Текст книги "Клуб достопочтенных шлюх"

Коннел Льюис

1

Мерцание ее глаз блуждало во тьме ночного дома. На багете ростового зеркала и графине с виски, на комоде и даже в отражении прямоугольных окон – ему было не спрятаться от их пьянящего очарования. Они западали в душу. Синие, холодные. Расчетливо умные, молодые глаза. Те, что разбивали души, те, что плакали, когда их хозяйка отдавала приказ – те, которые пока еще не видели людей насквозь.

По природе своей работы Коннелу приходилось общаться со шлюхами, привычно надевая маску. Той, другой работы. Ему приходилось улыбаться им, смеяться над их шутками; шлюхам полагалось быть непорочными и кроткими до определенного момента. После они всегда брали верх. А Коннел сдавался, даже не стараясь победить – для того, чтобы унизить их после, чтобы показать всю их ничтожность, и, если получится, наставить на совершенно иной путь. Ему давали распоряжения касательно них, молодых и старых – а он безоговорочно выполнял всю возложенную на него работу. Как политик он не понимал их – скорее как человек, склонный к оккультизму, был ясен его взор: Коннел Льюис видел болезнь и старался ее исправить. Но в этой… в этой девочке болезни как будто и не было. Словно бы она и не старалась прикрываться обществом, приличным ли либо же обществом, куда бы входили такие же. Словно быть шлюхой – это не про нее. И это немного смущало Льюиса – потому что он не знал, как именно он поможет ей; не знал он и вообще, нужна ли ей его помощь.

И вечер молчал пронзительнее прежнего, пока пустой дом, даже скорее особняк Льюиса не заполнился ярким светом. Молчал он не потому, что всего двое обитателей того дома были как – то по – особому одиноки; нет, все было гораздо прозаичнее. Все дело было в ее чертовых глазах.

– Шарлотта! Принеси мне выпить!

– С содовой?

– В этот раз без. Ты знаешь, как я люблю тебя?

– В ваши – то годы? Любите? Конечно. – Шарлотта, хмыкнув, поставила стакан с шумом. Виски расплескалось, заляпав стол. – Еще как знаю, Коннел.

Отхлебнув, он продолжил размышлять. Шарлотта Минсуорн, его экономка, спешно вытирала капли с поверхности дубового стола, отчаянно мешая ему – но Коннел, в душе отчаянно улыбаясь, старался ее надоедливости никак не замечать. Лист блокнота был удивительно пуст, его ручка от «Конвей Стюарт» слегка подрагивала в морщинистой руке, так и не написав ничего, кроме как «Сьюзен Доус» посередине страницы. Надо ли говорить, что за его внешне спокойным и решительным лицом скрывалось отчаяние? Он был в тупике. Коннел Льюис не знал, как ему поступить дальше – что в последнее время случалось с ним чаще обычного.

Шарлотта, с интересом взглянув на пустой лист блокнота (он никогда не был пуст, никогда, Коннел всегда знает, что написать), решила не мешать. Она знала, как умен Льюис. Как он богат и велик. Она молча посмотрела на его лицо, но взгляда ей поймать так и не удалось. О чем он думал? Она не знала, хотя всегда могла спросить обо всем на свете – знала, что получит честный или же полу честный ответ; так в этом доме было заведено; тем вечером она, однако, почему – то не спрашивала. Иногда он спрашивал у нее совета сам. Она с нежной грустью вспоминала свой последний совет – послать к черту Герхарта Лившица с его надоедливым выводком; как позже она читала, Лившиц попался спустя несколько недель на каких – то финансовых махинациях. В тот вечер Коннел просто заглянул ей в глаза и поблагодарил одним лишь словом, но так, как это делает настоящий мужчина: смотря прямо в глаза и совсем не улыбаясь, иногда даже начиная слегка хмурится, словно бы омрачаясь собственной слабостью; да, так Шарлотту не благодарил больше никто! Она знала и ценила это в Коннеле – как и он в ней многое, чего обычно не ценят в своих подчиненных и прислуге; но в тот вечер Шарлотта была ему не нужна. Она видела по его взгляду, что ему никто не нужен. Только лист блокнота и ручка, стоимостью превышающая дом ее сестры – два настоящих атрибута человека, в которого она была безнадежно влюблена вот уже с десять или даже одиннадцать лет.

Коннел Льюис морщился, потирая виски. Не услышал, когда дверь, едва прошелестев, закрылась. Просто сидел и смотрел на пустой лист, пытаясь понять непостижимое. Со Сьюзан Доус нужно было что – то решать.

Приложившись к стакану, вывел короткое: «стандарт?». Подумал, зачеркнул. Встал и прошелся до стеллажа с текучкой, где хранились как книги, так и полезные документы. Бросил перед собой. Стал рассматривать. Сьюзан была пятой – и наиболее очевидной кандидаткой. Но еще никогда выбор не был таким сложным.

Шарлотта вновь вошла в полутемную гостиную, освещаемую только лишь приглушенным светом люстры викторианской эпохи. Та люстра была в доме задолго до ее прихода – а сам Коннел не особенно распространялся, где и когда ее приобрел. Хоть и светила она довольно ярко, вид у нее был, несомненно, древний – и она могла быть старше самой Шарлотты. Света хватало, безусловно – но Льюис не любил щуриться. В углу стола стоял светильник, новее и ярче, освещающий стол ее непосредственного начальника. Однажды она уронила его – и его ярости не было предела. Коннел кричал и размахивал руками, шипел и клял ее почем зря – а она не понимала, что такого уж страшного натворила. Эта странность удивляла, а порой и забавляла ее – тем паче ей приходилось мириться и не с таким милым сердцу чудачеству.

Коннел не сумел в этот раз растянуть свою вечернюю норму виски на два часа. Прошло всего около пятнадцати минут – а его стакан был пуст и сух, словно бы он проглотил его тотчас, выйди она за дверь. Он сидел уже словно бы вечность – за долгие двенадцать лет лучше другого она запомнила его сгорбленную над столиком спину, наклоненную седую голову, да перемешивание стопок бумаг. Он снова работал над чем – то, чего ей понять не дано.

Он был вечен – так считала Шарлотта, изредка наблюдая за ним. Его тяга к заботам и проблемам города, его стремление к чистоте и искусству, да даже его гостиная, в которой он предпочитал работать – все это выдавало в нем человека направленности если не маниакальной, то уж заинтересованной точно. Постоянные встречи, улыбки, приемы и званые обеды. Чтение после полудня и короткий сон. Нежность, вспыхивающая на лице во время прослушивания Штрауса и ежемесячные походы в театр. Интервью и осуждение пороков; воскресная служба и никаких совершенно родственников. Душа эстета, заточенная в не одряхлевшее еще до конца тело; разум, воздвигнутый на месте души; гениальное содержание, скрытое в примитивной форме.

Но раз в неделю – всего раз! – случалось странное. Ему звонил человек, о котором он никогда не говорил. В разговоре с которым он вел себя… неподобающе. Он извинялся, просил и чуть ли не молил – а Шарлотта с замиранием сердца подслушивала, приложившись ухом к запертой двери кабинета. Речь шла о каких – то девушках и их протекции, о цифрах и ссудах, а однажды он проговорился, что не смог заполучить кого – то для их целей (кажется, он сказал именно так). Она слышала грубый мужской голос в трубке. А однажды он расплакался. Человек, которого боялась половина Спрингтауна, плакал, разговаривая в своей комнате, уверенный, что никто и никогда не увидит его таким. Его глухое горе было еле слышно сквозь массивную дверь; но она плакала вместе с ним. Позже ей пришлось лгать, выдумывая на ходу историю про болезнь сестры – а он и бровью не повел, не выдал свои подлинные эмоции.

– Коннел, все в порядке? Обновить?

– Что? – поднял раскрасневшиеся глаза политик. – А-а. Это ты, Шарлотта. Что обновить?

– Твое истинное богатство. – они перешли на свободную, более дружескую манеру общения после пятого года работы Шарлотты у Коннела. Он был инициатором – и с того дня она стала чаще улыбаться, особенно когда в магазинах слушала перешептывания за своей спиной.

– Ты про виски?

– Ты сегодня чересчур напряжен, Коннел, – подливая в стакан и, старясь не залить бумаги, приговаривала Шарлотта. – Проблемы с работой?

– Нет – нет, что ты, – торопливо заговорил Коннел, спихивая две стопки бумаги в угол стола, подальше от ее глаз. – Брось это на мой стол. Другой стол – тот, что в кабинете. – Коннел протянул ей в руки бирюзовую папку. – Знакомься, Айзек Грин, двадцать два года. Как думаешь, в «Милуоки» для него найдется место?

– О-ох. Может быть. Кем?

– Я еще не знаю. Рекламщиком или помощником бухгалтера. Смотря что он больше любит – считать или не работать, Шарли.

– Набрать Шеффилда? Или, может быть, сразу Доути?

– Не сейчас. Ну правда, не сейчас. – натянуто улыбнулся он. – Мне нужно кое – что разгрести, дорогая, – Льюис со страдальческой миной помахал одной из стопок.

– Профсоюз или «Стернсы»?

– Ни то, ни другое. Дело в том, что… – Льюис осекся, словно бы вспомнив о некоей запретной грани, которую не мог себе позволить перейти. Иногда с ним такое случалось. – А впрочем, неважно. Дела, знаешь ли, серьезные. Без моего вмешательства никак.

– Коннел, когда вы уже наймете себе помощника?

– Личного Санчо, амбиции которого превзойдут мои? Уволь, Шарли. Я молод, чтобы забывать и лениться в делах – и, безусловно, стар, чтобы обучить человека по моему образу и подобию. Нет, если уж кому и быть моим помощником, то тебе! Но не буду же я сам подливать себе виски?! Нет, если кто и будет– то только ты. – Отхлебывая, он заключил. – Я бы никогда себе так не налил! Никаких помощников, знаешь ли, Шарли. Только ты и я! Ты не задумывалась, что это наша тайна? Что мы повязаны?

– Как?

– Так, что мы здесь, вместе. Живем и решаем за целый город, не являясь ни богами, ни правителями – старик и старуха, что питаются немного лучше других. Вляпались вот в отвратительно серое месиво под названием человечество – и никак с ноги соскрести не можем.

Шарлотта засмеялась, бросив последний взгляд на блокнот мистера Льюиса. Чище обычного. «Сьюзан Доус» красовалась в середине, рядом зачеркнутое слово, разобрать которое было не в состоянии. Пять цифр, от одного до пяти, обведенные в кружок, поставленные в столбик. Две приписки по углам, одно слово и целое предложение. Слово было «амбиции». Предложением значилась, по – видимому, какая – то цитата: «свободен лишь тот, кто потерял все, ради чего стоит жить». Хмыкнув, и на всякий случай оставив бутылку на столе, Шарлотта обратилась напоследок к Коннелу:

– Не засиживайтесь долго.

– Не дольше обычного, ты же знаешь. Мне нужно отдыхать.

– Врете в лицо, Коннел. Вы обычно столько не пьете. Что – то случилось, и вы не спрашиваете моего совета – значит дело совсем худо. Значит вам нужно подумать.

– Ты проницательна, как всегда, Шарли.

– Бросьте, что вы, – улыбнулась Шарлотта, и, получив усталую полуулыбку в ответ, продолжила. – Вам нужно отдохнуть. И я серьезно. Вы когда в последний раз выезжали за границу? Развлекались? Спали дольше семи часов в сутки?

– Ты не поверишь, услышав ответ про развлечения, – удовлетворенно проговорил Коннел, скрестив руки.

– Положим; однако, я за вас переживаю. И поэтому прошу еще раз – не засиживайтесь. Уставшим человеком вы нам не нужны, мистер Льюис. Не нужны обществу, ради которого так стараетесь. Спрингтаун живет благодаря вам – и что же, вам совершенно не положен за это отдых?

– Шарли, послушай… – переведя взгляд на бумаги, сказал Коннел.

– Да – да, понимаю. Я закрою дверь снаружи. Завтра в шесть?

– Можешь даже позже. Твоя сестра нуждается в тебе сильнее, чем я.

– И я знаю это, Коннел, – уже про себя проговорила Шарлотта Минсуорн, выходя из строгой и затемненной гостиной.

Дом опустел. Лишь одна одинокая фигура, сгорбившись, сидела в кресле, обитым в стиле капитоне. Стопки бумаг поредели. Отчеты частных детективов были скомканы. Со злости Льюис отправил биографию одной из претенденток в камин, ни секунды не сомневаясь. Виски было выпито изрядно, лист блокнота, закончившись, полетел туда же. На новом он продолжил наброски вариантов, а на третий написал не то, что хотел вначале. Но эта была не такая уж и большая проблема.

Все пять девушек были не теми. Но шанс попасть в Клуб был только у двух. Сьюзан Доус и Луиза МакМафферн. Или, как это было принято у них, Аннета Боунс и Фелиция. Обе шлюхи. Но в обеих было что – то… обнадеживающее. То, что Карла Сореньи увидела в них, не поддавалось никакому пониманию, было далеко от логики и смысла. Одной девятнадцать, другой тридцать три. Одна любит причинять боль, другая любит наслаждение. Обе глупы, необразованны; пьянству и наркотикам, правда, не принадлежат. Он со вздохом заметил, что еще никогда прежде таких шлюх не было в его мыслях – и в сам Клуб таким тоже был заказан. Не потому ли, что они не были ни возвышены, ни выброшены в самые низы? Он знал, как выбирала Карла прежде – не так, как в этот раз. Она что – то замышляла, что – то большое или же ничтожно маленькое; один лишь только Бог мог претендовать на знание того, что творилось у нее в голове. Хотя еще с полминуты поразмыслив, Коннел пришел к мысли, что даже он этого знать не мог.

Потеряв счет времени, Коннел Льюис отключился прямо в гостиной, запрокинув голову. Его сон был сладок, пока звонок в кабинете не разбудил его в половине одиннадцатого утра. Звонил Уильям из Совета по личному вопросу. Пропуская его слова, он обдумывал утренние сновидения, пока человек на том конце изливал свою душу. Грязными были те сны.

Вся грязь была в ее чертовых, синих глазах.

2

Здание Совета пустело. Канцелярии и бухгалтерские еле – еле вели свою работу, лениво и неторопливо – а любой, кто бы зашел в здание с броским названием «Спрингтаун», принял бы его содержимое за музей. Ленивые люди вершили свои ленивые дела – и сам Совет собирался не так часто, как бы хотелось Коннелу. Вот и теперь он, заскочив на пятиминутку к себе в кабинет, с грустью смотрел на вялое подобие рабочей обстановки. Парень, еще секунду назад несущий кипу бумаг, медленно переговаривается с коллегой, двое у автомата спорят, показывая пальцами на бесценную снедь, грузная женщина раскладывает пасьянс, лениво водя мышкой, уверенная, что никто этого не видит. А ведь эти люди вершат судьбы целого города, только и подумал он, облокотившись на стекло.

Классический уродливый стиль. Маленькие помещения – и чересчур большие амбиции. Колосс Коннела Льюиса, видного члена совета, политика и общественного деятеля – и ничтожные дельцы и почетные граждане, наверняка не читавшие Гейне даже со словарем. Обыватели. Мещане двадцать первого века. Мусор в глазах человека, который был выше их на целый десяток голов. Он был на месте – тогда, когда город в нем нуждался. Остальных же, как всегда не было. Пирселла и Мазера, братьев Лин и супругов Стоун, Джесси Тоуша и Миранды Грейт. Никого. Перекати – поле могло бы появиться раньше – и оно бы, по мнению Коннела, было бы собеседником и правителем более интересным, нежели остальные.

– Мистер Льюис, сэр. – робко донеслось из динамика его телефонного аппарата – К вам Доути из «Милуоки». Говорит, назначено.

– Да – да, пусть заходит.

Коннел устало прошелся до конца кабинета, плюхнувшись в рабочее кресло. Голова наливалась свинцом, а ноги немели – и было неясно, то ли старость, то ли переизбыток виски давали о себе знать. И то ли от усталости, то ли от зарождающегося артрита его руку пронзило болью, а внутри колена прозвучал сухой щелчок; что и говорить, Коннел Льюис немного устал от всего этого даже сильнее, чем представлял себе сам.

– Коннел, дорогой, как я рад тебя видеть! Ты хорошо выглядишь! Даже лучше, чем я буду…

– Уволь меня от лести, Рихар. – несмотря на боль, улыбнулся Льюис. – Тебе должны были передать бумаги Грина. Я отдал их Шарли, а она в свою очередь обещала…

– ….Конечно – конечно, Коннел, я получил их. Шарлотта всегда отлично справляется с твоими поручениями – ты знаешь это, не так ли? Я был рад получить рекомендацию от такого важного…

– Ну прекрати уже, Рихар! – прикрикнул Коннел, начиная раздражаться. – Оставь свои глупости и манеры. Дела. – коротко отрезал он напоследок, подняв ладонь вверх.

– ….Так вот, этот парень, Грин, – продолжал он. – безусловно талантлив. Я видел его в деле – и, не имея никакого образования, он подает надежды. Большие, даже слишком. Мне некуда его взять – в Совет ему пока рано, в комитет без образования никак. Остаешься ты, Рихар. Ты, как я помню, всегда любил талантливых и способных – благо сам из таких же, верно? – Рихар уверенно закачал головой, открыв было рот, чтобы ввернуть пару елейных словечек, но Льюис пресек его потуги лишь взглядом. – Так. О чем это я? Ах да, сам такой же. Ты оценишь потенциал Грина. И не смотри на его возраст. Чертовски способный. Все на лету схватывает – только иногда невнимательный. Возьмешься?

– Безусловно, мон ами. – промурлыкал Доути, закатив глаза. Снова увидел взгляд Льюиса – тяжелый, непонимающий. Осекся; продолжать не стал.

– Здесь одним французским не отделаешься, Рихар. – тяжело вздохнул Коннел. – Здесь бы бургундского звучание было бы к месту. Но я не о том. Айзек Грин уже в «Милуоки»?

– Еще со вчерашнего дня, друг. – сиял Рихар Доути, улыбаясь во весь рот. – С делами закончено?

– Да, Рихар. Ты знаешь, как мне приятно твое общество? – не покривив дущой, соврал Коннел. Врать, не меняясь в лице – то, в чем он был мастер. Как никак, Доути, каким бы мерзавцем он не был, был мерзавцем полезным – и, что имело самое большое значение, – был именно его, Коннела, мерзавцем. Он знал, что может лишь присвистнуть – и Рихар Доути явится на зов, расшибаясь в лепешку, лишь бы угодить политику. Для этого и нужна была вежливость – даже та, от которой становится гадко во рту. – Но, к сожалению, у меня нет совсем времени, чтобы поболтать; дела. Сегодня мне нужно просмотреть кое – какие бумаги; отобедать с начальником местного депо; встретиться с чертовым Советом и составить сетку мероприятий, посвященных Первому году.

– Первому году? Что это, Коннел?

– Узнаешь, узнаешь. Наконец, после всего этого меня ждет свидание с одной очаровательной особой.

– Ох, Коннел, ты меня всегда удивлял! Снова избирательницы?

– Ха-х, да. Именно они.

– Хорошо, мой друг! – заискивающе улыбался Доути, глядя прямо в старые глаза политика. Дела так дела. Но я надеюсь, что ты не забудешь старину Рихара надолго, а? Отобедаем, а? Как в старые добрые?

– Всенепременно, Рихар. А сейчас – до скорого.

А после того, как за Рихаром Доути закрылась дверь, Коннел вздохнул свободнее. Он видел насквозь многих – как и этого тщедушного человечка. Прося за Грина, он даже и не сомневался – Рихар Доути возьмет бедолагу. Владелец «Милуоки» был многим ему обязан, и, несомненно, надеялся на какую – нибудь помощь в дальнейшем. Коннел вздохнул. Потянулся. Развел в стороны затекшие руки. Обдумал кое – что, вызвал по телефону Сару.

– Что – то сучилось, мистер Льюис?

– Нет. Пометь где – нибудь у себя – Доути не подпускать ближе, чем на выстрел. По крайней мере, неделю. Нет, две. Не хватает мне еще его заискиваний, когда голова будет забита другим. Хорошо?

– Я вас поняла, мистер Льюис. Чаю?

– Нет, я уже выпил. Кто – нибудь из Совета не объявился?

– Мазер должен был заехать позже, миссис Тейт сегодня больна. В приемную позвонила ее управляющая и сообщила эти прискорбные новости.

– Мазер, Мазер… чертов кретин! Такое ощущение, что только я и есть – Совет. Что мне оно больше всех надо. – еле слышно, в сторону, проворчал Льюис. Он не замечал, что в последнее время стал слишком много ворчать – первый признак старческого проявления его великой сущности.

– Что, сэр? Простите, я не слышала, что вы…

– Забудь, Сара, забудь! Просто знай на всякий случай, что твой начальник и только он – единственный, кого здесь нужно слушаться. И передай это остальным, если они вдруг это забыли! – Но он точно знал, что они не забудут этого никогда. – Если кто – то из этих идиотов, которых тут называют Советом вдруг заявится – немедленно сообщи. А пока не отвлекай. Мне нужно кое – что обдумать.

Рихар Доути ушел обманутым. Не было никакого обеда, никакого срочного заседания Совета. Не было и той, к кому он бы уехал обедать, а после ночевать – был лишь он, Льюис, да пара мыслей, стучащих изнутри по его старому черепу. Был чертов Клуб достопочтенных шлюх, да две кандидатки, идеальные в своей испорченности – и больше не существовало ничего. Пока он будет сидеть в кабинете управления городом – они так же будут ходить по улицам, дорабатывать последние деньки в своих конторках, изменять себе с чопорными мужчинами, цитирующими классику в момент оргазма. А он будет размышлять – и размышления эти должны помочь. Кому – то из них троих обязательно.

Клуб изначально был замышлен в противовес обществу. В противовес классическому английскому джентльменскому клубу. Коннел помнил те времена, когда в юности он посещал такой, в Лондоне, на Бакстри – роуд. Сейчас на том месте крепко врос в землю торговый центр – но что тогда это было за место! Безбородые юнцы с горящими глазами восседали по углам, пока мужчины, поручившиеся за них, краснели у очага камина. Председатель торжественно говорил клятву клуба – и все присутствующие повторяли ее по – разному, словно бы прикидывая, какой стиль произношения им ближе всего. Коннел вспоминал, как впервые произнес ее – и слова в тот вечер перекатывались по языку, словно нет в них ничего слаще, и готов он был произносить их вечно и еще дольше – пока мир не перестанет существовать на свете! Он был счастлив, ощутив себя частью чего – то большего, чем существование в своем гордом одиночестве; свою первую клятву он давал еще совершенно другим человеком. А после… после всегда становилось тихо. Послевкусие тайны джентльменского клуба окутывало всех до одного. И тишина прерывалась словом. И начинался вечер.

Что и говорить – тот клуб стал отправной точкой для того Коннела, каким мы можем увидеть его сейчас. Вступая в беседы, выкуривая сигары и проигрываясь дочиста в пунто – банко, Коннел Льюис постепенно обрастал весом. Однажды, во время беседы, он так горячо оспаривал теологические убеждения одного из членов клуба, что его пыл пришлось остужать на улице. Его противник по убеждениям был человеком пожилым и вспыльчивым; впрочем, через неделю он предложил Коннелу стать его партнером в одной рискованной затее. Так начался взлет Коннела Льюиса, политика и (в прошлом) бизнесмена, человека, что решил осесть в Спрингтауне как в наиболее тихом и спокойном местечке. Никто и никогда не знал о клубе по Бакстри – роуд. Лондон унес эту тайну, так же, как и жизни многих его старых товарищей.

И именно поэтому Клуб достопочтенных шлюх увлек его с головой. Карла Сореньи, на удивление, знала многое о устройстве такого рода заведений; казалось, будто бы она провела в них целую жизнь. Хотя лично он никогда и не слышал, чтобы женщины проходили внутрь. Табу, как ни крути. Непреклонное правило – женщина не должна лезть в мужские дела. В политику, бизнес и дружбу. Даже в простое товарищество и беседы за стаканчиком виски.

Но у нее получилось. Коннел не знал, сколько существовал Клуб шлюх – в том или ином виде, разумеется; было очевидно, что существовал он не первый год, это было точно. Она говорила, что он появился много раньше – восходил к домам гетер и существовал тысячелетия, изменяясь и приспосабливаясь к окружающей действительности. Она называла громкие имена – первым среди которых являлась Астарта, богиня любви, красоты и измены, но в это Льюис верил слабо. Как и во многое другое в ее речах.

Сколько бы скепсиса и желчи он не выделил за время знакомства с Карлой, сказать с уверенностью он мог одно – он ценил этот Клуб, потому что знал, каково его величие. Он видел, в кого превращались малолетние потаскухи, приходящие к ней. Видел, как из падших женщин она делала великих. Как, придя однажды и услышав, они начинали просыпаться от порочного сна. Как, обучаясь и перевоспитываясь, они достигали просвещения, пройдя через ворота ада. Как оставались наедине с собой и выходили победителями из борьбы, длившейся столетия – войны женщины с ее демонической сутью.

За двадцать лет работы с ним он увидел многих, тех, кто справился – и добился всего, и тех, кто сдался на половине пути. Он, не обладая привычки верить, верил. И в своей вере он прощал любой грех.

..Мазер пришел спустя два с половиной часа, заспанный и злой. Чуть ли не наорал на Сару; увидев, что Льюис на месте, осекся. Решился зайти. Постучал, дважды. Льюис, по – видимому, разговаривал по телефону. Его голос был тверд, но не слышен из – за шума приходящего в движение «штаба». Скосив глаза на Сару, и, не увидев поддержки, прижался ухом к двери. Голос Льюиса говорил:

– …успокойся, черт, Энн! Я догадываюсь, кто может ее караулить. Да, очевидно, один из моих… Что? Энн, я повторяю, не переживай. Вызови Тенна, если нужно. Я могу приехать сам. Да, сам могу поговорить с ним. Мы знакомы, да… Ну ты успокоишься или нет?

А повесив трубку сказал уже не так громко, но отчетливо ясно:

– А ты, Мазер, не стой там, как идиот. Заходи. И поживее!

– Он что, сегодня не выспался? – задав Саре вопрос, молодой человек, скрепя сердце, зашел внутрь.