Текст книги "Подлинная история носа Пиноккио"

– Нет, просто улыбнулся ей. Посмотрел на нее и сказал, что, если она не последует его добрым советам, ей мало не покажется. Он по-прежнему сжимал нож в руке, так что смысл его послания был вполне понятен. Потом он ушел. Забрал цветы по пути. Захлопнул дверь и исчез, словно его и не было. Никаких свидетелей. Никто ничего не видел и не слышал.

– А она сама не могла все придумать?

– Ты бы видел или слышал ее. Этого хватило за глаза, чтобы убедить меня.

– А что было потом?

– Она сидела на диване и дрожала, пока не смогла хоть как-то взять себя в руки. Тогда сразу бросилась звонить подруге, той самой, с которой разговаривала около семи часов. Когда она набирала номер, было, согласно ее мобильному, двадцать одна минута девятого вечера. Подруга пришла, забрала ее, и они вместе приехали к нам и написали заявление. Его приняли в четверть десятого.

– А что подруга? Ты разговаривала с ней?

– Нет, потерпевшая отказывается сообщить ее имя. Та сидела на допросе в качестве свидетеля для моральной поддержки, и тогда она назвалась Лизбет Юханссон и даже дала номера своих телефонов. Домашнего и мобильного. Но, к сожалению, все оказалось вымыслом. Именно она, подруга, якобы была замужем за полицейским, который избивал и насиловал ее. Я, естественно, спросила нашу потерпевшую, почему она или они обе поступают таким образом. По ее словам, ни одна из них не доверяет полиции.

– Есть описание внешности того типа? Она смогла составить нечто подобное?

«Отказывается говорить, как ее зовут и где они живут, но защищать-то мы их должны, – подумал Бекстрём. – Вот лесбиянки чертовы!»

– Да, и по-настоящему хорошее. К сожалению, оно подходит слишком многим, кто трудится на данном поприще. Преступник был одет в темные брюки и короткую синюю куртку с капюшоном из напоминающего нейлон материала. Никаких наклеек или надписей на ней не было, и по данному пункту у нее нет сомнений. Черные перчатки. Однако относительно обуви она не столь уверена. Как ей кажется, речь идет об обычных спортивных туфлях, кроссовках. Белые тенниски, как она говорит. Ростом он примерно метр девяносто. Крепко сложенный, хорошо тренированный, выглядит сильным. Худое, овальной формы лицо с четко выраженными чертами, коротко подстриженные черные волосы, темные, глубоко посаженные глаза, характерный слегка согнутый нос, выступающий подбородок, на щеках трехдневная щетина. Говорит на идеальном шведском без акцента, никакого запаха табака, пота или парфюма. Ему между тридцатью и сорока.

Анника Карлссон делала пометки в своих записях, пока говорила.

– Вот в принципе и все. Я собиралась приготовить подборку фотографий и предложить потерпевшей взглянуть на них. Если она согласится на новый допрос. Как только мы закончим совещание, вы получите и само заявление, и распечатку нашей с ней переписки по электронной почте.

– Замечательно, – сказал Бекстрём и на всякий случай поднял руку с целью предупредить возможные вопросы и пустую болтовню. – Если ты позаботишься о ней, я возьму на себя то, что наши коллеги из Сити нам навязали. Остается второе, – продолжал он. – По твоим словам, у тебя было два дела. И о чем там речь?

«Лучше сразу разобраться и с ним», – решил он.

– Конечно, – сказала Анника Карлссон и отчего-то поджала губы. – Хотя, по-моему, пусть лучше Йенни представит его нам. Она занималась им.

Йенни, подумал Бекстрём. Йенни Рогерссон, его последнее приобретение и самая молодая сотрудница, которую он лично завербовал в свой отдел. Блондинка с длинными волосами, белоснежной улыбкой и шикарным декольте. Единственная отдушина в том дурдоме, где ему приходилось проводить свои серые будни. Услада его глаз и бальзам души, будоражившая его фантазию и дарившая надежду на другой и гораздо лучший мир даже в такой понедельник, как этот.

6

– Спасибо, Анника. – Йенни Рогерссон склонилась над стопкой бумаг, лежавшей перед ней на столе.

– Я слушаю, – бросил Бекстрём коротко.

«Здесь ведь я отдаю приказы, если кто-то забыл».

– Спасибо, шеф, – сказала Рогерссон. – Да, если начинать с заявления о преступлении, то оно поступило в прошлый понедельник, 20 мая, во второй половине дня. Его оставили у дежурного, но, кто именно, неясно, поскольку там тогда хватало народа. Кому-то требовалась помощь с паспортом, другим с чем-то иным. Заявление анонимное. Письмо адресовано нашему участку, и в самом верху на нем указан адресат. Я цитирую: «В криминальный отдел полицейских властей Сольны». Ниже в качестве заголовка, я также цитирую: «Заявление об избиении на парковочной площадке около дворца Дроттнингхольм в воскресенье 19 мая сразу после одиннадцати часов вечера». Конец цитаты. Само событие, следовательно, произошло предыдущим вечером. Вот и все, что пока можно сказать об этом.

И.о. инспектора Йенни Рогерссон кивнула в качестве подтверждения своих слов.

– И о чем там речь? – проявил нетерпение Бекстрём.

– Это длинный рассказ, почти на двух страницах, где заявительница описывает случившееся. Он напечатан на компьютере, хорошо сформулирован, никаких грамматических ошибок, хотя, пожалуй, немного путанный. И в конце заявительница говорит, что хотела бы остаться анонимной, но уверяет в правдивости всей истории.

– Она? С чего ты взяла, что речь идет о женщине? – спросил Бекстрём.

«Боже, какие у Йенни буфера, – подумал он и положил ногу на ногу на случай, если его суперсалями сейчас зашевелится. – Плюс еще маленький черный топик, удерживающий их вместе. С ума сойти!»

– Я так подумала. На мой взгляд, это явно читается между строк. Помимо всего прочего, она мимоходом упоминает своего умершего мужа. Пожилая образованная женщина, вдова, которая вдобавок живет очень близко к дворцу. Я почти на сто процентов уверена в этом, и, если шеф хочет, могу привести несколько примеров, – сказала Йенни Рогерссон и улыбнулась Бекстрёму, обнажив белые зубы.

– Расскажи, что произошло, – попросил Бекстрём.

«О господи», – взмолился он, поскольку его суперсалями определенно обнаружила, куда устремлены все мысли комиссара, и явно пыталась превратить хорошо отутюженные брюки черт знает во что.

– По данным заявительницы, она совершала обычную вечернюю прогулку со своей собакой. Шла в юго-восточном направлении через ту часть парка, которая находится совсем близко к дворцовой ограде и, приблизившись к парковочной площадке, услышала возбужденные голоса двух мужчин. Они стояли с северной стороны около теннисных кортов и разбирались между собой. Один из них был особенно возмущен, он кричал и ругался на другого.

– Я слушаю, – сказал Бекстрём и подвинул свой стул вперед, так что его суперсалями оказалась под поверхностью стола.

– Да, скандалист стоял рядом с припаркованным автомобилем, но какой тот марки она не знает. Единственно, если верить ей, черный и на вид дорогой – БМВ, «мерседес» или нечто похожее. Но вообще там не было больше никаких людей и других машин тоже. Услышав спорящих мужчин, она остановилась и, если я правильно все поняла, стояла под защитой ограждения теннисного корта на расстоянии примерно тридцати метров от беспокойной парочки. Чтобы они не обнаружили ее, значит.

– О’кей, о’кей, – пробормотал Бекстрём, ощущая все большую потребность на что-нибудь переключить свои мысли с глубокой впадины между грудями Йенни Рогерссон. Особенно когда она сейчас повернулась к нему, до минимума сократив расстояние между ними. – Поправь меня, если я ошибаюсь, – продолжил Бекстрём. – Двое мужчин выясняют отношения, и один из них гораздо более агрессивен – он кричит и ругается на другого. Плюс наша свидетельница, которая прогуливается с собакой и прячется от дебоширов за забором, чтобы ее не обнаружили.

– Она, собственно говоря, одна, эта наша свидетельница, – заметила Рогерссон. – Ее собака ведь умерла. Еще осенью. Это, кстати, был королевский пудель. Его звали Сикан. Об этом она тоже упоминает в своем заявлении.

– Но постой, постой… – не дал ей продолжить Бекстрём. – Подожди минутку. Ты имеешь в виду, что старуха ходит по парку перед дворцом Дроттнингхольм среди ночи и таскает с собой дохлую псину?

– Мне ясен ход твоих мыслей, – кивнула Рогерссон и на всякий случай одарила его еще одной улыбкой. – Но, если я все поняла правильно, наша заявительница все годы, пока собака была жива, а Сикану исполнилось пятнадцать, прежде чем он умер, совершала одинаковую вечернюю прогулку с ним. Всегда шла одной и той же дорогой. От дома, где живет, на юг, юго-восток, вокруг парковочной площадки перед Дроттнингхольмским театром, а потом тем же путем назад. Это стало привычкой для нее, и она, очевидно, продолжала в том же духе и после смерти Сикана. Правда, в одиночестве тогда, конечно.

– Я по-прежнему ничего не понимаю. Сикан, значит? Кобель, то есть?

– Да, конечно. – Йенни Рогерссон широко улыбнулась, раздвинув алые губы и обнажив белые зубы. – Это кличка, значит, которую…

– Ага, да, – кивнул Бекстрём. – Но если мы сейчас…

– Извини, что я вмешиваюсь, но, наверное, неплохо узнать, чем, собственно, все закончилось? – заметила Анника Карлссон с ледяными нотками в голосе, по неизвестной причине буравя злым взглядом ни в чем не повинного Бекстрёма.

– Да, извини, я немного сбилась, – констатировала Йенни Рогерссон. – Итак, вкратце, значит, у нас есть мужчина, наш преступник, который очень возбужден и кричит и ругается на другого, на нашу жертву, следовательно, и одновременно размахивает предметом, который держит в руке и который наша свидетельница сначала приняла за кусок толстой трубы. Потом он просто подходит и бьет другого мужчину прямо по лицу. В результате тот падает, и дальше избиение продолжается. Несчастный ползает на четвереньках по парковочной площадке, в то время как преступник пинает его ногой и бьет куском трубы. Потом он явно пытается засунуть его между ног своей жертве и одновременно наносит ей заключительный удар ногой под зад. А затем просто убирается восвояси – садится в автомобиль и уезжает. Между тем его жертва поднимается на ноги и бегом покидает площадку.

– Она видела номер автомобиля? – спросила Анника Карлссон.

– Нет. Она его не разобрала. Но достаточно уверена, что последняя цифра, возможно, была девятка, и предпоследняя вроде тоже. Две девятки в конце, значит, плюс по ее словам дорогой на вид большой и черный автомобиль. В этом она уверена на сто процентов.

– А что с куском трубы? Орудием? Насколько я понимаю, он остался на парковочной площадке.

– Да, конечно. – Рогерссон кивнула с восторженной миной. – Хотя оказалось, что это никакая не труба.

– Не труба? – спросила Анника Карлссон с удивленными нотками в голосе.

– Нет, каталог произведений искусства. Тот, кто бил, свернул его в трубку, и поэтому он воспринимался как кусок трубы. Он вообще принадлежит известной аукционной фирме. Знаменитой на весь мир. Она торгует произведениями искусства. Я проверила через Гугл: она называется Сотбис и находится в Лондоне. Они продают дорогие картины, мебель, ковры, предметы антиквариата, и данный буклет содержит фотографии массы вещей, которые выставлялись на торги в Лондоне в начале мая. Всего за четырнадцать дней до того, как наш преступник использует его для избиения своей жертвы. У меня он здесь, кстати. – Йенни Рогерссон подняла прозрачный пластиковый карманчик с толстым журналом в зеленой обложке и с надписью «Сотбис» на торце. – Наша анонимная заявительница прислала его. Нашла на парковочной площадке и поняла, что именно его она, наверное, видела. Каталог и ее заявление лежали в обычном толстом конверте из тех, какие можно купить на почте. Вдобавок на нем пятна крови, на каталоге то есть. Он забрызган и испачкан ею. И кровь, скорей всего, принадлежит жертве.

– Откуда ты можешь знать, что это кровь?

Анника Карлссон определенно не собиралась сдаваться.

«Она явно недолюбливает сослуживицу», – подумал Бекстрём.

– Я попросила коллегу Фернандеса из технического отдела проверить. И моя догадка подтвердилась. Он, кстати, отправил образец в Государственную криминалистическую лабораторию на анализ ДНК.

– По-твоему, наша жертва может оказаться в регистре? – спросил Бекстрём.

«Какой сейчас толк от этого? Вся история ясна как день. Один педик разобрался с другим. Типичная «голубая разборка», и, возможно, они поссорились из-за цены античного искусственного члена, принадлежавшего третьему педику. Какой нормальный человек будет скручивать в трубочку аукционный каталог?»

– Нет, ни о чем подобном и речи не идет, – возразила Рогерссон. – В этом и изюминка данного заявления. Наша заявительница узнала жертву. Он – ее сосед. Они знакомы много лет, и поэтому она абсолютно уверена, что не обозналась. Помимо всего прочего, упоминает, что они живут приблизительно в квартале друг от друга. Я пробила его. Ни малейших грехов. Похоже, он один из по-настоящему приличных людей. Друг короля, пожалуй. Кто его знает.

– Продолжай, – распорядился Бекстрём. Его суперсалями вроде бы успокоилась. «Наверное, все дело в мертвой псине, – решил он. – Или два педика усмирили возбуждение».

– Пострадавшего зовут Ханс Ульрик фон Комер, барон, из благородных, значит, шестидесяти трех лет. Женат, имеет двух дочерей, и обе замужем. Живет в доме, который арендует, находящемся всего в нескольких сотнях метров от дворца. Им, вероятно, ведает дворцовая администрация. Кроме того, он сам, похоже, имеет какое-то отношение ко двору. Кто-то вроде искусствоведа, доктор философии, специализируется на истории искусства и, судя по всему, помогает присматривать за дворцовой коллекцией картин и прочего антиквариата. Вдобавок у него есть фирма, которая занимается подобными вещами, оценивает их и помогает людям продавать и покупать.

– От него самого поступило заявление? – спросил Бекстрём, хотя уже знал ответ.

«Женат, две дочери, и зачем будить свою женушку без всякой на то необходимости? Все как обычно», – подумал он.

– Нет, как ни странно, – ответила Рогерссон. – Я не нашла никакой бумаги от него. Потом сама позвонила ему и рассказала о полученном нами анонимном заявлении. Он решительно все отрицал. По его словам, был дома в указанное время. Судя по голосу, даже возмутился, пожалуй.

– Surprise, surprise[2]2
  Сюрприз, сюрприз (англ.).


[Закрыть], – сказал Бекстрём и демонстративно посмотрел на часы. – Ладно, – продолжил он. – Если ты сейчас спросишь меня, скажу, что в данном случае даже не надо открывать дело. Лучше отправить заявление в архив «за отсутствием состава преступления», чтобы не портить статистику. За моей подписью, пожалуй. И закончим на сегодня. Если у кого-то найдется нечто важное, я буду у себя до обеда. Потом мне, к сожалению, надо идти на встречу в управление криминальной полиции лена, и тогда вам придется справляться без меня.

7

Оказавшись в безопасности за закрытой дверью своего кабинета, он для начала включил сигнал «Не беспокоить». Потом трижды глубоко вздохнул, прежде чем отпер верхний ящик своего письменного стола, достал лежавшую там бутылку и влил в себя приличную порцию, а потом положил в рот две мятные пастилки, когда его хорошая русская водка теплом растеклась по желудку. Только после этого он попытался подвести итог утра.

«Итак, что мы имеем», – подумал он.

Сначала старая тетка всего-навсего забыла покормить своего кролика, а результатом стала дюжина заявлений о серьезных преступлениях, где в качестве злодея выступала эта явно впавшая в детство старуха. И сейчас требовалось просто отправить все это в архив, не возбуждая дел, и тем самым не ухудшая статистику раскрытий в его собственном отделе.

К сожалению, бабке, судя по всему, каким-то непостижимым образом удалось привлечь на свою сторону крайне неприятного типа, которого он уж точно не собирался отправлять той же дорогой, что и коллег из кролико-хомячкового отдела.

«Откуда, боже праведный, такая, как она, может знать подобных личностей?» – подумал Бекстрём. Это просто не укладывалось ни в какие рамки, и собственных детей у нее также не было. «Что там у нас осталось?» – Он глубоко вздохнул и на всякий случай еще чуточку уменьшил содержимое своей бутылки, хотя обычно избегал таких вольностей до полудня.

Два педика несколько более изысканного толка подрались на бабский манер перед дворцом его королевского величества. Неизвестный преступник в качестве оружия использовал каталог произведений искусства, а его жертва, гомик голубой крови, прикидывается, будто ничего не знает об этом деле.

«А чем не хороша бейсбольная бита или обычный топор? – подумал Бекстрём и вздохнул, и в то самое мгновение кто-то постучал в его дверь, несмотря на запрещающий сигнал над ней. – Только одному человеку в нашем здании наплевать на него». Он поспешно прибрался у себя на столе и запер заветный ящик за секунду до того, как Анника Карлссон шагнула к нему в кабинет.

– Чувствуй себя как дома, Анника, – милостиво разрешил Бекстрём, не поднимая глаз от бумаг, которые якобы читал.

– Спасибо. – Анника Карлссон села на стул возле его стола и положила перед своим руководителем толстую папку с заявлениями.

– Это собрание сочинений о страданиях полицейских по защите животных, – объяснила она. – Ты обещал разобраться с ними.

– Главным образом ради тебя, – буркнул Бекстрём.

– Тогда я дам тебе один совет. – Анника Карлссон откинулась на спинку стула.

Она переговорила с коллегами из отдела правопорядка полиции Сольны, благодаря чьим стараниям госпожа Линдерот в конце концов открыла двери чиновницам из правления лена и впустила их в квартиру. Они также намекнули ей о ближайшей соседке новоиспеченной преступницы, до глубины души возмущенной правовым беспределом, которому, по ее мнению, подверглась госпожа Линдерот.

– Если верить рассказам коллеги Аксельссона (это его мать уже много лет дружит с нашей подозреваемой), ни на полицейских – защитниках животных, ни на чиновницах не было униформы или каких-то знаков различия, указывавших на их принадлежность к государственным структурам. По словам соседки, они сначала позвонили в дверь госпожи Линдерот и барабанили по ней, а потом один из них стал орать в щель для почты, требуя немедленно открыть. Спустя непродолжительное время старушка приоткрыла дверь, не сняв предохранительную цепочку, и высунула наружу старый пистолет, и тогда коллеги отпрянули и, как ошпаренные, бросились прочь и остановились на лестнице.

– У нее, у Линдерот, я имею в виду, есть глазок в двери? – спросил Бекстрём.

Судя по виду Анники Карлссон, ее настроение сейчас резко улучшилось.

– Ага, Бекстрём, – сказала она. – Теперь я узнаю тебя. Нет, у нее нет глазка, поэтому никакого удостоверения она не могла увидеть, а о визите ее заранее не уведомили.

– Насколько можно верить соседке?

– Она живет на том же этаже. Ее дверь находится напротив двери госпожи Линдерот, и на ней есть прекрасно функционирующий глазок, если тебе интересно. И, как только снаружи послышался шум, она прильнула к нему. В какой-то момент, похоже, даже записала их с помощью своего мобильника. От изображения, конечно, толку мало, а звук хороший. Она воспроизвела мне запись по телефону, и коллеги явно давали жизни. В любом случае она также не понимает, о чем речь. По ее словам, она даже собиралась звонить в центр экстренной помощи. Поскольку поверила, что в квартиру ее соседки пытались проникнуть обычные охотники до чужого добра. Две женщины и двое мужчин, а она недавно читала, в одной статье в «Сольна-Нютт», кстати, что такие часто действуют смешанными группами из лиц обоего пола.

– Ты сама разговаривала с ней? С этой соседкой?

– Да, а ты как думаешь? Я допросила ее по телефону, и это, наверное, не хуже, чем если бы я притащила ее сюда.

«Сейчас ее голос звучит как обычно, – подумал Бекстрём. – Вполне доброжелательно, от агрессивности не осталось и следа».

– Интересно, – многозначительно произнес он и подумал: «Не стоит, пожалуй, суетиться».

– Да, конечно. Тогда, я думаю, ты разберешься с этим дерьмом.

Коллега Карлссон показала на стопку заявлений и рывком встала со стула.

– Кстати, я хотела сказать вот еще что… Наше последнее приобретение, малышка Рогерссон, пожалуй, оставляет желать лучшего, хотя она и дочь твоего лучшего друга.

– О чем это ты?

– У нее еще молоко на губах не обсохло. Она же ребенок совсем, Бекстрём. Несмотря на ее огромную грудь, из-за которой ты и другие мужики из отдела пускаете слюни.

– Не велика проблема. – Бекстрём пожал плечами. – Высохнет. Кстати, есть места, где от сухости прямо беда, – продолжил он с невинной миной.

«Получила», – подумал он.

– О чем ты? Какие места?

– Ну, во рту, например. Представь, ты сидишь и болтаешь всякую ерунду, и у тебя внезапно пересыхает во рту. Не самая веселая ситуация, – объяснил Бекстрём. – А что, ты думала, я имею в виду?

«Вот тебе, чертова лесбиянка, пища для размышления», – злорадно подумал он, незаметно переместив руку к тревожной кнопке под своим письменным столом. Так, на всякий случай.

– Береги себя, Бекстрём, – сказал Анника Карлссон, при этом ее глаза сузились до минимума, и она показала на него рукой.

– Спасибо, – не остался в долгу Бекстрём. – Мне тоже было приятно встретиться с тобой. Хорошего дня тебе, Анника. Всегда рад видеть.

«Все женщины без ума от меня, – подумал он, как только Анника покинула его кабинет и закрыла дверь за собой. – Даже такая, как коллега Карлссон, пусть она и соревнуется в открытом классе, и сам черт не поймет, в каком разряде».

Ровно через минуту в его дверь постучали снова, на сей раз более застенчиво. И как раз перед тем, когда он взял ключ и собирался вновь отпереть заветный ящик.

– Входи, кто там, – крикнул Бекстрём, поскольку, судя по звуку, это уж точно не могла быть Анника Карлссон, решившая вернуться по какой-то причине.

«Хрен редьки не слаще», – заключил он, когда увидел нового посетителя. Инспектор Росита Андерссон-Трюгг полных пятидесяти лет, из которых ни один год не прошел для нее бесследно, собственное стихийное бедствие отдела. Хорошо еще, он успел взять в руку телефон.

– Ты должна меня извинить, Росита, – сказал Бекстрём и махнул ей, давая понять, что ему не до нее. – Мы разберемся со всем завтра. У меня сейчас важный разговор, – добавил он, прикрывая рукой трубку.

– Завтра? А ты сможешь рано утром? Это важно. – Коллега Андерссон-Трюгг строго и недоверчиво посмотрела на него.

– Конечно, конечно. – Бекстрём снова замахал рукой, теперь немного более энергично, и демонстративно прижал телефон к уху.

«Надо поставить замок на чертову дверь, – подумал он, как только Андерссон-Трюгг ушла, и за неимением лучшего снова включил красную лампу над входом в кабинет. А потом на всякий случай взял стул для посетителей и прижал его спинкой к двери, заблокировав ручку. И, вернувшись на свое место, сел и отпер ящик письменного стола.

На этот раз стоит приложиться от души, решил он. На улице тем временем пошел дождь. Настоящий летний ливень с неистовой силой обрушился на окно его офиса, ставшего тюрьмой для него.

– Какой ужасной жизнью мы, люди, живем, – глубоко вздохнул он.

8

Вечером в понедельник 27 мая Бекстрём прочитал доклад для пенсионеров Сольны о том, как им лучше всего защищаться от преступников, удивив тем самым своих коллег из полиции, когда они в конце концов узнали об этом. Дело в том, что Бекстрём обычно избегал подобной активности и, кроме того, имел репутацию человека, одинаково плохо относившегося как к данной категории населения, так и к маленьким детям. Они постоянно ныли, не вызывали доверия и вообще были непонятными, одновременно требуя к себе слишком много внимания со стороны пашущих в поте лица и вполне нормальных людей. Кроме того, от них плохо пахло. И все они – и пенсионеры, и маленькие дети – обходились гораздо дороже, чем того стоили. Это понимал любой нормальный человек, считал Бекстрём. Однако в данном случае он сделал исключение.

Месяцем ранее ему позвонил один из его многочисленных знакомых, строитель и крупный владелец недвижимости в их округе, которому Бекстрём ранее помогал разрешить самые разнообразные проблемы в обмен на определенные услуги и, естественно, строго конфиденциально.

– Я хотел бы пригласить тебя на ужин, Бекстрём, – сказал его знакомый, позвонив ему. – У меня есть небольшое предложение, и, по-моему, оно заинтересует тебя.

– Звучит замечательно, – оживился Бекстрём, старавшийся без нужды лишний раз не залезать в собственный кошелек, и уже через несколько дней они встретились в отдельном кабинете одного из достойных городских заведений, чтобы перекусить, выпить и немного поговорить о делах.

Строителю требовалась помощь с одним из его последних проектов, предназначенным как раз для пенсионеров. Жилищным кооперативом на сотню эксклюзивных квартир у Карлбергского канала, вдобавок обеспечивающим такие условия их проживания, что они никогда не смогли бы стать жертвами преступления. И речь шла ни о любых пенсионерах. Пожалуй, их правильнее следовало называть состоятельными представителями старшего поколения, тратившими свое время на прогулки на яхте и гольф, дегустацию вин, посещение концертов, зарубежные круизы и долгие обеды в тосканской провинции в компании детей и внуков.

Бекстрём немного сомневался, поскольку такое описание плохо соответствовало его собственному представлению о крайне большой группе слишком старых и уже вышедших в тираж граждан, висевших тяжелой ношей на шее обычных приличных людей. Какие еще состоятельные представители старшего поколения? В его понятии речь шла просто о больных телом и душой стариках со вставными челюстями, ходунками и слуховыми аппаратами, окруженных слабым, но всегда узнаваемым запахом мочи. Которые постоянно жаловались, что им надо больше денег и не помешала бы еще одна операция на тазобедренный сустав, имели дырявую как решето память относительно недавних событий и часто забывали портмоне дома. Только слепой и крайне измученный жизнью грабитель мог покуситься на такую добычу.

– Если бы ты знал, насколько ошибаешься, Бекстрём, – сказал его знакомый, подливая собеседнику крепкой русской водки.

– Хорошо, я тебя слушаю. – Бекстрём ополовинил свою рюмку.

– Это вовсе не какие-то обычные пенсионеры, – повторил строитель. – Мы говорим о сотне тысяч граждан старше шестидесяти лет, контролирующих более половины всех ресурсов страны. И они тратят значительную часть своего свободного ото сна времени на переживания о том, что могут стать жертвами преступления. Беспокоятся, что их изобьют, ограбят, обокрадут или просто кто-то поцарапает краску их «мерседесов». А после всех твоих впечатляющих успехов на поприще борьбы с преступностью и выступлений в прессе, ты, Бекстрём, стоишь в самом верху их списка лиц, способных дать им совет по таким вопросам. Ты и представить себе не можешь, насколько популярен среди них. И тебе надо сначала припугнуть их немного, а потом успокоить, подчеркнув важность проживания именно в таком безопасном со всех точек зрения месте. Эту часть, безопасное жилье, я беру на себя. Ты получишь готовый текст и сможешь просто-напросто следовать ему. Я уверяю тебя, Бекстрём, что любая попытка вломиться в такой домик равносильна самоубийству.

– Я тебя услышал, – произнес Бекстрём. – Я тебя услышал…

Одновременно оставалась проблема оплаты, довольно немаловажная для него. Согласно существующим правилам, Бекстрём не мог рассчитывать ни на какое денежное вознаграждение за такую деятельность, а поскольку тратил, по большому счету, все свое свободное время на работу в качестве полицейского, он очень дорожил несколькими часами, остававшимися ему на личную жизнь. Единственное, что работодатель обычно предлагал в качестве компенсации, если кто-то брал на себя подобную обузу, был час свободного времени. Но когда бы он смог использовать его при своем перегруженном рабочем графике?

– Кончай маяться ерундой, Бекстрём, – сказал его знакомый и подмигнул. – Ни о чем подобном и речи нет. Мы поступим, как делали всегда, а относительно практической стороны дела, тебе тоже совершенно не о чем беспокоиться. От тебя требуется лишь короткое вступительное слово на пятнадцать – двадцать минут, которое напишет наш пресс-отдел по моему приказу. А потом еще где-то четверть часа, чтобы отвечать на вопросы. Что ты думаешь об этом?

– Звучит отлично, – сказал Бекстрём, уже видя перед собой коричневый конверт.

– Значит, договорились, – заключил строитель. – А с меня приличный ужин по окончании.

Потом они обменялись рукопожатиями и выпили за успех дела, а месяц спустя время пришло.

9

Встреча состоялась в главном офисе строительной фирмы, расположенном в Сольне по соседству с Национальной ареной, и Бек-стрём почувствовал приятный и одновременно терпкий запах денег, как только вошел в просторное, одетое в мрамор фойе. Публика, примерно около сотни человек, полностью соответствовала описанию, данному ей его нанимателем. Женщины, в кашемировых джемперах и пестрых французских шелковых шалях, с жемчужными бусами на шее, и их мужья, в синих пиджаках, цветастых брюках и ботинках с маленькими кожаными косичками на них, вели себя под стать своим одеяниям. С обязательными поцелуями в щеку, непринужденным щебетанием, сливавшимся в общий гул, и характерным выговором в нос. Притом что все уже какими-то тайными путями обзавелись шампанским, стараясь получить максимальное удовольствие от вроде бы серьезного дела, и с нетерпением ждали возможности приблизиться к накрываемому в данный момент на заднем плане шведскому столу со всевозможными яствами, включая хвосты омара, икру уклейки и паштет из утиной печенки, который должен был стать вознаграждением за их терпение, как только Бекстрём закончит со своей частью. После того как он поможет им увидеть свет истины и, прежде всего, понять значение термина «безопасное жилье» и в результате внести свое имя в списки претендентов на квартиры в новом доме, уже предусмотрительно приготовленные организаторами мероприятия.

«Да, уж это точно не самые обычные пенсионеры», – подумал Бекстрём. И собственно, только двое из них портили общую картину. Две местные легенды, во всяком случае считавшиеся таковыми в здании полиции, где он работал. А также его старые знакомые, косвенно причастные к расследованию убийства, которым он лично занимался несколько лет назад, Марио Гримальди, по прозвищу Крестный отец, и его бывший товарищ по оружию Ролле Столис Столхаммар.

Тот самый Гримальди, кому, согласно ходившим в полицейском участке слухам, тайно принадлежала половина округа, несмотря на его пресловутую нулевую декларацию о доходах, из-за чего он в течение пары десятилетий числился среди приоритетных целей отдела экономических преступлений. И все напрасно, ведь с ним дело обстояло столь просто, что за всю его долгую жизнь макаронника ни разу не наказывали даже мизерным штрафом за неправильную парковку. А уже много лет назад им вообще перестали интересоваться, поскольку, если верить многочисленным медицинским заключениям, он страдал болезнью Альцгеймера, в результате чего допросить его абсолютно не представлялось возможным. При мысли о его нулевых доходах также было совершенно непонятно, что он здесь делает.