Текст книги "Ангел с Чёртова острова"

8

На следующее утро я дождалась, когда мама уйдет на работу, а ее кавалер отправится на пробежку. Позавтракав, я еще раз перечитала список, заглянула в рюкзак и, пункт за пунктом, вычеркнула строчки. Спички я положила в непромокаемый контейнер, а бумажник и записную книжку убрала в карман на клапане рюкзака вместе с фотографией родителей. Закрыв рюкзак, я вдруг поняла, что забыла столовые приборы и миску, ущипнула себя за руку, – как делала всегда, когда на себя злилась, – и пошла на кухню. Там я отыскала бумажные тарелки и пластиковые приборы, оставшиеся с моего дня рождения. Я решила было захватить с собой еще большую бутыль с водой, но раздумала, потому что выходило тяжеловато. К тому же когда мы ночевали на Чертовом острове в прошлый раз, то нашли там ручей. Тут я вспомнила про стаканы и котелок для готовки. Походную еду готовить очень легко, но не могу же я держать ее над горелкой голыми руками. У папы был очень легкий котелок, предназначенный как раз для походов, вот только где же я его видела в последний раз? Не в нем ли Дурмот-Дурмот-Дурмот выращивает свои пряные травы? Нет… Может, он готовит в нем протеиносодержащие напитки? Тоже нет. А, вспомнила! В этом котелке он хранит бритвенные принадлежности. Я бросилась в ванную, схватила котелок и вытащила оттуда четыре разные бритвы – электрические и обычные, пену для бритья и бальзам для тела. Все это я выкинула в мусорное ведро, а котелок тщательно вымыла горячей водой и моющим средством. Вернувшись в комнату, я положила котелок в рюкзак и попробовала его приподнять. Вот теперь уже и впрямь тяжело. Ну да ладно, идти мне недалеко. Наконец я встала перед зеркалом на голову, но время на этот раз не засекла, а просто стояла и приводила в порядок мысли.

Пони работала в ночную смену и вернулась из больницы рано утром. А домашнего телефона у них с папой нет. У нас дома телефона тоже нет, тем проще мне будет устроить так, чтобы ни мама, ни папа не смогли связаться со своими новыми половинками.

Я посмотрела на часы. Ну что ж, пора начинать. Я набрала номер телефонной компании.

– Добрый день. Меня зовут Андрина Лидквист. У меня украли мобильник, и я хотела бы его заблокировать, чтобы никому не вздумалось звонить с моего телефона в Америку, – проговорила я и на одном дыхании выпалила номер. Я понимала, что говорю слишком быстро, но ничего не могла с собой поделать.

– Повторите, пожалуйста, номер, – послышалось в трубке, и у меня случился полный ступор. Нечто подобное произошло на одном из последних уроков географии. Учитель тогда спросил, как называется столица Буркина-Фасо, и ответ я знала – прекрасно знала. Я даже знала, что раньше эта страна называлась Верхняя Вольта, но стоило мне лишь поднять руку и открыть рот, как ответ вылетел у меня из головы.

– Простите, я не расслышал номер – повторите, пожалуйста, – снова попросил голос в трубке.

– Уагадугу, – вырвалось у меня.

– Что, простите? – растерялся голос, и я вспомнила бабушкин совет. Однажды мне предстояло сыграть Белоснежку в пьесе про Белоснежку и семь гномов. «Если забудешь слова, а суфлер будет говорить слишком тихо, то просто очень ме-е-едленно начни повторять последнюю фразу, которую уже сказала».

– У… меня… украли… мобильник… И я… слегка… расстроена… – Тут я вспомнила номер мобильника и ухватила себя за подбородок, чтобы вновь не затараторить.

Положив трубку, я подождала пять минут, а потом набрала номер Пони и услышала автоответчик, сообщивший, что телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Я поставила галочку напротив первого пункта в моем списке.

Мама говорит, по Дурмот-Дурмот-Дурмоту можно часы сверять, и это значило, что времени у меня было совсем впритык. Через несколько минут он вернется с пробежки, засядет минут на пятнадцать в туалете, потом примет душ, позавтракает и уедет в свой фитнес-центр.

Я помчалась на первый этаж, прямиком в мамин кабинет, и схватила корзинку с рукоделием. Вывалив на пол ее содержимое, я отыскала куски меха, оставшегося от костюма овцы, который мама смастерила для нашего рождественского представления.

Я схватила мех и поспешила в туалет, где положила мех на унитаз и нарисовала на мехе контуры сиденья. Затем я достала тюбик с суперклеем и густо намазала клеем сиденье.

Возле дома хлопнула дверца машины – это приехал Дурмот-Дурмот-Дурмот. Я выскочила из туалета и притаилась в мамином кабинете, прислушиваясь к тому, как поворачивается в замочной скважине ключ, и шепотом повторяя:

– Господи, миленький, пожалей меня, бедняжку, сделай так, чтобы он меня не позвал. Пожалуйста, только бы он меня не позвал.

Если он позовет меня и спросит, где я, задача сильно усложнится, но, к счастью, судя по звукам, он снял кроссовки и босиком прошлепал прямо в туалет.

Я с опаской приоткрыла дверь и принялась считать. Интересно, сколько понадобится времени, чтобы он намертво приклеился к сиденью?

– Астрид, это что еще такое?! – заорал он и выругался. Я уже готова была поздравить себя с успехом, когда дверь распахнулась, да с такой силой, что ударилась о стену.

– Ты чего творишь? – завопил он, но почему он кричал, я сперва не поняла – может, оттого, что только что пробежал несколько десятков километров, а может, от злости, но лицо у него покраснело и теперь было почти такого же цвета, как обмотанное вокруг пояса полотенце.

– Привет. А я и не знала, что ты уже вернулся… – пробормотала я, чувствуя, как дрожит нижняя губа. Вечно у меня ничего не получается! В статье же было написано, что тот англичанин за одну секунду приклеился к сиденью.

– Там все каким-то желе вымазано! – закричал он еще громче. – Что ты такое творишь?

– Я… не знала… что ты… уже вернулся… – повторила я и, сама того не желая, всхлипнула. Ненавижу реветь. Ревут только маленькие мальчишки и слабаки.

– Так чем ты вымазала сиденье? – спросил он.

– Ты знаешь, что мужчины примерно три года своей жизни проводят в туалете? А женщины – в три раза больше. То есть целых девять лет, – сказала я.

– Астрид! – не выдержал он.

– Я хотела сделать маме сюрприз и смастерила специальную подстилку для унитаза. Я как раз пошла в кабинет за подстилкой, как тут ты вернулся и сел на унитаз, – объяснила я и опять захлюпала носом.

– Клей! – завопил он, и в эту секунду мы оба кое-что заметили. Правая рука, которой он придерживал полотенце, приклеилась к ноге.

Дурмот-Дурмот-Дурмот попытался было высвободить руку, но поняв, что прилипла она намертво, совсем потерял голову – принялся прыгать по коридору и дергать рукой, так что со стороны казалось, будто он пляшет. Потом он запутался в ногах и повалился на пол. Теперь казалось, что он с кем-то борется.

– Что это за клей?! – завыл он подозрительно тонким голосом.

– Суперклей… – ответила я. Слезы, подступавшие к горлу, исчезли, и сейчас я с трудом сдерживала смех.

– Значит, суперклей, – шепотом повторил он, – что-то никак не могу руку оторвать.

– Я не знала, что ты вернулся домой… – в третий раз повторила я.

– Полотенце прилипло, – прошептал он.

– Я читала, что надо смочить жидкостью для снятия лака! – заявила я и побежала в ванную. Спортивный чехол с мобильником лежал на стиральной машинке, я уже хотела достать телефон, когда Дурмот-Дурмот-Дурмот опять заорал, да так громко, что я схватила пузырек с жидкостью для снятия лака и бросилась назад. Он выхватил у меня пузырек, но открыть его одной рукой никак не получалось.

– Давай помогу, – предложила я. Он кивнул и поднялся.

Мигом открутив крышку, я, не спрашивая, плеснула чуть-чуть жидкости на полотенце, туда, где оно приклеилось к спине. Тут уж Дурмот-Дурмот-Дурмот заголосил совсем невыносимо.

– Жжет! Жжет! – Он, словно кенгуру, запрыгал по коридору, а потом рухнул в гостиной на диван и выгнулся дугой – совсем как мама на том видео, где она меня рожает.

– Тебе надо в больницу – я вызову такси! – сказала я.

Теперь Дурмот-Дурмот-Дурмот подскуливал, словно маленький щенок.

– Тебя надо показать врачу, и чем скорее, тем лучше. А иначе клей проникнет внутрь. Я недавно читала о таком случае, – соврала я.

– На такси нельзя. Иначе меня кто-нибудь увидит, и придется уволиться с работы. Позвони Эмилии. Мобильник в ванной. И пошевеливайся! – скомандовал он.

Я послушно вернулась в ванную, сделала вид, будто набираю номер, и поднесла телефон к уху. Потом я неторопливо досчитала до двадцати и крикнула через плечо:

– У мамы отключен телефон!

– Звони на рабочий! – взвыл он.

Я снова притворилась, будто набираю номер, и опять посчитала про себя до двадцати, после чего представилась и попросила позвать к телефону маму.

– Ага… Вон оно что… Понятно… Вышла. Ясно. У нас тут маленькая неприятность. Попросите ее, пожалуйста, перезвонить домой, когда она освободится.

– Она на встрече, – сказала я Дурмот-Дурмот-Дурмоту.

– Они что, не могут ее вызвать?

– Эта встреча не у них, а еще где-то.

– Тогда вызови скорую! Они не имеют права разглашать информацию… – почти пропищал он.

Я кивнула и уже было набрала номер, как испугалась – а вдруг врачи смогут отклеить ему руку прямо здесь и не повезут в больницу?

На этот раз я досчитала до тридцати, а затем потыкала в кнопки, представилась, назвала наш адрес и сказала, что мой отчим приклеился к полотенцу.

– Ага… – сказала я, – что? Как это – не получится? А‐а, понятно…

– У них нет машин, – крикнула я, – грузовик столкнулся с туристическим автобусом! Чрезвычайная ситуация! Придется вызывать такси.

– Нет, подожди. Давай позвоним Коре. Пускай он меня отвезет, – совсем тихо проговорил Дурмот-Дурмот-Дурмот.

– Коре до нас сто лет ехать. А тебе надо в больницу прямо сейчас. Я читала, как один мужчина в Англии случайно склеил себе ладони, и у него началось заражение крови, потому что до врача он добрался не сразу. И в конце концов одну руку ему ампутировали!

– Ладно, вызывай такси! – Дурмот-Дурмот-Дурмот стал вдруг похож на маленького мальчика.

Я вызвала такси, вытащила из мобильника сим-карту и выбросила ее в унитаз.

– Такси будет через пару минут, – сказала я, возвращаясь в гостиную.

– Помоги мне одеться, – попросил он.

Я кивнула и побежала в их с мамой спальню. Вот только как одеть человека, у которого правая рука приклеена к ноге?

– Что принести? – крикнула я.

– Найди там свитер и спортивные штаны!

Я так и сделала, вот только полотенце приклеилось по всей длине, прямо до коленей, поэтому, как мы ни старались, штаны на Дурмота натянуть не удалось.

– Халат. Накинь халат, – предложила я, – больше все равно ничего не налезет.

– Какой халат?! У меня его сроду не было! – взвыл он, и я едва не ответила, что знаю, но вовремя спохватилась.

– Тогда накинь мамин, – сказала я.

– Ни за что на свете! – всхлипнул он.

– Значит, поедешь прямо так, – отрезала я.

– Ладно, тащи этот чертов халат! – взревел он.

Я опять побежала в ванную и сдернула с крючка розовый мамин халат. Мы вместе укутали Дурмот-Дурмот-Дурмота в халат, и когда он погляделся в зеркало, на глазах у него выступили слезы.

– Принеси мне еще футбольные гетры, – шепотом попросил он, – а то я какой-то голый.

Я помогла ему забраться в такси, и выглядел он при этом словно боксер, проигравший важный матч. Он опустил голову, а руку при этом придерживал, как будто она уже была в гипсе.

Положив рядом с ним пакет с его обычной одеждой, я отдала таксисту бумажник и объяснила, куда ехать. Таксист молча кивал, явно стараясь не смотреть на пассажира.

– Подождите, – сказал Дурмот-Дурмот-Дурмот, когда таксист уже собирался тронуться с места, – принеси мне мобильник!

– Но маме ведь и так передадут, где ты, – возразила я.

– Я все равно потом позвоню ей или напишу, – не сдавался он, и тогда я принесла его мобильник и положила его в пакет с одеждой. Такси тронулось, а я бросилась в дом и схватила мой собственный телефон. До поезда оставалось десять минут, а спустя полчаса мама с папой уже будут на пути в Швецию. Во второй раз за день я набрала номер телефонного оператора. Вообще-то я собиралась отправить маме с папой сообщение – планировала написать, что ухожу из дома, однако теперь планы придется менять. Если Дурмот-Дурмот-Дурмот воспользуется больничным телефоном, позвонит маме и расскажет обо всем, что приключилось, мама с папой вполне могут отложить поездку в Швецию на потом. Значит, надо заранее исключить эту вероятность.

– Добрый день. Это Эмилия Моснес. Я хотела бы заблокировать мою сим-карту, – проговорила я. И у меня опять все получилось! Едва я попрощалась, как телефон звякнул – это пришла эсэмэска. Я вздрогнула и с трудом уговорила себя ее прочесть, все боялась: вдруг кто-то догадается, что я задумала. Но нет, там было написано, что пора пополнить счет. Я облегченно вздохнула. Пополнить счет я успею до отхода поезда.

9

Я надела рюкзак, села на велосипед и покатила к станции. По дороге я притормозила у банкомата и убедилась, что бабушка, к счастью, уже перевела деньги. В киоске, где продаются билеты на поезд, я протянула продавцу деньги и сообщила, куда еду. Продавец – темнокожий парнишка – недоверчиво посмотрел на меня.

– Ты едешь одна? – спросил он.

– Я… одна? Еду ли… одна? – переспросила я. – Н‐нет. Не совсем. Мне же только одиннадцать. То есть скоро будет одиннадцать.

– А с кем ты едешь? – Он огляделся.

– С бабушкой.

– И где она? – Он быстро взглянул на дверь.

– Она уже в поезде сидит. Бабушка живет в Осло, там и села.

– А почему тогда она не купила билет и на тебя?

Я почувствовала, что колени у меня задрожали, и вцепилась обеими руками в прилавок. В ушах зашумело, воздуха вдруг стало резко не хватать.

Что же мне делать? Ведь я так хорошо все продумала! Я внезапно вспомнила то лето, когда мы ездили на Крит, – в аэропорту тогда я видела двух детей, на шее у которых висело по табличке с надписью: «Я путешествую один». Мне тоже надо было такую смастерить, вот только сейчас уже поздно. Я услышала, как за спиной у меня хлопнула дверь.

– Ой, это же Астрид! – послышалось откуда-то сзади. Голос показался мне знакомым, но чтобы понять, кто это, мне пришлось повернуться, и я столкнулась лицом к лицу с Лайлой Хемингбю, моей классной руководительницей. Говорить я не могла и поэтому молча кивнула.

– Едешь куда-то?

Я пожала плечами.

– Не поняла…

Я медленно выдохнула и попыталась собраться с силами.

– Мы с бабушкой собирались в Швецию. Бабушка села на поезд в Осло и сейчас уже едет. А я хотела билет купить, но… – Я замолчала и посмотрела на паренька за стойкой.

– Что? – спросила Лайла.

– Он говорит, что билет для меня должна была купить бабушка.

– Что-о?! – Брови у Лайлы поползли вверх, и она смерила продавца полным негодования взглядом.

– Ну нет, я такого не говорил! – запротестовал он. – Я просто проверяю, всё ли в порядке.

– Это – Астрид, а я ее классная руководительница, – сказала Лайла, и паренек поспешно напечатал билет. Я положила на стойку деньги и, отойдя к холодильнику с мороженым, дождалась Лайлу. Ее поезд приходил почти одновременно с моим, но следовал в противоположном направлении – в Осло.

Боясь, что кондуктор в поезде окажется таким же любопытным, как продавец, на перроне я старалась не отходить от Лайлы. Если кондуктор увидит нас вместе, то может принять за маму с дочкой. Друг на дружку мы похожи даже больше, чем я и мама. Есть ли у Лайлы муж, я не знаю, но, по-моему, она красивая – высокая, стройная и одевается нормально, а не так, как будто идет на кинопремьеру. Так моя бабушка говорит про дам, которые любят расфуфыриваться, и я ее прекрасно понимаю.

– Вы надолго уезжаете? – Я показала на большой зеленый чемодан на колесиках, который Лайла катила рядом.

– Нет, ненадолго. Просто очень далеко – в Америку, – ответила она.

– Ой, как клево! А я летом поеду только в Южную Норвегию и на Крит.

– Значит, лето у тебя будет насыщенное. А сейчас ты еще и в Швецию собралась.

Я кивнула. В громкоговоритель объявили, что мой поезд скоро приедет, Лайла нагнулась над чемоданом, но мне надо было, чтобы кондуктор увидел нас вместе, и я снова постаралась привлечь ее внимание.

– А куда именно вы едете? – Я тронула ее за локоть.

– В Массачусетс, – ответила она.

– И в какой город?

– А одно небольшое местечко – ты о нем вряд ли слышала. Оно называется Мартас-Винъярд.

Чтобы не перебить Лайлу, мне потребовалась вся моя выдержка. Мама говорит, что перебивать собеседника невежливо.

– Конечно, слышала! – воскликнула я. – Именно там снимались «Челюсти», а это один из самых любимых папиных фильмов.

– Ой. Ну тогда, наверное, в море там лучше не лезть – вдруг это опасно. – Лайла улыбнулась мне. Стук колес становился все громче, но поезда по-прежнему видно не было.

– Опасным может все что угодно оказаться. Вот вы, например, знали, что кокосовые орехи ежегодно убивают больше людей, чем акулы? От челюстей акул в год погибает примерно человек 150, а кокосовые орехи убивают около 20 000.

В последнем я немного сомневалась – может, таких бедняг не двадцать, а всего две тысячи, но Лайла все равно расхохоталась. Как раз в этот момент на повороте показался поезд.

– Малышка Астрид, ты в своем репертуаре! Я буду по тебе скучать. И, кстати, кокосовых пальм в Массачусетсе почти нет.

– В 1891 году одного английского моряка по имени Джеймс Бартли заживо проглотил кит, и моряк двое суток провел у него в животе. Когда его вытащили оттуда, кожа у него была совсем белой от китового желудочного сока. Но в остальном моряк был целехонек и прожил еще тридцать пять лет, – сказала я. Поезд остановился прямо перед нами, на первой платформе.

– Отдохни как следует и не думай ни о чем. А то еще придется тебя переводить сразу на два класса вперед, – сказала Лайла, и я не сразу поняла, что она шутит. Большинство пассажиров уже вышли, и мимо нас по платформе прошагал кондуктор.

– Счастливого вам пути, – сказала я и расставила руки, так что Лайле пришлось меня обнять.

– Ну как, видишь где-нибудь свою бабушку? – спросила она, когда я наконец отлепилась от нее.

– Я знаю, где она сидит, – заверила я ее и одной из последних вошла в поезд.

Кондуктор пришел с проверкой, когда мы почти доехали до границы со Швецией. Взглянув на часы на мобильнике, я решила, что через пятнадцать минут отправлю маме с папой эсэмэски. К этому времени они уже точно уедут из нашего Конгсвингера.

Вытащив мобильник, я вспомнила, что телефонный счет так и не пополнила. Но денег у меня как раз хватило, чтобы отправить папе вот такое сообщение: «Я переезжаю на Чертов остров и буду там отшельницей. Не пытайтесь меня искать – я вас больше видеть не хочу». Отправив его, я выключила мобильник.

10

Поезд, в котором я ехала, бабушка назвала бы скоростным – он останавливался только на самых крупных станциях. На секунду я вдруг ужасно затосковала по бабушке. Она боится летать, но ужасно любит путешествовать и часто говорит, что на поезде объехала всю Европу. А еще она обещала взять меня с собой, когда я стану немножко постарше.

Что бабушка имеет в виду, не знаю, но я бы дорого дала, чтобы на нее посмотреть, когда она узнает, что я в одиночку отправилась на поезде в Швецию. При мысли об этом мне стало не по себе, и я опасливо огляделась.

Рядом со мной сидела парочка – парень с девушкой, которые всю дорогу, от самого Конгсвингера, держались за руки. В углу возле двери расположились пятеро мальчишек в скаутской форме. Они говорили по-немецки. Через проход от них восседала величественная пожилая дама, на удивление тепло укутанная, – в зеленой ветровке и огромной шляпе, похожей на ту, что папа надевает на рыбалку.

Чуть дальше сидел полный, коротко стриженный мужчина в горчичного цвета рубашке с коротким рукавом и клетчатых шортах, которые, казалось, вот-вот разойдутся по шву. В кино так обычно выглядят простачки, и я уже почти успокоилась, но тут же вспомнила бабушкины слова: некоторые люди только прикидываются глупыми.

Мужчина перехватил мой взгляд и, схватив со стола бумажную салфетку, принялся промокать ею лоб, потом подмышки – лишь тогда я отвела наконец глаза в сторону.

Сердце у меня колотилось так громко, что его удары отдавались в висках, и я старалась думать о чем-нибудь еще – о поездах и часах, например. Ведь именно благодаря поездам люди начали пользоваться часами. До появления железных дорог время определяли в основном по солнцу, но как только между городами начали курсировать поезда, пассажирам понадобилось более точное время.

Я вновь украдкой посмотрела на полного мужчину, и именно в этот момент он посмотрел на меня. Он опять взял салфетку и протер лоб, а вдобавок еще и губы облизнул, как будто зализывая ранку.

Я быстро вытащила из рюкзака блокнот и постаралась сконцентрироваться на своих записях. Стоит что-то написать на бумаге, и сразу начинаешь в это верить. Поэтому, например, мои одноклассницы в мобильном ставят значок «сердечко» перед именами Хенрик или Себастьян, а в дневнике по сто раз пишут «Стиан» или «Мариус». И тогда кажется, будто с этими мальчиками они уже встречаются.

В своем блокноте я нарисовала карту Чертова острова – правда, только по памяти. Место, где я собиралась пристать, было обозначено жирным крестиком. Я также изобразила другой берег, тот, откуда лодки отправлялись к острову. Рисование никогда не было моей сильной стороной, поэтому причал больше напоминал перекосившуюся площадку для скейтборда. Кстати, в Южной Африке одну обезьяну научили рисовать, а потом отправили ее картину на выставку, и ее картину оценили дороже, чем полотна настоящих художников.

Полный мужчина зашевелился, я поняла, что он собирается встать, и с большим трудом заставила себя на него не смотреть. Мысли мои путались, мне с трудом удавалось концентрироваться на своих записях.

Я достала ручку и крепко вцепилась в нее. У всех секретных операций имеется кодовое название. Я поднесла ручку к бумаге. Толстяк тяжело дышал, а когда он поднялся, мне показалось, будто сиденье под ним с облегчением вздохнуло.

Операция… «Дьявольская пасть». Ну нет, это слишком явно! Операция «Обезьяна»? «Два банана»? «Дьявол из кармана»?

Даже несмотря на стук колес, я слышала шарканье – толстяк куда-то направился. Наверняка в туалет. Или просто выходит на следующей станции. Ну конечно, так оно и есть – иначе я не выдержу и заору на него. Я умею очень громко кричать, но что, если он не испугается? И вдруг на мой крик прибежит кондуктор? А если меня спросят, где мои родители? И не выпустят из поезда? Вдруг кондуктор вызовет полицию?!

На прошлой неделе в новостях показывали девочку, которую здесь, в Швеции, ссадили с поезда. Ее сестра пошла в туалет и взяла с собой билеты, а кондуктор на первой же станции взял и высадил девочку. Но у меня-то билет есть! Я думаю, они не имеют права меня высаживать! А еще я слышала, что девочку высадили, потому что отец у нее из Африки и сама она тоже темнокожая. Мол, если бы она выглядела как обычная шведка, то могла бы всю жизнь без билета кататься. Я сглотнула слюну. Однажды какая-то сердитая тетка в магазине назвала меня черномазой – потому что у меня, как у папы, темные волосы.

Толстяка от меня отделяли всего несколько метров. «Астрид Барос, – написала я. И поменяла буквы местами: – Диртса Сораб, Диртса Сораб, Диртса Сораб».

Толстяк опустился в кресло напротив, но задел при этом столик, и моя ручка полетела на пол. Я хотела закричать, но только молча хватала ртом воздух, словно чересчур долго пробыла под водой. Толстяк наклонился вперед и схватил меня за руку.

Я попыталась вскочить, зацепилась ногой за лямку рюкзака, и, пока пыталась выпутаться, толстяк схватил меня за обе руки.

Я опять открыла рот, собираясь закричать, однако изо рта вырвалось лишь слабое шипение. От мужчины пахло совсем как в клетке у бабушкиных кроликов, и сперва мне почудилось, будто он плачет, но потом я разглядела, что по щеке у него ползет капля пота. Голос из динамиков сообщил название следующей станции.

– Не бойся, – сказал по-шведски толстяк и улыбнулся, а лицо его от улыбки сделалось похожим на морду голодного моржа.

«Диртса Сораб, Диртса Сораб, Диртса Сораб», – крутилось у меня в голове, а ноги мои словно уснули.

– Я хочу дать тебе кое-что, – добавил толстяк и сунул руку в карман рубашки. Я вырвала руки, но нога застряла капитально. Толстяк нашел наконец то, что искал, а руки его были похожи на две рыбы-камбалы, которые открывали рот и пытались меня схватить. Во рту у меня пересохло, дыхание перехватило.

Поезд замедлил ход, и я закрыла глаза, но так было еще страшнее – казалось, будто меня заперли в подвале, а рядом находился еще кто-то, кого я не видела, но о чьем присутствии догадывалась. Я снова открыла глаза. Толстяк оперся о столик и поднялся.

– Благослови Господь твое путешествие, – сказал он. Встать толстяку оказалось непросто, и от напряжения лицо его покраснело, как помидор. А потом он положил передо мной листок бумаги и двинулся к двери.

Не смея шелохнуться, я дождалась, когда он выйдет на перрон, и только когда поезд снова двинулся, взяла листок в руки.

На бумаге был изображен ягненок, которого пастух вытаскивает из ямы. «Псалом 23, Господь – пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться», – прочла я слова под картинкой.

От облегчения я едва не разревелась. Проповедник! Обычный проповедник и никакой не похититель детей! Я откинулась на сиденье, но глаза решила не закрывать. От стука колес меня клонило в сон, поэтому я снова выпрямилась и, чтобы стряхнуть дремоту, принялась вспоминать названия столиц в разных странах. Однако, расправившись со Скандинавией, я, как всегда, подумала о Братиславе и Праге, а когда я вспоминаю о столицах Чехии и Словакии, то, естественно, думаю о папе. В тот день, когда папа сказал мне, что они с мамой разводятся, он заплакал – таким я его никогда прежде не видела. Бывало, конечно, что его глаза подозрительно блестели, когда он смотрел кино про ковбоев, особенно если там на одного ковбоя ополчался весь белый свет. Или, например, когда Норвегия играла в футбол с Чехией, папа утирал слезы, причем во время исполнения обоих гимнов. Но рассказывая, что они с мамой больше не будут жить вместе, он рыдал, как ребенок, хотя именно он первым нашел себе новую девушку.

Сперва я думала, что слезы – это хорошо. Я вот, например, плачу, когда сделаю что-нибудь не очень хорошее, а потом раскаиваюсь и хочу попросить прощения. Однако вскоре я поняла: ничего хорошего в том, что папа плачет, нет. И то, что с этого момента родители перестанут ссориться, я тогда тоже еще не знала. Когда развелись родители Дорте – это девочка, что живет по соседству, – то ее папа выбросил во двор все мамины вещи. А мама моего одноклассника Стиана накинулась на его папу с кулаками и сломала ему ключицу. Мои же мама с папой теперь почти не ссорились. И не кричали друг на дружку. Мама сказала, что они просто выросли друг из друга. Глупее ничего в жизни я не слыхала. Вырастают из одежды, а не из людей. А по словам папы, они теперь стали просто добрыми друзьями, и вот тогда-то мне и расхотелось вырастать. Ведь дружба – это самое замечательное на свете. Как же можно развестись со своим другом? Нет, мне, конечно, не хотелось, чтобы мама с папой ссорились, но тогда, по крайней мере, все было бы более понятно.

Бабушка говорит, что в жизни людям всегда приходится сталкиваться с подводными камнями – это нужно, чтобы как следует прочувствовать жизнь. По словам бабушки, жизнь – это не только солнечные деньки. Лишь оказавшись под дождем, мы начинаем по-настоящему ценить солнце. И я ее понимаю. Отлично понимаю. Вот только когда я сказала бабушке, что ей следовало бы научить этому собственную дочь, бабушка заплакала. И это был единственный раз, когда я видела, как плачет бабушка.