Текст книги "Последний шанс"

Глава 4

Остров Скрибли-Гам, 1932 год

Когда Конни сказали, что к ним пришлют репортера, она представила себе немолодого человека: этакий устрашающего вида тип с потухшими скучающими глазами, прокуренными желтыми зубами и ужасно грязными ногтями. Он станет басить: «Клевый сюжетец, детка», нетерпеливо выслушивая ее обстоятельные ответы. Поэтому Конни решила отвечать кратко, не вдаваясь в ненужные подробности. Пожалуй, она не станет предлагать ему второй бисквит.

Но в Джимми Траме не было ничего скучного. Даже фамилия его звучала энергично: «Трам!» Он был, пожалуй, на пару лет старше ее – двадцать один, самое большее. Худощавый, с длинными руками и ногами, мальчишескими веснушками на носу и глазами необычного цвета, весело глядевшими на нее из-под полей потрепанной коричневой шляпы.

Да, жизнь в Джимми Траме просто била ключом.

Когда Конни встретила его на железнодорожной станции, он, как большой симпатичный лабрадор, рванул к ней вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Потом, когда они поплыли к острову, Джимми Трам с галантной настойчивостью взял весла, хотя по всему было видно, что этот парень впервые в жизни сел в лодку. Сдержавшись, Конни решила не отбирать у него весла, которыми он дико и неумело молотил по воде, не стала жаловаться на ледяные речные брызги – репортер явно наслаждался, жадно вдыхая воздух и запрокидывая назад голову. Зимнее солнце освещало лицо Джимми. Он радовался как ребенок, и, глядя на него, Конни хотелось смеяться. Поэтому она отвернулась, делая вид, что восхищается полетом пеликана.

А теперь репортер Джимми Трам сидел в их доме на кухне, с жадностью допивая вторую чашку чая, доедая третий бисквит и слизывая с пальцев крошки.

Он слушал хозяйку не просто с интересом, – казалось, он совершенно захвачен ее историей.

«Надеюсь, он не выставляет меня на посмешище? – вдруг с подозрением подумала Конни. – Разве репортер из газеты должен так увлекаться?»

Если Джимми притворялся, то делал это просто безупречно. Пару раз он даже в восторге хлопнул себя по ноге.

Пока гость царапал что-то в блокноте, Конни исподтишка разглядывала его. У него была мускулистая шея. На удивление волосатые руки. Из приглаженной шевелюры кое-где торчали непокорные завитки. Как поняла Конни, делая записи, он использовал элементы стенографии. Ей удалось прочитать лишь «остров Скрибли-Гам» и аккуратно написанное собственное имя: «Констанция (Конни) Доути. Возраст: 19 лет».

– История просто потрясающая!

Джимми поднял на нее глаза. Конни так и не смогла определить их цвет и, решив ни в коем случае не показывать, что польщена, неопределенно сказала:

– Угу.

Неудивительно, что она была, честно говоря, немного… очарована. Приятно видеть в доме нового человека, да еще такого энергичного. Ведь отец и Роза подчас наводили на нее жуткую тоску! Их лица постоянно выражали оцепенение и грусть, отчего Конни иногда всерьез хотелось схватить обоих за шиворот и хорошенько встряхнуть. Разумеется, у папы были на то веские причины. Как со вздохом говаривала покойная мама: «Во Франции воевать – это вам не по парку гулять». Ну а Розе… Розе хватит уже предаваться унынию, пора взяться за ум. Особенно теперь, когда в доме появился ребенок. Бедное, беззащитное дитя, так не вовремя пришедшее в этот мир.

Джимми перестал писать и недоуменно покачал головой:

– Так, вы говорите, чайник на плите кипел?

– Да, и пирог на столе был еще горячий. Его вынули из духовки буквально несколько минут назад.

– А что это был за пирог?

– Так называемый мраморный. Знаете?

– Это такой, со слоями разного цвета, да?

Джимми произнес эти слова с голодным видом. Увы, все бисквиты оказались съедены, и хозяйке нечем больше было его угостить. Конни пожалела, что не может попотчевать репортера настоящим ужином, подать, например, жаркое, как это бывало при жизни мамы. Как приятно было бы кормить голодного мужчину, подкладывать ему на тарелку дымящиеся куски, пока он благодарно не приложит ладонь к животу со словами: «Нет-нет, спасибо, но я больше не могу». Когда-нибудь Конни будет жить в доме, где кладовая ломится от еды, а сейчас… Это несправедливо. Парни вроде Джимми Трама не должны голодать: он такой худой (и красивый).

– Да, абсолютно верно, слои разного цвета.

– А ребенок, я так понимаю, лежал в кроватке и плакал?

– Нет-нет, – немного раздраженно ответила Конни. – Девочка улыбалась. Когда мы вошли, она проснулась и улыбнулась нам.

– Бедная крошка, – печально проговорил Джимми. – Шутка ли, родители исчезли в неизвестном направлении! Небось скучает по маме с папой?

– Она еще слишком маленькая и ничего не понимает, – твердо произнесла Конни, давая понять, что ребенок в хороших руках. Ей не хотелось, чтобы какие-нибудь богатые доброхоты прочли эту статью и явились помогать младенцу. – С девочкой все хорошо. Мы будем заботиться о ней, пока не вернутся родители.

– Если только они вообще вернутся, – заметил Джимми. – Это маловероятно, не так ли? Вы не подозреваете, что здесь дело нечисто?

– Не имею представления, – ответила Конни. – Это настоящая тайна.

– Тайна? Вы любите загадки?

Почему он так пристально смотрит на нее? Почему слишком долго не сводит с нее глаз? Неужели этот парень видит ее насквозь?

У Джимми были глаза теплого коричного оттенка. Конни очень любила корицу. После сытного обеда она угостила бы его тертым яблоком со свежими сливками. Позже, на ужин (перед сном!), она подала бы ему два толстых тоста с корицей и чашку крепкого чая.

Может быть, она неправильно истолковала его проницательный взгляд? Может быть, это всего лишь проявление обычного мужского интереса? На ней ведь сегодня платье с большим вырезом. Причесываясь утром, Конни заметила, что челка красиво падает ей на лоб. Нет, дело не в челке, вон как он пялится на вырез.

– Знаете, на что это похоже? – спросил Джимми. – В точности напоминает случай с «Марией Целестой». Слышали про «Марию Целесту»?

Какая удача, что он сам об этом подумал. А она уже хотела подкинуть ему эту мысль. Прекрасный дополнительный штрих к их истории.

– Вроде бы слышала, – нарочито неуверенно сказала Конни. – Если не ошибаюсь, это корабль, да?

– Да! Лет шестьдесят тому назад судно «Мария Целеста» плыло из Нью-Йорка в Италию, и его нашли дрейфующим на волнах. Все десять человек, находившихся на борту, пропали без следа! Что произошло – непонятно! Выдвигалась масса гипотез, но правду выяснить так и не удалось.

«На борту судна было не десять, а одиннадцать человек, – подумала Конни. – Десять взрослых и одна маленькая девочка».

– Но в данном случае у нас вместо судна фигурирует дом. Это надо обыграть в статье, – воодушевился Джимми.

«Типично журналистский подход: рад-перерад, что обнаружил сенсацию», – подумала Конни, но тут же смягчилась, увидев, как взволнованно блестят его глаза цвета корицы.

А гость продолжал:

– И разумеется, есть спасшийся. Грудной младенец, девочка. Но к несчастью, она ничего не может рассказать.

– Да, – согласилась Конни.

– Тайна заброшенного дома Элис и Джека Манро. Тайна младенца Манро. Наша собственная «Мария Целеста».

Конни ободряюще взглянула на него и с невинным видом поинтересовалась:

– Кажется, вы набрели на сенсацию?

– Еще бы! Это самая настоящая бомба! Главная сенсация тысяча девятьсот тридцать второго года!

Джимми с довольным видом склонился над блокнотом и продолжил писать.

– А как давно вы работаете репортером? – спросила Конни.

Джимми чуть выпрямился и взглянул на нее смущенно и обиженно. Она сразу почувствовала к нему нежность.

– Я, вообще-то, студент, – застенчиво произнес он, приглаживая ладонью волосы на макушке, словно только что вспомнил про непослушные вихры.

Ясно: судя по всему, в газете отнюдь не считали эту историю такой уж сенсационной. И все же энтузиазм Джимми Трама вполне мог увлечь публику.

– А что думают об этом деле представители закона? – спросил он на этот раз более официальным тоном. – Полагаю, вы вызвали полицию, когда обнаружили ребенка?

Чтобы собеседник смягчился, Конни заговорила более доверительно:

– Честно признаюсь, поначалу в полиции не проявили особого интереса. И не сочли исчезновение супругов таким уж таинственным. Манро вечно задерживали арендную плату за жилье. В наше время люди сплошь и рядом бросают свои дома. Нередко они уезжают посреди ночи. И детей, кстати, тоже частенько бросают.

– Но обычно детей оставляют возле церкви или на пороге чьего-нибудь жилища. Не бросают спящего младенца одного в доме.

– Накануне Элис пригласила нас с Розой на чашку чая, – сказала Конни. – Думаю, она знала, что ребенка найдут.

– Но кипящий чайник! И горячий пирог! – Защищая свое право на сенсацию, Джимми заговорил с прежним воодушевлением: – И еще вы упоминали про опрокинутый стул и пятна крови на полу!

– Сержант из полицейского участка Гласс-Бэй сказал, что его больше заинтересовал бы труп на полу. А так: нет тела – нет дела. Мне кажется, он отнесся бы к происшествию более серьезно, если бы заявление в полицию сделала не девчонка вроде меня, а мой отец, солидный человек. Но папа… видите ли, он не совсем здоров. Отец воевал во Франции, и его там дважды травили газом. Он немного… в общем, он никуда не выезжает с острова.

Конни чуть не сказала, что отец немного не в себе, но потом поняла, что это не относится к делу, и уж во всяком случае Джимми Траму об этом знать совершенно не обязательно. Хотя ей почему-то хотелось рассказать репортеру о том, как странно стал вести себя папа после смерти мамы и как она беспокоится за Розу, которая тоже выглядит слегка чокнутой.

Но Конни вернулась к основной теме:

– Так или иначе, сержант наконец появился и стал шнырять по дому, неопределенно хмыкая и почесывая в затылке. Он сказал, что пятна на полу не обязательно от крови. Когда войдем в дом, сами посмотрите. Мне кажется, это определенно кровь. Пообещал, что, если Манро не появятся, он заглянет к нам на следующей неделе. Похоже, сержант уверен, что они вернутся за ребенком. Я понимаю, он сильно занят и, наверное, считает меня глупой молодой девицей, которая понапрасну подняла панику и вынудила его приехать на Скрибли-Гам. Люди почему-то уверены, что добраться до нашего острова – огромная проблема. Можно подумать, мы живем на луне.

– Я не считаю вас глупой молодой девицей.

– Благодарю.

Их глаза встретились, оба отвели взгляды и беспокойно заерзали на стульях.

– Не важно, что до вашего острова неудобно добираться, – вдруг произнес Джимми. – Скрибли-Гам такой красивый. Вам повезло, что вы здесь живете. Не понимаю, почему люди не приезжают сюда на пикники.

«На пикники. Вот именно, – подумала Конни. – Начнется с пикников. А потом люди будут пить девонширский чай со сливками».

С противоположного конца коридора послышался звук, напоминающий мяуканье котенка, и Джимми оторвался от блокнота.

– Это младенец Манро? – спросил он, словно удивившись, что разговор их получил живое подтверждение.

– Да, – ответила Конни. – Сестра сейчас к нему подойдет.

Однако девочка все плакала и плакала. Джимми и Конни переглянулись, а потом хозяйка отправилась разыскивать Розу и нашла ее за швейной машинкой. Та с застывшим выражением лица уставилась в окно. Конни спросила:

– Ты что, не слышишь – ребенок плачет?

Роза вздрогнула от неожиданности и ответила:

– Ах, извини, я увлеклась шитьем.

– Шитьем, говоришь? А где же в таком случае ткань? – откликнулась Конни, подумав: «С моей сестренкой определенно что-то не так».

Она взяла на руки ребенка, который перестал плакать и зачмокал – видимо, сильно проголодался. Отправляясь с малышкой на кухню, Конни подумала, что за младенцами ухаживать совсем легко, кто угодно справится.

– Джимми, познакомьтесь с нашей маленькой Энигмой.[1]1
  Энигма (англ. enigma) – загадка. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть]

Но Джимми даже не взглянул на ребенка. Вместо этого он пристально уставился на лоб девушки.

– Конни, я хотел вас спросить… Извините за любопытство, у вас есть… э-э-э… друг сердца?

«Сегодня появился», – подумала Конни Доути и, пряча улыбку, зарылась носом в душистые складки младенческой шейки.

Глава 5

(Отрывок из брошюры «Тайна младенца Манро», которую получает каждый посетитель Дома Элис и Джека на острове Скрибли-Гам, Сидней, Австралия)

Добро пожаловать в таинственный, «застывший во времени» Дом Элис и Джека Манро! Мы будем очень рады, если экспозиция вас заинтересует, но убедительно просим ничего не трогать! Нам важно сохранить историческую достоверность. Этот дом, построенный в 1901 году, необитаем с 15 июля 1932 года. В тот день сюда зашли к соседке на чашку чая две юные сестры, Конни и Роза Доути. Они обнаружили на плите закипающий чайник, на столе – свежеиспеченный мраморный пирог, а в кроватке – крошечную голодную девочку. Однако при этом нигде не было никаких следов ее родителей, Элис и Джека Манро.

Что же здесь произошло? Единственными признаками возможного насилия были несколько капель засохшей крови на полу кухни и опрокинутый стул. (Пожалуйста, не пытайтесь заглянуть под стул.) Тела Элис и Джека так и не были найдены, и даже семьдесят лет спустя их исчезновение остается одной из самых знаменитых неразгаданных тайн Австралии.

Сестры Конни и Роза забрали младенца к себе и вырастили как родного ребенка. Они назвали девочку Энигма – нетрудно догадаться почему. Конни, Роза и маленькая Энигма (теперь уже бабушка Энигма!) по-прежнему живут на острове Скрибли-Гам, как и две дочери Энигмы, Маргарет и Лаура, со своими семьями.

Примечание. Понятно, что мраморный пирог, который вам покажут во время экскурсии и которым угостят по ее окончании, не тот самый, а свежий, испеченный по оригинальному рецепту Элис. Каждому посетителю полагается один бесплатный кусочек!

Глава 6

Грейс Тайдимен видит сон. Веки ее беспокойно трепещут. Это один из тех неприятных, путаных снов.

Тетя Конни очень сердится на нее. Наливая в чашку Грейс чай из голубого фарфорового чайника, она отрывисто произносит: «Разумеется, я не умерла! Как только тебе такое взбрело в голову?»

Грейс в смятении пытается вспомнить, почему она вдруг так решила. Неожиданно, к ужасу Грейс, тетя Конни ставит чайник на стол, запрокидывает голову и, сморщившись, начинает плакать, как младенец. Грейс закрывает уши ладонями, хотя понимает, что это невежливо. Она не в силах больше слышать этот пронзительный детский крик, слетающий с уст тетушки. А крик все не смолкает.

«Прости! – вопит Грейс. Она ужасно сердита на Конни. – Я не хотела тебя обидеть! Я и правда думала, ты умерла!»

– Грейс! Малыш плачет. Принести его тебе?

– Ммм. Что? Ах да. Ладно. Хорошо.

Грейс чувствует, как муж встает с постели. Она плотно прижимает пальцы к закрытым глазам и рывком садится.

Тетя Конни умерла, вспоминает она. Умерла вчера.

Грейс слышит пронзительный вопль сына и голос Кэллума:

– Проголодался, дружок?

Она включает лампу и щурится. Ее руки, лежащие поверх пухового одеяла, выглядят в свете лампы как-то странно, словно чужие. Грейс вспоминает историю об американском альпинисте, которому пришлось ампутировать себе руку, потому что ее придавило валуном. Она представляет, как рвет собственную плоть, усердно отпиливает твердую белую окровавленную кость – спасается.

Появляется Кэллум с ребенком на руках.

Грейс думает: «Уйди, пожалуйста, уйди» – и произносит:

– Иди сюда, милый.

Глава 7

Я точно помню, как Конни говорила, что хочет, чтобы ее похоронили в том прелестном бордовом костюме, который она надевала на свадьбу Грейс.

– Энигма, ты ужасная выдумщица.

– Да ничего подобного! Это было в тот день, когда мы ходили на ланч в «Наследие». Я похвалила ее костюм, и Конни сказала что-то насчет того, что наденет его на похороны.

– Она сказала, что собирается надеть его на похороны Молли Траскер, а вовсе не на свои собственные! Помню, как Конни говорила, что вообще не видит смысла в том, чтобы одевать покойников. Мол, ни к чему понапрасну переводить хорошую ткань. «Я пришла в этот мир голой и уйду из него в том же виде» – вот что она заявила.

– Она шутила, Роза! Надеюсь, ты не собираешься хоронить родную сестру в голом виде?!

– Почему бы и нет? Это ее здорово рассмешило бы.

Марджи Гордон слушает болтовню матери и тети Розы, нарезая к чаю миндальный торт. Чтобы успокоиться, она берет и себе маленький кусочек. Трудно придерживаться диеты, когда предстоит подготовка к похоронам. Маргарет в смятении прикидывает, сколько дел ей придется переделать в ближайшие несколько дней. Так что немного сладкого не помешает.

– Полагаю, Конни где-то записала, во что хочет быть одетой, – разливая чай, говорит она. – Вы же знаете, какая она предусмотрительная.

Была. О господи, просто невозможно представить себе мир без Конни! Кажется, что без ее железной уверенности, безапелляционных заявлений, стремительных решений на острове все развалится на кусочки. От этой мысли Марджи начинает подташнивать. Как они будут теперь обходиться без нее?

Марджи испытала настоящее потрясение, обнаружив вчера утром мертвую Конни: болезненно-серое лицо на подушке, щелки остекленевших глаз, ледяной лоб, до которого ей пришлось дотронуться. На миг Марджи охватило детское желание убежать и позвать взрослых, но, разумеется, взрослой была она сама – пятидесяти с лишним лет, и уже внучка есть, – так что пришлось ей взять себя в руки. А теперь придется позаботиться о похоронах.

– Конни всегда очень шел бледно-голубой цвет. – Роза берет чашку с чаем, и ее рука, покрытая старческими пятнами, заметно дрожит. – Разумеется, не слишком бледный.

У Розы сегодня какой-то беспомощный вид, и это беспокоит Марджи. Даже ее красивый кардиган персикового цвета застегнут неправильно, что совсем не похоже на Розу.

– Конни могла высказать свои пожелания по поводу одежды, когда принесла тот куриный суп с овощами, – говорит мать Марджи, Энигма. Глаза ее блестят от слез, но пышные седые волосы и розовые щеки, свидетельствующие о крепком здоровье, словно бросают смерти вызов. – «Положи это в морозильник, Энигма», – сказала она тогда. Помню, я еще спросила: «Господи, Конни, для чего эти запасы? Разве ты уезжаешь?» Кто же мог подумать, что продукты пригодятся на поминках.

Три женщины умолкают, плечи у всех разом поникают, и Марджи чувствует, как их обволакивает печаль.

– Сегодня вечером Томас встречается с Софи, – говорит она.

– Это хорошо, – откликается Роза. – Интересно, что она скажет?

– Может быть, они снова будут вместе! – оживленно произносит Энигма, с легкостью забывая о том, что у Томаса есть жена и ребенок.

– Ах, мама, не будь смешной, – отрывисто замечает Марджи, которая тоже в глубине души хотела бы этого.

Глава 8

Томас вовсе и не думает злорадствовать, и первые несколько минут свидания в баре «Риджент» протекают удивительно приятно, особенно если вспомнить их последнюю встречу: он тогда вручил Софи бельевую корзину, в которую сложил все ее подарки, письма и открытки, полученные за время романа.

Софи спрашивает Томаса о дочери, и тот рассказывает о ней с гордостью и радостью. Очевидно, он очень счастлив. Он так счастлив, что, пожалуй, ему нет нужды дуться. Он выше обид.

Слушая, как ее собеседник подражает междометиям «р-р» и «мяу», которые превосходно воспроизводит Лили, когда видит собачку или киску («Сама, без всякой подсказки!»), Софи понимает, что всегда будет любить Томаса – чуть-чуть.

Но, глядя на его намечающийся двойной подбородок, она осознает также, что разрыв с ним – не самая большая ошибка в ее жизни. Она не хотела бы оказаться на месте Деборы и сидеть дома с миленькой, рычащей и мяукающей крошкой Лили. Нет, правда, она предпочитает оставаться одинокой Софи, отчаянно нуждающейся в мужчине. Эти откровения приносят ей огромное облегчение, она берет целую пригоршню арахиса и, откинувшись на стуле, с удовольствием внимает Томасу.

Наконец он переходит к делу:

– Так вот, как я уже сказал по телефону, вчера умерла тетя Конни.

– О, мне очень жаль, – говорит Софи. – Она была такой милой старушкой.

На самом деле тетя Конни внушала Софи некоторый ужас, но теперь, когда она умерла, вполне подходит эпитет «милая».

Томас откашливается:

– Я хотел увидеться с тобой вот по какой причине: я просматривал ее бумаги и… Одним словом, тетя Конни упомянула тебя в своем завещании.

– О господи! Вот так сюрприз!

Софи чувствует себя неловко. Раньше никто ничего не оставлял ей по завещанию, и Софи кажется, что если человек проявил по отношению к тебе подобную чуткость, то кончина этого человека должна тебя потрясти. В идеале она должна быть убита горем, должна выплакать все глаза и, хлюпая носом, комкать промокший носовой платок. Несомненно, уровень ее скорби должен намного превышать отметку «немного грустно». Но в то же время Софи польщена и даже – страшно в этом признаться – испытывает некоторую алчность. А вдруг ей отписали что-то действительно симпатичное, например антикварную тарелку или прелестное старинное украшение?

Стараясь не выдать свою заинтересованность, она спрашивает:

– И что же конкретно она мне завещала?

Томас ставит стакан на подставку и встречается с ней взглядом:

– Тетя Конни завещала тебе свой дом.

– Свой дом?

– Угу.

– Тот самый, на острове Скрибли-Гам?

– Ну да.

Софи потрясена. Престарелая тетушка ее бывшего парня, женщина, которую она едва знала, завещала ей свой дом. Красивый дом. Необыкновенный дом.

Это совершенно неуместно. Софи чувствует себя виноватой и краснеет.

Ну да, краснеет. Софи вообще легко краснеет. И в этом нет ничего милого или забавного. Это явление имеет научное наименование: «идиопатическая черепно-лицевая эритема», или, говоря попросту, «интенсивное покраснение лица». Увы, это не та прелестная нежно-розовая краска, постепенно заливающая девичью шейку, а горящие пятна свекольного оттенка, которые не сможет проигнорировать даже самый тактичный человек и которые заметит даже наименее наблюдательный. Софи не спасает даже ее светлая кожа. («Как тонкий фарфор», – с гордостью говорит ее мать. «Как у покойницы», – говорит ее подруга Клэр.)

Софи начала краснеть с семи лет. Она прекрасно помнит, как это случилось впервые. Однажды утром мать высадила ее у школы, и Софи побежала было на игровую площадку, но тут услышала автомобильный гудок и обернулась. Мама, высунувшись из окна машины, размахивала ее любимой плюшевой игрушкой и кричала: «Софи, детка, ты не забыла поцеловать на прощание медвежонка?» Эту крайне унизительную сцену наблюдали с десяток ребятишек, включая и Бруно Триподополуса, самого порочно-обаятельного мальчика из их класса. Двенадцать лет спустя Софи в течение двух недель встречалась с Бруно Триподополусом, и они много и активно занимались сексом, разговаривая лишь в случае крайней необходимости. Но уже тогда, в семь лет, когда Софи и понятия еще не имела о сексе, какая-то ее часть, наверное, знала, что он в этом преуспеет. Услышав, как Бруно издает губами чмокающие звуки, девочка опешила. Ее лицо запылало багровым цветом. Бруно перестал хихикать и взглянул на одноклассницу с научным интересом, предлагая друзьям пойти и посмотреть, что за фигня приключилась с рожей Софи. Мама моментально осознала свою чудовищную ошибку и быстро спрятала медвежонка, но было уже слишком поздно. С этого времени к Софи приклеился ярлык «Помидорка».

«Какие бывают помидорки? – вопили, бывало, мальчишки, сдавливая себе щеки, как у горгулий. – Как лицо у Софи, словно рожа у Софи!» – «Ах, бедняжка так стесняется, – с притворным сочувствием хихикали девчонки. – Наша бедная Софи ужасно робкая». До конца того учебного года она каждую переменку пряталась под лестницей вместе с другим изгоем, мальчиком Эдди Риплом, у которого был сильный нервный тик: все лицо так и перекашивало. Они слыли в школе тормозами и припадочными. В конце концов Эдди куда-то переехал, а Софи, подобно тому как толстые дети учатся всех потешать, научилась быть необычайно общительной и стала в конце концов до такой степени популярной, что в средней школе ее даже выбрали лидером. А теперь она спокойно может пойти на вечеринку к незнакомым людям и через пять минут оказаться в центре самой шумной компании, вызывая всеобщую зависть. Однако Софи так и не удалось преодолеть эти приступы, когда она мучительно краснеет, причем случается все обычно в самый неподходящий момент. Вот и сейчас она с пылающим лицом говорит Томасу:

– Должно быть, это какая-то ошибка. Твоя тетя не могла завещать мне дом. Это просто нелепо.

Томас старательно отводит взгляд. Он один из тех людей, кто испытывает мучительное смущение, когда Софи краснеет. Пожалуй, они действительно совершенно несовместимы.

– Но я сам видел документы, – говорит он. – Никакой ошибки нет.

Софи достает из стакана кусочек льда и прикладывает его ко лбу.

– Но было бы логично предположить, что она оставит дом тебе или Веронике. Или вашей кузине – той красотке, которая сочиняет детские книги. Вероника сказала, что у нее недавно родился ребенок. Как ее зовут? Грейс?

– Да, Грейс. Так вот, Грейс только что переехала в дом своей матери на острове. Тетя Лаура на год отправилась в путешествие, и Грейс с мужем строят себе жилье. Может быть, тетя Конни подумала, что еще один дом им не нужен. Как бы то ни было, она оставила всем нам троим деньги.

– Но она меня почти не знала! И потом… мои отношения с вашей семьей не такие уж хорошие, верно? – (Томас чуть заметно улыбается и ничего не отвечает.) – А что говорит по этому поводу твоя мать? О господи, а Вероника? Надеюсь, они не думают, что я каким-то образом манипулировала твоей тетей? Я лишь хвалила при ней дом, совершенно искренне. Но это вовсе не значит, что я хотела заполучить его!

– Знаю, – кивает Томас. – Я был при этом.

Однако Софи мучит чувство вины, потому что такого рода вещи происходят с ней всю жизнь, правда в гораздо меньших масштабах. Она искренне восхищается какой-нибудь вещью, и вскоре человек, которому эта вещь принадлежит, начинает упорно предлагать принять ее в дар, отчего Софи сильно краснеет. «Дорогая, не расточай такие неуемные похвалы, – советует ей мать. – У тебя глаза начинают при этом сильно блестеть».

Возможно, когда Софи бывала в доме тети Конни, у нее так же блестели глаза, потому что дом ей и впрямь нравился. Невероятно нравился.

– Что касается Вероники, – говорит Томас, – то она еще ничего не знает, но – ты права – наверняка сильно расстроится. Слышала про ее последнюю идею? Моя сестричка собирается написать книгу под названием «Тайна младенца Манро». Она поспорила с папой, что разгадает эту загадку. Вероника как раз расспрашивала тетю Конни накануне ее смерти. Мама думает, что она могла заговорить бедную старушку до смерти. Во всяком случае, насколько я знаю свою сестру, она все же захочет дописать книгу и, уж конечно, не отказалась бы заполучить дом тети Конни. Видишь ли, после развода Вероника еще окончательно не устроилась. Живет в доме с соседями и доводит их до умопомешательства. Они мирятся с ней только потому, что им нравится ее стряпня. Так или иначе, я не удивлюсь, если Вероника надумает опротестовать завещание.

– Ну вот и решение проблемы! – облегченно произносит Софи. Она чувствует, как краска сходит с ее лица. – Это же очевидно. Я не возьму дом. Пусть его забирает Вероника!

– Думаю, тетя Конни предвидела подобный поворот, – возражает Томас. – Она оставила тебе письмо.

Он вынимает из кармана пиджака простой белый конверт с надписью «Софи», четко выведенной черными чернилами.

– Прежде чем что-то решать, прочитай письмо. Если поймешь, что дом тебе все-таки нужен, тогда я не позволю Веронике опротестовать завещание.

– Ты очень добрый, – благодарит его Софи.

Пожав плечами, Томас слегка кривит губы. Она достает письмо, медленно читает его, затем аккуратно складывает, убирает обратно в конверт и кокетливо, ласково улыбается Томасу:

– Пожалуй, я бы хотела оставить дом себе.

Он улыбается ей в ответ:

– Я в этом и не сомневался. – Потом он открывает портфель и вынимает контейнер с куском марципанового торта. – Вот. Твой любимый.

Похоже, Томас тоже все еще любит ее, совсем чуть-чуть.