Текст книги "Клуб достопочтенных шлюх"

3

– Тебе здесь не нравится, Сьюз? – спросил Эрик заботливо, вырывая ее из собственных мыслей, словно бы рыболов вырывает рыбу из привычной ей среды. Уже в третий, к слову, раз.

– Да нет, почему. Милое место. А она что, похудела? – спрашивает Сьюзан, указывая пальцем на Розу, хозяйку и главного повара своей же закусочной.

– В Спрингтауне другие понятия о зрении или что? Боже, она же стала еще больше, – улыбнулся Эрик. – Но я вообще не об этом. Здесь, в Митчфилде – тебе как будто не нравится. Нет, я помню все, и все понимаю, но… – Он на секунду замялся. – сидишь тут вся в своих мыслях, хотя договаривались все спокойно обсудить. Ты же не здесь, Сьюз – а где – то там. Жаль, что не знаю, где.

– Да здесь я. – Помолчав с пару секунд, ответила Сьюзи. – Просто не знаю. Честно, не знаю, где я. Отвыкла от всего этого – от посиделок в кафе и искренности, от кофе и знакомых лиц. Тут слишком… тихо, слишком спокойно. Я не знаю, что говорить, так, чтобы не услышали. Не знаю, как сказать все это, и… и, – она поморщившись, подбирала нужное слово. Эрик не удивился, когда у нее не вышло. – а, к черту. В общем, здесь все по – другому – и я не знаю, хорошо это или нет.

– Там зато жизнь кипит, в отличии – то от нашей провинции, – усмехнулся Эрик. – в отличии от этой деревни. Не понимаю, что ты там нашла. Почему уехала именно туда – ведь существуют сотни других, а ты выбрала этот засушливый, пыльный клубок грязи. Разве там твоей душе спокойнее? Брось ты! – раскрыл широко глаза он. – Знаешь, Сьюз, я бы на твоем месте тут бы и остался. Правда остался бы. Не думал бы хоть раз в жизни о том, что будет дальше – а остался бы, наплевав на все. Ты же родом отсюда. Это же дом твой, глупая. – Уже мягче сказал он, снова улыбнувшись. Сьюзи с нежностью подумала о том, что он действительно был хорошим человеком. – Но, возможно, я говорю глупости. Это же я. Я, например, люблю это торжество зимней стужи – хоть и примерзал пару раз губами к бутылке, да. Здесь классно, по – настоящему. Я был в Брэддли, Мигнайте, Досселайн-Спрингс, но здесь, Сьюз… это сложно объяснить. Митчфилд завораживает. Меня, по крайней мере.

Сьюзи, всегда относившаяся к Митчфилду более чем равнодушно, немного удивилась. За все годы знакомства с Эриком они не разу не обсуждали свой дом – глупостью ли было это или молчаливым соглашением? Неясно; однако сейчас она слушала, напрягая свой слух – потому что нет ничего для человека важнее, чем узнавать что – то новое о том, о котором, казалось, ты знаешь все.

– Действительно? И давно ли, Эрик? Раньше я такого от тебя не слышала никогда.

– Ну, да. Разве я не говорил? Странно. Так вот, Митчфилд. Он… он прекрасен, на самом – то деле. Я не уверен, что твое решение было напрямую связано с отъездом, но, слушай, – разве тут ты подобным занималась? Здесь бы этого попросту не случилось. Жила бы сама по себе, влюбляясь и тихо угасая. Но это было бы не потому, что здесь плохо – сама же знаешь, что нет. Здесь, – Эрик сделал паузу; про себя Сьюзи отметила, что этот монолог он наверняка готовил заранее. Точно сказать она не могла – из друзей – писателей у нее был только Эрик: вполне могло было оказаться так, что они разговаривали как литературные герои и в повседневной речи. – Здесь все по – настоящему. Нет трагедий и комедий. События – слишком незначительны для взора, …«и город этот рад, что он живет». Вот ты мне про свой этот Спрингтаун рассказывала, про список свой и этот клуб – а у нас такого нет. И не потому что мы несовременные или глупые, даже не совсем деревенщина – просто нет такого, понимаешь? У нас если какая девушка переспит с тридцатью восемью мужиками – ее же в смоле обваляют, да сожгут, так что… так что хорошо, что ты уехала до этого момента.

– Тридцать шесть. У меня было две женщины.

– Сожгли бы тем более. Знаешь, Сьюзи, – продолжал он, бросив взгляд на ее улыбку. Настоящую, не ту, о которой он не знал; полуулыбки шлюхи из Спрингтауна не было на ее лице уже несколько дней. – я понял это не так давно.

– Ты уехала, а я же… стал проводить гораздо больше времени один. На улице, знаешь, на воздухе – там ко мне и приходило это осознание. Меня успокаивало все окружающее меня – люди и дома, клены и снег, холодное лето и снежные зимы. Вот я и решил, что ты тоже такая, а ты… сидишь тут в своих мыслях, думая о чем – то наверняка неинтересном.

– У меня вообще – то жизнь тут запуталась, друг.

– И кто этому виной? Ты не видишь ничего вокруг. – повысил голос Эрик. – Не видишь, как прекрасен Митчфилд, и как прекрасны люди вокруг. Черт, ты же в церковь ходила, помнишь? Сидела в двух рядах от моей семьи и те же псалмы и песни пела – и вот уже сидишь сейчас напротив, сожалея о годах. В девятнадцать, Сьюз! Я вижу о чем ты думаешь – твои мысли тебя выдают. Знаешь, я, как почти половозрелый мужчина, могу быть бесконечно неправ, но я знаю твои мысли. Чертов клуб и чертов список, верно?

– Но не будем об этом – твои мысли на то и твои: мне – то они зачем. Я дома, Сьюзи – и я счастлив, понимаешь? У меня есть амбиции и планы. Я почти дописал свою книгу, чтобы после пытаться ее издать. У меня есть дом, в который я возвращаюсь, когда мне грустно – сплю там, ем, ну, знаешь, как это бывает. У меня есть цель, а Митчфилд является средством! Вот о чем я толкую, Сьюзи Доус, вот о чем… – почесал он в задумчивости голову, отвлекаясь. – а ты думаешь о чем – то другом, сидя в кафе со своим лучшим другом. Знаешь, как…

– Подожди. – слабо улыбнулась она. Ненависть прошла, а нежность вернулась. – Отложим. Ты говорил о книге. Так и пишешь этот бред?

– Да, разумеется!

– Не понимаю тебя. Правда, не понимаю! – мягко перевела она тему. Она знала, что его самолюбие возьмет верх: о себе и своем творчестве говорил он много и всегда с удовольствием. – Экзотические страны эти, то Мексика, то Россия, то Боливия – мог бы ради приличия и про Англию написать. Не в девятнадцатом же веке живем – все и так все про эти страны из интернета знают. Темы эти, Эрик… странные. Ни разу ничего знакомого – полкниги со словарем, разве это дело? Тебе не хватает чего – то. Чтобы цепляло, так, прямо за горло, знаешь? – она очень убедительно скривило лицо и сомкнула на шее руки; он засмеялся, а у нее на душе было паршиво. Весь этот разговор с домом оставил неприятный осадок – но она отложила на время эти мысли. Будет думать позже, как обычно – не плача, а сокрушаясь, так, как делала всегда. – Нет сопереживания. Этого, как его…

– Катарсиса? – Она скривила лицо; не угадал. – А чего тогда?

– Не знаю я! Не веришь твоим героям – слабые и бесхарактерные они. Слишком много сомневаются и плачутся, не принимая никаких решений. – уверенно проговорила Сьюзи, будто бы действительно в этом разбиралась. – Настоящие же люди не такие. Они даже когда плачут…

– Нет, Сьюзи, ты не права, – ощетинился Эрик, немного посуровев. – причем довольно сильно. О каких людях ты говоришь? Ты знаешь тех, кто не сомневается? Познакомь. Валяй, давай! Мои герои сильные своими слабостями – так, как и в жизни. Они ошибаются и сокрушаются, бредут и … – он повысил голос. Почти кричал, скривившись.

– Эй, слушай, я не хотела… – изменившись в лице, попыталась перебить она.

– …и в этом все их величие, разве нет? Люди не такие! Вы поглядите! Кто не такой? Ты, может? – понемногу закипал Эрик, наливаясь краской. За годы отсутствия Сьюзи совсем забыла, как ревностно он относился к себе и своему творчеству. В плане творчества он был настоящим диктатором – она всегда думала, что все его проблемы из – за нереализованных возможностей; старалась избегать споров с ним, но иногда забывала. – Ты, приехавшая и заплакавшая, увидев меня, Сьюз? Ты, которая уехала, как только появилась та коробка? Боже, Сьюзи! Люди – именно такие, всегда были такими и такими будут! Они слабы, но велики – убедись сама, посмотрев в зеркало! Ты забыла, да? Забыла, Сьюзи, как…

– Эрик, прошу, давай не…

– …разве сложно? Ты, глупая, даже не представляешь всей ситуации, не видишь выходов, не ищешь решений! Зачем ты вернулась, Сьюзи? Ты не собираешься прекращать ту дрянную жизнь – просто тебе так захотелось, и ты даже не подумала, почему! – бушевал он. – Не ищешь решений, хотя они и есть, они рядом, только руку протяни, но нет, не тянешь. Ставишь на весы клубы и списки, хотя надо было поставить две своих жизни – и выбрать наконец! Тебе девятнадцать, черт, а ты мечешься между грязью и тем, чего не существует, хотя давно могла бы…

– Эрик, я умоляю, Боже, пожалуйста, не здесь, я прошу – протянула сдавленным голосом, полным отчаянья, Сьюзи. Она заметила, как женщина, сидевшая в углу и раньше их не замечавшая, покачала головой, метнув в нее взглядом, полном осуждения. Она слышала краем уха, как шептались позади нее. Она со слезами на глазах видела разъяренного уже друга, что чуть ли не кричал, окончательно покраснев.

– Боже, выбери наконец! Вернись, Сьюзи, насовсем и навсегда, женись и живи своей жизнью, а не теми остатками, дура! Ты можешь… можешь все и прямо сейчас, хоть свой здесь клуб открой, Сьюзи! Где, скажи мне, где теперь моя подруга? Здесь или нет? Кто сидит передо мной, раскаиваясь в настолько ужасных вещах, что я уже второй день не могу отойти от этого? Эй, Сьюзи, послушай, прошу, – дрожащим голосом кричал он, зачем – то схватив пустую чашку в руку. Он не слышал, что кафе замолчало окончательно – все внимание было приковано лишь к ним двоим. Она не слышала, как билось его сердце – но ее чуть ли не остановилось в тот миг. Она чувствовала подступающие к горлу слезы.

– Что ты там устроил, ты…

– Клуб достопочтенных шлюх передает вам привет! – бодро сказал ей ряженый и что – то быстро всунул в ее руку. Она ошалело смотрела на него, силясь что – то спросить; впрочем, ряженый и не думал с ней разговаривать. Широко улыбнувшись, он перешел дорогу и направился к дому Доуксов. Подойдя к почтовому ящику, он что – то бросил и им, после чего схватился за велосипед Билла Доукса, милого мальчика, который никогда не убирал за собой свои вещи.

4

«Уважаемая Аннета Боунс!

Пишет Вам некто, кто в Вас безумно заинтересован – не Вашими подвигами (коих, по рассказам, и скопилось немало), но Вашей судьбой, предшествующей этому письму и последующей после прочтения. Я пишу Вам от руки, пока тусклое мерцание канделябров освещает чистый лист – совершенно забывая о своих благородных уилкморских манерах, бездарно растерянных в предместьях Марселя и Монреаля; но речь, впрочем, совсем не о них.

Меня называют разными именами, броскими и не очень, предельно низменными и благородно высокими; приписывая мне почти мифологические свойства, меня приравнивают к Великим только лишь именем – и не подозревают, насколько эти имена не отражают моей скромной сути. В среде рабочих и моряков я зовусь Великолепной Карлой, среди аристократов я – мадам Сореньи; для Вас же, Аннета, я исключений и особых поводов делать не буду. Мое имя – Карла Сореньи, и я выступаю от всего лица Клуба достопочтенных шлюх

Разберемся же с именами окончательно – для Вас я Карла, для меня, Вы, Сьюзан – Аннета Боунс. Я прекрасно осведомлена Вашей биографией и история Ваша (увы!) представляется мне не такой, кхм… богатой, мисс Доус, не такой интересной. Другое же дело Аннета – богиня и дьяволица в одном страдающем теле, цыганка моей страстной молодости, ищущая золота в неостывшей постели мужчин! Я, женщина благородного воспитания и натуры, полной неги и снежной карусели событий, преклоняю перед Вами свои колени, уступая и моля дочитать это письмо до конца.

Если Вас еще моя манера письма не заставила расцарапать себе лицо в припадке бессилия и наваждения псевдовикторианским слогом (про нрав Ваш, горячный и пылкий, я наслышана, уж поверьте), то это уже что – то да значит, Аннета!! Значит нашла я собеседницу по вкусу и подобию своему; впрочем, это стоит отдельного разговора при нашей скорой (я надеюсь!) встрече.

Я знаю, что Вы знаете про Клуб. Мои люди передают мне все новые сводки, в которых Вам так наверняка понравилось мелькать.

Но ни я, ни тот достопочтенный джентльмен никогда не скажут Вам адреса Клуба, как бы дорого это не стоило. Вы должны найти нас, моя кроткая и милая новоиспеченная подруга.

Найдите его. Найдите, и уверяю – это перевернет всю Вашу бессмысленную жизнь, станет точкой отсчета и начала начал. Вы нужны нам – но сидя у себя дома, в Митчфилде, Вы никогда ни на шаг не приблизитесь к просветлению, моя дорогая особа! Вам нужно ехать обратно, в Спрингтаун, и устроится в одно место. Да, мисс Боунс, я говорю про работу.

Вы будете смеяться или же не верить – но путь в Клуб заказан далеко не каждой жрице любви, и Вы, я надеюсь, скоро в этом убедитесь. Мы ищем лучших – чтобы, изучив, вознести к небесам – и даровать Слово наше во все возможные сферы мелочной жизни! Став членом Клуба, Вы больше не будете одиноки – и жизнь Ваша изменится самым что ни на есть натуральным образом.

Но я отвлекаюсь. Увы и ах – это сокрыто в самой моей природе, и с годами, к сожалению, не проходит! Вы обязаны вернуться, дорогая. Не мне и не Клубу – но обязаны себе!

Возвращайтесь в Спрингтаун, Аннета! Найдите там работу, любую – мойте полы или выдавайте талоны парковки, – для Клуба нет никакой разницы, моя дорогая. Вы должны работать на этот мир, – а вступив в Клуб, мир начнет работать на Вас – и в этом есть моя правда, которой верит не один уже десяток человек. Мисс Боунс, езжайте и ждите, пока с вами свяжутся – ведь если Вы читаете эти строки, то можете смиренно полагать, что мой человек, Тенн, всегда найдет Вас (уж работа у него такая!). Ах да, и запомните – никаких больше половых связей. Вы должны принадлежать Клубу достопочтенных шлюх, не иначе. Если Вы вернетесь, то запомните – никакого секса. Не растрачивайте свое тело и свою душу на тех, кто неугоден Клубу, Аннета Боунс. Позже я объясню Вам, что происходит у нас да как.

Мы не секта, не подпольное агентство по продаже дам на ближнее зарубежье, мы даже не джентльменский клуб в привычном для него понимании, моя милая. Мы – огонь для умирающей птицы, не подозревающей еще, что ей предстоит стать фениксом; мы – жизнь, свет, надежда, Аннета. Через мой Клуб прошли многие – и не пожалела еще ни одна.

Вы скажете, что это глупость. Ваши друзья скажут, что это глупость. Мириады пустоголовых пустобрехов скажут вам данную мысль – но Вы-то, Вы, Аннета? Вы в свои девятнадцать лет добились такого, о чем другим и мечтать не положено – и если только решитесь… если захотите…

Вы станете лучшей из всех нас, дорогая.

Не рубите с плеча – подумайте, в чем тогда смысл, если не в этом?

В Спрингтауне Вас найдут через какое – то время. День, неделя, может даже год – но мы придем к Вам тогда, когда Вы будете наиболее в нас нуждаться. Клуб никогда не исчезает насовсем.

«Люди ценят тех, кто возрождается из пепла»

Карла Сореньи.»

Она перечитывала письмо уже в третий раз. Тот человек уже давно скрылся в пелене снега, Эрик безуспешно пытался дозвониться ей на сотовый, а митчфилдцы уже давно вернулись домой, счастливо расцеловывая своих домашних. Времени прошло уже прилично – она думала и читала, а после снова думала. Митчфилд, манящий и желанный, в одночасье стал плоским и серым – таким, каким в сущности и был; только теперь понятие дома растянулось, разветвилось и размылось, так и не дойдя до смысловой точки.

Она была глупой. Глупой и маленькой. Только увидев надпись, порвала конверт и начала жадно вчитываться – даже почти все поняла. Когда она кончила, таинственного почтальона уже не было рядом: шутка ли, но рядом вообще никого не было. Она стояла одна под хлопьями падающего снега, закрыв глаза и беззвучно крича от разочарования, злобы и боли, которая ее наполняла. Потому, что конверт не внес ясности – а только сильнее все вокруг запутал.

Она вернулась домой, а родители поинтересовались, как дела у Эрика. Напустив на себя улыбку, она соврала своей матери, зная, что ей так будет спокойнее – вообще, после того случая двухлетней давности она не видела в своей матери терпеливого собеседника; никому же от этого не было хуже. Ей захотелось уснуть только затем, чтобы проснуться новым человеком – и, как обычно это бывает, сон все к ней не шел. Справедливо или нет – но она пролежала без движения несколько часов, иногда вставая и перечитывая отдельные фразы. Она была недвижима, но внутри нее происходила борьба, та, которая всего важней на этом свете. Бой разгорелся не на шутку – ведь на кону стояла душа Сьюзи Доус.

Предрассудки? Амбиции? Желания? Что это такое, по – вашему – пустота названий и слов, которыми оправдывают себя слабые, или же действия сильных, сокрытые в подсознании? Я не знаю, мои дорогие читатели, – а уж она и подавно. Она хотела быть дома, с Эриком – и жгуче мечтала о таинственном Клубе, что вновь послал ей весточку. Она хотела ходить в церковь и за продуктами, располнев как Кэсси Дорм – и ненавидела всю эту фальшь, что в Митчфилде называют образом жизни. Она мечтала, она хотела, она…

Я повторяю для тех, кто вдруг стал забывать, мои глубокоуважаемые читатели, – она была просто маленькой и глупой девочкой. Она хотела прожить свою жизнь так, чтобы никогда не оборачиваться назад – а уж если обернуться и приходиться, то только для улыбки; никак не иначе.

Она ехала в автобусе обратно в Спрингтаун, не забыв, впрочем, о том, что оставила, как она считала сама, навсегда. В наушниках играли «Соники», за окном кружил снег, а в кармане куртки лежал порванный фиолетовый конверт. И когда сомнения, воспоминания и здравый смысл все же брали над ней верх, она просовывала руку в карман и легонько дотрагивалась до рокового письма, словно бы вспоминая, для чего она все это делает.

За пятичасовую поездку ее рука скользила в карман двадцать четыре раза.

Предприниматель

1

Сэмюэл нервничал, просматривая телефонные счета. Нервничал, рассеянно играя в покер с друзьями. Нервничал, стоя возле кофе – автомата на работе. Нервничал постоянно – а всему виной был, по – видимому, ранний кризис среднего возраста и его новая подчиненная, Сьюзи Доус.

Она ворвалась в его жизнь внезапно, взбудоражив его фантазию. Она была молодой, даже слишком. Была ли она желанной? Еще бы. Ее полуулыбка и тонкие руки, белые блузки и черная юбка – карандаш – все это вторгалось в его фантазию бестелесным фантомом, задирая и растворяя его сознание. Она появилась из ниоткуда – и, соблазняя его ежедневно, оставалась неприступной, словно скала во время бушующей бури; его челн бился на привязи, так и не окунувшись в ее заветный океан – и он даже не представлял, дозволено ли ему будет испробовать ее соленую воду. Словом, Сэмюэль Стернс, преуспевающий и беззаботный, в одночасье стал человеком, одержимым своей новой подчиненной.

Сьюзан, предпочитающая приходить раньше всех и уходить позже всех, была неким идеалом. Ей было около двадцати, может меньше (она все забывала донести ему документы, да он и не настаивал) – и ее юное тело наверняка ждало любви, чистой и светлой, той, что он точно мог бы ей дать – Сэмюэль, черт побери, знал это! Каждое утро он наблюдал за ней, приподняв жалюзи, вызывал по каждому удобному поводу, улыбался во все свои двадцать девять зуба – но за ее вежливой улыбкой он не видел той щемящей нежности, какую ожидал разглядеть. Не видел отдачи. Думал, что она боится ответить ему – поэтому и был рядом с ней почти всегда – или как минимум неподалеку. Вел себя так, как никогда прежде – знал, что она боится и пытался этот ее страх преодолеть. Про себя решил, что она будет принадлежать лишь ему – и никому кроме, пусть даже весь мир будет претендовать.

Он хотел ее. Хотел трогать руками и ласкать, схватив за шею. Хотел ползать на коленях, облизывая ее пальцы ног, шепча ей на ухо нежности вперемешку с грубостью; ее руки, ее нежные руки представлялись ему руками настоящей лесной богини, недоступные для смертного тела первобытного охотника, каким изредка представлял себя он. Сэмюэль хотел ее всюду – и сакральный шепот его дьявола представлялся ему Ее шепотом, а его рука под одеялом становилась чужой рукой той далекой девушки, что растерянно хлопала глазами, когда у нее что – то не получалось. Синевой ее глаз было пропитано все – его разум, кровать, следы на животе и так далее. Засыпая, он думал о ней – и вместе с рассветом она появлялась вновь, с первым лучом вторгалась в его мысли, дару ему первое утреннее слово, которое он произносил на выдохе; что – то из разряда предсмертного хрипа, что звучал как имя – «Сьюзан».

И это продолжалось уже несколько недель. Никто этого не замечал – только лишь брат подначивал его в привычной для себя манере.

– Сэм, ты все еще думаешь о своей новой девке? Той, из отдела верстки? Ты бы заканчивал, братец, – однажды сказал ему Дэвид Стернс, старший брат и совладелец издательского дома «Стернс». – потому как она того не стоит. Ты стал рассеян.

– Да не думаю я о… ни о ком, черт, Дэвид! Просто не выспался.

– Ты перчишь чай, Сэм. – серьезно сказал Дэвид, решительно взяв его за руку. – А ну прекрати! Тебе тридцать два. Тридцать два! Ты совладелец крупнейшего в Спрингтауне издательского дома. Все, что печатается на бумаге – печатается нами, Сэм. Мы лучшие в Спрингтауне, забыл? Холостые, сытые и довольные. Водишь роскошную тачку, богато одеваешься. И тут она. Брось, прошу! Найди другую, не эту, тем более эта баба еще молодая. У них, знаешь, ветер.

– …что?

– Ветер свистит. – Дэвид свистнул, проведя рукой по воздуху, закатив желтоватые глаза. Сравнение было более чем понятное. – Не стоит она этого. Ты можешь получить что угодно от любой, разве нет?

– Да – да, – рассеянно говорил Сэм, заваривая новый кофе. – ты прав, Дэвид, как всегда.

Тем утром вместо Дэвида он видел эту ужасную развратницу, эту Сьюзан, никак не желавшую быть очарованной им. Она стояла там, на кухне, и говорила непристойности, обнажая свой маленький ротик в соблазняющей усмешке. Она стояла перед его лицом, всюду – и это было одним из последствий этого мутящего рассудок наваждения.

Не было ничего такого в том, что он хотел ее – так, как только мужчина может хотеть женщину. В ней была молодость, бьющая струей, пусть и скрытая за стеснением и непреодолимым барьером робости – он знал, что под блузками и юбками эта самая молодость есть; нужно ли говорить, что он до безумия ценил это в женщинах? В ней также была и какая – то загадка, в ее манере держаться, в ее немного скованных жестах и задержках на работе – словно бы она ждала чего – то, словно бы ожидала загадочного почтальона, который принесет ей таинственное письмо. Может, она ждала его, Сэмюэла? Может. Он не знал точно, хоть и силился это знание для себя открыть; но что – то останавливало его в самый последний момент. Зачастую они оставались в издательском доме одни – он, глотая десятую чашку кофе в своем офисе, сокрытом от ее глаз полоской жалюзи, и она – задумчиво перебирающая бумаги, вчитывающаяся в гранки и заказы, устало потирающая свой юный лоб. Она не знала, что он следил – задержав дыхание, не моргая; он не знал, что она тоже ждала – наивно полагая, что именно так ее и вызовут в Клуб достопочтенных шлюх.

Она была для него манией, была она чистым лотосом, сорванным с восточных озер, и его яблоком, упавшим в неположенном, запрещенном месте; и если бы, если бы хоть на минуту ему представился бы шанс покорить ее – он не раздумывал бы ни секунды. Но что – то всегда его останавливало. Что – то всегда вставало между ними.

Сьюзи Доус, правда, и не думала покоряться. Он тщательно проверил все копии ее документов – родом из Митчфилда, записей с предыдущих мест работы нет. Не жената, не разведена. Образование среднее, семья полная, в полицейских сводках не числилась – и никогда не имела ничего общего с издательским делом. По правде говоря, он и не планировал ее брать – просматривая ее резюме с прикрепленными копиями документов, он был готов их забросить в угол стола, но все же решился пригласить ее на собеседование. А пригласив, не думая, принял ее в штат на полную ставку, что для девушки ее положения значить могло многое. Он – то воображал, что это одолжение будет значить для нее много, что она будет обязана ему и благодарна хотя бы какое-то время – но на свою улыбку он улыбки не получил. Доус приняла это несомненно обнадеживающее известие как нечто должное – задумавшись, вышла, чтобы приступить к работе. Тогда – то, наверное, Сэмюэль и понял, что ему придется с ней трудновато.

Дэвид Стернс же скептично отнесся к новой работнице. Она была довольна симпатична, как, впрочем и глупа; его брат всегда питал к таким особям слабость. Иногда Дэвиду даже казалось, что это существо с грудью, Сьюзан, только и умело, что фальшиво улыбаться и ошибаться в элементарном – как например с шмуцтитулом в январском выпуске «Пророка Спрингс», грозящем обернуться настоящей катастрофой, если бы Леви Барнтгольц не замял это дело. На том выпуске Дэвид потерял не одну сотню – а Сьюзан, хлопая глазами, извинялась, пока его брат исходил слюнями, придерживая свои вельветовые штаны.

К сожалению, он не мог ее уволить – кадрами занимался исключительно Сэмюэль, слабый и бесхарактерный, но не лишенный того братского обаяния, которое и мешало Дэвиду стать единственным владельцем издательского дома. Они начинали дело вдвоем – и им приходилось продолжать, даже несмотря на очевидно слабую волю Сэма, на его падкую до девиц натуру и абсолютную мягкотелость во всем.

– Боже, Лиза, почему он такой дурак, – грустно размышлял после секса с одной из своих фавориток Дэвид, вальяжно развалившись в своей части дома. – я не понимаю, правда. Он ничего не хочет, совершенно ничего! Ему лишь бы принимать всяких молоденьких шлюшек на работу – ведь Дэвид все контролирует, Дэвид всегда все контролирует! Он даже не знает, что из – за этой идиотки Мария перерабатывает сверхурочно, не желая потерять часть своих денег – ведь все знают, как я отношусь к задержкам и опозданиям. Причем Мария хоть что – то делает, а эта? Я пару раз заходил на работу за бумагами, картина меня удивила. Сидят, двое, по разным углам. Он в кабинете чуть не плачет, сопли пускает, она читает вчерашние гранки. Зачем? Не понимаю. – Он тяжело вздохнул. – Лучше бы делом занимались. Бесхарактерные, глупые… а мне приходится все контролировать, как всегда! Даже ты знаешь, как тяжело держать все в своих руках, а он… – Дэвид на мгновение скорчил гримасу боли и отвращения. – он не знает – только сидит в своем кабинете, да наблюдает, наблюдает за ней! Ты хоть представляешь?

– Она? – сонно отвечает Лиза, устраиваясь поудобнее на груди Дэвида. – Ты говоришь про новенькую, Сьюзи?

– Про кого же еще? Она ужасна. Сколько ей, семнадцать, или больше? Она еще ребенок, вздумавший обвести нас вокруг пальца! У нее не то чтобы навыков – черт, да у нее даже желания нет верстать наши заказы, верстать! Это же совсем не сложно… не сложно!

– Не придирайся к ней, милый, – ласково прошептала Лиза, сильнее сжимая руку на достоинстве Дэвида. – Когда – то и ты начинал с низов, разве нет?

– Я никогда не был таким бесполезным, – жестко отрезал Дэвид. – даже когда мне было двадцать, я понимал, что к чему. Учился, не боясь ошибиться – не просиживал штаны, как в свои двадцать делал брат. А она… зачем она нам? От нее никакого проку! Она только ходит и улыбается, пока мой идиот – братец пялится на ее зад вместо заключения контракта с Льюисом! А знаешь, как это раздражает? Я… я не могу положиться на него, на нее, на любого другого – только на себя, ведь я сам по себе – издательский дом «Стернсы»! Ты же понимаешь это? Видишь?

Лиза поднялась на локте, улыбнувшись мужчине, которого никогда не любила и вряд ли когда-нибудь смогла бы полюбить. Которого презирала, но в котором нуждалась – женщинам за тридцать выбирать обычно не приходится. Все потому, что каким бы человеком он не был, он был рядом с ней чаще других. Как начальник, как любовник, как теплое подобие гражданского мужа, в свободное время ныряющее в постели других ее коллег. Она смотрела на него, а в глазах ее сквозило счастье – но счастье напускное и ненастоящее; Дэвид Стернс был человеком напыщенным и гордым, глупым и жалким, и отвратительным как любовник – вдвойне. Но он повысил ей зарплату, не особенно нагружал работой, да и его брат принял на работу одну из ее подруг – это слегка окупало плохенький секс и обязанность ее притворства.

В ее возрасте даже такой мужчина был необходим, словно воздух – а этого воздуха обычно не хватает после тридцатого дня рождения. «Так что крепись, Лиза, трогай и целуй – и никогда не жалей ни о чем, пока тебя кто – то хочет», – так обычно рассуждала она, бросая голову к его волосатому животу.

– Вижу, милый. – тихо произнесла Лиза, с омерзением опускаясь к его поясу, накрываясь одеялом. Уже оттуда она произнесла тихо, но уверенно, успокоив душу крупнейшего в Спрингтауне полиграфического магната, что в одиночку тянул весь семейный бизнес. – Ты как всегда прав. Всегда и во всем.

А на другом конце города, возле маленького дома по улице Палмоди одиноко стоял черный автомобиль с запотевшими стеклами. Изредка прогревая машину, ее владелец жадно ловил каждое движение в маленьком доме, освещенном фонарным светом да немного сиянием лун и звезд. Переживая и выкуривая сигарету за сигаретой, он заламывал себе руки, прислонял ладони к лицу, слегка постукивал головой о стекло – но на улицу никак не решался выйти. Он сидел возле Ее дома уже больше часа, так и не решившись на что – то осознанное. Сгрыз четыре ногтя. Выкурил двенадцать сигарет. Досчитал до тысячи, трижды. Спел «Королей и королев», аккомпанируя себе на приборной доске – но не думал о ней, даже бегло оглядываясь на дом, в котором, кажется, она жила. Нет, не кажется – жила точно.

Он не представлял, о чем с ней говорить. Не думал, как ему напросится к ней на чай или же как пригласить ее в кофейню или паб – складывалось такое впечатление, что он боялся ее ответа. Не обязательно это был бы отказ – даже согласие его страшило, ведь Сьюзан Доус была развратной богиней его фантазий, далекой и неприступной – и согласие могло ударить больнее отказа. Он не понимал, но ее образ мог бы рассыпаться в прах, стоило ей только открыть рот, чтобы сказать банальность – образ богини и дьяволицы, что терзала его по ночам. Он бы мог разрушить колосс ее величия – и что же, от этого ему бы стало лучше? Нет. Неопределенность и смятение царили не только в его сознании, но и в атмосфере подле него; казалось, что он окружен маленьким облачком из обуревавших его страхов и мыслей, что не давали ему выйти наружу. К ней или от нее? Вопрос, достойный детального изучения; только, наверное, не в этот раз.