Текст книги "Григорий Отрепьев"

– Я тебя не держу. Ты волен идти куда хочешь и когда хочешь. И скажи своим товарищам брату Варлааму и брату Мисаилу, дабы они тоже шли вместе с тобой. Трое вас пришло, трое и уйдете.

Монахи неохотно согласились покинуть монастырь, уж больно полюбилось им это место, но спорить с игуменом они не решились, ибо тот дал понять, что держать гостей он не намерен. И снова троица двинулась в путь, проибраясь сквозь леса и поля. Шли, останавливаясь лишь на короткий отдых, затем снова продолжили путь. Григорий, следуя за товарищами, то и дело прикладывал руку к груди и ощущал холод металла, украшенный множеством самоцветов. «Я царь, – повторял он про себя одну и ту же фразу, – я царь».

Какое-то время трое монахов прожили у князя Константина Острожского в городе Остроге. Но пробыли там лишь лето, ибо князю сразу не понравился молодой чернец, всегда тихий и задумчивый. Тогда Константин призвал к себе Варлаама и посоветовал ему как можно скорее отправиться дальше. Дабы оставить о себе хорошие воспоминания, Константин подарил Варлааму книгу.

Ранней осенью, когда листва на деревьях только-только начала желтеть, трое монахов собрались в путь. Перед тем, как навсегда покинуть крепость князя Острожского, Григорий положил тайно, дабы никто не видел, написанное собственоручно письмо, в котором была лишь одна фраза: «Ты, князь, по несправедливости выгнал меня, ибо я есть царевич Димитрий, сын Ивана Грозного». Это письмо нашли слуги князя, когда беглый монах был уже далеко.

Выйдя за ворота Острога, монахи вышли на большую дорогу, что петляла между холмов и остановились. Варлаам и Мисаил с грустью смотрели в лицо Горигория, словно прощались с ним навеки.

– Так ты не пойдешь с нами в Троицкий Дерманкский монастырь? – тихо проговорил Варлаам и на его глазах навернулись слезы; ему было жаль расставаться с молодым человеком.

– Нет, братцы. Я больше не могу жить монашеской жизнью, иные заботы ждут меня.

– Твое право.

– Прощай, Григорий, – отозвался Мисаил, подойдя к нему и крепко обняв его.

– Прощайте, братья, – Григорий крепко обнял каждого, – даст Бог, может, и встретимся когда-нибудь.

С этими словами пути их разошлись навсегда.

Глава 6. Адам Вишневецкий

Борис Годунов ходил по комнате взад-вперед, пытаясь подобрать правильные слова. Вот через несколько минут к нему должна будет прийти инокиня Марфа, бывшая супруга Ивана Грозного Мария Нагая. В коридоре послышались торопливые шаги. В комнату вошел с поклоном холоп и доложил о прибытии инокини.

– Пусть входит, – махнул рукой царь и уселся на большое резное кресло, больше похожее на трон. Он попытался напустить на себя суровый, властный вид, хотя внутри его всего трясло.

В комнату вошла, легко ступая, высокая женщина, закутанная в широкое монашеское одеяние черного цвета. Лицо ее было жесткое и сердитое, губы плотно сжаты. От нее веяло гордостью и властью и от этого Годунов аж поежился, глядя в широко раскрытые глаза Марфы, ставшие от злости почти черными.

– Что ты хочешь от меня, государь? – проговорила она низким голосом, при слове «государь» Марфа сделала заминку.

Борис встал и вплотную подошел к ней, но она и шагу назад не сделала.

– Скажи, Марфа, слышала ли бы слух о спасенном царевиче Димитрии?

– Ну слышала, и что с того? – ее голос задрожал, но инокиня мужественно взяла себя в руки, дабы не рассплакаться.

– Ты же знаешь, что сын твой умер тогда в Угличе…

– Не умер, его убили, и ты знаешь кто.

– Подожди, Марфа, я должен знать точно: твой сын мертв или жив?

– А если и жив, то что? – вдруг инокиня повысила голос и почти прокричала. – Душегуб, узурпатор! Недолго тебе осталось царствовать! Ну ничего, рассплата близко, не долго тебе осталось жить, татарское отродье.

Тут из-за угла выбежала царица Мария и, желая вцепиться в лицо инокини, встала между ней и мужем, глаза ее горели дьявольким огнем.

– Нехоже тебе, инокини, речи такие вести, – ответила она, – неужели ради мести и ради славы ты готова отречься от родного сына, назвав его именем чужого неизвестного человека? Что же ты за мать такая?

Марфа усмехнулась. Она видела злобное лицо царицы, испуганные глаза Годунова, и ей захотелось вдруг прокричать: «Это из-за вас я потеряла единственного сына, которого ваши люди зарезали на моих глазах! Из-за вас мои мытарства и забвения! Будьте же вы прокляты, племя Годуновых!», но вслух она произнесла:

– Негоже царицы вести такие речи. Если уж вы уверены в том, что сын мой давно мертв, то чего вы так испугались? Или же вы боитесь, что самозванец лишит вас трона?

– Не злись, Марфа, – ровным голосом ответил Борис, – я прошу лишь об одном, чтобы ты вышла на Лобное место и объявила всему народу всю правду, дабы они не смущались поганной речью лжеца.

– Я не буду делать этого, царь. Ты прибрал к рукам власть, теперь сам и разбирайся со своими проблемами, а меня оставь.

– Так ты отказываешься?

– Да.

Царь глубоко вздохнул и уселся в кресло, подле него встала царица. Инокиня продолжала ожидать своей участи: отправят ли ее обратно в монастырь или же запрут в каком-нибудь подземелье, где она похоронит себя заживо.

– Как тебе не стыдно, Марфа?! – прокричала Мария.

– Ладно, оставь ее, – Борис устало махнул рукой и проговорил, обращаясь к инокине, – разрешаю идти, ты свободна.

– Как будет угодно, государь, – с усмешкой проговорила та и, гордо вскинув голову, покинула комнату.

Гоща, прибежище еретиков-ариан, паном которой был Габриэль Хойский. Вот прошел почти год, как Григорий поселился у ариан, обучаясь в их школе польскому и латинскому языкам. Его учителем оказался русский монах Матвей Твердохлеб – известный проповедник арианства. За все то время, что юноша жил в Гоще, он не только с упорством постигал лингвистику чужих языков, но и какое-то время даже соблюдал религиозные ритуалы арианов, хотя о переходе в их веру не было и речи, до сих пор Отрепьев оставался православным, скинувший сразу после прощания с Варлаамом и Мисаилом монашескую рясу и переодевшись мирянином. Так, Григорий поставил точку в жизни смиренного чернеца.

После Гощи посетил Запорожскую Сечь, где пробыл у казаков до 1603 года, обучаясь военному делу. Вспоминая, как он попал к казакам, Григорий слегка улыбался, ибо поистинне сама судьба свела его с вольными людьми. Однажды погожим днем, когда весна была в самом разгаре и от этого бурлила кровь в жилах, юноша шел по нехоженной тропе, обходя косогоры да болотистые трясины. Южный ветер привносил с собой запах диковинных цветов, и воздух словно хмелел от сладковато-горьковатого аромата. Вдыхая полной грудью чистый воздух, Григорий присвистывал какую-то песенку, сжимая в руках перекинутую через плечо сумку. Впервые за несколько лет он чувствовал себя поистинне счастливым. Так вот, что значит свобода, когда можно, не стесняя себя ни в чем, шагать вот так вот просто, не думая о монастырском этикете, когда нужно было котролировать каждое слово, каждое движение. После того, как он скинул с себя монашескую рясу, молодой человек словно избавился от оков. Теперь он свободен и может идти куда угодно.

Перекусив у небольшой речушки коркой хлеба и запив ее козьим молоком, отданной сердобольными крестьянами, Григорий двинулся снова в путь. И когда он уже было подходил к лесу, как вдруг услышал крики и визг. Несколько голосов о чем-то громко спорили, иной раз проскальзывал зычный смех.

– Что там такое? – спросил сам себя Отрепьев и решил проверить, кто там так кричит, хотя внутри его всего обдало жаром: как бы не попасть в лапы разбойников. Недаром вот уже несколько дней юноша шел окольными путями, сторонясь главных дорог.

Подойдя к опушке, он скрылся среди кустов и стал всматриваться в происходящее. А случилось вот что: на большой поляне собрался большой отряд казаков. Везде валялись разобранные шатры да утварь, в которой, скорее всего, варилась еда. Казаки сидели кто где и, время от времени поднимая кружки, громко кричали и делали ставки на предполагаемых победителях. В центре круга шел настоящий кулачный бой между самыми сильными и смелыми бойцами. Поверженных отводили в стороны друзья, прикладывая к их синякам смоченную в воде тряпку.

Один из бойцов, огромного роста здоровяк с очень смуглой кожей, потирая длинные усы, кричал собравшимся:

– Ну, кто еще хочет помериться со мной? Нет таких? Ха-ха, да вы все струсили перед Николой! Эй, повторяю еще раз, пусть храбрец выйдет в круг и сразится со мной!

Но никто более не хотел вступать в бой с Николой, ибо понимал, что совладать с такой громилой нереально. И когда уже было решено отдать приз победителю, как вдруг сзади донесся зычный голос. Все обернулись в сторону этого голоса и увидели подошедшего молодого человека в стареньком поношенном плаще. Его тонкие белые кисти рук и нежная кожа лица свидетельствовали о благородном происхождении, совсем отличном от казачьего образа жизни.

Никола рассхохотался и закричал:

– Это ты, цыплеток, хочешь сразиться со мной?

– Да! – Григорий Отрепьев скинул седельную сумку и плащ, оставшись в шароварах и длинной плотной рубахе.

Казаки рассмеялись, видя сильный контраст между противниками: один загорелый огромного роста детина, другой невысокий стройный юноша. Особенно почувствовалась разница тогда, когда молодой человек прошел на середину круга и встал напротив соперника. Со всех сторон донеслись крики и возгласы казаков:

– Парень, иди-ка отсюда, наш богатырь раздавить тебя в два счета одним пальцем!

– Давай, Никола, покажи этому желторотому, кто здесь главный!

– Смотри, да у этого парня руки как у девицы, сидящей целыми днями за рукоделием.

Григорий ни разу не обратил внимания на подобные колкости, которые могли вывести любого, но только не его, так уверенного в своей победе. Никола с ног до головы рассмотрел юношу и произнес:

– Эй, красавчик, проваливай пока не поздно.

– Только не в этот раз! – гордо воскликнул Григорий и рванул с себя рубаху, оставшись голым по пояс. Тут только собравшиеся заметили широкие сильные плечи и крепкий торс, которые никак не вязались с маленьким ростом, будучи сокрытыми под свободной одеждой.

Старшина отсчитал до пяти и дал команду к началу бою. Присутствующие замолкли и уставились на бойцов. Никола и Григорий некоторое время ходили по кругу, пристально посматривая друг на друга. Но вскоре здоровяку надоело играть в молчанку и он с криком ринулся на противника, желая напугать его. Но юноша ловко отскочил в сторону, увернувшись от увесистого кулака. Казак выругался и снова попытался напасть на соперника, однако тот быстро уворачивался от него, перебегая с одного места на другое.

– Сейчас я тебя раздавлю, слезняк! – вдруг прогремел басом Никола, уставший от постоянного бега.

Григорий присел, приготовившись отбросить нападение. С криком казак ринулся на него и еще один миг, как он вдруг почувствовал удар спиной о землю. Кровь прилила к его загорелому лицу, черные глаза уставились в одну точку. Оказалось, что юноша ударом кулака смог остановить его пыл, после чего резко перевернул его на спину. Уставший, весь в поту, Григорий тем не менее почувствовал себя победителем, когда со всех сторон до него донеслись радостыне крики и поздравления. Казаки собрались вокруг него и принялись осыпать его комплиментами, ставя в пример другим его ловкость и силу.

– Кто этот человек? – вдруг донесся незнакомый голос.

Казаки в одну секунду обернулись и уставились на подъехавшего на коне мужчину средних лет, одетого в богато украшенный кафтан, на его ногах красовались дрогие сапоги с загнутыми носами. Один из казаков, молодой юноша вскочил на ноги и ответил:

– Герасим, мы и сами не знаем, кто этот незнакомец, но он победил нашего Николу.

Герасим сильно рассмеялся, мельком взглянув на поверженного богатыря, который все еще не мог прийти в себя после боя.

– Ты говоришь, что этот молодой человек победил нашего героя Николу? Что же, это похвально, – с этими словами он спрыгнул с лошади и крупными шагами подошел к Григорию, который чуть склонил голову в знак уважения.

Мужчина какое-то время пристально разглядывал его, затем спросил:

– Как твое имя, юноша?

– Имя мое Григорий, сын Богдана.

– Откуда ты родом?

– Из Галича.

– Стало быть, ты русский?

– Да, отец и мать мои русские по крови.

– Что же, это хорошо, гораздо лучше диких татар, что время от времени забредают в наши края. Сколько тебе лет, Григорий?

– Двадцать два.

– Двадцать два, это так мало. И в таком молодом возрасте ты решился пуститься в путь, перейдя границу? Не страшно?

– Если честно, да, но мне так хотелось увидеть дальние земли, о которых грезил я всю свою жизнь. В душе я путешественник и не могу усидеть на одном месте. Я бы умер с тоски, если бы остался жить у себя в доме.

– Судя по твоим рассуждениям, ты умный не по годам человек, Григорий. Если хочешь знать, имя мое Герасим Евангелик, я атаман этих казаков, таких же вольных людей как и ты. Но, хочу спросить, куда ты держишь путь?

Молодой человек пожал плечами и ответил:

– Не знаю.

– Если так, то оставайся с нами, мы будем рады тебе.

С этого момента Григорий поселился в стане казаков. Потепенно он перенял их образ жизни, полный риска и опасностей, научился в совершенстве владеть мечом, ездить верхом на диких лошадях, которыми торговали крымские татары, время от времени проезжающие мимо казацкого лагеря. Такая вольная жизнь была куда лучше заточения в монастыре, Григорий любил свободу и иной раз уже было решался остаться здесь навсегда, среди привольных степей. И лишь ночами, ложась спать, сжимал он подаренный Пафнутием крест и тихо приговаривал: «Я царевич Димитрий, я царевич Димитрий».

Понять, что особой поддержки от казаков не добиться, Григорий решил покинуть их стан, перед этим он встретился с Герасимом, дабы попрощаться.

– Так ты все же уходишь? – удивился атаман.

– Да, мне нужно идти дальше и найти того, кто сможет помочь мне вернуть трон, – юноша еще ранее расказал атаману свою тайну, так что тот был полон решимости в случае войны помочь ему.

– Хорошо, держать тебя не стану, царевич, но ты знай, что казаки будут на твоей стороне. Тебе стоит лишь призвать нас и мы первые пойдем на тирана Годунова, – с этими словами Герасим протянул руку в знак дружбы.

Григорий пожал ее и ушел, тихо посмеиваясь, что смог провести вокруг пальца атамана.

Замок пана Адама Вишневецкого находился в Брагине. Сам пан был ревностным православным человеком, хотя это не мешало ему быть в тесной дружбе с иезуитами, которые не прочь были бы обратить его в католичество, но хитрый пан дал понять: дружба дружбой, а вера врозь. Еще любил Адам попойки, на которых собирались такие же кутилы из ближлежащих селений. Вино лилось рекой, музыка целыми днями гремела в пиршественном зале, все деньги уходили на шумную и разгульную жизнь.

Холопы, что жили при дворе пана, были вечно недовльные тем, что им приходилось после застолья убирать разбросанную посуду, мыть грязный пол да застирывать скатерти и одежду. Но более всего не любили они молодого выскочку, как они называли недавно поступившего на службу к Адаму незнакомца. Сей молодец отличался от остальных слуг тем, что не участвовал в их сплетнях и склоках между собой, держась всегда в стороне. По натуре это был задумчивый, тихий человек, и не понятно, чем он так полюбился пану, что тот не только радужно его принял, но и дал самую необременительную работу. Единственная из всех холопов, которая никогда не смеялась над молодым слугой была девица Анна, работающая на кухне. Анне было семнадцать лет, она не отличалась особой красотой, но была нежна и приветлива, ее длинные каштановые волосы, заплетенные в густую косу, пахли свежестью цветов, что собирала она каждое утро недалеко от усадьбы. Помнила она тот день, когда впервые увидела его, своего Григория, так робко входящего в покои пана Адама. И именно тогда впервые екнуло ее сердце, Анна тяжело задышала, прикладывая тонкие ручки к груди, в области, где билось сердце. Последующие дни девушка ходила словно во сне, все валилось из ее рук. На кухне на нее кричали, бранили за безалаберность, а ей было все равно: только и думала она о его красивом лице, чуть загорелой на солнце коже, статной фигуре.

Григорий же редко бывал на кухне да и вообще старался не общаться с остальными холопами. Тяготили его какие-то думы, отчего выглядел он чаще всего усталым и грустным. И вот однажды случилось чудо! Когда Анна шла с ведром воды от колодца, то столкнулась лицом к лицу с тем, о ком думала день и ночь. Молодой человек улыбнулся, глядя в милое личико девушки, на ее рыжие веснушки на щеках, на капельки пота на ее лбу.

– Помочь? – Григорий взял из ее рук тяжелое ведро и понес на кухню, а Анна шла за ним следом будто во сне.

С тех пор молодые люди полюбили друг друга. Каждый день, когда они не были ничем заняты, встречались на лугу. Григорий рвал для девушки букет цветов, из которых она затем плела венки. Какое это было счастливое время! Сидеть вот так беззаботно на зеленой траве, залитой лучами солнца, гладить волосы любимого, целовать его голубые бездонные глаза, в которых отражались плывущие по небу облака. Молодой человек ложился головой на ее колени и, глядя на девушку снизу вверх, любовался ее нежностью и свежестью. Душные летние ночи они проводили вместе, стеля себе ложе из цветов. Анне нравилось после страстных объятий и поцелуев, засыпать на его сильной крепкой груди, а Григорий, улыбаясь во сне, продолжал ласкать ее шелковистые пряди волос.

Утром, после всех дел на кухне, Анна сняла передник и вышла на улицу. Стоял погожий день. Ноги сами несли ее за усадьбу на то самое место, где они всегда встречались. Девушка добежала до поляны и увидела Григория, стоящего на пригорке в ожидании. Он был залит лучами полуденного солнца. Анна распростерла руки и ринулась к нему. Молодой человек принял ее в свои объятия, он широко улыбался, его ровные зубы сверкали белизной. Она обвила его шею тониким руками и ясными глазами взглянула в лицо тому, кого любила больше всего на свете. Григорий наклонился и тихо прошептал:

– Поцелуй меня.

– Я готова целовать тебя вечность, мой любимый! Все что хочешь, сделаю для тебя, – Анна покрыла его шею и губы страстными поцелуями, вдыхая аромат сладкого душистого мыла, исходившего от его волос.

В такие мгновения Григорий забывал обо всем на свете: о том, что он должен открыть тайну своего «царского происхождения», о том, от кого можно ждать поддержки и как воспримет его появление русский народ. Сейчас же он держал в объятиях любимую девушку, нежно глядел в ее красивые глаза, легким прикосновением поглаживал ее волосы.

– Как же я люблю тебя, Гриша, я так сильно люблю тебя! – шептала она в порыве страсти.

– Я еще сильнее люблю тебя и буду любить всю жизнь, – говорил он.

– Как бы мне хотелось остаться с тобой, расти наших детишек и состариться с тобой.

– И я, и я хочу того же, Анна.

– Ах, любимый нет у меня иной мечты, кроме той, чтобы быть твоей всю жизнь.

– Верь, мы всегда будем вместе.

Их мечте не суждено было сбыться. Однажды вечером после очередной попойки, пан Адам решил попариться в бане. С собой он взял Григория, ибо никто не мог расстирать спину лучше, чем он. Толстый, обрюгший пан с длинными черными усами сидел на скамье и терпеливо дожидался, пока юноша не приготовит веник и не постелит полотенца. Наконец, когда все было готово, Адам улегся на живот, кряхтя от напряжения, и проговорил:

– А ну-ка, Гриня, потри мне спину!

Юноша, прикрывшись полотенцем, уселся рядом с паном и принялся массажировать его спину, всю заплывшую жиром. Его пальцы проворно разминали кожу, а мысли одна за другой рождались в голове: когда открыть правду своего происхождения, почему он так медлит с решением, откладывая все на потом, неужто так и пройдет остаток жизни? Григорий настолько погрузился в собственные мысли, что не заметил, как сильно надавил пану в области лопаток. Взревев от боли, пан вскочил с места и, грозно взглянув на удивленного юношу, прокричал:

– Ты, презренный холоп, смотри, что делаешь! – с этими словами он со всей силой ударил Григория по щеке.

Молодой человек в страхе отбежал в сторону, расстирая щеку, которая пылала от боли.

– Прости меня, вельможный пан, я нечаянно.

– За нечайно бьют отчайно! – Адам схватил полотенце и принялся бить им Отрепьева.

Тот увернулся от очередного удара и воскликнул:

– Князь, послушай, ты не знаешь, кого бьешь! – с этими словами он сорвал с груди цепочку и показал золотой крест, висевший на ней.

Адам удивленно уставился на крест, не понимая, откуда у обычного холопа мог он оказаться, если подобный носят лишь князья да царевичи.

– Откуда у тебя этот крест? – спросил пан хриплым голосом.

– Крест сей был возложен на меня при крещении крестным отцом князем Мстиславским, а сам я спасенный от рук убийцы Бориса Годунова царевич Димитрий Иоанович.

Пан открыл рот и, не произнося ни слова, плюхнулся на скамью. Подумать только, в его доме жил сам русский царевич!