Текст книги "Судьба революции. Факты, оценки, выводы об истории борьбы в большевистской партии. Февраль – октябрь 1917 г."

Характер русской революции

Либеральные и эсеро-меньшевистские политики и газетчики очень озабочены социологической оценкой русской революции: буржуазная она или какая иная? На первый взгляд такой теоретический интерес может показаться загадочным. Либералы отнюдь не заинтересованы в раскрытии классового характера «своей» революции. Что же касается мелкобуржуазных социалистов, то они, вообще говоря, руководятся в своей деятельности не теоретическим анализом, а «здравым смыслом», который есть не что иное, как псевдоним ограниченности и беспринципности. Дело, однако, в том, что вдохновляемые Плехановым милюковско-дановские рассуждения о буржуазном характере русской революции не заключают в себе ни одного золотника теории. Ни «Единство[66]66
  «Единство» – газета, начавшая выходить в 1917 г. «Единство» было литературным органом социал-демократической группы того же названия. Руководители этой группы и газеты – Г.В. Плеханов, Г.А. Алексинский и др. Издание стояло на ультрашовинистических позициях, отстаивало коалицию с кадетами, выступало против социалистической революции. Поддерживало буржуазное Временное правительство. В дни корниловщины газета сочувствовала последней, в октябре с пеной у рта травила большевиков.


[Закрыть]», ни «Речь», ни «День[67]67
  «День» – газета «социалистической мысли». В период войны «День» превратился в ультрашовинистический орган толка. В дни Временного правительства А.Ф. Керенского «День» был литературным органом самого правого крыла меньшевиков. «День» активно агитировал против большевиков.


[Закрыть]», ни скорбная главою «Рабочая газета» не дают себе даже труда определить, что они понимают под буржуазной революцией. Смысл их упражнений чисто практический: доказать право буржуазии на власть.

Хотя Советы представляют большинство политически жизнеспособного населения; хотя на всех демократических выборах, в городе, как и в деревне, капиталистические партии проваливаются с треском, но «так как наша революция буржуазная», то необходимо установить политические привилегии для буржуазии и отвести ей в правительстве такую роль, на какую политические группировки в стране не дают ей никакого права. Если бы поступать сообразно с принципами демократического парламентаризма, то ясно, что власть должна была принадлежать эсерам, одним или совместно с меньшевиками. Но «так как наша революция буржуазная», то принципы демократии отменяются, представителям подавляющего большинства народа отводится в министерстве пять мест, а представителям ничтожного меньшинства – вдвое больше.

– Разве можно буржуазную революцию делать без буржуазии? – вкрадчиво спрашивает Плеханов, ссылаясь на диалектику и на Энгельса.

– Вот именно! – подхватывает Милюков. – Мы, кадеты, были бы готовы отказаться от власти, которой явно не хочет нам давать народ. Но мы не можем идти против науки. – И при этом ссылается на плехановский «марксизм».

– Так как наша революция буржуазная, то необходима политическая коалиция трудящихся с эксплуататорами, – разъясняют Плеханов, Потресов[68]68
  Александр Николаевич Потресов (1869–1934) – деятель российского социал-демократизма. Сотрудничал с политической группой «Освобождение труда», вступил в Союз борьбы за освобождение рабочего класса. В 1894 г. организовал легальное издание работ Плеханова. Один из основателей РСДРП. С 1900 г. член редакции газеты «Искра». С 1905 г. примыкает к меньшевикам, занимается изданием журналов «Наша заря», «Наше дело». Автор работ «Этюды о русской интеллигенции», «Петербург и Москва» и др.


[Закрыть] и Дан. И в свете этой «социологии» шутовское рукопожатие Бубликов-Церетели раскрывает весь свой исторический смысл.

Беда только в том, что из буржуазного характера революции, которым теперь обосновывается коалиция социалистов с капиталистами, в течение ряда лет те же меньшевики делали прямо противоположный вывод.

– Так как в буржуазной революции, – говорили они, – правительственная власть может иметь своей задачей не что иное, как обеспечение господства буржуазии, то ясно, что социал-демократии тут делать нечего: ее место не в правительстве, а в оппозиции. Плеханов считал, что социалисты ни при каких условиях не могут участвовать в буржуазном правительстве, и жестоко нападал на Каутского, резолюция которого допускала на этот счет некоторые изъятия. «По времени и закону бывает перемена», – говорили самодуры старого строя. То же самое, как видим, происходит и с «законами плехановской социологии».

Как ни противоположны, однако, дореволюционное и сегодняшнее мнения меньшевиков и их вдохновителя Плеханова, неизменной остается во всяком случае мысль, что буржуазную революцию нельзя делать «без буржуазии». На первый взгляд эта мысль может показаться аксиомой. На самом деле это только глупость.

История человечества начинается не с Московского совещания. Бывали революции и в прошлом. В конце XVIII столетия во Франции развернулась революция, которую называют, и не совсем напрасно, великой. Это была буржуазная революция. На известном ее этапе власть перешла к якобинцам[69]69
  Якобинцы – партия революционных мелкобуржуазных демократов, игравшая выдающуюся роль в Великой французской революции. Будучи в первые годы революции в оппозиции по отношению к буржуазному национальному собранию, якобинцы, в разгар гражданской войны и контрреволюционной интервенции феодальной Европы, встали у власти, воодушевляя народные массы на расправу с внутренней контрреволюцией. Якобинцы применяли массовый террор по отношению к монархистам и проводили жесткие государственные меры для обеспечения продовольствием народа и армии. Дни господства якобинцев были высшим пунктом революции.


[Закрыть], которые опирались на санкюлотов, на ремесленно-пролетарские городские низы и поставили между собою и жирондистами[70]70
  Жирондисты – партия либерально-торговой буржуазии. Свое название эта партия получила от департамента Жиронда на юге Франции, подавляющее большинство представителей которой в Национальном собрании объединилось в либерально-буржуазную группу. Одно время эта партия колебалась между контрреволюцией и якобинцами, но в конечном счете сдвинулась вправо. В результате были подвергнуты террору со стороны якобинцев.


[Закрыть], либеральной партией буржуазии, тогдашними кадетами, четырехугольник гильотины. Только диктатура якобинцев придала первой французской революции ее настоящее значение, сделала ее великой. А между тем эта диктатура осуществилась не только без буржуазии, но непосредственно против нее. Робеспьер[71]71
  Максимилиан Франсуа Мари Исидор де Робеспьер (1758–1794) – французский общественный и политический деятель, публицист, один из вождей Великой французской революции, лидер якобинцев. Член Законодательного собрания и Конвента. Фактически возглавил Комитет общественного спасения и развернул террор против врагов революции. 27 июля 1794 г. был свергнут и на следующий день вместе с соратниками казнен на гильотине.


[Закрыть], который не успел ознакомиться с плехановской идеей, нарушал все законы социологии и, вместо того чтобы обмениваться с жирондистами рукопожатиями, рубил им головы. Это было очень жестоко, что и говорить. Но эта жестокость отнюдь не помешала французской революции стать великой, не переходя за пределы своего буржуазного характера. Маркс, именем которого у нас злоупотребляют всякие пошляки, писал, что «весь французский террор – не что иное, как плебейский прием расправляться с врагами буржуазии»… И так как эта самая буржуазия боялась этих методов плебейской расправы с врагами народа, то якобинцы не только отбросили ее от власти, но применяли железную репрессию по отношению к ней самой каждый раз, как она пыталась приостановить или «смягчить» их работу. Ясно: якобинцы делали буржуазную революцию без буржуазии.

Милиционеры-добровольцы

По поводу английской революции 1648 г. Энгельс писал: «Для того чтобы буржуазия положила себе в карман те плоды, которые тогда созрели, было необходимо, чтобы революция пошла гораздо дальше своей первоначальной цели, совсем как в 1793 г. во Франции и в 1848 г. в Германии. Таков, по-видимому, и в самом деле один из законов развития буржуазного общества». Мы видим, что энгельсовский закон прямо противоположен плехановской отсебятине, которую меньшевики принимают и выдают за марксизм.

Можно, конечно, сказать, что сами якобинцы были буржуазией, только мелкой. Это совершенно верно. Но что иное представляет собою так называемая революционная демократия, руководимая эсерами и меньшевиками? Между кадетами, партией крупных и средних собственников, с одной стороны, и эсерами – с другой, не обнаружилось на всех происходивших выборах в городе и деревне никакой промежуточной партии. Отсюда математически ясно, что мелкая буржуазия нашла свое политическое представительство в лице эсеров. Меньшевики, политика которых ни на йоту не отличается от политики эсеров, выражают те же самые классовые интересы. Этому нисколько не противоречит тот факт, что за ними идет часть наиболее отсталых или консервативно-привилегированных рабочих. Почему же эсеры не могли взять в свои руки власть? В каком же смысле и почему «буржуазный» характер русской революции (если принять, что он именно таков) вынуждал эсеров и меньшевиков заменить плебейские методы якобинцев салонными методами соглашения с контрреволюционной буржуазией? Очевидно, что объяснений надо искать не в «буржуазном» характере нашей революции, а в жалком характере нашей мелкобуржуазной демократии. Вместо того чтобы сделать в своих руках власть орудием осуществления собственных исторических задач, наша лжедемократия почтительно переуступила фактическую власть контрреволюционным военно-империалистическим кликам, и Церетели даже хвастался на Московском совещании тем, что Советы сдали власть не по нужде, не после мужественного боя и поражения, а добровольно, как доказательство политического «самоограничения». Добродетель теленка, подставляющего свою шею мяснику, не есть то качество, которое покоряет новые миры!

Автомобиль-сани бывшего царя Николая II

Различие между террористами Конвента и капитулянтами Московского совещания приблизительно такое же, как между тиграми и телятами разной степени возмужалости. Но это различие не основное. За ним скрывается решающее различие в составе самой демократии. Якобинцы опирались на малоимущие и неимущие классы, включая и тогдашний, еще не оформленный пролетариат. У нас промышленный рабочий класс успел выделиться из бесформенной демократии в самостоятельную историческую силу первоклассного значения. Мелкобуржуазная демократия в той же мере утеряла наиболее драгоценные революционные качества, в какой развил их в себе выделившийся из нее пролетариат. Это явление есть, в свою очередь, результат несравненно более высокого уровня капиталистического развития России по сравнению с Францией конца XVIII в. Революционная роль русского пролетариата, которая отнюдь не измеряется его численностью, опирается на его огромную производственную роль, которая ярче всего раскрылась во время войны. Угроза железнодорожной забастовки снова напоминает в наши дни о зависимости всей страны от концентрированной работы пролетариата. Мещанско-крестьянская партия сразу, с первых шагов революции, попала в перекрестный огонь между могущественными группировками империалистических классов, с одной стороны, и революционно-интернационалистским пролетариатом – с другой. Борясь за свое собственное влияние на рабочих, мещанская партия все больше противопоставляет пролетарской партии свою «государственность», свой «патриотизм» и потому попадает в рабскую зависимость от группировок контрреволюционного капитала. Вместе с тем она совершенно лишается возможности действительной ликвидации всех и всяких форм, хотя бы только старого варварства, опутывающих те народные массы, которые она еще ведет за собою. Борьба эсеров и меньшевиков за влияние на пролетариат все более сменяется борьбою пролетарской партии за руководство над полупролетарскими массами деревень и городов. Сдавая «добровольно» власть кликам буржуазии, эсеро-меньшевистская «демократия» вынуждена свою революционную миссию окончательно сдать партии пролетариата. Уже это одно показывает, что попытки разрешать основные вопросы тактики голой ссылкой на «буржуазный» характер нашей революции могут служить только для того, чтобы сбивать с толку отсталых рабочих и обманывать крестьян.

Во французской революции 1848 г. пролетариат делает уже героические попытки самостоятельного действия. Но он не имеет еще ни ясной революционной теории, ни авторитетной классовой организации. Его производственное значение неизмеримо ниже нынешней хозяйственной роли русского пролетариата. Наконец, за спиною 1848 г. была уже великая революция, которая по-своему разрешила аграрный вопрос, и это сейчас же сказалось в быстрой изоляции пролетариата, главным образом парижского, от народных масс. Наше положение в этом отношении неизмеримо более благоприятно. Земельная кабала, сословные путы, гнет и кастовое хищничество церкви стоят перед революцией как неотложные вопросы, требующие решительных и беспощадных мер. «Изоляция» нашей партии от эсеров и меньшевиков, даже самая крайняя, даже путем одиночных камер, еще ни в коем случае не означает изоляции пролетариата от угнетенных крестьянских и городских масс. Наоборот, резкое противопоставление политики революционного пролетариата вероломному отступничеству нынешних советских вождей только и может внести спасительную политическую дифференциацию (расчленение) в крестьянские миллионы, вырвать деревенскую бедноту из-под предательского руководства крепких эсеровских мужичков и превратить социалистический пролетариат в подлинного вождя народной, «плебейской» революции.

Наконец, пустопорожние ссылки на «буржуазный» характер русской революции ровно ничего не говорят нам об ее международной обстановке. А это – решающий вопрос. Великая якобинская революция имела подле себя и против себя отсталую, феодальную, монархическую Европу. Якобинский режим пал, превратившись в бонапартистский режим, под тяжестью того сверхчеловеческого напряжения, которое он вынужден был совершить, чтоб отстоять себя против объединенных сил Средневековья. Русская революция, наоборот, имеет перед собою далеко опередившую ее Европу, достигшую высших ступеней капиталистического развития. Нынешняя мировая бойня показывает, что Европа достигла предела капиталистического насыщения, что она не может далее жить и развиваться на основах частной собственности на средства производства. Этот хаос крови и разрушения есть дикое восстание слепых и темных производительных сил, мятеж железа и стали против царства прибыли, против наемного рабства, против подлого тупоумия человеческих отношений. Охваченный пламенем им же порожденной войны капитализм жерлами своих пушек кричит человечеству: «Или совладай со мною, или я погребу тебя под своими развалинами!»

Все прошлое развитие, тысячелетия человеческой истории, классовой борьбы, культурных накоплений, уперлось теперь в одну проблему, и это есть проблема пролетарской революции. Нет другого решения и иного выхода. И в этом состоит огромная сила русской революции. Это не «национальная», не буржуазная революция. Кто оценивает ее так, тот живет в мире призраков XVIII и XIX столетий. А нашим «отечеством во времени» является XX в. Дальнейшая судьба русской революции непосредственно зависит от хода и исхода войны, то есть от развития классовых противоречий в Европе, которому эта империалистическая война придает катастрофический характер.

Керенские и Корниловы слишком рано заговорили языком конкурирующих самодержцев. Каледины слишком рано лязгают зубами. Ренегаты Церетели слишком рано пожимают презрительно протянутый им палец контрреволюции. Революция пока еще сказала только свое первое слово. У нее имеются еще огромные резервы в Западной Европе. На смену рукопожатиям реакционных дельцов и мещанских ротозеев придет великое рукопожатие русской революции и европейского пролетариата.

Интернациональная тактика

При беспримерной ясности классово-политических группировок в русской революции, в области идеологии у нас царит столь же беспримерный кавардак. Запоздалый характер исторического развития России позволил мещанской интеллигенции украсить себя павлиньими перьями самых лучших социалистических теорий. Они служат ей, однако, только для того, чтоб прикрывать свою дряблую наготу. Если эсеры и меньшевики не взяли власти ни в начале марта, ни 3 мая, ни 3 июля, то вовсе не потому, что наша революция – «буржуазная» и что ее нельзя делать «без буржуазии», а потому, что мелкобуржуазные «социалисты», кругом опутанные сетями империализма, уже не способны выполнить хотя бы десятую долю той работы, которую якобинские демократы совершили пять четвертей столетия тому назад. Разглагольствуя о спасении революции и страны, они будут без боя сдавать буржуазной реакции одну позицию за другой. Тем самым борьба за власть становится прямой и непосредственной задачей рабочего класса, и вместе с тем революция окончательно совлекает с себя свою «национальную» и буржуазную оболочку.

Либо мы будем иметь огромный сдвиг назад, в направлении крепкого империалистического режима, который, вероятнее всего, увенчается монархией; при этом Советы, земельные комитеты, армейские организации и многое другое пойдут на слом, а Керенские и Церетели выйдут в тираж. Либо же пролетариат, увлекая за собою полупролетарские массы и сметая с своего пути их вчерашних вождей (Керенский и Церетели выйдут и в этом случае в тираж!), установит режим рабочей демократии. Его дальнейшие успехи будут прямо и непосредственно зависеть от развития европейской, в первую голову германской, революции.

Революционные войска

Интернационализм для нас не отвлеченная идея, существующая только для того, чтобы при каждом подходящем случае изменять ей (как для Церетели или Чернова), а непосредственно руководящий, глубоко практический принцип. Прочный, решающий успех немыслим для нас вне европейской революции. Мы не можем, следовательно, покупать частичные успехи ценою таких шагов и комбинаций, которые затрудняют движение европейского пролетариата. Именно поэтому непримиримый разрыв с социал-патриотами есть для нас необходимая предпосылка всей политической работы.

«Товарищи интернационалисты, – воскликнул один из ораторов на Всероссийском съезде Советов, – отсрочьте вашу социальную революцию еще лет на пятьдесят!..» Незачем говорить, что этот благодушный совет был покрыт самодовольными аплодисментами меньшевиков и эсеров.

Именно здесь, в отношении к социальной революции, проходит водораздел между всеми разновидностями оппортунистического мещанского утопизма и пролетарским социализмом. Есть немало «интернационалистов», которые кризис Интернационала объясняют временным шовинистическим опьянением, вызванным войною, и рассчитывают, что раньше или позже все вернется на свое место и старые социалистические партии снова найдут утерянный ныне путь классовой борьбы. Наивные и жалкие надежды! Война – не внешняя катастрофа, временно выбившая капиталистическое общество из равновесия, а восстание разросшихся производительных сил этого общества против ограниченных рамок национального государства и форм частного присвоения. Возврата назад, к относительному капиталистическому равновесию прошлой эпохи, уже не может быть. Либо дальнейшее стихийное разрушение производительных сил путем новых и новых империалистических войн, либо социалистическая организация производства – так, а не иначе ставит сейчас вопрос история.

Баррикады у Арсенала

Равным образом и кризис Интернационала не есть внешнее, наносное явление.

Социалистические партии Европы сложились в эпоху относительного капиталистического равновесия и реформистского приспособления пролетариата к национальному парламентаризму и национальному рынку. «В самой социал-демократической партии, – писал Энгельс в 1887 г., – мелкобуржуазный социализм имеет сторонников. Такие члены социал-демократической партии, признавая основные воззрения научного социализма и целесообразность требования перехода всех средств производства в общественную собственность, осуществление этого требования объявляют возможным лишь в отдаленном будущем, срок наступления которого практически неопределим». Благодаря затяжному характеру «мирного» периода этот мелкобуржуазный социализм фактически стал господствующим в старых организациях пролетариата. Их ограниченность и несостоятельность обнаружились в самых отталкивающих формах в тот момент, когда «мирное» накопление противоречий сменилось величайшим империалистическим сотрясением. Не только старые национальные государства, но и сросшиеся с ними бюрократизированные социалистические партии оказались в противоречии с потребностями дальнейшего развития. Это можно было в большей или меньшей степени предвидеть и ранее.

«Задача социалистической партии, – писали мы 12 лет тому назад, – состояла и состоит в том, чтобы революционизировать сознание рабочего класса, как развитие капитализма революционизировало социальные отношения. Но агитационная и организационная работа в рядах пролетариата имеет свою внутреннюю косность. Европейские социалистические партии – и в первую голову наиболее могучая из них, германская, – выработали свой консерватизм, который тем сильнее, чем большие массы захватывает социализм и чем выше организованность и дисциплина этих масс. В силу этого социал-демократия, как организация, воплощающая политический опыт пролетариата, может стать в известный момент непосредственным препятствием на пути открытого столкновения рабочих с буржуазной реакцией. Другими словами, пропагандистско-социалистический консерватизм пролетарской партии может в известный момент задержать прямую борьбу пролетариата за власть (Наша революция. 1906. С. 285). Но если революционные марксисты были далеки от фетишизма по отношению к партиям Второго интернационала, то никто не предвидел, что крушение этих организационных гигантов будет таким жестоким и катастрофическим.

Новая эпоха создает новые организации. Революционные социалистические партии теперь везде создаются в огне борьбы. Огромное идейнополитическое наследие Второго интернационала не пропадет, разумеется, даром. Но в этом наследии производится внутреннее очищение, целое поколение «реалистических» филистеров будет отодвинуто при этом в стороны, и революционные тенденции марксизма впервые получат свое полное политическое значение.

Внутри каждой страны задача состоит не в поддержании единства пережившей себя организации, а в действенном сплочении инициативных революционных элементов пролетариата, которые теперь же, в борьбе против войны и империализма, выдвигаются на передовые посты. В международном масштабе задача состоит не в сближении и «примирении» правительственных социалистов на дипломатической конференции (Стокгольм!), а в объединении революционных интернационалистов всех стран и в их общем курсе на социальную революцию внутри каждой страны.

Правда, революционные интернационалисты на верхах рабочего класса представляют сейчас во всей Европе незначительное меньшинство. Но именно нас, русских, это не должно пугать. Мы знаем, как быстро в революционную эпоху меньшинство становится большинством. Как только накопившееся возмущение рабочих масс пробьет окончательно кору государственной дисциплины, группа Либкнехта, Люксембург[72]72
  Роза Люксембург (1871–1919) – одна из деятелей европейской социал-демократии, теоретик марксизма, экономист, публицист, философ. Настоящее имя Розалия Люксембург. С юности общалась с польскими социалистами. В 1893 г. участвовала в создании Социал-демократической партии Королевства Польского и Литвы. Вела борьбу с Польской социалистической партией. В 1907 г. бежит в Германию, спасаясь от судебного преследования. Во время Первой мировой войны – интернационалистка, одна из основателей антимилитаристического «Союза Спартака». Активно действовала в революционной деятельности немецких рабочих. Автор работ «Социальная реформа или революция» (1899), «Накопление капитала» (1913) и других.


[Закрыть], Меринга[73]73
  Франц Меринг (1846–1919) – немецкий политик и публицист, марксистский историк, член Социал-демократической партии Германии. С началом Первой мировой войны выступал с идеей отказа от классовой борьбы на время ведения боевых действий. После Февральской революции Меринг сразу стал поддерживать большевиков, а в дни заключения Брестского мира оказал коммунистической партии моральную поддержку рядом статей, оправдывавших этот пакт. Меринг был одним из образованнейших марксистов.


[Закрыть] и их друзей займет сразу руководящее положение во главе немецкого рабочего класса. Только социально-революционная политика оправдывает организационный раскол; но она же и делает его необходимым. Меньшевики-интернационалисты, единомышленники т. Мартова, в противовес нам, отрицают социально-революционную постановку политических задач. Россия, заявляют они в своей платформе, еще не созрела для социализма, и наша задача по необходимости ограничивается установлением демократической буржуазной республики. Все это рассуждение построено на полном попрании международных связей и задач пролетариата. Если бы Россия стояла на свете одна, рассуждение Мартова было бы правильно. Но вопрос идет о ликвидации мировой войны, о борьбе с мировым империализмом, о задачах мирового, и в том числе русского, пролетариата. Вместо того чтобы объяснять русским рабочим, что судьба России нерасторжимо связана отныне с судьбой Европы; что победа европейского пролетариата обеспечит нам ускоренный переход к социалистическому строю; что, наоборот, поражение европейских рабочих отбросит нас назад, к империалистической диктатуре и монархии, наконец, к положению колонии Англии и Соединенных Штатов; вместо того чтобы подчинять всю нашу тактику общим целям и задачам европейского и мирового пролетариата, т. Мартов рассматривает русскую революцию в ограниченных, национальных рамках и сводит задачи революции к созданию буржуазно-демократической республики. Это в корне ложная постановка вопроса, над которой целиком тяготеет проклятие национальной ограниченности, приведшей к крушению Второй интернационал.

Ограничивая себя на практике национальными перспективами, т. Мартов сохраняет для себя возможность уживаться в одной организации с социал-патриотами. Он надеется пережить с Даном и Церетели «поветрие» национализма, которое должно исчезнуть вместе с войною, и затем рассчитывает вернуться с ними вместе на рельсы «нормальной» классовой борьбы. Мартова связывает с социал-патриотами не пустая фракционная традиция, а глубоко оппортунистическое отношение к социальной революции как к далекой цели, которая не может определять постановку сегодняшних задач. И это самое отделяет его от нас.

Борьба за завоевание власти не есть для нас лишь очередной этап национально-демократической революции; нет, это – выполнение интернационального долга, это – занятие одной из важнейших позиций на общем фронте борьбы с мировым империализмом. И эта же основная точка зрения определяет наше отношение к так называемой национальной обороне. Эпизодическое перемещение фронта в ту или другую сторону не может ни приостановить, ни отклонить нашу борьбу, которая направлена против самых основ капитализма, упершегося в империалистическое взаимоистребление народов.

Перманентная революция против перманентной бойни! Такова борьба, в которой ставкой является судьба человечества.

Петербург, 1917 г.