Текст книги "Ты и твое имя"

Из дали времен

У древних европейцев волк был в почете: он являлся хозяином леса; кто мог тогда поручиться, возьмут ли люди верх над серыми стаями? Сделать именем название такого страшного зверя казалось вполне почетным. А когда слово становится именем, оно остается им надолго, даже если мир вокруг меняется и причины, которые возвысили имя, исчезают.

Этого мало; наши предки относились к имени не так, как мы с вами. Что оно для нас? Простая кличка, и только. А они верили: имя, данное человеку, не просто прилеплено к нему случайной прихотью родителей, оно срастается с человеком; кто скажет, что важнее – человек или его имя?

Это было естественно: тогда и каждое слово еще расценивалось как заклинание, обладающее опасной таинственной силой.

Вот, например, живет в лесу самый страшный, самый сильный зверь, тот, который может ходить и на задних лапах. Положим, мое племя назвало его так: Бурый. Надо остерегаться зря произносить это опасное имя: выговоришь его неосторожно, а вслед за ним явится к тебе и сам его хозяин. Лучше давайте называть страшилище как-либо иначе: мы-то все поймем, о ком речь, а ему самому будет невдомек. Назовем его хотя бы Косолапым, или Топтыгиным, или хоть Лесным. В нашем слове «медведь», которое означает «тот, кто ест мед», до сегодняшнего дня дожило воспоминание об этом далеком прошлом: оно было когда-то именно таким вторым, запасным именем свирепого хозяина леса.

(Можно спросить: какое же «медвежье имя» было в древности «первым», настоящим у наших предков? Не берусь сказать вам наверняка, а гадать можно по-разному. Обращает на себя внимание, скажем, такое обстоятельство: у нас, русских, хозяина леса нередко именуют не очень почтительно – «мишкой»:

 
«Проказница-Мартышка,
Осел,
Козел
Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть квартет…»
 

Откуда взялось это имя? Неужели только из присутствия звука «м» в начале слова «медведь»? Вряд ли.

Любопытно, что в родственном русскому – болгарском – языке слова «медведь», похожего на наше, вовсе нет: по-болгарски медведь—«мечка». Мечка? Но ведь это поразительно напоминает нашего «мишку».

Можно пойти и далее: у литовцев медведь – «мешка» («meska). Но у них же есть слово „мишкас“, которое значит „лес“. Между тем литовский язык весьма богат древними и древнейшими словами и в то же время родствен древнерусскому языку. А что если когда-то и наше „мишка“ означало „лесной хозяин“, самое страшное животное леса? («мешка» на лит. – медведица, медведь на лит. – локис; ldn-knigi) Может быть, это слово или другое, к нему близкое, и было первым, главным именем бурого великана. Тогда именно его заменили «обходным», условным, косвенным и описательным обозначением «медоед», чтобы не тревожить понапрасну старого соседа. А потом произошло то, что часто происходит в языке: описательное имя стало привычным, старое – ироническим, смешным. Медведя стали звать медведем, а охотники наших северных лесов начали воздерживаться от произнесения этого слова вслух в лесу; даже и сейчас они, где-нибудь в глуши, предпочитают называть косолапого где «зверь», где «хозяин», где еще как. (См. Герасим Успенский. По заповедным дебрям. Детгиз, 1956, стр. 78.)

Теперь легко сообразить: если каждое слово обладает чудесной силой, то человеческое имя, разумеется, может быть могучим талисманом, добрым или злым, смотря по своему характеру. Досталось человеку удачное имя – счастливой будет его жизнь. Промахнулись родители, не угадали, – пусть он пеняет на них: лучший смельчак и силач наверняка погибнет, раз ему дали плохое имя.

А как отличить плохое от хорошего? Это ведомо волхвам и кудесникам, но думать можно, что слово, которое значит что-либо приятное, могучее, светлое, не должно, став именем, принести вред. Скорее, оно передаст его носителю эти качества.

Мир давно забыл о большинстве таких наивных верований, а имена остались. Мы не помним, почему когда-то наши предки начали называть своих детей так, а не иначе; нам даже странно, когда ученые вскрывают причины этого, так они нелепы. Но в языке сила вековых привычек неимоверна: старые имена живут и живут. И мы ими пользуемся.

«Хорошо, – скажете вы.—Если так поступали другие народы, почему же у нас, русских, нет и не было имени Волк?»

Нет, было.

В 1492 году, как раз тогда, когда каравеллы Колумба плыли через Атлантику в Новый Свет, по бездорожью Европы ко двору императора Максимилиана пробиралось русское посольство. В его составе ехал именитый московский дипломат, дьяк Волк Курицын.

Мы знаем об этом из письменных источников Но даже без них ученые все равно утверждали бы: имя Волк когда-то существовало.

Во все времена множество русских людей носило фамилию Волковых.

Что значит Волков? Сын Волка, так же, как Петров – сын Петра, а Львов – сын Льва. Услыхав фамилию Львов, вы не думаете, надеюсь, что кто-то из предков этого человека был хищным зверем – львом.

Вы понимаете: кто-либо из них носил такое имя Лев.

То же приходится думать и о Волковых. А так как их на Руси всегда было немало, имя »Волк», очевидно, являлось некогда довольно распространенным.

Впрочем, к этому надо добавить вот что: у дьяка Курицына, судя по старым грамотам, было и второе имя – Иван. Документы зовут его то так, то этак – Иваном Курицыным, Волком Курицыным и даже Иваном-Волком. А это почему?

Свое не чужое

Странную новость я только что сообщил вам: у одного человека – два имени: Иван и Волк.

Обратите внимание: второе имя – Волк – чисто русское слово, с определенным значением. И вы и я понимаем, что оно значит. А докопаться до значения слова Иван, зная один только русский язык нельзя. Надо знать древнееврейский.

Это имя – чужестранец. Мы помним, оно родилось давно и далеко – в древней Иудее. Там оно звучав как Йоханаан и означало «дар бога» (см. стр. 23). Отправиться в далекий путь от народа к народу оно смогло лишь после того, как из Палестины все дальше и дальше начало распространяться по свету религиозное учение одной из древнееврейских сект, много позже названное христианством. Спустя много лет после этого имя Йоханаан, изменившись до неузнаваемости, стал Иоанном, попало к нам на Русь. Тут оно, во-первых, превратилось в имя Иван, а во-вторых, окончательно потеряло «вещественное» значение: было значимое слово, стало имя, которое, собственно, не означает ровно ничего.

Но христианство проникло на Русь в конце Х века не прямо из Иудеи, а через Византию (Грецию); не даром у нас его стали звать «греческой верой». Жрецы этой новой веры – священники и монахи – вступили в яростную борьбу с верой старой, язычеством. В такой смертельной борьбе все средства хороши. Был придуман очень хитроумный ход: отныне все дети могли получать имена только при посредстве христианской церкви, во время обряда крещения, и конечно уж только христианские имена, уже принятые в Византии. Именно с этих пор слова «назвать» и «окрестить» стали у нас значить одно и то же.

В Древней Греции, как и всюду, люди брали любое понравившееся им слово и делали его человеческим именем. Было слово «басилиос» («василиос») – «царский» – и стало именем Василиос. Было в латинском языке слово «паулюс»—«малый», и его сделали именем Паулюс. Имя Лауренциус (Лаврентий) выросло из слова, означавшего «увенчанный лаврами, лауреат». Имя Стефан было когда-то словом «стэфанос» – «венок». Имя Катерина, если разобраться, означало когда-то «вечно чистая».

Первые христиане в Греции и в Риме носили вовсе не христианские, а самые обычные языческие, греческие и римские имена. Но потом выработался обычай называть детей обязательно в честь какого-нибудь человека, прославленного христианской церковью, «святого», как говорили тогда. В этом был известный смысл: христиане верили, что после смерти такие угодные богу люди возносились на небо для новой жизни. Став жителями иного мира, они, однако, продолжали заниматься делами грешной земли. Их живо интересовали все здешние дела; оттуда, с неба, они могли наказывать одних, мешать другим, помогать третьим. Кто же в первую очередь мог рассчитывать на эту высокую помощь?

Подумайте сами: имя в понимании древних было не простым словом, а совершенно особенным, волшебным. Два человека с одинаковыми именами, по их мнению, были всегда таинственными узами связаны друг с другом. Обменяйся вы именем с кем-нибудь совсем чужим, и вы станете ближе, чем родичи, больше, чем братья. И уж если брат скорее поможет брату, чем постороннему, думали древние, так тем более святой, по имени Николай, постарается прежде всего выручить из беды тех Николаев, которые остались на земле: ведь они – его «тёзки». Ну, а уж потом, на досуге, он, возможно, обратит внимание и на других достойных внимания людей.

Правда, у этих других тоже могут найтись небесные заступники: у одного Петр, у другого Родион или Силантий. Но как же плохо тому, у кого совсем нет тёзки на небе, кого родители-язычники назвали в честь бессильного языческого бога, а то и просто взяли ему вместо имени обыкновенное слово. Кто поддержит его, кто за него заступится?

Очевидно, получить такое спасительное имя было довольно важно. А чтобы получить его, надо было стать христианином. Очень хитро придуманная ловушка.

С тех пор в глазах людей стало несущественным, что значит, красиво или некрасиво звучит то или другое имя. Полезнее было узнать, какой христианский святой носил его, большую ли он может оказать своему подшефному помощь? Чем знаменитее, чем могущественнее он был, тем лучше.

И совершенно неожиданно русские люди, став христианами, попали в затруднительное положение. На Руси еще не могло быть своих святых: святые не могли быть язычниками. Значит, не было и таких русских имен, которые принимала бы христианская церковь. Приходилось давать детям, в виде новых талисманов, непонятные, странно звучащие греческие или еврейские имена, да и взрослых при крещении переименовывать. Это было так непривычно, так не нравилось многим, что вскоре установился довольно странный обычай.

Если верить летописи, первой христианкой на Руси оказалась великая княгиня Ольга, жена Игоря и мать прославленного воина Святослава. Имя Ольга – не христианское, не греческое и не древнееврейское, а скандинавское, варяжское имя. У варягов оно звучало Хельга и значило, по-видимому, «святая».

Княгиня крестилась; при этом ей нарекли новое имя. Поступив под покровительство давно умершей матери римского императора Константина, она стала, как и та, называться Еленой, что по-гречески значит «светлая, сияющая».

А теперь загляните в старые святцы. День 24 июля обозначен там как двойной праздник, – в память и Елены и Ольги. Церковь признала святой эту лукавую, жестокую, но очень умную женщину; церковь примирилась даже с тем, что благодаря ей новое, языческое, варяжское имя попало в христианские святцы. И все-таки она упорно продолжала звать Ольгу «во святом крещении Еленой», напоминая, что, как там ни крути, а имя Ольга – не вполне доброкачественное. Святых-то Ольг до этого не было!

Есть у вас такие тетя Лена или тетя Оля, которые еще справляют свои именины 24 июля? Если есть, вы имеете право звать Олю Леной и наоборот, и они не должны обижаться. Но не попадитесь впросак: ежели ваша тетя Лена именинница в марте или в сентябре, вы окажетесь сущим невеждой. В этом случае ее небесный шеф совсем не русская княгиня, а римлянка Елена, которая никогда не была Ольгой; называть ее Олей нет решительно никакого основания. Вот какие сложности!

Случай с Ольгой – не исключение. Внук Ольги-Елены, тот самый Владимир Киевский, который ввел христианство на Руси, получил при крещении имя Василий; я уже сказал, что по-гречески «василиос», «базилиос» – «царский». Но в святцах и старых календарях под 15 (28) июля вы прочтете: «Равноапостольного великого князя Владимира (Василия), мучеников Кирика, Иулитты, Авудима». Смотрите-ка: трое святых остались каждый при одном– имени (они нерусские), а Владимира церковь, даже наградив за великие заслуги званием «равноапостольного святого», так сказать «святого первого ранга», все-таки сопровождает оговоркой;

«По-настоящему-то он Василий, ну да уж ладно!»

Церковь с удовольствием и вовсе отказалась бы от первого, нехристианского, имени, да народ слишком привык к нему и продолжал именовать князя Красное Солнышко, своего героя, по-русски. Приходилось идти на уступки…

Вы поняли теперь, почему и дьяк Курицын носил вместо одного имени два? Народы медленно, с трудом оставляют старые свои привычки, меняют вкусы, особенно связанные с языком.

В XV веке, когда жил дьяк Курицын, никто уже не помнил о язычестве; тем не менее родители, кроме чужого и все еще непривычного Ивана, дали сыну чисто русское, каждому понятное имя Волк. А может быть, подобно отцу и матери Вука Караджича, они хотели этим сделать его стойким в жизни и удачливым? Если так, старая примета подвела их: Волк Курицын кончил плохо: в начале XVI века его, как еретика, казнили страшной казнью – сожгли на костре.

Во святом крещении Иосиф

В знаменитой Публичной библиотеке Ленинграда хранится как великое сокровище – Евангелие, принадлежавшее некогда новгородскому посаднику Остромиру. Чем прославилось оно?

Девятьсот лет назад, в 1056-1057 годах, некий дьяк Григорий, ученый книжник и замечательный художник, то ли один, то ли с помощниками, выполнил огромный труд: выводя искусно букву за буквой, киноварью и золотом расписывая заставки и заголовки, украшая рукопись изящными рисунками-миниатюрами, он тщательно переписал для знатного заказчика священную в глазах христиан книгу.

Мастер этот, несомненно, был русским человеком: переписывая по-старославянски (священные книги древней Руси были написаны на этом языке), он, как ни старался соблюдать правила, делал ошибки, свойственные русскому. То он заменит славянский «юс» русским «у», то вместо болгарского «жд» поставит свое «ж», то перепутает «ъ» и «о»… Так эта книга стала памятником не только старославянского, но одновременно и русского языка.

В те дни, конечно, было переписано немало и других книг, но дошло до нас только семь из них, и древнее Остромирова Евангелия у нас нет памятников письменности. Естественно, что наука дорожит им, как зеницей ока.

Внешне Евангелие—прекрасная, переплетенная в кожу книга из 294 пергаментных листов, толстый том в 35 сантиметров длиной, около 30 сантиметров шириной. В особой приписке дьяк Григорий сообщил нам и дату окончания работы, и свое имя, а также и имя заказчика: «В крещении Иосиф, а мирскы [то есть по-мирскому, по-граждански] Остромир».

Вот и еще раз перед нами человек о двух именах. Это не язычник, отнюдь не враг христианства (враг не заказал бы для себя Евангелия – в те времена такой заказ стоил больших денег), и все же, кроме церковного, он носит второе, «мирское имя», хотя со дня крещения Руси прошло уже много лет. Велика же была сила старых верований и привычек, если они так упорно не хотели сдаваться! Да это и понятно: народ всегда неохотно отказывался от своего в пользу чуждого, и его сопротивление церковным новшествам привело к трудной, многовековой борьбе между христианскими и языческими именами. Потребовалось долгое-долгое время, чтобы первые победили. Последим за ходом этой борьбы.

Ономатомахия – война имен

На Московской Руси лет триста-четыреста назад очень любили читать так называемые азбуковники, книги вроде наших энциклопедических словарей, содержавшие расположенные по алфавиту всевозможные сведения. В одном из очень старых азбуковников говорится:

«Первых родов и времен человеци… до некоего времени даяху [то есть – давали] детем своим имена, якоже отец или мать отрочати [ребенка] изволят: или от взора и естества [то есть по виду и природным свойствам дитяти], или от вещи, или от притчи.

Такожде и словене прежде их крещения даяху имена детем своим сице [вот как]: Богдан, Божен, Первой, Второй, Любим и ина такова. Добра же суть и та [то есть: «и эти имена были недурны»]».

Древние документы подтверждают это. В 1015 году, например, жил на Руси, по словам летописцев, «повар Глебов, княжеск, именем Торчин». Слово «торчин» в те дни означало «человек из племени торков» (то есть тюрков). Конечно, нам уже не легко теперь судить, «от взора или от вещи» было взято это имя, то есть был ли его носитель похож на торка, был ли он родом торк. Но ведь дело не в этом.

Шестьдесят лет спустя торговал купец, именовавшийся Чернь. Прошло еще двадцать два года, и у одного из князей служит конюхом отрок Сновид.

Вот вам задача: откуда взялось такое своеобразное имя? Можно гадать по-разному. Но, пожалуй, всего правдоподобнее вот какое объяснение: мать этого человека до его появления на свет увидела во сне, будто у нее уже родился сын. Это так поразило ее, что, когда радостное событие и на самом деле свершилось, младенца так и назвали «Сновид» – «Увиденный во сне». Тут как будто и удивляться нечему.

Однако часто нам бывает не легко понять соображения наших предков. Хотели бы вы, чтобы вам дали звучное имя Волчий Хвост? А ведь когда-то оно считалось очень достойным: в Х веке его гордо носил знатный человек, один из воевод Владимира Красного Солнышка. Правда, он был древним воином, искусным степным ловцом и охотником. Пожалуй, ему такое имя было кстати: чем оно хуже поэтического Ястребиного Когтя индейцев или древнегерманского Красного Волка?

Стоит упомянуть и об одном священнике в Новгороде XI века. Этот пастырь добрый звался не слишком благостно: «Упырь Лихой». «Лихой» – значит «злой», а «упырями» тогда звали сказочных вампиров, мертвецов, оживающих, чтобы высасывать кровь живых людей, вурдалаков:

 
…Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак
Горе! Малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем…
 

А. С. Пушкин. «Вурдалак»

Вот и вторая загадка: из ненависти, что ли, к только что рожденному крошке одарили его родители столь жутким именем?

Думается, наоборот. Я уверен, – это имя придумала удивленная и умиленная мать, как только ненаглядное детище – точь-в-точь вампир-кровосос! – прильнуло в первый раз к ее груди. «Ах ты упырь лихой!»—смеясь, воскликнула она, и эти ее нежные слова, обращенные к крошечному человечонку, превратились много лет спустя в имя седого широкобородого старца, который сам давно забыл, каким он был в детстве. Вспомните случай с негритянкой, которую назвали «А я что говорила?», рассказанный на стр. 27. Примите также в расчет, что еврейское имя Исаак (точнее – Ицхок) означает «Она засмеялась»; по преданию, Сарра, глубокая старуха, когда ей предсказали рождение сына, недоверчиво засмеялась, а поскольку предсказание все же исполнилось, то ребенка и назвали «Смех». Как видите, ничего неправдоподобного в таких предположениях нет: и в прошлом такие имена никого не смущали.

До нас дошли и другие довольно выразительные имена древних русских священников-христиан, – языческие, мирские имена: поп Лихач жил в 1161 году, поп Угрюм – в 1600, поп Шумило (Советую обратить внимание на имя Шумило; на стр. 52 нам придется столкнуться еще раз и с ним и с другими, похожими: Звонило, Будило и т. п.) – в 1608 году.

Хорошую троицу составили бы, собравшись вместе, эти трое «батюшек», если представить себе, что имена были даны им «по их естеству»!

* * *

Как видите, до поры до времени все шло довольно просто: каждый человек имел данное ему родными понятное имя и спокойно носил его. Но с конца Х века дело осложняется. Церковь начинает среди современников усердно вербовать «крестников» для целой армии святых. Для этого новорожденных надо называть в их честь, а святые – все иностранцы.

Первый человек незнатного рода, носивший нерусское крестное имя, о котором мы знаем, был Гюрги (то есть Георгий), подросток-отрок, служивший у князя Бориса в том самом XI веке, когда у Борисова брата Глеба был конюхом знакомый уже нам Сновид Изечевич. В те же дни жили в Киеве вельможа Никифор (по-гречески – «победоносец») и некий боярский сын Константин («констанс» по-латыни значит «стойкий», «постоянный»). Имя самого Георгия в греческом языке означало «земледелец». Как видите, новые имена тоже были не лишены смысла и значения; беда одна: значений этих никто на Руси не понимал.

В самом деле, даже несколько веков спустя, в 1596 году, в книге «Алфавит», во всем подобной тем азбуковникам, о которых мы упоминали на стр. 37, составитель ее с грустью писал:

«Нам, словеном, неудобь-ведомы [непонятны] нынешние свои имена, еже что толкуется [то есть „как надо понимать слово“] Андрей, что Василий или Данила…»

Он правильно объяснял, в чем тут дело:

«Аше бо [если] святый – римлянин, то и в святцах имя ему по-римски записано; аще же евреянин, то по-еврейски…»

Словом, надо было быть полиглотом (знатоком многих языков), чтобы разбираться в значениях таких имен, а простым неученым русским людям совсем не хотелось называть своих чадушек «неудобь-ведомыми» им, странными кличками. Однако их приходилось принимать: церковь сурово карала за отказ от крещения. Но их по-прежнему тотчас же заменяли в быту своими, родными, каждому понятными именами-словами. И за человеком закреплялись на всю его жизнь иной раз оба его имени, а иной – одно, и чаще русское, «мирское». Правда, предки наши были, видимо, людьми покладистыми: и те и другие имена пестрят в старых документах в самой причудливой смеси:

Г ю р г и Собышкинич

Ратмир Нематович

Гнездило Савин

Никифор Дулов

Юрята Пинещинич

Намест.

Это все «ноугородцы». В одном перечне одиннадцать имен. Четыре из них (Гюрги, Никифор, Дула и Сава) – христианские, шесть – мирские, языческие (Происхождение имени Юрята сомнительно: может быть, оно произведено от христианского Юрий, но вернее всего – нет.). И, видимо, для того, кто их записывал, все они были, так сказать, «равны».

Но все же народ еще явно предпочитал свое чужому. Перебрав все древние документы до XIII века, ученые насчитали в них не более десятка людей, обозначенных только крестными именами. Это всегда знатнейшие из знатных, князья-рюриковичи – Василько, Давид, Андрей, Юрий. Куда чаще, даже среди высшей знати, встречаются двухыменные люди; их упоминают сразу и под официальным, крестным, и под домашним, мирским, именем (когда речь идет о лицах высокопоставленных, мирские имена зовутся «княжими»). Лишь много позднее об этом забыли, и сейчас уже мало кто знает, что с точки зрения церкви не было, например, Владимира Мономаха, прославленного полководца и мудреца. Мономах «во святом крещении» был наречен Феодором; Феодором его и числит церковь.

Если не говорить о князьях-рюриковичах, то в первые века христианства на Руси даже знатнейшие люди предпочитали не забывать своих мирских имен:

«Преставися [умер], – сообщает под 1113 годом летопись, – князь Михайло, зовомый Святополк…»

«Се аз, великий князь Гавриил, нареченный Всеволод, самодержец Мстиславович…» – гордо начинает грамоту властитель псковский и смоленский.

«И нарекоша ей, — повествует автор Ипатьевской летописи про одну из тогдашних юных княжон, – имя: во святем крещении Полагия [то есть Пелагея]. А княже – Сбыслава».

Это понятно: кто, кроме ученых монахов, мог знать, что Михаил значит по-еврейски «богоподобный», что Гавриил – это «божья твердыня». Не понимал народ и греческого имени Пелагиа – «морская», происходящего от того же корня, что и наше «архипелаг». Конечно, он предпочитал такие имена, о смысле которых нет нужды гадать. Даже самые важные «отцы церкви» не гнушались мирскими именами: про митрополита волынского, жившего в начале XIII века, сказано, что его звали «Никифором, а прироком – Станило». Слово «прироком» означает тут «по прозвищу», «домашним именем». Ну, а раз уж важного церковного сановника в народе именовали языческим именем, ясно, что оно было милее и понятнее для всех.