Текст книги "Битва за Крым 1941–1944 гг. От разгрома до триумфа"

Начальник санитарной службы товарищ Бляхман где-то достал или нашел маленького ослика и двуколку и на этом «транспорте» возил тяжелораненых в медсанбат батальона в бухту Голландия. И вот, везя трех-четырех человек – тяжелораненых краснофлотцев, маленькое животное выполняло боевую службу, отвлекая авиацию противника: за «скорой помощью», вернее за автомашинами, гонялись «мессершмитты».

Положение становилось тяжелым, требовалось немедленное подкрепление. Напряженно работал тыл батальона, из одеял шили теплые носки, а из простыней – маскировочные халаты, хотя бы для разведки, а то снег выпал, а мы все в черных шинелях.

В тылу еще одна беда: на тыл упала тонная бомба, прямо в запас картофеля, разрушила водопровод и уничтожила 38 тонн картофеля. Вместо картофеля образовалась воронка, наполненная водой, диаметром 20–25 метров. Надо было выходить из этого положения. И вышли, с некоторыми перебоями в питании.

Неожиданно появился наш бронепоезд «Железняков», встреченный с большой радостью. Он сразу начал бить по скоплениям врага, выпуская сотни снарядов, но, несмотря на это, пришлось собирать всех краснофлотцев, могущих носить оружие, – всех коков, шоферов, связистов, разведку. Богданов дал свой взвод саперов – ждали скорого подкрепления. Несколько десятков краснофлотцев и солдат заняли окопы, командовал ими старший политрук Гусев В. И., а стрельба с двух сторон не прекращалась, хоронили убитых и отвозили раненых в медсанбат. Вечером 22 декабря мы вышли из блиндажа, чтобы посмотреть, что делается наверху. Впереди меня поднимался комиссар полка Богданова тов. Иващенко, после очередного сильного разрыва снаряда он упал на меня, облив меня своей кровью. Этим же крупным осколком был убит часовой, стоявший на посту у КП.

Назавтра, рано утром, в пять часов, прибыл генерал Петров И. Е., который сообщил, что тов. Октябрьский Ф. С. вышел от берегов Кавказа с большим подкреплением. Это нас обрадовало. Вечером я получил приказ командира СОРа, который гласил: «Командиру батальона Жигачеву встретить завтра рано утром командира бригады Потапова и показать ему место расположения и наступления его бригады (согласно приказу)».

Рано утром я встретил Потапова Алексея Степановича и показал ему приказ. Товарища Потапова я знал еще до войны по совместной службе в Учебном отряде ЧФ. Весь этот день я находился вместе с Потаповым, вечером меня навестили Октябрьский Ф. С. и Кулаков Н. М., т. е. Военный совет СОРа. Прибытие бригады морской пехоты полковника Потапова, посещение батальона членами СОРа восстановили нашу веру в полную победу над врагом.

Батареи ЧФ под командованием генерала Моргунова П. А., часто появлявшийся с очередным налетом бронепоезд «Железняков» и третий дивизион полка Богданова продолжали сопровождать бригаду морской пехоты Потапова и гнать немцев на старые позиции.

Этот период времени, т. е. до прихода подкрепления бригады Потапова, наша оборона в районе четвертого сектора была на волоске, так охарактеризовал ее адмирал Октябрьский. После долгих, пятнадцатидневных, боев враг был отброшен. Надо сказать о том, что не все бойцы батальона сражались в дзотах. Были еще и окопы. И в них находились моряки, которые так же беззаветно защищали родную землю.

Из воспоминаний М. М. Кунатенко:

– Перед началом нового наступления гитлеровцев поздним вечером 16 декабря к нам пришел с командного пункта матрос Климинчук с пакетом. Главстаршина Синицын быстро пробежал глазами по скупым строчкам распоряжения командира батальона, его лицо сразу стало суровым.

Синицын тревожно посмотрел на стоявших пред ним матросов и сказал:

– Товарищи, настал и наш черед. Всем быть в боевой готовности.

В одну минуту землянка опустела. Все встали на боевую вахту. На левом фланге длинной траншеи в одной из ячеек расположился старшина Синицын, а на правом фланге – старшина 2-й статьи Григорьев. Между ними разместились остальные. Целую ночь мы не смыкали глаз. Наконец настал долгожданный рассвет 17 декабря 1941 года. Над Камышловской долиной, над соседними высотами царила утренняя тишина. Казалось, нет войны.

Но вдруг словно от вулканического удара вздрогнула, загудела, застонала Крымская земля. Сотни вражеских снарядов и мин рвались не только возле нас, в долине, на высотах, но и по всему Севастопольскому фронту – от Качи до Балаклавы.

После сильной артиллерийской подготовки и массированных налетов бомбардировщиков гитлеровцы пошли в наступление. За крутой Камышловской горой разгорелся жестокий бой, у железнодорожного моста вступил в неравную схватку с врагом 13-й дзот, дальше – 14-й. Наше маленькое противотанковое укрепление в этот день подверглось в основном бомбардировке с самолетов. Но несмотря на то, что на него было сброшено много бомб, окоп остался целым, и мы были готовы вступить в бой с врагом.

Вторая бессонная ночь подходила к концу. Стало заметно светать. Над долиной плыл густой серый туман, в котором еле виднелись белые домики деревни Камышлы. Вокруг стояла тишина. Вдруг в траншее послышался приглушенный говор. Вскоре показался Синицын, который проверял ячейки, готовность каждого матроса к бою. Он подошел ко мне и проговорил:

– Что-то мне эта утренняя тишина кажется подозрительной. Не правда ли?

– Да, это верно, – подтвердили мы. – Так вот, товарищ Кунатенко, вы останетесь здесь, а вы, товарищ Григорьев, с матросом Александровым, пока еще не совсем рассвело, спуститесь к деревне Камышлы, – сказал Синицын, – и узнаете, каково там положение.

На бруствер поднялись Григорьев и Александров, которые, рискуя жизнью во имя общего дела, пошли в разведку. Они спустились в долину. Я напряженно следил за ними. Но вдруг около самого поворота в деревню из-за большого камня перед товарищами выросли две незнакомые фигуры и перегородили дорогу. В ту же минуту я услышал голос Синицына и почувствовал на плече его крепкую руку.

– Кто это может быть?

– Враг!

И сразу около камня сверкнул огонь, почти одновременно грохнули два гранатных взрыва, нарушив тишину спящей Камышловской долины. Мы только успели заметить, что Григорьев и Александров, уничтожив врага гранатами, успели скрыться на окраине деревни за каменной оградой.

Примерно в двухстах метрах от нашего окопа за небольшими кустиками и камнями залегли немцы. Рассеивался утренний туман. Тянулись напряженные минуты. Вскоре воздух наполнился резким воем и свистом вражеских снарядов и мин. Они падали вокруг нашего окопа, опаляя огнем, оглушая взрывами, вздымая в небо тонны земли и камня. Все бурлило, как в вулкане. Во время обстрела был убит матрос из Донбасса Мустафа Борис Родионович. За него потом мы отплатили врагу.

Лишь только закончился артналет – ветер разорвал в клочья тучу порохового дыма, и сразу стало видно: немцы поднимались с земли, их становилось все больше и больше. Целый батальон гитлеровцев, поливая землю свинцом из автоматов, ринулся к нашему окопу. С каждой секундой все ближе и ближе…

– Крепкие нервы у Синицына, – сказал Иван Баталов, – пора открывать огонь.

– Ничего, чем ближе, тем вернее будем бить, – сказал вполголоса Григорий Горшков и со словами: «Сейчас будет жатва!» прижался к винтовке, взял на мушку переднего фашиста.

Рядом застучал пулемет Синицына, поливая свинцом цепи гитлеровцев.

– Гады, не видать вам Севастополя как своих ушей! – крикнул я, стреляя по врагу из самозарядной винтовки.

От дружного огня советских матросов фашисты падали как подкошенные. С противоположной горы ударили пулеметы врага. Фашисты строчили из автоматов. Камышловская долина наполнилась свинцовым дождем. Эта перестрелка длилась около часа. Поняв свое бессилие, враг снова открыл артиллерийский огонь по нашему окопу. Со страшным грохотом и треском рвались снаряды и мины. Три метра нашей траншеи было разрушено, однако все мы остались живы.

Еще над окопом висела шапка порохового дыма и нечем было дышать, а враг снова возобновил атаку. Затрещали немецкие автоматы, засвистели пули. Синицын приказал всем не подавать никаких признаков жизни, пока немцы не подойдут совсем близко. Гитлеровцы делали сначала небольшие перебежки, падали на землю и снова подымались, как перепуганные зайцы, петляя в долине.

– Огонь!– подал команду Синицын. И мы прижали фашистов к земле.

Вражеских трупов все больше и больше становилось в долине, а бой не утихал. С горы стрелял вражеский ручной пулемет. Свой огонь он направлял больше на левый фланг нашей траншеи, откуда Синицын бил по фашистам. Я пробрался на край разрушенной траншеи и открыл огонь по пулеметному гнезду врага. Гитлеровец заметил это и перевел огонь на меня. Теперь я решил поохотиться за ним и перебегал снова в ячейку. Этот поединок продолжался недолго. Наверное, вражеский пулеметчик тоже ловил меня, т. к. показался с другой стороны камня – тут-то я и успел срезать его.

Осипов вел из винтовки прицельный огонь по фашистам, которые пытались скрыться за каменной оградой на окраине деревни. Ему помогал матрос Сиренко. Синицын короткими и длинными очередями из пулемета поливал гитлеровцев, не давая им подняться. Иван Батага бил врагов и приговаривал:

– Вот вам, сволочи! Получите гостинцы. – Но вдруг сильно застонал, схватился за голову обеими руками и свалился на дно тесной траншеи. Только успел крикнуть: – Бейте гадов! Не пропустите их в Севастополь!

Я подхватил его на руки и перенес в уцелевшую землянку, положил на нары.

Постепенно немцы в долине начали стрелять все реже и реже, а к 13 часам стрельба вообще затихла. Как враг ни бесновался, он не в силах был одолеть маленького гарнизона отважных советских моряков. Гитлеровцы захлебнулись в собственной крови и замолчали. Но, однако, это затишье не очень радовало нас, можно было точно предугадать, что враг пустит в ход авиацию и снова возобновит атаку.

Усталое солнце медленно опускалось. Хотелось подогнать его, чтобы скорее наступила ночь и спрятала наш окоп, не дала немецким пиратам сбросить свои бомбы по цели.

Синицын собрал всех матросов. На дне тесной траншеи сидели измазанные грязью, закопченные дымом уставшие люди.

– Как там, на вашем фланге? – спрашивал то одного, то другого Синицын.

– Держимся, товарищ главстаршина.

– Молодцы, черноморцы! Объявляю благодарность всему личному составу гарнизона.

– Служим Советскому Союзу! – дружно ответили мы ему.

 Синицын хотел еще что-то сказать, но вдруг поднял голову и прислушался к нарастающему гулу немецких бомбардировщиков.

– По местам! – скомандовал Синицын. Зловещий стонущий звук приближался. А через несколько минут над окопом повисли стервятники, от них стали отделяться бомбы. Раздались страшные взрывы, снова мы оказались в пекле ада. А после того пехота врага опять начала атаку на нас. Фашисты думали, наверное, что бомбы уничтожили окоп. Но «шестой» жил и снова вступил в неравный бой.

– Огонь по врагу! Смерть фашистам! – крикнул командир. Дружный ответ советских матросов сразу же осадил фашистов. Однако они продолжали лезть. К счастью, ударила наша тяжелая артиллерия. Враги в панике бросились бежать в деревню Камышлы, но туда не давал им прорваться пулемет из соседнего дзота № 12, из него стрелял мой товарищ юности, односельчанин Петр Дмитриевич Ручка и его помощник Арустамян.

Вокруг нашего противотанкового окопа была глубоко вспахана земля. Но воинов маленького гарнизона как будто сама судьба берегла. Гитлеровцы обессилели. Бой затих. В уцелевшей землянке, возле которой сохранилось несколько метров траншеи, матросы готовились к новым испытаниям. Под их сине-белыми тельняшками жила отважная морская душа, готовая в любую минуту снова вступить в схватку с врагом. Дорого обошелся тот день гитлеровцам. Они натолкнулись в Камышловской долине на мужественное сопротивление советских моряков, которые с величайшей самоотверженностью отстаивали каждый метр священной Севастопольской земли. В этом неравном бою с врагом мы уничтожили за один день батальон до зубов вооруженных солдат и офицеров врага и не дали прорваться к Севастополю.

Жигачевцы клятву сдержали.

Из записок А. А. Прохорского:

– 17 декабря 1941 года в пять часов утра меня разбудила служба и разрывы снарядов. Как только я выскочил из землянки и вбежал в блиндаж, я увидел страшную картину. Вся долина Бельбек охвачена огнем и дымом, сплошной гул от взрывов снарядов, мин и т. д. Кроме того, мы местами заминировали Бельбекскую долину, а немцы для ее разминирования применили бочки с водой. Они сбрасывали их с гор. Сколько их было сброшено – сказать трудно, но от села Дуванкой до станции Бельбек они летели с гор на долину. Кроме того, вся долина подверглась артиллерийскому и минометному огню. Это продолжалось около часа, а затем огонь был перенесен на вторую линию обороны, т. е. на нас. Временно пришлось приказать личному составу прикрыться. Впереди нас, в селе Дуванкой, стоял на позиции батальон, командиром которого был капитан Черноус, он немного командовал батальоном у нас в школе. Этот батальон немцы быстро разбили. Часам к девяти-десяти утра немцы стали группироваться с двух сторон: у деревни Бельбек и у высоты около деревни Камышлы. Видимо, они хотели броском сбить нашу линию обороны. Но тут у них ничего не вышло. Мы их хорошо встретили, а из Бельбекской долины заговорил дзот № 13. Чуть выше, к Камышловскому мосту, заговорил пулемет отделения старшины 1-й статьи Коломийца, это окоп № 10, после туда прибыл Булашевич. Мой взвод открыл огонь из ручных пулеметов, минометов и винтовок по долине Камышлы. Отпор мы дали хороший!

Во время первого боя моего взвода ко мне прибыл командир роты лейтенант Сафронов. Он наблюдал за боем, а когда от нашего огня немцы стали разбегаться и ползти обратно, Сафронов мне сказал: «Это они так шли напролом, пока не встретили сопротивления, а вон как они бегут от твоего огня».

После первой атаки командир роты от нас ушел, а через некоторое время немцы вновь обрушили на нас шквал огня, минометного и артиллерийского. В первый день, т. е. 17 декабря, мы отбили две атаки немцев.

Кроме того, попало от нас и своим. Правда, было это уже 18 декабря. Мы были уверены, что впереди нас наших нет, а тут часов в 14 дня появилась группа, человек пятьдесят-семьдесят, со стороны деревни Камышлы и прямо во весь рост идут на нас, без всяких опознавательных сигналов. Понять сразу – свои или чужие – было трудно. Мы открыли по ним огонь, тогда они начали кричать «ура!» и махать руками. Только тогда я понял, что это были наши. Мы пропустили их через Камышловский мост к штабу роты.

С 17 по 21 декабря мы отбили много немецких атак и все же не пропустили на своем участке врага.

19 декабря немцы взяли деревню Камышлы, а 20 декабря они решили взять нас на хитрость. Выставили впереди себя женщин и детей, а сами сзади пошли по проселочной дороге мне в правый фланг, а слева – к дзоту № 12. Но они встретили от нас хороший пулеметный огонь и вернулись.

Точно не помню, но, кажется, дзоты № 11 и № 12 прекратили огонь числа 20-го декабря. Я эти дзоты мог прикрывать только с левого фланга, а немцы обошли их справа, с тыла и забросали их грантами, т. к. с тыла они не были ничем и никем прикрыты, а кругового обстрела у них не было. Это и послужило причиной гибели личного состава этих дзотов.

19 или 20 декабря вечером ко мне на сопку прибыло пополнение из горно-стрелковой Кавказской дивизии. Один батальон – три роты. Я разместил их по приказанию из штаба батальона: одну роту – в долине Камышлы, другую – в Бельбекской долине, сам занял оборону со своим оставшимся в живых личным составом вдоль дороги Камышлы–Севастополь, а третью роту поставил в правый фланг своего подразделения, в подразделении у меня осталось человек восемь. Свои землянки я оставил командованию прибывшего батальона для их командного пункта, надеясь, что немцы у нас не пройдут.

21 декабря рано утром немцы снова сделали по нашей линии артподготовку. Наша артиллерия открыла ответный огонь, а два наших самолета бомбили деревню Камышлы и обстреляли 12-й дзот. Это окончательно нас убедило, что наши дзоты не действуют.

С новой позиции, куда я перешел с оставшимися своими товарищами, нам не было видно долины Бельбек, а надежда на хорошее и большое подкрепление нас обманула. Как только после артподготовки немцы нажали на долину, рота, занявшая оборону по траншее, отошла без сопротивления, часть сдалась в плен фашистам. 21 декабря немцы не пошли на нас в лобовую, а к концу дня у нас в тылу появились их автоматчики. Это нас удивило. Я направил двух своих краснофлотцев в свои землянки, где разместился штаб прибывшего батальона, чтобы выяснить обстановку.

Как только краснофлотцы стали подходить к землянкам, по ним открыли огонь из автоматов немцы. Ребята вернулись и доложили мне об этом. Я решил сделать еще одну попытку – связаться со штабом роты, с «Харьковом», послал товарищей туда, но тоже ничего не вышло: по дороге их встретили немцы и обстреляли. Что мне оставалось делать? Немцы обошли нас подковой, это грозило нам полным окружением и гибелью. Я принял решение: с правого фланга у меня была размещена еще одна рота прибывшего батальона, я решил сам связаться с ее командиром и решать по обстановке.

Но, к моему огорчению, все вышло по-другому. Как только я прибежал к их окопам, вскочил в их окоп – и я был охвачен гневом и ненавистью: передо мной вскочил товарищ в чине капитана (с одной шпалой) и поднял руки вверх. Я кричу: «Зачем это?» Тогда он узнал во мне моряка, стал со мною говорить по-русски: «О, кацо, моряк, моряк… С тобой я хоть куда!..»

Конечно, меня трудно было отличить от немца: на мне была такая одежда, что сейчас мне кажется, что я был похож на чучело: ботинки американские, шапка из сукна, брюки и фуфайка ватные. Кроме того, на мне была рубашка армейская, тельняшка флотская, китель флотский, гимнастерка армейская. Ну что ж, это была война, а зима в Крыму в тот год была холодная. С 15–16 декабря были небритые и немытые.

У меня появилась мысль пристрелить этого капитана. И тут же я отработал обратно: я к нему прыгнул в окоп, он же тоже может меня пристрелить. Решил этого не делать. Я рассказал ему обстановку, и мы с ним стали поднимать его личный состав, который лежал в окопах. Я стал им говорить, что теперь им нужно хорошо смотреть, чтобы ждали немцев и с тыла, а не только со стороны деревни Камышлы. На все мои объяснения они отвечали: «О, камандир, мая паруски не панимай!» Побыл я в этой роте минут тридцать и вернулся к своим. Мы почувствовали, что остались одни, на этих надеяться нечего. Не знаю, как меня будут судить: трус я или герой, но я принял решение – пробиваться к своим, т. е. добираться до штаба батальона, чтобы не стать жертвой, подобно нашим товарищам из 11-го и 12-го дзотов.

Примерно в двадцать два часа 21 декабря я со своим личным составом, оставшимся к тому времени, что смогли – забрали, поднялись и ушли. Шли мы по оставшейся нам дороге Камышлы—Севастополь. К утру пришли на позиции, занятые нашим батальоном, а в девять часов пришли в штаб батальона на командный пункт «Ленинград». В штабе нас считали погибшими, т. к. с 19 декабря ни с кем из своих я не имел связи. Первым в штабной землянке меня встретил командир роты лейтенант Сафронов. Он тоже очень удивился, увидев нас, тоже сказал, что считали нас погибшими, спросил, сколько нас прибыло, что с остальными. Я стал докладывать, сколько ранено, сколько убито. Командир хотел отдать приказ, чтобы нас накормили, но обстановка не позволила это сделать: к штабу подбирались немецкие танки и пехота. Нам с пятью моими товарищами приказали занять оборону штаба. Траншей здесь, конечно, никаких не было. Нам пришлось откапывать себе штыками лунки, чтобы хоть немного прикрыть голову. При таком оборонительном сооружении нам долго держать оборону не пришлось. Немцы накрыли нас минометным огнем. Мои краснофлотцы стали один за одним выбывать из строя, через пять-десять минут мы оставили оборону штаба. Последнего тяжелораненого краснофлотца я вынес сам. В это время штабу было приказано отойти за Мекензиевы Горы. Около штаба остановилась машина, до этого она находилась в укрытии, «полуторка» «ММ». Я положил раненого в машину, помог погрузить штабное имущество. Машина с

командованием ушла, а мы пошли пешком. Спустились к железной дороге и по ее, прикрытой от немцев, стороне стали уходить. Совпало же и нам бежать вслед за своим командиром Сафроновым! И я вспомнил, как 17 декабря, когда мы отбивали атаку немцев, они бежали от нас, и Сафронов, наблюдая, как они бегут, радовался. А теперь немцы так же смотрят, как бежим мы от них. Было очень обидно.

Мы отошли на Мекензиевы Горы, туда, где до войны были топливные склады флота, быстро приступили к сооружению штабных землянок. К вечеру уже было сделано две землянки, лес рядом, но долго находиться в этих землянках нам не пришлось. 24 декабря немецкие автоматчики оказались на Мекензиевых Горах. Весь личный состав, что оставался при батальоне, кинулся защищать от немцев район Мекензиевых Гор. На выполнение этой задачи командиром с нами пошел лейтенант Сафронов. В этой операции он был тяжело ранен в обе ноги немецким автоматчиком, мы только не поняли, откуда ударил по Сафронову немец. Тогда мы стали искать немецких автоматчиков в русской одежде. Так оно и вышло: несколько немцев были переодеты в русскую солдатскую одежду и тайно били по нам. Мы эту группу ликвидировали, к вечеру вернулись к штабу. После ранения командира роты до конца операции по ликвидации немецких лазутчиков командование принял на себя главстаршина Романченко Костя. В это время командованию батальона стало известно, что санчасть наша осталась на своем месте, не смогла отойти. Нам приказали пробиться к ним, вывести их из окружения. Санчасть была расположена так, что немцы ее не заметили, поэтому нам удалось забрать ее без всяких осложнений, без потерь. Переправили санчасть мы в железнодорожный домик в Сухарной балке.

В эти дни были перегруппированы наши оставшиеся части, в том числе горная Кавказская дивизия, был поставлен заслон. Командир батальона Жигачев приказал мне сформировать взвод и быть в резерве штаба. Кроме того, на меня возложили охрану штаба, он также переместился в домик, где была санчасть.

В последние дни декабря 1941 года бои шли тяжелые. Немцы рвались захватить северную сторону, но на пути у них встали наши оставшиеся части. 27–28 декабря прибыла бригада морской пехоты № 79 полковника Потапова, они с ходу были брошены на северную сторону, отогнали немцев за Бельбекскую долину, т. е. на старые наши рубежи, и закрепились на них.

Таким образом, войска Севастопольского оборонительного района при втором штурме Севастополя оказали противнику исключительно стойкое сопротивление. Поддерживаемые огнем береговых батарей и кораблей Черноморского флота в ходе упорных четырехдневных боев оборонявшиеся войска уступили превосходящим силам противника всего 4–6 км и остановили его продвижение на рубеже Камышлы–Аранчи.

Несмотря на то, что наступление противника было приостановлено и его войска понесли значительные потери, обстановка под Севастополем продолжала оставаться весьма напряженной. Было ясно, что наступление противника не прекратится, что он будет стремиться прорваться в Севастополь. Войска СОРа понесли значительные потери, восполнить которые было некем и нечем. Все резервы Приморской армии были введены в сражение, боеприпасы были на исходе. Севастополю требовалась незамедлительная и серьезная помощь.

Ставка ВГК 20 декабря подчинила СОР командующему Закавказским фронтом и приказала незамедлительно направить в Севастополь войска и маршевое пополнение, обеспечить авиационное обеспечение Севастополя и наладить систематическое снабжение его боеприпасами. Командующему Черноморским флотом предписывалось выехать из Новороссийска в Севастополь для личного руководства его обороной.

В декабре в Севастополь были направлены 345-я стрелковая дивизия, 79-я бригада морской пехоты и несколько маршевых батальонов. Кораблями было доставлено 5000 т боеприпасов, 4000 т продовольствия, 5500 т других грузов, 78 орудий, 208 минометов.

С 21 декабря линкор «Севастополь» (ранее «Парижская коммуна»), крейсер «Красный Кавказ», лидер «Ташкент» и эсминец «Бодрый» начали систематическую артиллерийскую поддержку войск на берегу. С 22-го числа огонь стали вести уже семь кораблей (два крейсера, два лидера, три эсминца). В последующем постоянно до 29 декабря от трех до пяти кораблей вели огонь по противнику. Возросла активность авиации флота.

В течение 21–22 декабря упорные кровопролитные бои продолжались в районе Камышлы, платформы Мекензиевы Горы и в долине реки Бельбек. Продвинувшиеся на этом направлении войска противника были отброшены фланговой контратакой 79-й бригады морской пехоты и частью сил 345-й стрелковой дивизии, которые только что прибыли в Севастополь.

Ввиду создавшейся угрозы прорыва противника в тыл войскам четвертого сектора в ночь на 23 декабря они были отведены на реку Бельбек. Это позволило сократить ширину фронта обороны и вывести в резерв для переформирования части, понесшие наибольшие потери.

В последующие дни противник усиленно атаковал на стыке третьего и четвертого секторов, сумев к концу месяца овладеть платформой Мекензиевы Горы. Но главной своей цели – выйти к Северной бухте и отрезать войска четвертого сектора – ему добиться не удалось.

Не добился противник успеха и на направлении своего вспомогательного удара. В районе Чоргунь наши войска в течение четырех дней героически отражали атаки 50-й пехотной дивизии противника с танками. Введенная 22 декабря на этом направлении 170-я пехотная дивизия за два дня смогла продвинуться лишь на 200–300 м.

Начавшаяся 26 декабря Керченско-Феодосийская десантная операция вынудила командование противника снять из-под Севастополя 170-ю, 132-ю и часть сил 50-й пехотных дивизий и отправить их на

Керченский полуостров. Оставшиеся войска не были в состоянии продолжить наступление, и фашистскому командованию 30 декабря пришлось отдать приказ о прекращении штурма Севастополя. Второе наступление немецко-фашистских и румынских войск на Севастополь провалилось.

Но положение города, его защитников, возможности действия кораблей Черноморского флота значительно усложнилось. Город был удержан, но бухты, аэродромы оказались в зоне досягаемости вражеской артиллерии всех калибров.