Текст книги "#Охотник на волков"

Среди моих соседей по столу оказались и преинтереснейшие экземпляры. Например, торговец медью, который привез с юга известия о том, что заокраинцы начали активно заселять Королевство. Ему, конечно, не поверили. Гордая нация магов недавно лишилась дома, но они были упорными трудягами. Каждый за столом, кто участвовал в разговоре, не сомневался, что совместными усилиями заокраинцы изгонят скверну со своей родины и что Ирбис вновь расцветет, что бы ни творилось там сейчас. Этот купец еще использовал грубое словечко «ока», называя так всю расу магов, пока ему не сделали замечание, что в приличном доме подобные высказывания не уместны. Совершенно справедливо!

Любопытным мне показался и говорливый прораб, который руководил постройкой нового здания офицерской академии. Этот молодой парень, весивший, однако, добрый центнер и обладавший багряными щеками, словно у него проблемы с сердцем, с удовольствием рассказал, как воруют деньги на строительстве. И как ни пыталась унять его хозяйка, он с утроенной радостью говорил об экономии средств на строительных материалах, и о пройдохе-архитекторе, который за взятку получил эту должность. Прораб словно не чувствовал, к чему могут привести такие разговоры.

Были за столом и молчуны. Я обратил внимание на черноволосого мужчину, с окладистой бородой и усами, в добротной, но изрядно поношенной тунике. За весь вечер он проронил всего два слова, и те были благодарностью за ужин и компанию. Когда он уходил, я поинтересовался у хозяйки, кто это был. И она рассказала, что это вдовец Дедер, чья дочь служила в армии и получила назначение на службу в городе. Приличный человек, работает сапожником в соседнем доме. Девочка может видеть его лишь раз в месяц, но он все равно остается в городе, хотя в деревне работы у него было бы больше.

Я почти засыпаю, выводя эти строки. Добавлю только, что сегодня получил письмо от своего друга Арлина, который хвастал двумя убитыми на востоке волками. Вот ловкий плут!

* * *

Весь день с утра лил дождь, и я не решился гулять по городу. Вечная стройка и так залила грязью всю мостовую, а дождь, наверно, и вовсе превратил улицы Кармака в болото. Так что мне пришлось просидеть в комнате, сочиняя предисловие к своей книге, но ничего, кроме слов «Как мы все знаем, волк благородное, но хитрое животное…», в голову не шло.

Когда я промаялся таким манером весь день, мне пришлось признать, что он был прожит зря. Но эти мысли покинули меня за ужином. Сегодня компанию нам, мужчинам, составила милая юная леди. В простом ситцевом платье, с заплетенными в косы черными волосами, переступившая порог юности, но еще не вступившая на путь зрелости, она представилась Фавикой, дочерью господина Дедера, сапожника. Та самая девушка, которую еще в детстве забрали в армию. Ужасный обычай, о котором я слышал ранее и о котором, вероятно, следует рассказать поподробнее.

Дело в том, что офицеров-женщин очень мало в королевской армии, и тому есть свои причины. Если исключить хотя бы то, что женщины по своей натуре существа нежные и добрые, да и по природе не приспособленные к бою, присутствие оных в казармах может смутить даже самый натренированный ум. Однако покойная королева Евелина сочла, что определенное количество женщин в армии должно присутствовать. Ее величество была весьма набожна, и она пожелала, чтобы офицеры-женщины представляли в армии саму Святую Сефирь. Леди-военные должны были служить скорее символом, нежели быть настоящими воинами, их не предполагалось понуждать к тяжелой службе. Однако столь благородное стремление, как водится, потонуло на стадии воплощения. Королева Евелина скончалась, так и не увидев, что сотворили с ее идеей. Так как женщины с неохотой шли в армию самостоятельно, правительство Кармака решило ежегодно собирать, так сказать, дань с горожан. Десяток девочек в возрасте от пяти до семи лет отрывали от семей и бросали в горнило военной службы. И тогда как для мальчиков служба была делом не только добровольным, но и хорошо оплачиваемым, на женскую долю выпадало немало страданий.

Во-первых, до пятнадцати лет девочкам строго запрещались свидания с семьями. Бедняжки не могли видеться с близкими – так у них вырабатывали стойкость и несгибаемость. По достижении этого возраста свидания дозволялись не чаще раза в месяц. Во-вторых, бедные души лишали права создавать семьи и выходить замуж. Офицеры-мужчины легко могли содержать по две семьи и пару любовниц, тогда как женщина в материнстве, по мнению государства, могла утратить патриотизм. Ну, а в-третьих, бедой и бедствием стали назначения. Презрев пожелания Евелины, правители Кармака решили в полной мере использовать новый кадровый резерв, и девушек бросали на самые страшные работы. О, я говорю не о рытье траншей и не об открытом и благородном бое. Теперь все женщины-офицеры занимали посты в пыточных комиссиях, комитетах дознания, отделах слежки и казни.

Зная все это, я с особой печалью следил за Фавикой в ее зеленом платьице и был поражен, что она может улыбаться и мило беседовать с каждым гостем за столом. Ее аккуратные косы и щелка между передними зубами придавали ей простой и нежный вид и никак не вязались с тем ужасом, через который, скорее всего, она прошла. К сожалению, мое внимание к своей персоне Фавика истолковала превратно: ее щеки заалели, а ресницы затрепетали. Мне хватило пары ее томных взглядов, чтобы догадаться, что стало тому причиной. И помня свое последнее путешествие в Тиль, где чуть не стал узником брака с дочкой местного генерала, я решил досрочно ретироваться из столовой.

Удалившись в свою комнату на первом этаже, я стал готовиться ко сну, однако не прошло и получаса, как в коридоре около моей двери послышались женские рыдания. Вначале я подумал, что плачет госпожа Тарнак – кому же еще быть в доме из женщин, кроме хозяйки? Однако вскоре уловил девичий голос и отвечавший ему мужской и понял, что слышу разговор Фавики с отцом. Искренне печалясь, что стал причиной столь бурного горя, и не имея в виду ничего дурного, я решил прислушаться.

К моему большому облегчению (хотя можно ли так говорить о женских слезах), речь шла не обо мне. Как я понял из обрывочных фраз, Фавика плохо справлялась со своими обязанностями. Не то чтобы она дурно служила, но и успехов на своем поприще не делала. Казалось бы, как бы ни был плох военный, ему всегда накроют стол. Однако девушке пригрозили высылкой на границы с Элдтаром, а там сейчас шли войны. Отец утешал Фавику как мог, но получалось плохо. Дело было и в заговоре, о котором у нас шла речь за предыдущим ужином. Похоже, девушка служила в комитете, который разыскивал заговорщиков. Но трудился он впустую: до сих пор поймать никого не смогли.

Разговор отца с дочерью закончился, а я с тяжелым сердцем ложусь спать. Храните боги эту несчастную девочку.

* * *

Это невероятно! Я все еще не могу поверить, что видел это своими глазами, но Войя меня побери… я должен взять себя в руки и описать все по порядку.

Итак, сегодня с утра я решил посетить сапожника Дедера и поддержать его, стараясь не обмолвиться, что стал невольным свидетелем вчерашних слез его дочери. Однако когда я приблизился к его дому, то обнаружил, что вокруг него плотным кольцом стоят солдаты. Сам же сапожник, сильно побитый, лежал на мостовой под ногой какого-то мерзавца в парадной броне Кармака. Дедер сквозь выбитые зубы, плюясь кровью, сознавался в ужасных делах! Я не поверил своим ушам: законопослушный ремесленник говорил, что состоял в связи с заговорщиками, переправлял секретные послания, шпионил.

Я уже собирался подойти и сказать солдатам, что дочь этого достойного человека – офицер и что, возможно, возникло недопонимание. Но как только я сделал пару шагов, человек в броне с отличительным знаком капитана рывком поставил сапожника на ноги и подтолкнул его к крытой телеге. Благодаря тому, что забрало было поднято, я увидел лицо Фавики! Без единой кровинки с сурово сжатыми губами. Я все еще не могу поверить, что дочь тащила родного отца в тюрьму Кармака. Но вот, кажется, вернулась госпожа Тарнак, я обязан ей рассказать.

* * *

В голове такой сумбур, совершенно не укладывается то, что случилось за последние два дня. Госпожа Тарнак, обладая кое-какими связями в городе, разузнала о судьбе Дедера, но я все еще не могу поверить в случившееся.

В комитет Фавики пришла анонимная кляуза на сапожника, а когда офицер явилась на порог к родному отцу, тот сознался в таких грехах, что сам Войя заплакал бы от зависти. По словам Дедера, он разве что подметки не менял заговорщикам: им были названы какие-то имена – но настоящие ли? Госпожа Тарнак мельком видела сапожника, и она дрожащим голосом проговорила, что пыточных дел мастера уже над ним поработали. Не исключено, что и сама Фавика приложила к этому руку. Я просто не могу постигнуть, как дочь могла такое сотворить с родителем? Они, конечно, мало видались за ее жизнь, но, даже судя по тому короткому разговору за моей дверью, я мог сказать с уверенностью: сердце Дедера полнилось любовью и заботой к Фавике.

Единственным разумным объяснением случившемуся мне виделось то, что сапожник оклеветал себя намеренно. Желая помочь дочери, он послал анонимный навет и сейчас оговаривал самого себя в худших тонах. Возможно, поимка такого сверхзаговорщика и вправду помогла бы карьере Фавики – но наказанием за подобные преступления могла быть только казнь! Неужели любовь Дедера настолько велика? Страшнее всего, что Фавика может сейчас поверить чудовищной лжи родного отца. Я должен что-то сделать, чтобы докопаться до правды и открыть дочери глаза на эту жертву во имя любви.

* * *

Я долго не мог сесть писать. Во мне будто что-то умерло. Хотя сейчас я должен спешно укладывать вещи, чтобы еще до полуночи покинуть Кармак, – несмотря на это, мне кажется, что надо перенести всю правду на бумагу, пока мысли свежи.

Итак, я отправился в комитет, желая повидать Фавику и рассказать ей ту «правду», до какой додумался, сидя в своей комнате. Естественно, меня, человека в городе нового, хоть и с брошью охотника, не пустили даже на порог управы, но дежурный обещал передать мою просьбу о встрече своему офицеру. Пока я мерз на промозглом ветру, на крыльцо вышел покурить старый служака. Он скрутил невероятно вонючую сигаретку, а я был вынужден дышать этим дымом, боясь отойти от крыльца слишком далеко.

Увидев во мне собеседника, старик решил похвастать делами своего ведомства: видать, такой крупный улов случался нечасто. Теперь дела всех служащих комитета должны были пойти в гору. Он хвастал и тем, что ходил на «лов заговорщика», то есть в дом сапожника Дедера. Решив попытать счастья, я обратился к служивому:

– Почему же никто не удивляется, что отец вашей начальницы, капитана Фавики, оказался предателем? Неужели ни у кого не возникло и мысли, что этот человек оклеветал себя, чтобы помочь дочери, не поймавшей до этого ни одного заговорщика?

Старик хрипло рассмеялся:

– Да я ведь, добрый господин, сопровождал нашего офицера, когда мы вошли в дом. Заговорщик отпирался, еще как! Если бы хотел дочери помочь, стал бы он так упорно отрицать свои преступления? Нет! Вы бы слышали, уважаемый, сколько крику было! Он метался, точно зверь, крича, что невиновен и не знает ничего о заговорах. Хитрый лжец притворялся удивленным и растерянным.

Меня ошарашили слова служаки. Дедер не походил на лгуна, но, когда я увидел его на мостовой, тот, несомненно, уже клялся в своей вине.

– Что же заставило его сознаться? – спросил я.

– А вот что. – Старик описал своим кулаком широкую дугу в воздухе. – Наша офицер ударила в висок сапожника, а когда тот рухнул, она схватила его за грудки, глянула ему прямо в глаза и сказала, что, хоть он ей и отец, отпираться смысла нет. И мерзкий заговорщик сразу понял, что его уловки не пройдут. Увидел это в глазах своей дочери! Так-то.

Эти слова сковали мое сердце холодом. Что бы ни увидел Дедер в глазах дочери, это было его приговором. Сапожник не оклеветал себя сам. Юная Фавика решила использовать любовь отца для своей карьеры. Возможно, она надеялась ударом в висок сломить его дух, чтобы сапожник сознался в любых преступлениях. И это ей удалось.

Внезапно на крыльцо вышла сама дочь сапожника. В своей зеленой суконной форме она выглядела выше и строже. На лацкане ее казенного сюртука виднелись две еще свежие капли крови, и мне подумалось: не кровь ли это ее родного отца, который утратил веру в семью? Заметив мой взгляд, который был, вероятно, более открытым, чем книга, Фавика залилась ярким румянцем. Не тем нежным румянцем, каким покрылись ее щечки, когда она кокетничала со мной за ужином у госпожи Тарнак, о нет. Это была алая краска стыда человека, уличенного в преступлении. Как ни старался я согнать с лица презрение и негодование, у меня это выходило плохо. Прогнав с крыльца старика, Фавика выразила желание пообщаться со мной внутри ведомства и приоткрыла дверь в полумрак.

Мне оставалось лишь отказаться, сказав, что я не рассчитал время и должен торопиться домой. Фавика пожелала мне удачной дороги, а потом добавила, что мне следует поторопиться с отъездом из города, так как надвигается буря и движение в ближайшие дни может быть затруднительно, а то и совсем невозможно. О, какая тонкая ирония. Однако Фавика давала мне шанс сбежать и промолчать о преступлении.

Я почти собрался в дорогу и все еще продолжаю задаваться вопросом: а мог ли я сделать что-то для Дедера? Сейчас он сознался в стольких преступлениях, что обелить его имя уже невозможно. В городе, переполненном военными, где все подчинено диктату офицерства, будет ли слово охотника на волков чего-нибудь стоить против слова капитана Фавики? Беда в том, что я вряд ли бы дожил даже до суда за клевету: скорее всего, меня запытали бы в стенах тюрьмы Кармака.

Поэтому я и бегу, вытирая слезы злости со своих щек. Я оставляю госпоже Тарнак плату за все дни, что не смог у нее прожить, и ухожу в ночь, не дожидаясь каравана. Я ожидал встретить в окрестностях Кармака волков, но вместо этого нашел в самом городе логово непонятных мне тварей – подлых, хитрых и ничего не знающих о любви и верности. И да простят меня боги за то, что я бегу отсюда.

СЕЙЧАС

Я все еще стояла в комнате с огромным зеркалом в бронзовом обрамлении. Воспоминания о ночи знакомства со Слэйто и Аэле не отпускали меня. Судьба преподносит странные сюрпризы в тот миг, когда уже ничего особого и не ждешь от жизни.

Откуда-то из соседних комнат доносились веселый смех и бульканье воды: Аэле получила свою горячую ванну. Я же подошла к походному мешку и достала из него книгу «Записки охотника». На толстом переплете не значилось имя автора. Мне до сих пор не удалось продвинуться дальше первой истории, про посещение охотником Кармака. Надо сказать, словно камень с души упал, когда я поняла, что это не сказки, а лишь биография какого-то незадачливого путешественника. Просто истории из жизни настоящего человека, а не какие-то мистические выдумки, на поверку оказавшиеся чистой правдой.

Подняв мешок с пола, я собралась покинуть комнату, но задержалась у зеркала. Девушки всегда остаются девушками, говаривала моя мать, и их тянет к зеркалам. Тыльной стороной ладони я провела по своему лицу. Да, два года прошли и оставили шрамы, отняв у моей внешности женственность, но взамен придав ей что-то другое. В Лароссе меня считали вполне привлекательной женщиной, несмотря на кровавый шлейф, тянущийся за мной с ночи одиннадцати трупов в «Хлипком мосте». Но сейчас рядом с моими новыми компаньонами я даже и не знала, можно ли меня назвать симпатичной.

Хоть этот вопрос был продиктован пустым тщеславием, я и вправду чувствовала себя нелепо рядом с Аэле и Слейто, этой парочкой голубков. Она просто была ангелом, сравнивать себя с ней было так же глупо, как ставить рядом ишака из деревни и рыцарского боевого коня. А он.

Я подошла к окну. Прачки ушли, оставив в воздухе лишь легкий запах щелочного мыла. Мой наниматель сидел на краю колодца и сосредоточенно вертел что-то в руках. Его золотистые прямые волосы, спускавшиеся до ключиц по обе стороны лица, а сзади более длинные и забранные в косу, блестели на солнце. Кожа, там где ее можно было разглядеть – на лице и тонких пальцах, – была бледной, но не могильного синеватого оттенка, а молочно-золотистой белизны. После Перешейка Слэйто снял свой плащ, и под ним оказались камзол и штаны добротного сукна и хорошего кроя, но не вызывающе дорогие. Излишними я бы назвала только кружевные манжеты его рубашки и воротник под горло, но это было делом вкуса.

Мой взгляд задержался на его лице: острые черты, тонкий нос и губы, почти постоянно пребывающие в легкой улыбке. Ну и конечно глаза, которые заставляли меня усомниться, что этот парень вообще из Королевства. Узкий разрез, характерный для Тиля, сочетался с особенностью, которая не могла возникнуть у северянина никогда: один его глаз был голубым, а другой зеленым. Слэйто почти всегда смотрел полуприкрыв глаза, из-под своих пушистых светлых ресниц. Казалось, что он даже не утруждает себя смотреть на тебя в полную силу. О боги, это раздражало.

И если б я задалась целью назвать его точный возраст, то снова, как и в случае с принадлежностью к тому или иному народу, потерпела бы поражение. Он вел себя как семилетний мальчик, знал много как столетний старик, веселился как молодой юноша, но на Перешейке он показал себя взрослым мужчиной.

Я знала, он заметил, что я наблюдаю за ним из окна. И ему для этого не понадобилось поворачивать голову. С моей ладони сорвалась темная лента магии и растворилась в утреннем воздухе. В отличие от меня самой, мою зараженную суть тянуло к светлым сполохам, которые излучал Слэйто. То, что случилось на Янтарном перешейке, лишь доказало, что все не так уж и просто между нашими остаточными магиями.

Миновав комнату, где раздавался веселый смех Аэле и пары молоденьких служанок, я спустилась на первый этаж. Удивительно, как быстро наша маленькая птичка находит себе друзей. Она никогда не врала и не льстила, просто искренне говорила людям приятные вещи. Но что было гораздо поразительнее, люди ей верили и начинали проникаться ее светлой радостью. Сейчас она, вероятно, очаровала местных служанок и устраивала вместе с ними небольшой потоп наверху.

Колодец находился всего в паре шагов, и я разглядела, что Слэйто вертит в руках нечто очень знакомое. Зеленые девичьи бусы, каких я никогда не видела на Аэле, с круглыми отполированными бусинами. Рука невольно дернулась вверх, и пальцы нащупали на броне пустые выемки, куда когда-то были впаяны бусины Карамина, дарующие жизнь. Однако Слэйто вертел в руках вовсе не магические четки, это было простое деревенское украшение. Где он его раздобыл?

– Я подумал, – задумчиво начал Слэйто, даже не оборачиваясь, но зная, что я стою у него за спиной, – что недостаточно хорошо описал тебе, насколько это путешествие может быть опасным. Если не хочешь, ты не должна идти с нами. У тебя на это совсем нет причин.

– Ты не расплатился со мной, – напомнила я. – И пока не получу плату, никуда я от вас не уйду. Мы идем вместе, и никак иначе.

Он развернулся и посмотрел на меня с вечной легкой улыбкой:

– Ты прекрасно знаешь, почему я не могу отдать тебе лисий шлем, хотя и очень бы этого хотел.

Я лишь пожала плечами. Он между тем поднял бусы и продемонстрировал мне их, растянув нить между пальцами двух рук:

– Лис, у каждого человека есть свое место в жизни. – Слэйто начал перебирать бусины. – Место в истории, если хочешь. Каждый из нас находится на своей нити событий в окружении бусин-людей. Но то, где ты сейчас. – Он задержал пальцы на одной из бусин, которую пересекала трещина. – Это не твоя история, и не твоя жизнь. Ты не должна идти по этому пути только потому, что он кажется тебе знакомым.

Внезапно Слэйто с громким треском разорвал нить и позволил бусине с трещиной упасть на землю, сжав пальцами концы нити и удержав от падения все остальные бусины.

– Ты всегда можешь уйти.

Мы смотрели на зеленую бусину, одиноко лежавшую в грязи. Затем я решительно шагнула вперед и схватила его за руки. Холод еще пугал меня, но в конечном счете страх – это то, что можно побороть. С силой сжав тонкие пальцы Слэйто, я заставила его отпустить нити, и бусины водопадом упали на землю, усеяв добрый метр возле колодца.

– Вот что происходит, когда ты убираешь хотя бы одну бусину, но у тебя нет сил удержать концы. Понимаешь? Поэтому я иду с вами.

Я все еще держала его, и светлая и темная магия заискрили так, что нам пришлось разнять руки.

– А теперь будь хорошим мальчиком и собери бусины. Твоя невеста расстроится, если узнает как ты обращаешься с красивыми вещами.