же энтузиазмом боролась бы против Гогенцоллерна, с каким русские рабочие готовы отстаивать народные завоевания против покушений контрреволюции.

Империалисты боялись этого пути, как смерти, – и они были правы. Кургузые политики мещанства не верили в этот путь, как мелкий лавочник не верит в возможность экспроприации банков. Отвергая «утопии», то есть политику дальнейшего развития революции, эсеры и меньшевики проводили ту именно гибельную политику двойственности, которая привела к катастрофе.

Демонстрация, посвященная 1 Мая

Солдату сказали, и сказали правильно, что война – империалистическая на обеих сторонах, что русское правительство опутано со всех сторон финансовыми, дипломатическими и военными договорами, пагубными для народов всех стран, а потом прибавили: «А пока что воюй на основе старых договоров, рука об руку со старыми союзниками». Но ведь солдат, идущий в огонь, «пока что» идет навстречу смерти. Идти сознательно на высшую жертву может только такой солдат, который охвачен атмосферой коллективного энтузиазма; а этот последний возможен только при условии глубокой уверенности в правоте своего дела. Революция уничтожила психологию нерассуждающей «святой скотинки». Никакой Корнилов, никакой Каледин не повернет историю вспять и не восстановит палочной дисциплины, хотя бы на время, без ужасающих репрессий, которые означают длительную эпоху кровавого хаоса. Сохраниться как боеспособная величина армия могла, лишь получив новые цели, новые методы, новую организацию. Необходимо было сделать из революции все выводы. Тот режим половинчатости и двусмысленности, какой создало для армии Временное правительство при содействии эсеров и меньшевиков, заключал в себе неизбежную катастрофу. Армию вооружили известными критериями и дали ей возможность гласной критики. В то же время поставили перед ней цели, явно не выдерживающие революционной критики, и во имя этих целей потребовали от нее, истощенной, голодной и разутой, сверхчеловеческого напряжения. Можно ли было сомневаться в результате, особенно при сознательно «пораженческой» работе кое-каких штабных генералов?

Председатель Реввоенсовета РСФСР Л. Д. Троцкий обходит войска на смотре в Харькове. Май 1919 г.

Но Временное правительство опьяняло себя патетическим празднословием. Солдатскую массу, находившуюся в состоянии глубокого брожения, господа министры считали материалом, из которого можно сделать все, что нужно опутавшим несчастную разоренную страну империалистам, своим и чужим. Керенский заклинал, угрожал, становился на колени, целовал землю, не давая, однако, солдатам ответа ни на один мучивший их вопрос. Обманув себя дешевыми эффектами, он заручился поддержкой съезда Советов, где господствовала легкомысленная при всей своей «осторожности» мещанская демократия, и скомандовал наступление. Это был в буквальном смысле слова «приказ № 1» российской контрреволюции.

4 июня мы, интернационалисты, огласили на съезде Советов декларацию по поводу готовившегося наступления, и в ней, наряду с принципиальной критикой, мы прямо указывали, что при данном состоянии армии наступление есть военная авантюра, грозящая самому существованию армии. Мы оказались слишком правы. Правительство ничего не учло, ничего не предусмотрело. Правительственные партии меньшевиков и эсеров улюлюкали по нашему адресу вместо того, чтобы прислушаться к нашим словам.

Когда несчастье, предсказанное большевиками, разразилось, обвинили… большевиков. За трагедией, вызванной легкомыслием и безответственностью, развернулась мерзость трусости. Все вершители судеб торопились взвалить вину на третьего. Официозные речи и статьи тех дней навсегда останутся памятниками человеческой низости.

Травлей большевиков можно, разумеется, на некоторое время сбить с толку тупую обывательщину. Но этим отнюдь не устраняется и не ослабляется вопрос о правительственной ответственности. Виноваты ли большевики или нет, только как же правительство ничего не предвидело? Оно, значит, не имело понятий о той самой армии, которую посылало в бой. Не отдавая себе никакого отчета в том, способна ли армия перейти в наступление, оно двинуло ее вперед. Во главе правительства стояли не большевики. Как бы, следовательно, ни обстояло дело с этими последними, на правительство Керенского – Церетели – Чернова падает вся тяжесть ответственности за трагическую авантюру наступления.

Эта ответственность усугубляется тем, что предупреждения шли, по-видимому, не только со стороны интернационалистов. «Новое время» (российское периодическое издание, выходившее с 1868 по 1917 г., закрыто большевиками. – Примеч. ред.) находящееся в теснейшей связи с реакционным генералитетом, рассказывало 5 августа следующее про подготовку наступления:

«Осторожный Алексеев, не желавший бросать на убой неподготовленных к бою людей, не желавший рисковать завоеванным, в поисках непрочных успехов, – уволен. Мираж победы, жажда скорого мира, который Германия «должна» была принять из рук петроградских вожаков, выдвинули Брусилова, вскоре же и смытого обратной волной…»

Эти красноречивые строки разъясняют и подтверждают глухое сообщение «Речи», в момент отставки Алексеева, по поводу ухода «осторожного стратега», которому на смену идет не знающий сомнений «кавалерист». Вымогая наступление, кадеты заблаговременно отмежевывались от кавалерийской политики и стратегии, подготовляя свой демонстративный выход из министерства 2 июля. А министры-социалисты смену военачальников, вызванную потребностями авантюры наступления, объясняли на ухо «революционной демократии» тем, что монархиста Алексеева сменяет «истинный демократ» Брусилов. Так делается история!

После того как «бросили на убой неподготовленных к бою людей», по выражению «Нового времени», и уткнулись лицом в страшные последствия, не осталось ничего другого, как поручить Дану, Либеру и прочим патриотическим выжлятникам открыть погромную травлю против большевиков. Это та именно часть «творческой работы» по обороне, которая как раз по плечу названным «вождям». Стараясь перекричать всех буржуазных громил, Даны и Л иберы обличали «демагогов», которые бросают в «темные солдатские массы» такие лозунги, как опубликование тайных договоров, разрыв с империалистами и пр. «Это верно, – презрительно поддерживали их буржуазные громилы, – но ведь это целиком относится и к приказу № 1 и к Манифесту 14 марта, которые вы демагогически бросали в темные солдатские массы». И тогда Даны и Либеры, отирая холодный пот со лба, силятся припомнить азбуку революционного мышления в защиту своих старых грехов, но сейчас же с ужасом убеждаются, что им приходится только повторять наши слова. И это фатально: ибо наши лозунги представляют собою только необходимый вывод из развития революции, на пути которой приказ и манифест Совета были первыми вехами…

Но самое поразительное на первый взгляд – это то, что, несмотря на ужасающие последствия наступления, министры-социалисты продолжают записывать его в свой актив и в переговорах с буржуазией ссылаются на наступление, как на свою великую патриотическую заслугу.

«Я спрошу, – воскликнул в Москве Церетели, – кому легче было двинуть войска русского революционного государства: военному министру Гучкову или военному министру Керенскому? («Браво», аплодисменты)».

Церетели, таким образом, открыто хвалится тем, что Керенский выполняет ту самую работу, которую должен был выполнить Гучков, но которая ему, не располагающему кредитом «революционной» демократии, оказалась не под силу. И буржуазия, несмотря на вызванную наступлением катастрофу, охотно признает заслугу Керенского.

«Мы знаем и помним, – заявил в Москве кадет Набоков[64]64
  Владимир Дмитриевич Набоков (1869–1922) – российский политический деятель, публицист, криминалист. Участвовал в организации и руководстве партии кадетов. Октябрьский переворот большевиков не принял. В 1920 г. покинул Россию.


[Закрыть], – что два месяца тому назад тот великий порыв русской армии, который в это страшное время вписал одну новую светлую страницу, был вдохновляем человеком, стоящим сейчас во главе Временного правительства. Этого история ему не забудет».

Ясно, следовательно, что «светлая страница» наступления 18 июня не имеет никакого отношения к обороне, так как военное положение России в результате наступления только ухудшилось. Если буржуазия тем не менее с признательностью говорит о наступлении, то именно потому, что жестокий удар, полученный нашей армией, в результате политики Керенского создал благоприятные условия для сеяния паники и для контрреволюционных экспериментов. Весь авторитет эсеро-меньшевистской демократии ушел на то, чтобы вызвать наступление, а это последнее в корне оборвало тот противоречиво-неустойчивый режим, на поддержание которого мещанские вожди тратили всю свою мелкую изобретательность.

И наступление и вопрос мира рассматриваются сейчас буржуазией и ее генералами главным образом под углом внутренней политики, то есть дальнейшего развития контрреволюции. Это ярче всего выразил на Московском совещании генерал Корнилов. «Мир сейчас не может быть достигнут, – сказал он, – уже по одному тому, что мы не в состоянии произвести демобилизацию… Необходимо поднять престиж офицеров». В армии сосредоточено слишком много вооруженных государством людей, которые предъявляют к государству слишком радикальные требования. Только дальнейшее продолжение войны, независимо от военных шансов, даст возможность «поднять престиж офицеров», прибрать к рукам солдатскую массу и обеспечить такую демобилизацию, при которой солдаты не смогут угрожать устоям собственности и империалистической государственности. И если на этом пути понадобится сепаратный мир, буржуазия заключит его не моргнув глазом.

Со дня 18 июня контрреволюция уверенно подвигается вперед. И она не остановится до тех пор, пока не получит могучего удара в грудь.

Что же дальше?

В тот момент, когда эти строки дойдут до читателя, Московское совещание уже останется позади. Можно почти не сомневаться в том, что нынешнее правительство, воплощающее собою шатающуюся и злобствующую несостоятельность, не выдержит московского натиска и потерпит новые изменения. Недаром ген. Корнилов разъясняет, что не нужно бояться нового кризиса власти. Этот кризис в ближайший момент может, скорее всего, разрешиться новым сдвигом вправо. Получит ли при этом Керенский дополнительную порцию независимости от организованного контроля демократии, который будет замещен тем более действительным закулисным контролем империалистических клик; станет ли новое правительство в определенные отношения к тому генеральному штабу имущих классов, который будет создан несомненно Московским совещанием; какова будет примесь «социалистических» бонапартистов в новой правительственной комбинации – это все вопросы второстепенного значения. Но если бы даже натиск буржуазии оказался отбит и Московское совещание завершилось новым выходом кадетов из правительства, навязанная «революционной» демократии власть вовсе еще не означала бы революционно-демократической власти. Опутанные по рукам и ногам своими обязательствами по отношению к союзной бирже и дипломатии, с грузом репрессий против рабочих и солдат за спиною, официальные советские вожди продолжали бы свою политику двоедушия и уклончивости. Уйдя из министерства, Коновалов лишь переложил свою миссию на Скобелева. Министерство Керенского– Церетели и без кадетов проводило бы полукадетскую программу. Одного ухода кадетов мало. Нужен приход новых сил и новых методов…

Московское совещание подводит во всяком случае итог под целой эпохой революции, когда руководящую роль играла эсеро-меньшевистская тактика соглашения с буржуазией – соглашения, основанного на отказе от самостоятельных задач революции, на их подчинении идее коалиции с врагами революции.

Русская революция непосредственно выросла из войны. Война создала ей свойственную форму общенародной организации – армию. Главная масса населения, крестьянская, оказалась принудительно организованной в момент революции. Советы солдатских депутатов призвали армию к политическому представительству, причем крестьянская масса автоматически посылала в Советы полулиберальных интеллигентов, которые бесформенность ее ожиданий и надежд переводили на язык самого жалкого крохоборства и приспособленчества. Мелкобуржуазная интеллигенция, сама кругом зависимая от крупной буржуазии, получила руководство над крестьянством. Советы солдатско-крестьянских депутатов получили численный перевес над рабочим представительством. Петербургский пролетарский авангард был объявлен темной массой. Цветом революции оказались мартовские эсеры и меньшевики из «местечковых» интеллигентов, опирающиеся на крестьян. На этом фундаменте путем двух– и трехстепенных выборов возник Центральный исполнительный комитет. Петербургский совет, который выполнял в первый период общероссийские функции, стоял все же под непосредственным давлением революционных масс. Центральный исполнительный комитет, наоборот, пребывал на революционно-бюрократических высотах, оторванный от петербургских рабочих и солдат и им враждебный.

Достаточно напомнить, что Центральный исполнительный комитет счел необходимым призывать с фронта войска для подавления петербургской демонстрации, которая к моменту прибытия войск была фактически уже ликвидирована самими демонстрантами. Мещанские вожди погубили себя политически тем, что увидели смуту, анархию и мятеж там, где было вытекавшее из всего положения стремление вооружить революцию аппаратом власти. Разоружив петербургских рабочих и солдат, Церетели, Даны и Черновы разоружили авангард революции и нанесли удар влиянию своего собственного Исполнительного комитета.

Сейчас, пред лицом теснящей их контрреволюции, эти политики говорят о восстановлении авторитета и значения Советов. В качестве лозунга момента они выдвигают организацию масс вокруг Советов. Но такая бессодержательная постановка вопроса глубоко реакционна. Под формальным призывом к организации она хочет обойти вопрос о политических задачах и методах борьбы. Организовать массы во имя «поднятия авторитета» Советов – жалкая и бесплодная затея. Массы доверяли Советам, шли за ними, подняли их на огромную высоту. В результате они наблюдали капитуляцию Советов перед злейшими врагами этих масс. Было бы ребячеством думать, что масса сможет или захочет повторить уже проделанный исторический опыт сначала. Для того чтобы упадок доверия масс к нынешним руководящим центрам демократии не превратился в упадок доверия к самой революции, необходимо дать массе критическую оценку всей предшествующей политической работы в революции, а это значит беспощадное осуждение всей работы эсеровских и меньшевистских вождей.

Мы скажем массам: они винят во всем большевиков; но почему же они оказались бессильны против большевиков? На их стороне было не только большинство в Советах, но и правительственная власть, – и тем не менее они умудрились оказаться жертвой мнимого «заговора» так называемой ничтожной кучки большевиков!

После событий 3–5 июля эсеры и меньшевики в Петербурге еще более ослабели, большевики еще более усилились. То же самое – в Москве. Это ярче всего обнаруживает, что в своей политике большевизм дает выражение действительным потребностям развивающейся революции, тогда как эсероменьшевистское «большинство» только закрепляет вчерашнюю беспомощность и отсталость масс. И сегодня уже этого одного закрепления недостаточно: на помощь ему идет самая разнузданная репрессия. Эти люди борются против внутренней логики революции, и именно поэтому они оказываются в одном лагере с ее классовыми врагами. Именно поэтому мы обязаны подрывать доверие к ним – во имя доверия к завтрашнему дню революции.

Насколько бессодержателен голый лозунг поддержки Советов, это яснее всего видно на взаимоотношении Центрального исполнительного комитета и Петербургского совета. Ввиду того что этот последний, опирающийся на передовой отряд рабочего класса и связанных с ним солдат, все более решительно переходит на позицию революционной социал-демократии, Центральный исполнительный комитет систематически подрывает авторитет и значение Петербургского совета. Его не созывают по целым месяцам. У него фактически отняли его орган, «Известия», где мысль и жизнь петербургского пролетариата совершенно не находит своего отражения. Когда беснующаяся буржуазная печать клеймит и бесчестит вождей петербургского пролетариата, «Известия» не слышат и не видят… Что может означать в этих условиях лозунг поддержки Советов? Только одно: поддержку Петербургского совета против бюрократизированного, неизменного в своем составе Центрального исполнительного комитета. Нужно отвоевать для Петербургского совета полную независимость организации, ее охраны и ее политических действий.

Это важнейшая задача, которая должна быть разрешена в ближайшую очередь. Петербургский совет должен стать центром новой революционной мобилизации рабочих, солдат и крестьянских низов – для борьбы за власть.

Нужно всеми силами поддержать инициативу конференции фабрично-заводских комитетов по созыву Всероссийского съезда рабочих депутатов. Для того чтобы пролетариат мог завоевать для своей тактики солдатскую и деревенскую бедноту, его тактика должна быть резко и непримиримо противопоставлена тактике Центрального исполнительного комитета[65]65
  Из сказанного достаточно ясно видно, какой бессильно-реакционной утопией является выдвинутая «Новой жизнью» идея о нашем объединении с меньшевиками.


[Закрыть]. Это может быть достигнуто только при том условии, если пролетариат, как класс, создаст свою централизованную организацию в общегосударственном масштабе. Мы не можем предвидеть всех уклонов и зигзагов исторического пути. Как политическая партия, мы не отвечаем за ход истории. Но зато тем более мы ответственны перед нашим классом: сделать его способным провести свои задачи через все зигзаги исторического пути – таков наш основной политический долг.

Правящие классы вместе с правительством «Спасения» делают все от них зависящее, чтобы политическую проблему революции поставить ребром не только перед рабочими, но и перед армией и перед деревней. Эсеры и меньшевики сделали и делают все, чтобы раскрыть несостоятельность своей тактики перед самыми широкими трудящимися слоями страны. От нашей партии, от ее энергии, выдержки, настойчивости зависит теперь сделать все необходимые выводы из положения и во главе всех обездоленных и истерзанных масс провести решительную борьбу за их революционную диктатуру.