Текст книги "И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник)"

Воспитание

Пожалуй, со змеей это уже был перебор. Сидя в пустой и холодной классной комнате, принцесса Леонор думает, что вполне можно было бы обойтись лягушкой. Хотя змея была отличная, просто отличная, Леонор накануне выпросила ее у помощника садовника, сказала – для игры, весь день таскала в рукаве – «что это у вас с рукой, Леонор?», «ничего, матушка, Ваше Величество, ушибла чуть-чуть», – а ночью прокралась босиком в соседнюю спальню и уложила змею кольцами прямо поверх бархатных домашних туфель, которые старшая из принцесс, Беатриш, как всегда, бросила у кровати. Треугольную голову подперла палочкой, и еще одну палочку, поменьше, засунула в пасть. Прекрасная получилась змея, злющая, как живая, Леонор прямо пожалела, что не может ее оставить себе.

Принцесса Леонор дышит на замерзшие пальцы и думает, что ее старшая сестра дура, каких поискать. Ну, хорошо, испугалась, так покричи, но задыхаться и синеть зачем?

* * *

– Ох, нет, – королева – непричесанная, в длинном халате поверх ночной сорочки – сидела на краю огромной кровати и то разворачивала, то комкала батистовый платочек. Король, почти одетый, но в домашних туфлях без задников, бегал по спальне из угла в угол. – Только не это!

– А что? – Король перестал бегать и сердито уставился на супругу. – Вот что?!

– Но она такая маленькая! – простонала королева, терзая платочек.

Король шумно вздохнул.

– С ее играми мы с вами просто можем не дождаться, когда она вырастет. Завтра она притащит живую змею, и что тогда?

Королева закрыла лицо руками и зарыдала в голос.

– Ну-ну, – король присел на кровать рядом с супругой и успокаивающе похлопал ее по плечу. – Не надо так убиваться. У нас с вами есть еще дочери. И, кстати, кастильская принцесса была еще моложе, когда ее… в общем, еще моложе. И ничего.

* * *

Секретарь короля, господин Педру Морайш, застыл в неудобной позе, оттопырив зад и прижав ухо к замочной скважине. За его спиной собралась небольшая группка придворных. Все отчаянно тянули шеи, пытаясь расслышать, что происходит в кабинете.

– Ну, что там? – не выдержала одна из дам.

– Говорит, не хочет, – доложил Морайш, не отрывая уха от скважины, – говорит, – старый он уже принцесс воспитывать, и здоровье уже не то.

– Как же, здоровье у него не то, – хмыкнула та же дама. – Года не прошло, как… – На нее зашикали.

* * *

Хорошо бы отсюда сбежать, думает принцесса Леонор. Поменяться одеждой с кем-нибудь из кухонных мальчишек или из тех, кто на конюшне лошадей чистит, только ее и видели. Принцессе не нравится то, что творится в замке. Все вдруг стали такие дружелюбные, что просто страшно, даже сестрица Беатриш то и дело лезет с объятиями и поцелуями, называет малышкой и своей драгоценной сестричкой. Дура. Подложить бы ей лягушку.

* * *

– Собрались? – Король смотрит на принцессу Леонор, но ей почему-то никак не удается поймать его взгляд. – Отлично. Идемте.

Леонор вертит головой. Такое ощущение, что замок вымер. Королева за ужином почувствовала себя плохо и теперь лежит у себя в кабинете с мокрым полотенцем на голове. Беатриш отослали куда-то на север, к родне – и правильно, думает Леонор, давно бы так. А вот куда делись все эти придворные дамы, секретари, советники, горничные, лакеи, гвардейцы, няньки, кормилицы и прочий замковый народ? Принцесса хочет спросить о них у короля, но король явно не в духе. Потом спрошу, думает Леонор, торопливо идя за ним.

Они пересекают весь замок и начинают подниматься по лестнице в башню. Зачем в башню, думает Леонор, уставившись в спину короля, запрет он меня, что ли? С ума, что ли, сошел? Она замирает.

– Не останавливайтесь! – говорит король, не оборачиваясь. – Мы уже почти пришли.

В башне пусто и холодно, холоднее даже, чем в классной комнате, в которой обычно запирают провинившихся принцесс.

– А теперь что? – спрашивает Леонор.

– Подождем. – Король открывает настежь большое окно и выглядывает наружу. Принцессе Леонор тоже хочется посмотреть в окно, но вместо этого она отходит к двери – на всякий случай.

Минут через пятнадцать раздается оглушительное хлопанье крыльев, потом скрежет, и в окно с трудом протискивается шипастая голова с огромной зубастой пастью и маленькими круглыми оранжевыми глазами.

– Ну? – спрашивает голова. – Вот эта девочка?

Сожрет, понимает принцесса Леонор, сейчас оно меня сожрет. Она всем телом бросается на дверь и с визгом несется вниз по лестнице.

* * *

– Это что, – раздраженно спрашивает дракон, – она все время так будет бегать?

– Нет, – отвечает король.

– Да, – отвечает Леонор.

Король и принцесса стоят на крепостной стене, король крепко держит принцессу за руку. Дракон висит в воздухе, слегка шевеля крыльями.

– Ну и дура, – говорит дракон. – Дура, трусиха и папенькина дочка. Я думал тебя покатать, но ты же испугаешься.

– Я не трусиха! – шипит Леонор и резко выдергивает свою руку из руки короля. – Я вообще ничего не боюсь!

– Ну ладно, – говорит король. – Вы тут договаривайтесь, а я пойду. Дочь, – он наконец смотрит прямо на Леонор, – ведите себя хорошо. Слушайтесь дракона. Если будете паинькой, через десять лет выйдете замуж за отличного принца.

Король обнимает принцессу, коротко кланяется дракону и идет к лестнице.

– А если не буду? – кричит ему вслед Леонор. – Если я не буду паинькой, за кого я выйду замуж?

Трубочист

…звали его дон Густаво, высокий такой старик, то есть не старик, конечно, но и не молоденький уже, хорошо поживший мужчина, совершенно лысый и без передних зубов, лицо и руки коричневые, как заветрившийся пробковый дуб, но сам еще крепкий, прямой, как трость. Говорил он со странным акцентом, вроде бы испанским, а вроде бы и нет, никто точно не знал, а спрашивать не спрашивали, чтобы не обидеть, хотя, если вот так подумать, с чего бы ему обижаться, посудите сами, дона Мария да Луш, меня вот спроси, откуда у вас, дона Леонилда, такой симпатичный выговор, не в пример местному, вы же тут, у моря, не сердитесь, дона Мария да Луш, очень грубо разговариваете, ну что это такое, саррр-р-р-дина, кар-р-р-р-р-тошка, это же просто смешно, вы сами послушайте, что лучше звучит, пр-р-р-р-р-обка или пробка? Я-то в детстве жила на севере, меня учили разговаривать аккуратно, звуки чтобы были маленькие, воспитанные, каждый чтоб знал свое место и вперед других не высовывался, да вы не обижайтесь, дона Мария да Луш, я же не кр-р-р-р-итикую, ну, не обижайтесь, шучу, шу-чу. Так вот, дон Густаво говорил с акцентом, но понять его можно было, если не с первого раза, то со второго, он все всегда два раза повторял, даже когда знакомился, протягивал руку и говорил очень приятно познакомиться, Густаво. И потом еще раз – Густаво, очень приятно познакомиться.

Жил он в маленькой такой развалюхе на пустыре, сам ее собрал из досок и жестяных листов, и такую же сделал будку, там у него жил пес, добрейшее создание, хоть за уши его таскай, хоть за хвост, он только улыбается и пытается в лицо лизнуть, и дон Густаво был такой же добрый, только без хвоста, конечно. Мы, дети, к нему весной бегали есть мушмулу, а летом – сливы, он на пустыре себе деревья посадил, целый маленький сад, и все так хорошо у него росло, как будто он этим всю жизнь занимался, люди даже удивлялись, надо же, говорили, трубочист, а как будто… вы правы, дона Мария да Луш, не сказала. Нет, не забыла, не забыла, а хотела вас удивить, вы бы считали, что дон Густаво был обычный садовник, хотя, зачем бы я стала рассказывать про садовника, но вы бы об этом не подумали и ждали бы про садовника, а тут я вам говорю – трубочист, и вы бы удивились, ведь удивились бы? Потому что дон Густаво был трубочист, причем потомственный, и отец его был трубочист, и дед трубочист, целая огромная семья трубочистов, и дон Густаво самый младший и самый невезучий, потому что жил он тут, у нас, а сколько у нас труб, которые нужно чистить? То-то и оно. С тех пор как ввели налог на дым, никто каминов и не разжигает, дон Густаво, бедный, остался без работы, редко-редко кто его звал вытащить из трубы голубиное гнездо или птенца, и это все равно не то же самое, что взять и всю трубу тщательно, снизу доверху прочистить. Люди думали, может, дон Густаво что-нибудь еще умеет, починить что-нибудь или газеты продавать, но дон Густаво никогда не соглашался. Не могу, говорил, помочь, не мое это дело. Вот если бы трубу почистить. И повторял, трубу бы если почистить, это тогда бы да. Даже садовником быть не хотел, говорил, что садовник должен уметь работать в саду, а он умеет только на пустыре, поэтому он пустырник. А чтобы на него не обижались за отказ, угощал всех сливами и мушмулой.

А потом в город приехал этот граф, или маркиз, или, может, он был банкир, важный такой, ужасно богатый, вы его знаете, дона Мария да Луш, его все знают, я только имя забыла. Он приехал и велел строить ему замок, как за границей, не каменный, а кирпичный, ужасно уродливый, сам огромный, окна махонькие, и много-много труб, как на фабрике. Дон Густаво, как увидел первые трубы, достал откуда-то черный костюм с жилеткой, но без пуговиц, выстирал его, высушил на яблоне и стал в нем ходить на стройку. Придет, встанет и смотрит, как юноши смотрят на возлюбленных, пока те им платочек[1]1
  Португальская традиция: на льняных или хлопковых квадратиках влюбленные португальские девушки вышивали узоры и всякие милые глупости, поговорки или стишки, а потом дарили расшитый платочек милому юноше, это было как бы приглашение к отношениям. Если юноша соглашался, он начинал носить этот платочек на видном месте, как бы оповещая окружающих о том, что у него уже есть возлюбленная и чтобы больше ему платочков не дарили.


[Закрыть] с признаниями вышивают. Каждый день ходил, строители вначале посмеивались, а потом привыкли, даже беспокоиться начали, если дон Густаво задерживался.

Когда замок был почти достроен, дон Густаво снова выстирал свой костюм, я нашла и пришила ему пуговицы, я уже тогда была очень хозяйственная, у меня всегда с собой были иголка и нитки, мало ли что, я и вам посоветовала бы, дона Мария да Луш, вон, у вас на чулке петля поехала, а была бы у вас иголка с ниткой, вы бы петлю и подхватили, и чулок спасли. А дон Густаво надел костюм с пуговицами и пошел к этому банкиру, или графу, проситься на работу. А граф его не взял. Меня там не было, но говорят, что граф даже не дал дону Густаво повторить. Сказал, я и с первого раза все понял, спасибо, не беспокойтесь. И еще сказал, что ему не нужны трубочисты, трубами будут заниматься специально обученные профессионалы с техникой, так и сказал, профессионалы с техникой, это я потом от дона Густаво узнала, мы все его ждали на пустыре, играли с псом, таскали его за уши и за хвост, а дон Густаво про нас забыл и ушел в бар к Манеле, он был очень расстроен, потому что, ну правда, разве могут какие-то там профессионалы сравниться с ним, потомственным трубочистом?

В общем, на следующий день, когда у дона Густаво перестала болеть голова, он сказал, что не хочет больше жить в нашем городе, потому что одно дело, когда труб вовсе нет, и совсем другое, когда труб полно, но чистят их какие-то профессионалы с техникой. Мы уговаривали его остаться, предлагали все вместе пойти к графу и поговорить, но дон Густаво даже слушать не стал, взял своего пса и костюм черный, а все остальное оставил, сказал, ему не нужно. И ушел. И на замок ни разу не посмотрел.

А банкир… а разве вы не знаете? Про это и в газетах писали. Банкир прожил в замке всего месяц и уехал. Он ни разу не смог развести огонь ни в одном из каминов, из трубы сразу начинала сыпаться всякая пакость, прямо на огонь, старые гнезда, перья, мокрые тряпки, один раз вода полилась и все-все загасила. Профессионалы с техникой пытались что-то сделать, но не сумели, конечно, и их всех уволили. Ну, про замок-то вы, наверняка, знаете. Как, и про замок не знаете? Это странно, дона Мария да Луш, это очень странно, вы же в этом городе родились и живете, как же можно? Замок до сих пор стоит пустой, только трубы все с него попадали.

Пирожок с повидлом

Что нам делать? Что нам делать с нашей девочкой, если она не хочет вставать?

Плотно закрой глаза, не жмурься и не подглядывай, дыши тихонечко, пальцами ног не шевели и не смейся, не вздумай засмеяться раньше времени, всю игру испортишь. Игра называется пирожок с повидлом, ты лежишь, будто сонная, будто мертвая, а тебя заворачивают в одеяло, тщательно упеленывают, катают по постели, все сюда! скорей смотрите, какой у нас вышел пирожок с повидлом! щиплют – такой мягкий! и щекочут – такой плотный! сейчас, сейчас мы его в печь! Ты не выдерживаешь и начинаешь хохотать и брыкаться, ах, кричат, повидло! повидло лезет! держи его! и запихивают обратно высовывающиеся руки, пятки, нос. Хорошее я повидло? спрашиваешь гордо, выбравшись, наконец, из одеяла. Прекрасное, отвечают тебе, самое лучшее повидло по эту сторону океана.

Так и идет. Что нам делать с нашей девочкой, если она не хочет убирать свою комнату? Что нам делать, если она не хочет мыться? Если кричит, капризничает, топает ногами, если покидала все игрушки в угол и ушла обижаться в шкаф? В тесто ее, в новое одеяло с коровами, укутать, завязать капроновой лентой, докатить по коридору до ванной, сейчас, сейчас мы ее в печь, будет у нас на ужин пирожок с повидлом! Хохочущее повидло лезет из одеяла, пустите, пустите, я сама, я больше не обижаюсь, я отличное покладистое повидло, лучшее по эту сторону океана.

Конечно, бывает по-всякому, и уходи, глаза бы мои на тебя не глядели, и я не просила меня рожать, варить, поправляют тебя, остужать и раскладывать по банкам, и ты – против воли – смеешься, но тут же сердито замолкаешь и убегаешь, хлопнув дверью, потом, конечно, приходишь мириться и живешь себе дальше, все больше девочкой, все меньше повидлом. В одеяло с коровами тебя уже, пожалуй, не завернешь, да никто и не пытается, и самой тебе тоже не до того, тебе сейчас нравятся другие игры, но однажды ты сидишь, скорчившись, на полу у кровати, не в силах ни встать, ни разогнуться, внутри все как будто свело, ты рыдаешь, пытаясь не то разжалобить, не то выплакать эту судорогу, и вдруг слышишь отчетливо, что же нам делать? как нам утешить нашу девочку, когда она так плачет? и, не думая, тянешь с кровати одеяло, и заворачиваешься в него старательно, тебе еще не смешно, но уже не так больно, ты повидло, у повидла никогда ничего не болит.

И неминуемо приходит момент, когда ты смирно лежишь с закрытыми глазами, не жмуришься, не подглядываешь, не шевелишь пальцами ног, только повторяешь навязчиво, что же нам делать? что нам делать с нашей девочкой, если она не хочет дышать? и тут тебя чем-то накрывают и во что-то старательно оборачивают, и ты понимаешь, что ты опять повидло, лучшее повидло по эту сторону океана, и смеешься, смеешься…

Чужой дедушка

…вообще-то, это не наш дедушка, а когда я говорю не наш, я имею в виду не мой, не маргаридин и не доныанын, потому что мой дедушка живет в австралии, у него кенгуриная ферма со страусами, маргаридин – в месте, которое называется пекло, он там играет с чертями в покер, я столько раз говорил маргариде, что пусть дедушка приедет сюда, я сам мог бы с ним играть, может, не в покер, в покер я еще не умею, но умею в дурака и немного в канасту, маргарида меня научила, давно еще, а раз маргарида умеет, а она девчонка, то ее дедушка умеет в сто раз лучше, но маргарида говорит, что дедушка приехать не может, он очень занят с чертями, мне, конечно, странно, все-таки, мы ему семья, и, уж наверное, лучше, чем какие-то посторонние черти, но маргарида говорит, что с чертями не все так просто, если они с кем играют и не хотят отпускать, все, никуда не денешь, и захочешь, а не уйдешь, не знаю, откуда она это взяла, ее дедушка даже писем ей не пишет, мой тоже не пишет, но шлет открытки с видами австралии, а дедушки доны аны мы не знаем, но подозреваем, что он был пойнтер, потому что у доны аны вздернутый нос, спина в конопушках и гладкие висячие коричневые уши, потому я и говорю, что этот дедушка был не наш, не родня нам, он нам достался от предыдущих жильцов, а им от предпредыдущих, и так почти до самых первых жильцов, которых никто уже не помнит, они уехали примерно сто лет назад, а дедушку забыли, потому что он читал в гостиной газету, и вначале они не хотели его отвлекать, а просто носили вещи в машину, а потом пришла полиция и сказала, чья это машина с вещами и подушками перекрывает подъезд к дому, и почему на водительском месте сидит фикус в горшке, сейчас мы вас отшрафтуем, своих не узнаете, в скобочках, маргарида говорит, что не отшрафтуем, а оштрафуем, от слова штраф, то есть, деньги заплатить, я не уверен, что она права, кто бы из-за просто денег забыл в гостиной целого дедушку, наверняка, полиция сказала, как я сказал, а жильцы испугались и ушли, а дедушку оставили, потом в эту квартиру вселились другие люди, потом еще другие, и еще, а потом уже мы, а дедушка все сидел в гостиной и читал газету, я вначале пытался с ним разговаривать, маргарида делала ему чай с молоком, кашу и бутерброды, а дона ана ставила на него лапы, но дедушка нам не отвечал, чай не пил, и даже дону ану не гладил, а у нее самая приятная для глажения голова из всех, кого я видел, в скобочках, маргарида говорит, что тут я мог бы с доной аной поспорить, но маргарида обязана так говорить, я ей сын, а дона ана просто внучка пойнтера, так что, я маргариде не очень-то верю, и потом я обиделся на дедушку за дону ану и стал реже с ним разговаривать, к тому же, какой интерес разговаривать с тем, кто тебе не отвечает, а сидит, уткнувшись в газету, и дона ана почти перестала ставить на него лапы, но маргарида все равно делала ему чай и бутерброды, каждый вечер, она ужасно упрямая, маргарида, если вобьет себе в голову, что дедушку надо кормить и поить чаем, не переубедишь, а потом она сказала, что вот, скоро ее день рождения, и она хотела бы испечь пирог с синими длинными сливами, а я сказал, что тоже хотел бы, но лучше бы с круглыми красными, а дона ана ничего не сказала, потому что ей все равно, был бы пирог, и дедушка ничего не сказал, а мы с маргаридой спорили, как сумасшедшие, хотя я знал, что сейчас нету вообще никаких слив, потому что зима, и маргарида знала, мы каждый год так спорим, а потом маргарида делает бисквит с изюмом и цукатами, тоже вкусно, хотя и не пирог со сливами, а потом утром мы пришли в гостиную, а там дедушка весь зеленый, но не плохо зеленый, как будто съел несвежую колбасу, а красиво, весенне зеленый, и на нем как будто даже трава выросла и листья, я очень удивился, и дона ана удивилась, а маргарида сказала, подумаешь, будет у нас теперь зеленый дедушка и немного полила его из лейки, и к вечеру дедушка уже цвел такими небольшими беленькими цветочками, мы с доной аной даже испугались, дона ана лаяла ужасно, одна маргарида не боялась, но она вообще ничего не боится, в скобочках, это неправда, маргарида боится мышей, тараканов, и таких красивых волосатых гусениц, потому что она девчонка, а сильней всего боится, когда я лезу на дерево или хочу прыгнуть с вышки в бассейн, хотя это очень глупо, я же ее не заставляю прыгать, а она говорит, что я ничего не понимаю, но со временем пойму, но вот цветущего дедушки она совсем не испугалась и даже смеялась над нами с доной аной, что мы боимся, а наутро цветов на дедушке уже не было, а была завязь, это маргарида сказала, завязь, я не знал, как оно называется, такое маленькое, круглое и на ножке, интересно, сказала маргарида, успеют созреть к моему дню рождения, я спросил, кто, маргарида сказала, сливы, я засмеялся, а дона ана залаяла вначале на меня, потом на дедушку в завязи, а дедушка читал газету, и я сказал, не успеют просто нарочно сказал, за то, что маргарида совсем не испугалась и еще смеялась надо мной, а маргарида сказала, что посмотрим, и я сказал, посмотрим, но сливы созрели прямо к маргаридиному дню рождения, синие длинные, и круглые красные, и еще прозрачные желтые, и другие, маленькие зеленые, маргарида сказала, что их зовут сорт королева клаудия, и сделала пирог и варенье, и еще другой пирог, и огромный кусок дала дедушке, но он и тут не отложил газету, но мы все равно сделали вид, что как будто отложил, и я с ним разговаривал, а дона ана ставила на него лапы и украдкой лизала его кусок пирога, а маргарида подливала ему молока в чай, и мы пели поздравляю тебя и зажгли свечи, а маргарида их задула и загадала желание, и все мы были семья и родня, даже дедушка, хоть он нам и достался от предыдущих жильцов.

Пансион

мебели не было, никакой, предыдущие жильцы забрали все, даже люстру, даже стенной шкаф из ниши, даже линолеум скатали и унесли, даже обои аккуратно срезали со стен, только в самом углу, у входа, остался маленький, неровно оборванный кусочек серо-сизой бумаги с плохо пропечатанным букетиком белых и розоватых цветов, даже оконные рамы были вынуты, и в квадратный пролом виднелись темные крыши, ущербная кособокая луна над ними и россыпь некрупных городских звезд. господи, твоя воля, бормотала консьержка дона санча и дрожала крупной дрожью, кутаясь в шерстяную шаль, накинутую поверх несвежей фланелевой ночной сорочки, господи милостивый, как же это, а хозяйки-то нету, нету хозяйки, хозяйка только в среду вернется, как же я вас поселю-то теперь, и без хозяйки, но мы молчали, не помогали ей, только недовольно гудел максимилиан, натягивая поводок, да бабушка тихонько похрапывала в своей коляске, постелю, вдруг сказала дона санча, переставая бормотать, я принесу вам от себя постелю и еще кой-чего, а завтра мы как-нибудь, максимилиан фыркнул, ему не нужна была постель, ему нужно было срочно войти и все обнюхать, позвольте, я помогу, почтительно сказала дона санча и потянула руки к бабушкиной коляске, но я не позволила и сама вкатила бабушку в комнату, бабушка всхрапнула погромче и подняла голову, о, сказала она несонным голосом, какой прекрасный отсюда вид, тереза, дети, вы обратили внимание, какой отсюда вид, да, сказали мы вразнобой, еще раз, скомандовала бабушка, да, бабушка, повторили мы хором, прекрасный вид, то-то, причмокнув губами, сказала бабушка и довольно покачала головой, максимилиан, лапушка моя, ты обратил внимание, какой здесь вид, с таким видом никаких удобств не надо, но максимилиан не ответил, он копал в нише из-под стенного шкафа и сосредоточенно сопел, постеля, сказал задыхающийся голос доны санчи, она уже вернулась от себя и теперь, пятясь, входила в комнату, с натугой волоча три гигантских ящика красного дерева с резными бронзовыми ручками, из верхнего торчал тюфяк в полосатом напернике, постелю принесла, сказала она, выпрямляясь, и комоду, комода у меня давно стоит хозяйкина, может, вам пригодится, спасибо, дона санча, сказала я, вы идите спать, мы дальше как-нибудь сами, а в среду уже хозяйка вернется, обрадованно зачастила дона санча, вы до среды как-нибудь, а в среду, значит, хозяйка, доброй ночи, дона санча, перебила я, спасибо вам, доброй ночи, барышня, ответила дона санча, уж вы не взыщите, ничего-ничего, сказала я, тесня ее к двери, доброй ночи, чур, я сплю в верхнем ящике, крикнула ана, когда стихли шаркающие шаги доны санчи, нет я, буркнула тина, пихая ану, а ты спишь в чемодане, сама ты спишь в чемодане, дура, сама дура, дети, дети, сказала бабушка не ссорьтесь, ящиков всем хватит, нет, не хватит, крикнула ана, не хватит, поддержала ее тина, в рюкзаке у меня трубно завопил молчавший до сих пор младенец рубен и принялся больно пинать меня по ребрам, и только максимилиан был совершенно спокоен, он вдумчиво обнюхал нижний ящик, задрал ногу и молча его пометил.