Текст книги "Трудная ноша. Записки акушерки"

– Положи руки на головку, – прошипела Филлис.

Я опомнилась и стала торопливо натягивать перчатки.

– На головку, – не скрывая раздражения, повторила она.

Я положила руки на самую макушку, аккуратно подгибая ее, как нас учили, и одновременно следя за натянутой кожей вокруг, выискивая наиболее тонкие участки, грозившие разрывом. Филлис наложила свои руки поверх моих, руководя мною и поправляя угол наклона. Женщина снова стала тужиться.

– Дышите спокойно, – обратилась к ней Филлис ласковым, подбадривающим голосом, весьма отличавшимся от того, который она использовала со мной.

– Теперь выдох, – сказала она, но потуги были слишком сильными, и роженица не могла их контролировать, так что головка ребенка выскользнула, и мы увидели зажмуренные глазки и надутые губы, выдувающие из слизи пузыри. В промежутке между потугами головка плавно повернулась в мою сторону, а тельце выполнило все внутренние движения, необходимые, чтобы пройти через материнский таз. Прямо как в учебнике! Идеально.

Ребенок открыл глаза и поглядел на меня недовольным, холодным взглядом. «Ты здесь», – словно говорил этот взгляд. – «Все происходит на самом деле».

Внезапно успокоившись я поняла, что, пусть и до ограниченных пределов, с учетом своей неопытности, все-таки знаю, что надо делать. Я переложила руки – одну младенцу под подбородок, а вторую на шею, – готовая провести головку и тело вниз и наружу с последней потугой, и тут, в точности как нам говорили, роженица вся задрожала и выдавила ребенка одним непрерывным мощным толчком: сначала переднее плечико, затем заднее, а потом все тело с крошечными ручками и ножками, разбросавшимися в стороны. Руками в перчатках я крепко держала его, а Филлис сжимала своими руками мои, и так, слаженным плавным движением, мы провели нового человечка в этот мир. Околоплодная жидкость вылилась нам на перчатки, пока мы проносили малыша, все еще присоединенного пуповиной, у матери между ног, помогая ей подняться на колени и прижать ребенка к груди. Женщина отбросила волосы с лица и в голос разрыдалась, так что ее всхлипы заглушили первый робкий детский крик.

– Слава богу, – сквозь слезы выдохнула она, а потом засмеялась. – Я уж думала, это никогда не кончится.

Филлис тут же развила привычную активность, протирая ребенка полотенцами, заталкивая использованные пеленки в мусорный бак, убирая инструменты и делая записи в карте. Я неловко топталась у нее за спиной, явно больше мешая, чем помогая. В голове у меня была полная неразбериха, я не знала, куда деть руки; то, что я увидела, казалось слишком впечатляющим, слишком грандиозным, чтобы переварить за каких-то пару секунд. Роженица только что пережила свой первобытный, кровавый, незабываемый триумф, но для Филлис и остальных акушерок, трудящихся на этой странной фабрике новой жизни, он был рабочей рутиной. Пока я бесцельно перекладывала с места на место стопку простыней, гревшихся под лампой в кювезе, Филлис вдруг стиснула мне локоть и сказала:

– Следующий – твой. Один раз смотришь, второй раз делаешь.

Она оказалась права. В следующие три года я поняла, что учеба на акушерку не знает жалости: ты должна учиться быстро, неутомимо и буквально в процессе. Считается, что ты один раз смотришь, как действует твой наставник, и в следующий раз уже делаешь то же самое сама, будь то прием ребенка или забор крови, введение лекарств или подготовка к неотложному кесареву, когда пульс плода стремительно замедляется, а твой собственный взлетает до небес, и выражение «страшно до тошноты» из словосочетания превращается в реальный рвотный позыв. Три года и семьдесят пять родов спустя, побывав в ситуациях куда более кровавых и прекрасных, чем можно себе представить, я получила диплом акушерки – и тут началась моя настоящая учеба.

О женщинах, которым «не следовало бы» беременеть

«Не следовало вам беременеть!»

Ни одна акушерка никогда не скажет этого пациентке, но думает она так гораздо чаще, чем может показаться. Иногда эту мысль вызывают самые обычные предрассудки – ничего более. Склонность судить других неизбежная – а кто-то скажет и основополагающая – составляющая человеческой натуры, и акушерки тут, конечно, не исключение. Наркоманка, пятерых детей которой уже забрали в приют? Наверняка акушерка подумает, что ей не следовало беременеть. Женщина с крайней стадией ожирения, для которой беременность представляет высокий риск, кесарево сечение требует от анестезиолога виртуозного мастерства, а послеоперационный уход превращается в сплошную проблему? Акушерка сочтет, что все это – напрасное расходование государственных средств и усилий врачей.

А бухгалтер лет сорока восьми, которая живет на зеленых смузи, ходит на тренировки по йоге и бегает полумарафоны, гордясь железным здоровьем? Вот только никакие салаты из кейла не помогли ей предотвратить множественные выкидыши, так что пришлось делать ЭКО за границей, а потом возвращаться в Британию, чтобы выносить и родить близнецов. Какая-нибудь акушерка наверняка повздыхает и покачает головой над ее толстой медицинской картой, читая о дорогущих поездках в мадридскую клинику, сделанных в частном порядке обследованиях и бесконечных звонках в страховую компанию по самым незначительным поводам. Позднее, в уютном замкнутом пространстве сестринской, эта акушерка будет долго разоряться перед коллегами о женщинах, которые «считают, что право беременеть Боженька дал им свыше». Коллеги станут молчаливо кивать, торопливо поглощая еду, разогретую в микроволновке: такие разговоры им не в новинку и у них обычно нет времени и сил поддерживать их. Сама акушерка выкинет чайный пакетик, вымоет кружку и вернется назад в палату. Она будет терпеливо улыбаться, закрепляя монитор на животе пациентки и говорить ей, как чудесно, что ее близнецы, несмотря на все препятствия, вот-вот появятся на свет. Она будет держаться дружелюбно и даже отпустит пару-тройку шуточек с намеком, от которой пациентка с мужем хором рассмеются. Она тепло обнимет их обоих на прощание, и никто, кроме других акушерок, сидящих в других палатах, не узнает ее истинных чувств.

Я не могу говорить за всех акушерок по всему миру и не претендую на то, что сама полностью свободна от иррациональных предубеждений, но для меня деление женщин на тех, кому «следовало» и «не следовало» беременеть одновременно бессмысленно и бесполезно. Каждый из нас появляется на свет в результате уникального и непредсказуемого стечения обстоятельств: вас не было бы на земле, не улови ваш отец аромат материнских духов как-то вечером в 66-м автобусе, и не продолжай ваши дед с бабкой попытки завести ребенка даже после двенадцати лет неудач, и не сбеги ваша прапрапрабабка за границу, где жил ваш прапрапрадед, как раз искавший себе невесту. Ставить под вопрос разумность любой беременности – чистое ханжество, в особенности для акушерки. По самой природе своей работы к моменту, когда мы встречаемся с пациенткой, дело уже сделано, она беременна, и мы должны о ней позаботиться. Все решили без вас – теперь сделайте так, чтобы ей ничто не грозило.

Элеанор: наперекор судьбе

Элеанор была одна на триллион: человек-аномалия, забеременевшая по чистой случайности, ходячее олицетворение полной невероятности. Готовя для нее палату в родильном отделении, я и не представляла себе, что создаю фон для событий, которые опровергнут все законы удачи и природы вообще.

Старшая сестра просто скомандовала мне: «Приготовьте палату» – распоряжение, предваряющее появление всех рожениц, от первородящих с сияющими глазами, до утомленных жизнью мамаш с четырьмя детьми. Для пациентки палата – это чистый лист: ее взору предстает кровать с накрахмаленными простынями, тщательно вычищенное кресло и кроватка для младенца с фланелевыми пеленками. Все выглядит свежим, предназначенным специально для нее, заботливо подготовленным незнакомыми, но заведомо доброжелательными руками. Для меня же палата полнится призраками всех женщин, за которыми я в ней ухаживала; детей, которых спешно растирала полотенцами в кювезе, чтобы они быстрей закричали; пятнами крови, которые смывала с полов; сигналами кардиомонитора, к которым подолгу прислушивалась, скрестив пальцы и тревожно кусая губы. «Что ждет меня на этот раз?» – гадала я, направляясь во вторую палату, где полы еще не просохли после швабры уборщицы.

Пациентку, прибытия которой мы ожидали, я не знала, но привычная процедура подготовки палаты оказалась, как всегда, успокаивающей. Первым делом собрать в аккуратную стопку бумаги на рабочем столе и приготовить две белых именных бирки, которые привязывают ребенку на ножку. Проверить кювез: включить верхнюю лампу, положить под нее стопку мягких полотенец и одеял, чтобы они согрелись. Проверить давление кислорода и отсос – воздушные цилиндры привычно зашипели, когда я повернула переключатель. Отложить маленькую салфетку, пластиковый зажим для пуповины; розовую шапочку, голубую шапочку, лимонно-желтую шапочку с оранжевой полоской посередине – все связанные чьими-то бабушками, которые обеспечивали нас неисчерпаемым запасом чепчиков и распашонок. Я прошлась по палате, взбивая подушки на кровати, включая мониторы, открывая шкафчики, чтобы убедиться, что в них имеется все, что может мне понадобиться в следующие двенадцать с четвертью часов: резиновые перчатки, иглы разной толщины и с разными остриями, катетеры, канюли, капельницы, скальп-электроды, справедливо, но пугающе названный так амниотический крючок – все мои рабочие инструменты лежали по своим местам, от примитивных до изощренных.

Раздался короткий стук в дверь, и в палату заглянула Фатима – акушерка из дородового отделения, державшая в руках толстую медицинскую карту.

– Привет, Фатима, – сказала я.

Потом поглядела к ней за плечо.

– А где пациентка?

Она положила карту на рабочий стол и махнула головой в сторону коридора.

– У тебя будет веселая ночка. Они лесбиянки, – прошептала она, – но очень милые.

Я улыбнулась про себя – что, разве лесбиянки не могут быть милыми? – и одновременно порадовалась ее настроению. Эта неформальная составляющая передачи дел среди акушерок не менее важна, чем отчет о состоянии здоровья пациентки: ваши надежды на удачную смену могут подкрепиться или увянуть от оптимистического «она держится прекрасно» или сухого «удачи тебе с ней». Я высунулась из дверей палаты в коридор и услышала раскаты смеха еще до того как увидеть Элеанор, которая ковыляла ко мне. У нее были блестящие темные волосы, россыпь веснушек поверх золотисто-коричневого загара и идеально круглый живот, явственно обрисованный черно-белой полосатой майкой. Все в ее цветущей внешности и медленном, плавном покачивании бедер свидетельствовало о прекрасном здоровье и энергичности женщины на пороге схваток. Добравшись, наконец, до дверей, она сделала вид, что вот-вот свалится прямо на пороге.

– Ну вот, добралась, – сказала она, изображая невероятное утомление и упираясь руками в колени.

– Такое ощущение, что я сейчас лопну. Так и хочется нажать кнопку «EJECT», чтобы вытолкнуть из себя ребенка. Сил моих больше нет.

Я улыбнулась и подмигнула Фатиме, которая как раз выходила из палаты.

– Я ищу эту кнопку уже много лет, но пока что не нашла, – пошутила я в ответ.

Потом подошла, чтобы закрыть за ней дверь.

– С вами кто-нибудь еще идет?

– Она сейчас, – ответила Элеанор. – Она немножко устала.

Я уже собиралась сказать:

– У меня сердце кровью за нее обливается, – как обычно акушерки говорят про партнеров рожениц, мужского или женского пола, которые жалуются на боли, судороги или колики, пока будущая мать чуть ли не в узел завязывается от схваток, идущих одна за другой. Любого, кто позволит себе признаться, что падает в обморок от вида крови, ждет еще менее приветливое замечание: «Если свалитесь тут, мы через вас просто перешагнем». Однако, когда я увидела скрюченный силуэт, бредущий по коридору, все едкие комментарии вылетели у меня из головы. Если Элеанор олицетворяла собой архетипическую фигуру здоровой беременной женщины, ее партнерша, Лиз, являлась наглядной иллюстрацией штампа про «тень себя прежней». Кожа у нее была такой бледной, что казалась прозрачной, под глазами от усталости залегли глубокие фиолетовые тени, а движения выглядели неловкими и скованными. Она явно постаралась принарядиться: белая выглаженная рубашка, темно-синие джинсы и лоснящиеся замшевые мокасины, – но больше походила на тощую девочку-подростка, позаимствовавшую одежду у старшей сестры. Эффект дополнительно подчеркивала синяя вязаная шапочка-бини, натянутая поверх ушей. Шаркающей походкой она, наконец, добрела до палаты, остановилась, сделала глубокий вдох и тонкой как у скелета рукой схватилась за дверной косяк.

– Где ребенок? – спросила она. – Я вроде дала тебе достаточно времени, пока плелась сюда по коридору, думала, ты уже родила.

Элеанор сжала лицо Лиз ладонями и игриво потрепала ее за щеки.

– Эх ты, копуша, – смеясь, сказала она. – Я родила близнецов, но они уже уехали домой на такси.

Лиз улыбнулась и поцеловала жену.

– Что за женщина! – слабым голосом воскликнула она.

Я начинала чувствовать себя непрошеным гостем; что бы ни происходило с Лиз, это явно лишь сблизило их с Элеанор еще больше. Каждая пара, поступающая в родильное отделение, приносит с собой и личностную динамику: иногда отношения партнеров напряженные, ведь любая трещина в отношениях только усиливается за нелегкие девять месяцев беременности, а бывают и такие, как Лиз и Элеанор, которые настолько связаны друг с другом, что наблюдать за ними – сплошное удовольствие, но вклиниться в их союз для акушерки практически невозможно. Тем не менее в процессе между роженицей и акушеркой порой возникает настоящее доверие, а хорошая акушерка всегда умеет выстроить взаимодействие с роженицей максимально быстро и эффективно. «Это будет интересно», – подумала я, когда Элеанор и Лиз вступили в палату слаженным движением, как у самых гармоничных пар.

– Добро пожаловать в родильное отделение, – начала я, обводя руками комнату вокруг.

– Именно здесь и происходит чудо. Не стесняйтесь, располагайтесь, а я пока просмотрю вашу медицинскую карту.

Лиз упала в бледно-зеленое кресло в углу палаты, а Элеанор открыла сумку и начала копаться в вещах, отыскивая ночную рубашку. Я тем временем листала ее карту, пытаясь отыскать какое-нибудь указание на состояние Лиз. Пока что все выглядело совершенно нормально. Элеанор была стюардессой, Лиз – пилотом; Элеанор вынашивала первую беременность, полученную в результате оплодотворения яйцеклетки Лиз донорской спермой, но это само по себе ни о чем не говорило, ведь искусственное оплодотворение в наше время стало обычным делом. За годы учебы я сталкивалась с массой женщин, чьи дети были зачаты в лабораториях в разных уголках Европы; какую ни придумай комбинацию донора и суррогатной яйцеклетки, спермы и матки – с ней я сталкивалась тоже. Миновали те дни, когда «дети из пробирки» или однополые пары (или и то и другое вместе) заставляли персонал высоко поднимать брови; теперь госпитали принимали таких тысячами, и этот поток продолжал расти.

Я продолжала читать, быстро перелистывая страницы с результатами стандартных обследований и анализов крови. Элеанор тем временем облачилась в ярко-розовую сорочку, а Лиз устроилась в кресле поудобнее. И только в самом конце я наткнулась на записку от их семейного врача, которую как раз искала:

«Элеанор сделала три попытки ЭКО с использованием яйцеклеток ее жены Лиз и донорской спермы из Дании. В последнем протоколе, к счастью, был достигнут успех и возникла беременность. Однако Элеанор сообщила, что через две недели после подсадки Лиз диагностировали рак груди и ей, скорее всего, во время беременности жены потребуется операция и химиотерапия».

Я посмотрела на них поверх бумаг. Элеанор опробовала подставки для ног на кровати и наклонилась что-то прошептать на ухо своей партнерше, игриво усмехнувшись, а на бледном лице Лиз промелькнуло даже подобие румянца. Я почувствовала, что мне непросто будет проникнуть в их замкнутый мирок, но они проходили через такое, о чем я и понятия не имела. На тот момент сама я еще не сталкивалась с раком, и хотя видела, как боролись с ним мои друзья и коллеги, болезнь оставалась для меня загадкой, и я лишь делала вид, что понимаю тех, кого она коснулась.

Я кашлянула и обратилась к Лиз:

– Да, нелегко вам пришлось.

Обе они повернулись ко мне; казалось, они забыли, что я тоже находилась в палате, и по-прежнему продолжали улыбаться шутке, которая так и осталась между ними. Я понимала, что голос мой звучит фальшиво, и его натянутая жизнерадостность только усиливается окружающей обстановкой, но тем не менее продолжала:

– А как вы себя чувствуете сейчас?

– Все отлично, – ответила Элеанор, не сводя глаз с Лиз.

– Лиз сделали двойную мастэктомию, и она уже прошла четыре курса химиотерапии. Осталось пройти еще парочку, но она справляется просто великолепно.

– Удивительно, – покивала я, болезненно сознавая всю нелепость этого слова. А потом снова обратилась к Лиз:

– И как вы?

Она откинулась назад в своем кресле.

– Вообще… – вздохнув, она посмотрела на Элеанор. – Все сложно, как врачи говорят. Конечно, я ужасно рада ребенку, да и доктор сказал, что у меня есть все шансы полностью вылечиться, это главное, но… я так устала. Похоже на самый страшный в моей жизни jet lag, а уж я повидала jet lag, можете мне поверить.

– Вы же пилот?

– Да, то есть была, но с этим всем пришлось осесть на земле…

Она мрачно улыбнулась.

– С раком, знаете ли, не полетаешь. И на волосы плохо действует.

Она приподняла край своей шапочки и продемонстрировала гладкий голый скальп; только тут я поняла, что и ее аккуратные брови тоже нарисованы карандашом. Я не знала, надо ли мне улыбнуться, засмеяться или посочувствовать ей – может, все сразу. Не имело смысла делать вид, что я понимаю, через что она проходит, но я точно знала, что эта ночь – одна из важнейших вех на ее длинном нелегком пути. Лучшее, что я могла сделать, это привнести в то время, что мы проведем вместе, частичку своей любви – не романтического свойства, а той, сродни волшебству, которая возникает у каждой акушерки с новоиспеченными родителями, пусть они даже никогда не встречались раньше. Это та мгновенная, безусловная любовь, которую я привыкла щедро дарить, и двум женщинам в палате тоже полагалась их доля.

Элеанор сидела на краю кровати, внимательно слушая Лиз. Потом потянулась и пожала руку жены.

– Возможно, Лиз в какой-то момент захочет вздремнуть, ну, как на дискотеке, – сказала она.

– Мы с ней немного отвыкли от вечеринок.

Она подмигнула Лиз, и та опять улыбнулась, но уже совсем слабо.

– Дискотечная отключка не проблема, – заверила ее я.

– Мы с Элеанор из клуба Неспящих, зато вы можете и передохнуть, когда будет нужно. Так что садитесь удобно и расслабьтесь.

Я кивнула в сторону радио, передававшего полуночное регги.

– Наслаждайтесь музыкой.

Пока Элеанор и Лиз устраивались, тихонько переговариваясь под музыку между собой и снова спрятавшись в своем куполе на двоих, я принялась за хорошо знакомые приготовления к финальной стадии родовозбуждения. Во многих больницах оно является стандартной процедурой при родах у женщин после ЭКО; аргументов в пользу этой практики совсем мало, и это, скорее, свидетельство нашей нацеленной на безопасность культуры, когда принято избегать даже малейшего риска. «2 гормональных пессария, расширение 3 см» – написала Фатима в карте своим крупным округлым почерком. «Отлично», – подумала я; теперь мне следовало разорвать плодный пузырь Элеанор, чтобы головка ребенка пришла в непосредственный контакт с шейкой матки, что должно усилить схватки. Если женщина уже рожала, этого обычно достаточно, чтобы спровоцировать полноценные схватки, но у первородящих приходится чаще всего применять искусственные гормоны, чтобы подстегнуть матку. Как кондитер, собирающий все ингредиенты и подготавливающий форму, чтобы испечь замысловатый торт, я начала выкладывать инструменты и лекарства, которые потребуются, чтобы сопроводить ребенка Элеанор в этот мир. Я выложила на металлическую тележку на колесиках смотровой набор, перчатки, гель и амниотический перфоратор, а потом занялась капельницей. Я вскрыла крошечную стеклянную ампулу синтоцинона, набрала ее содержимое в шприц и ввела его в большую бутылку с раствором, который специальный насос будет подавать с точно выверенной скоростью, увеличивая подачу каждые полчаса, пока Элеанор не пройдет все стадии схваток. Всего одного миллилитра этого гормона – который у нас еще называют «хорошей штукой» или «соком джунглей» – достаточно, чтобы горы свернуть.

– Если вы не против, Элеанор, я хотела бы провести первичный осмотр и разорвать плодный пузырь, – сказала я, тактично спрятав крючок за другими упаковками у себя на тележке.

– Вы почувствуете холодный гель и некоторое давление, но больно не будет. Если вдруг возникнет какой-то дискомфорт, сразу говорите мне, и я тут же прекращу.

Элеанор состроила гримасу и начала задирать сорочку.

– Обычно меня хотя бы приглашают на ужин и коктейль, прежде чем происходит что-то в этом роде. Никогда в жизни в моей девочке не бывало столько пальцев за раз.

Лиз подняла тщательно прорисованную бровь и хихикнула.

– Ну да ладно, – сказала Элеанор, раздвигая ноги. – Ныряйте!

Я вымыла руки, надела перчатки и сделала то, что следовало: подвела крючок к плодному мешку и осторожно зацепила оболочку. Раздался привычный хлопок. Поток прозрачной жидкости потек на одноразовую впитывающую пеленку, которую я предварительно подложила под ягодицы Элеанор. Я свернула намокшую и заменила ее свежей, которая тоже тут же пропиталась водами. Потребовалось еще две пеленки, пока поток не сократился до тонкой струйки.

– Дело сделано, – сказала я с улыбкой, подкладывая чистую простыню Элеанор под ноги. – Воды отошли, капельница стоит. Мы набрали крейсерскую скорость.

Все было спокойно. Элеанор собрала волосы в хвост, разгладила перед сорочки и откинулась на подушки. Лиз сбросила мокасины и перекинула ноги через подлокотник кресла, так что они болтались по одну сторону. Монитор КТГ мерно гудел; ребенок, который никогда не был бы зачат без достижений современной науки, давал нам знать, что с ним все в порядке, несмотря на то что бассейн, в котором он до этого плавал, вдруг опустел. «22:00, – записала я в карте Элеанор. – Пациентка отдыхает, ЧСС плода 128, маточная активность слабая, воды чистые».

Элеанор закрыла глаза и поерзала на кровати. Я увидела нахмуренные брови – первый сигнал дискомфорта, – но она продолжала глубоко дышать и не обращала на него внимания.

– Вам, наверное, ужасно скучно, – внезапно заговорила она, по-прежнему не открывая глаз. – Может, хотите сделать перерыв?

В первый момент я подумала, что она обращается к Лиз, но у той глаза были тоже закрыты.

– Кто, я?

– Ну да, вы… наверное, страшно утомительно сидеть тут, пока женщины просто лежат, ждать, что что-то произойдет… Я хочу сказать, со мной все в полном порядке.

Она поморщилась, снова поерзала и открыла глаза.

– Мне ужасно неловко, что вы вынуждены меня ждать. Может, хотите выпить кофе или почитать журнал? У меня есть несколько в сумке.

Она потрепала по плечу Лиз, провалившуюся в глубокий сон.

– Лиззи! Дай акушерке журналы – они в боковом кармане голубой сумки.

Я рассмеялась – Элеанор, продолжая чувствовать себя заботливой стюардессой, решила за мной поухаживать и устроить получше, хотя на самом деле наши роли были диаметрально противоположными. Я легко могла представить, как она идет между кресел Боинга-737 с тележкой с напитками и закусками и подшучивает с благодарными пассажирами, одновременно накладывая им в пластмассовые стаканчики лед и наливая водку с колой. Гораздо сложнее было вообразить себе Лиз в кабине пилота, уверенно держащей рычаги, зоркой и… здоровой.

– Прошу, не беспокойтесь, – ответила я. – Ничуть не сомневаюсь, что вы не дадите мне скучать.

Очень странно наблюдать за тем, как другой человек перешагивает границу в мрачный мир боли, но еще более странно понимать, что ты подталкиваешь его к ней. Акушерка не может допустить, чтобы пациентке «было слишком комфортно». Ваша роль – сопровождать ее в страну схваток, подбадривать и тормошить, видеть иногда, что она забегает вперед, а иногда – что задерживается, и тогда надо взять ее за руку и вести вперед, на неизвестную территорию, чтобы она не медлила и не отставала. Вам приходится желать вашей пациентке неудобства, дискомфорта, боли, и в то же время стремиться утешить ее, показать, что о ней заботятся и ей ничто не угрожает. Я смотрела, как Элеанор начинает знакомый танец первых схваток; она переносила вес с одной половины тела на другую, потом поворачивалась на бок и со стоном вставала на четвереньки – так проявлялось магическое действие капельницы на ее матку.

«Пациентке начинает доставлять дискомфорт маточная активность, умеренная, 3 на 10 минут, по 45–60 секунд. ЧСС плода 142. Синтоцинон внутривенно, 36 мл в час», – записала я, потом улыбнулась и отложила ручку. Вам это может показаться жестоким, но я знала, что чем быстрее Элеанор начнет свое плавание по бурным морям схваток, тем быстрей достигнет пункта назначения.

Видимо, стоны Элеанор пробудили Лиз ото сна; ее глаза распахнулись, и она в панике посмотрела на жену, а потом обвела глазами палату, осознавая, где находится и что происходит. Склоняясь к Элеанор, которая спрятала лицо в гору подушек на кровати, она спросила:

– Ты как, детка, в порядке?

– Я хочу эпидуральную анестезию, – последовал приглушенный ответ.

С огромным усилием Элеанор поднялась на колени, а потом перевернулась, чтобы снова сидеть на постели. Пряди волос прилипли ко лбу, щеки побледнели под веснушками и загаром.

– Если мне сделают анестезию, я все равно буду чувствовать боль?

– Ну, – сказала я, – в целом полезно сохранить чувствительность в нижней части тела, когда начнется изгнание плода, но мы можем скорректировать дозу, чтобы это произошло только на финальной стадии. При действительно эффективной эпидуральной анестезии вы ничего не будете чувствовать ниже пояса.

– Ну, так это прямо как всегда, – хихикнула Элеанор, покосившись на Лиз, которая нахмурилась в притворной ярости. Элеанор запрокинула голову и от души расхохоталась. Лиз присоединилась к ней с такой откровенной и непритворной радостью, что у меня потеплело на сердце. Фатима была права, думала я. У нас будет веселая ночка.

Процесс тем временем продвигался. Другая акушерка сменила меня, отпустив на перерыв, и пока я быстренько подкреплялась банановым кексом, запивая его густым крепким кофе, пришел и сделал свое дело анестезиолог. Теперь монитор показывал гораздо более сильные схватки, примерно четыре каждые десять минут, но эпидуральная анестезия, подаваемая с помощью маленького насоса у кровати, оказывала свое действие, попадая в крошечную щелку в позвоночнике Элеанор. Она выглядела спокойной, мышцы лица разгладились, и Лиз опять задремала в кресле, подобрав под себя ноги. Часы на стене перевалили за полночь. Наступил день рождения малыша.

Я выкатила большой розовый массажный мяч из прилегающей к палате кладовой и поставила возле кровати, собираясь с удобством посидеть на нем, пока «сок джунглей» делает свое дело. Эпидуральная анестезия Элеанор действовала безупречно; я осторожно положила руку ей на живот и почувствовала волны напряжения, прокатывающиеся по матке, но она, не замечая их, тихонько всхрапывала с приоткрытым ртом, из уголка которого по подбородку тянулась ниточка слюны. В каком-то смысле она была права: наблюдать, как женщины спят, может быть одновременно утомительно и тревожно, особенно когда тебе по долгу службы спать никак нельзя, а надо внимательно следить за малейшими колебаниями сердцебиения плода. У меня на этот случай есть два безотказных приема, и первый из них – это вышеупомянутый кофе. Второй заключается в том, что я разбиваю свою смену на пятнадцатиминутные интервалы. Я думаю, что через пятнадцать минут запишу ЧСС плода. Еще через пятнадцать надо проверить состояние «зон давления» у пациентки – ее колен, бедер и так далее – и сделать отметки в соответствующих квадратиках бланка «Наблюдение за кожей», одного из веселеньких разноцветных, но в то же время очень важных, документов, которые обязательно заполняются в нашем госпитале в процессе принятия родов. Спустя еще четверть часа я переберу верхнюю левую полку в шкафчике, разложу иглы по цветам, а потом все перемешаю и начну заново.

Было 05:47, когда пульс ребенка, до этого устойчиво державшийся в «безопасной зоне» между 110 и 160 ударами в минуту, вдруг начал замедляться. Я, устав от сидения на родильном мяче, начала уже соскальзывать на бок, когда услышала настораживающие пропуски между ударами. Я села ровно, так что мяч скрипнул подо мной. «ЧСС плода 95 ударов в минуту». Ничего, он уже ускорялся. Постепенно, но ускорялся. «Возврат к норме, – записала я. – Внимательное наблюдение». Я пригладила волосы и похлопала себя ладонями по ягодицам (кстати, я упоминала об этом слегка мазохистском приеме как о «Стратегии борьбы со сном № 3»?). Элеанор и Лиз все еще спали; первые блики рассвета только-только начинали проявляться за матовым оконным стеклом у Лиз над головой. Бум. Бум-бум. Бум. «86 ударов в минуту». Я встала и мяч бесшумно покатился по полу. Бум. «82 удара в минуту». Да что же это такое? Я услышала, как кто-то закричал в другой родильной палате. Ничего не поделаешь. Я потянулась к кнопке тревоги – и нажала.

– Элеанор, – позвала я, тряся ее за плечо. Она приоткрыла сонные глаза и тыльной стороной руки потерла нос. Зуд в носу – редко встречающийся побочный эффект эпидуральной анестезии, наименьшая из проблем Элеанор на данный момент.

– Элеанор, надо чтобы вы перевернулись на левый бок. Это лучшее положение для поступления к плоду крови, обогащенной кислородом. Я вам помогу.

Сделать оказалось сложней, чем сказать: от анестезии нижние конечности Элеанор не слушались и лежали мертвым грузом, пока я ее переворачивала. Стоило мне кое-как переложить пациентку на бок, открылась дверь и вошла Кэролайн, старшая сестра ночной смены.

– Что у нас тут? – спросила она, переводя взгляд с нас с Элеонор на монитор.

А потом, сразу:

– Вызываю интерна.

Не успела она повернуться, как Мисси, интерн, дежурившая в отделении, уже стояла рядом с нами. Это была девушка высокого роста со стрижеными обесцвеченными волосами и кучей разных сережек в ушах; вряд ли она соответствовала стандартам дресс-кода, но пирсинг – вы удивитесь – нисколько не влияет на мастерство врача. «Доктор Уокер явилась для осмотра», – с облегчением записала я. Сидеть одной в палате, следя за КТГ – вещь не самая веселая; очень хорошо, когда является подмога.