Текст книги "Тала"

17.02.1960 г. Какая прелесть! На дворе весна! А вчера шёл такой тёплый весенний дождик. Заниматься так трудно. Голова забита всякой дурью. Целый день сижу в крытом, и учу сопромат. Потеряла сон, аппетит. Девчонки смеются: «А ты думала, как влюбляться?!» Раньше что-то мои любви на сон и аппетит не влияли. Вспоминаю каждый миг нашего вечера. Стоим, а мне так неловко. Знаю, сейчас будет обнимать. Друзья всё-таки были, и вдруг… обнимать. Но мне и самой этого хочется. А теперь, как сон, как сказка: неужели это было? и этот Вовчик, милый синеглазый мальчишка с вихрастым чубом целовал меня… Я только теперь удивляюсь, как я могла так настойчиво его просить, чтобы он уходил. Надо было стоять до утра! Но такой у меня характер: люблю, но делаю пакость помимо своей воли. Больше он не приходит. О встрече не договаривались. Только он шутил: «Сдашь сопромат, в ресторан пойдём». Значит, придёт, когда сопромат сдам. Вспоминаю прошлый год. В это время мы только с ним познакомились. И с первой встречи у меня началось: «Ну, что вы Мэри, Юрасик, Толясик, он просто милый мальчик, мой меньший брат». И я заботилась о нём, как нянька, вечно заставляла учить. Почти всю весну мы вместе занимались. Сидим в парке на скамейке, решаем математику. С дерева на меня падает гусеница. О, ужас! Он заботливо передвигает скамейку. Потом руки! Наши руки ещё тогда выдавали нас, выдавали предательски.

…Во дворе общежития танцы. Конечно, Вовчик со мной – как то так уже повелось: если на танцах есть Вовчик, то он всегда только со мной. Кажется, тогда впервые мне захотелось прижаться к нему. Но что вы, люди, вы ошиблись, мы, ведь только друзья! А он слегка сжимал мою руку, будто понимал мои мысли. Тогда было так хорошо. Он потом часто мне напоминал про этот день.

…Зачёты. Экзамены. Бегаю следом за голубой рубашечкой, волнуюсь, как он сдаёт. Но разве это открыто?! Что вы?! Мы с Мэри за всех волнуемся, за всю нашу компанию.

…Щель в двери. Смотрю на Вовчика. Когда взгляды встречаются, спрашиваю глазами: «Как идут дела?» Если улыбается, значит, всё в порядке.

…ГРЭС! Мы едем на ГРЭС купаться! Толясик, Вовчик, Мэри и я. Толясик, как всегда, изводит нас с Вовчиком. Взяли лодку. Катались. Какая прелесть! Солнце, вода, а рядом эти бархатные синие глаза. Причалили на противоположном берегу. Фотографировались, кушали, а я – нет. Уже тогда в его присутствии, я не могла и куска засунуть себе в рот. Время вышло. Поплыли назад. По дороге к трамваю мне надо было помыть ноги, чтобы одеть босоножки. Спустились к ручейку. На горе – Толик и Мэри, внизу мы у ручейка. Вовчик держит меня за руку, я полощу ноги, Толик издевается: «Ах, какая милая пара!» и я смеюсь, и даже не сержусь, так мне хорошо. Сидим, ждём автобус. В автобусе ревную его к девчонке, которая стоит рядом. Всё! Хороший день окончился.

…Не понимаю, почему милый друг не спит всю ночь, когда второй уходит на свиданье. И мало того, что не спит, а и страдает. Нет, вам милые люди, не понять этого. Тогда я сидела на крыльце, а Юрасик меня в квартиру заманил. Я вышла на кухню и увидела, как Вовчик с какой-то девочкой в парк пошёл.

Получается, что я придумала Островского, а чувства были к Улецкому, только я себя убедила в обратном. Может быть, я и сейчас себя убеждаю. Какая же противоречивая у меня натура. Ну, и как это понять: Островский – Улецкий???

20.02.1960 г. Неужели он уже мужчина? Он! Он! Ребёнок! Нет, я не могу этого себе представить, я не верю этому. Он говорит, что многое изменилось за эти полгода. Каких-то полгода! Теперь у него есть она и третий человек! Я мучилась, страдала оттого, что он не приходил, и в то же время боялась его встретить. Но в четверг встретила. Странно: молчим, смотрим и улыбаемся. Я не знаю, откуда у меня взялась смелость, и я спросила:

– Когда придешь?

– В пятницу.

Пятница. Сопромат не сдала, не до сопромата было. 19.00. Меня начинает бить лихорадка. Состояние предрянное от того, что не сдала сопромат, а тут ещё его нет. Одеваюсь и иду за ворота. И вот – по двадцать шагов туда – сюда. Тёплый весенний вечер. Свежий воздух взбодрил меня, успокоил нервы. Но вот я начинаю думать о нём: не пришёл! Сколько горя и отчаяния в этих словах. Я не хочу плакать, но слёзы льются. «Боже, ну почему меня никто не любит? И опять я брошена, опять не нужна. Нет, больше никогда не буду поддаваться чувству, бередить свою рану, разжигать своё сердце. И вдруг…он пришёл. А у меня глаза блестят от слёз. Не знаю, заметил ли он это. Пошли в кино. И вот опять мы на Каляева на прежнем месте в тени фонаря. Я так была рада, что он пришёл. Ведь всё уже погибло в моей душе. Я была в отчаянии, и вдруг он пришёл. Мы с ним много болтали о разном, обо мне и о нём. Потом я его спросила:

– Если бы мы не встретились, ты бы не пришёл?

– В крайнем случае, сегодня бы не был.

– А когда? Через год?

– Раньше.

Дальше я не стала спрашивать, но меня мучил вопрос: «Почему он не хочет ко мне ходить?» Вчера я не узнавала себя. Но, наверное, это и есть любовь, если я с таким характером, решила узнать, когда же он всё-таки придёт ко мне. Я чувствовала, что здесь что-то не так, что-то есть между нами. Я не знаю, кто поворачивал мой язык, наверное, сердце. Подошли к калитке. Я в шутку спрашиваю:

– Когда же, ваша светлость, изволите явиться?

– Не знаю.

– Почему?

– Ну, ты же ходишь в институт, встретимся, тогда и видно будет.

Я чувствую, что он не договаривает, что не хочет говорить правду. А я хочу знать правду, мне нужна правда.

– Значит, ты не хочешь ко мне ходить. Почему ты не говоришь, что не хочешь ко мне ходить?

– Хочу, но нельзя.

– Почему? Молчит.

– У тебя есть девушка?

– Нет, не совсем точно. Вообще, так. Но, понимаешь, между нами замешан третий человек. За эти полгода многое изменилось.

– Где она? Здесь?

– Нет. Там… далеко.

– Она твоя девушка? Неопределённый ответ. – Она тебе нравится? Молчание и почти согласие со мной.

Боже! За какие грехи ты посылаешь мне такие страдания! Я не плачу. В глазах остановились слёзы. Я молчу. Молчу убитая. И чувствую, что всё равно не могу отпустить его. В памяти проносится детство, отец. Я всегда говорила себе, что никогда не заберу отца у ребёнка, никогда его не заставлю жить такой жизнью, какой мне пришлось. Но, Боже мой, наверное, это и пришла ко мне любовь. Мы стоим друг против друга. Я смотрю на него. Представляю, какое отчаяние на моём лице, боль. И он смотри та-а-ким взглядом, берёт мои руки, и я не выношу и кладу голову ему на грудь, а он свою голову кладёт на мою. Но я не могу, не могу не смотреть на него. Может быть, в последний раз стоим вот так, ведь я не знаю ещё, что я ему скажу. Я поднимаю голову, и он прижимается щекой. Нет, это неповторимые минуты. Как? Больше ни разу вот так не стоять с ним, не обнимать его, не целовать? Нет, не могу. И я сказала вслух:

– Не могу, – и твёрдо добавила: – и не хочу.

Он говорит:

– Жизнь одна, ты хочешь, чтобы я жил двумя жизнями – и там, и здесь?

– И, всё-таки ты придёшь, Володя.

Потом мы только молчали. Он слегка отстранился, и мы смотрели друг другу в глаза. Я понимала его взгляд: «Хочу, но нельзя». А мои глаза, наверное, молили: «Не уходи навсегда». Когда я смотрела фильм «Путь в высшее общество», мне понравилось, как там целовались. Долго, долго смотрели друг на друга, потом медленно приближались. Тогда мне хотелось, чтоб меня тоже так целовали. Так было сейчас и у нас. До этого мы целый вечер целовались с ним, но это было не так, как в фильме. И, после этого, он должен навсегда уйти и больше никогда меня так не целовать?! Я боялась его отпустить и прижималась к нему. Я ничего не спрашивала, я только не могла его отпустить. Он гладил меня, и мне не верилось, что он может быть таким нежным, таким… ну, не таким, как всегда. Как же я разрешаю ему ходить со мной, если у него есть другая? Ведь я была не такая. Не знаю. Я хочу только одного, чтобы он был со мной и больше меня ничего не касается. Но ведь я подло поступаю, ведь я делаю, как самая последняя… Как я так могу? Что со мной? Боже мой, как сейчас мне трудно разобраться в себе самой. Почти час мы так стояли. Мне так хотелось плакать, рыдать, но я сдерживала себя. Что вы, люди, я хоть в этом ещё осталась Натой: показать свою слабость, слёзы… ну, нет! Но душа и сердце рыдали. И вот он говорит:

– Я тебе всё сказал. Теперь решай сама.

– Ты придёшь.

И он кивнул. Буря радости.

– Придёшь?

– Приду.

Я бросилась ему на грудь. Что я могла сказать… я только сказала «Вовка!» И мы целовались и улыбались. Мы решили трудную задачу. Как я счастлива: он со мной!

И вдруг утром в моей голове проявились слова: «Решай сама». И мне на мгновение становится жутко. Кем он мне предлагал быть? У него есть жена или будущая жена где-то там, в станице, а я здесь. Кто же я? Люди, скажите, кто же я? Что я делаю? Но это был миг, и всё исчезло. Пусть будет всё, как есть. Зачем пытаться разобраться: кто я?

Ната отложила дневник. Задумалась. «Вот, вот… зачем я сейчас пытаюсь разобраться, зачем пытаюсь развязать узел, не видя жгута. Ну не проявляются никакие посылы, как не проявлялось понимание того, что любила-то я Улецкого. Только сейчас, читая дневник, поняла, увидела, насколько искренними, нежными и обоюдными были эти чувства. Даже Мэри говорила, что со стороны мы похожи на влюблённых. Тогда мы жили в квартирном доме в одном подъезде, но на разных этажах. И ему не составляло большого труда спуститься с третьего этажа на второй в нашу квартиру. Поэтому мы и были почти всё время вместе. Я его воспринимала как младшего брата, бегающего за мной по пятам, как за старшей сестрёнкой, и совершенно не понимая, что это и есть любовь. А если бы я понимала, то стеснялась бы проявления своих чувств, скрывала бы их от окружающих, уж так я устроена: имею такой отвратительный характер. Может быть, для меня специально не открыли это небесные силы, чтобы я могла насладиться прелестью непредвзятости, искренностью и нежностью первого чувства. Ведь как была зашорена, полюбив Каштанова или решив, что полюбила. Интересно то, что я так ждала любви, а сама не заметила её появления, не распознала. Наверное, потому что нарисовала себе неприступный замок, недосягаемую вершину в несбывающейся сказке. А любовь – вот она – рядом, тихонечко пришла без фанфар, без борьбы, без преодоления „Эверестов“.

Главное, что он со мной, а мне так хорошо с ним. Это я могу сказать и сейчас, как сказала более года назад. Главное, что мне хорошо с Клёсовым. Не копайся, пусть всё идёт, как идёт своим чередом. Если не дано мне сейчас в этом разобраться, значит, так оно должно и быть. Не проявили и не проявят до поры… не понимаю, что меня оставляет возле Глеба и не пойму, пока не покажут. Значит, не дано мне это понять, но силу, которая держит, чувствую».

Не знаю, другому бы я этого не позволила, я бы его презирала. Но ведь Вовку я знаю давно. Я так хорошо его знаю. Ещё раньше вечером я его спросила:

– А почему ты не пришёл бы?

– Чтоб не подрывать твой авторитет. Нет, не так. Я скажу по-другому: лучше пусть я буду нехорошим, чем ты будешь нехорошей. Ведь, если бы я не пришёл, я бы был нехорошим?

– Не знаю.

Я всегда не могла упрекать его, обижаться на него. Как я всегда пыталась скрыть свои чувства под маской дружбы, сама не понимая этого. Нам так было хорошо. Мы не знали, что ответить друг другу, но знали, что друг без друга мы не можем. Что-то во мне шептало: «Володя, я согласна, слышишь, я согласна». Хорошо, что эти слова не были произнесены, он бы меня счёл за сумасшедшую. И на что я соглашаюсь? Ната, Ната! Что с тобой происходит? Я его ревную ко всем, а к этой девушке совсем не ревную, но не хочу, чтобы был ещё человек похожий на него. Он один только такой синеглазый, стройный, высокий, с тоненькой талией. Больше никого такого не надо, вернее, не для кого. Пусть только у меня будет такой. Как трудно разобраться во всём этом. Но он обещал прийти. Опять он будет только со мной. Узнала бы мама, чтобы она мне сказала?! Но я не могу его отпустить от себя. Я не могу без него.

06.03.1960 г. Теперь, когда прошло уже 10 дней, я попытаюсь записать всё, что произошло. И всё-таки в голове, в душе хаос. Всё моё Я напряжено от крика: «Он должен быть со мной, только со мной!» Я же знаю, что это невозможно. В своём желании, как ни странно, я не вижу подлости. И только вчера я поняла, что это, ведь подло, подло! Я хожу, как во сне. Откуда-то из глубины доносится его голос, все его слова, его образ ни на секунду не исчезает. Как тяжело! 25 февраля! Вечер, в который мы договорились «многое выяснить». Все его слова помню на память, потому что поминутно повторяю. Я хотела просить его остаться друзьями, потому что совершенный разрыв… я бы не смогла, не смогла проходить мимо него и делать вид, что не знаю этого человека, такого дорогого для меня. О многом мы говорили. Вспомнили Шахты. Он меня винил в том, что я молчала о своих чувствах в Шахтах.

– Вот так вы, девчонки, сами молчите, а потом же и обижаетесь, что неравноправие. Почему ж мы должны говорить, а вы молчать и ждать? Не надо было тебе играть в тайну.

– Да, теперь я во всём виновата. А помнишь вечер, когда мы на кухне занимались по математике? Почему ж ты на следующий день не пришёл заниматься?

– Потому что мне перед тобой стыдно было.

Ну вот! А он ещё говорит, что он потерял облик человека, что он плохой и вообще самый последний. Зачем он эту чушь вбивает себе в голову.

– Ната, таким, каким ты себе меня представляешь, я могу быть только в твоих мечтах. А в жизни, ты, ведь сама убедилась, что я не такой, не подхожу…

Нет, у него хорошая душа, он очень хороший, он так переживает. Из-за этого случая он так себя казнит.

– Мы с ней дружили с восьмого класса. Ну, а потом… Долго-долго молчал. – Нет, Ната, я не… мне стыдно тебе признаться в этом. Если бы ты знала, как я себя ненавижу за это! До чего я опустился!

Боже мой, как он себя казнит! Но почему он говорит, что он её не любит, почему?

Как часто за эти дни я повторяю слова: «Отчаяние – удел слабых, за счастье надо бороться». А я не имею права за него бороться.

 
«Не малодушествуй,
К былому нет возврата,
Ведь счастье там, далёко впереди,
Споткнёшься – встань,
Паденьем жизнь богата,
Воспрянь душой и вновь иди, иди…»
 

Последний миг. Я не могу его отпустить, не могу. Но я не плачу. Держу его руку двумя руками, и не отпускаю. Сейчас он уйдёт навсегда. Навсегда! Как трудно это представить. Я отпустила руку. Он пошёл. Спина. Стою, смотрю вслед. Окаменела я, окаменела душа. Слёзы замёрзли где-то там, и ледяной глыбой давят на сердце. От тяжести хочется лечь, вытянуть руки, ноги, и так лежать долго – долго. Но, кажется, ещё соображаю, что холодно, что асфальт холодный. Смотрю. Спина удаляется. На перекрёстке постоял, пошёл вверх, не домой. Куда же? Вероятно, к мальчишкам. Вот и всё. Лбом уткнулась в забор. Надо немного придти в себя: дома – девчонки.

29 февраля. День, который повторится через четыре года. Да, этот день я запомню. Выхожу из 5-го общежития. В руках две булки хлеба, колбаса. Открываю дверь – Юрасик и он. Но улыбаюсь, разговариваю с ними. Юрасик предлагает идти с ними в общежитие, я иду.

12.03.1960 г. Сегодня нет никого дома и можно немного пописать.

Тогда пришла Вика, и мне пришлось прервать запись. А сегодня не хочется о том писать, и так слишком тяжело, чтобы ещё вспоминать 29-е февраля. Сегодня видела Вовчика. Вижу его почти через день, это меня удовлетворяет. Но почему именно сегодня так тревожно за него… во всяком случае, так договорено между нами. Думаю о нём всегда, о его будущем. Ни о себе, о себе нет речи. Я ему друг, и я имею право думать о его будущем. Почему мне кажется, что он ещё слаб, что ему будет так тяжело, что он не выдержит, что он бросит институт? Ведь он нашёл в себе силы сказать мне всю правду, значит, он сильный. И, всё равно не могу ни думать о том, что с ним будет дальше. Мне кажется, что он не всё мне сказал. Не нравится мне его дружба с ребятами с Энгельса. Что он делает целыми днями? Он почти не ходит на лекции, не получает стипендию. Как болит душа, болит за него. Пришла Светлана. Приходится кончать.

18.03.1960 г. Вижу его каждый день, иногда два раза на день, а не хотелось бы. Эти встречи ещё так сильно влияют на меня. Кажется, пережила это, но ещё так тяжело. На днях поднималась по лестнице в общежитии, и вдруг слышу его: «Вот». Передо мной Элка Гончарова из его группы и Вовчик. Я ещё не успела толком увидеть кто, как почувствовала толчок, и горячая волна разлилась по телу. Глаза его опять улыбаются. Опять такой же вид, как и прежде. Поздоровались. Пошли дальше.

10.04.1960 г. То, что я решила сегодня, так хорошо. Еду на стройку! Конечно, если туда меня примут, ведь у меня нет никакой специальности. А так хочется стать крановщицей. Перейду на заочное обучение и поеду. Ведь меня всегда манила романтика строек.

05.06.1960 г.

 
Ветер, с тобой
Я сразиться готова.
Бей меня, ветер,
Снова и снова.
Если же в битве,
Телом слабея,
Я отступлю,
Пред тобою, робея,
Не устою,
Упаду на колени,
Сбей меня, ветер,
С ног, не жалея.
 

28.06.1960 г. На стройку не взяли. Нет мест. Что мне делать с собой? Как бичевать? Опять с Вовкой? А ведь я дала маме слово, что никогда больше не буду с Вовкой. Это, наверное, хорошо, что не оказалось путёвок в Ригу. Кто знает, что бы было потом?! Нет, я знаю. Опять дни вместе, а потом опять разлука. Нет. С этим покончено навсегда, и надо найти в себе мужество не возвращаться к этому.

«А ровно через два месяца меня провожал в Новочеркасск Глеб. Вот так. Писала ещё о том, что разочарована и буду теперь „бесчувственной дубиной“. Поэтому меня тогда и устраивали такие отношения. На этом заканчиваются мои дневники, и вряд ли я буду их заводить. А между мартом и июнем меня выгуливал Литвинов. Представляю, каково было Улецкому, ведь Литвинов был первый парень в институте. Господи, как же всё у меня в жизни закручено!»

* * *

Лёжа в постели перед сном, Клёсов вспоминал первые минуты их встречи, первый взгляд и первые чувства. Там, в колхозе возле машины, в первые мгновения его поразило её лицо: высокие азиатские скулы, в разлёт рисунок бровей, острый восточный взгляд. Такое сочетание было неожиданным. Что-то тёплое, смутное, как будто давно знакомое, зашевелилось в груди. Где и когда он мог встречаться с этим? Там, глубоко, глубоко из самых потаённых глубин памяти выплывало это смутное чувство знакомства, тревожило его, приятно волновало. Волнение нарастало, подогреваемое тёплыми всплесками памяти, становясь всё горячее, заполняя грудь, перекрыли дыхание. И вот уже горячая волна вырвалась наружу неожиданным выдохом. Девчонка тоже не спешила убирать руки. Так и стояла, словно замерла, глядя на него снизу вверх. Она тоже что-то необычное увидела в нём. Это воспоминание для него уже стало ритуалом. Оно настраивало его на магическую волну, благодаря которой он попадал в поток её чувств, и ощущал их даже на расстоянии. Упиваясь ощущениями, утешал себя в своём сложном состоянии разделённой и в то же время неразделённой любви.

Сегодня ему не спалось. Он думал о Нате: где она, с кем, что делает? А если она сейчас с Глебом? Представил, как он обнимает её, целует – ему это позволено, ведь он жених – как скользят его руки… как впиваются губы… Он метался по кровати, злясь на себя от бессилия что-либо изменить, от своей покорности обстоятельствам. Надо было встать с машины, пойти за ней следом, а не её звать к себе. В дождь бы не выгнала, пустила бы в дом, и он, по крайней мере, был бы с нею и знал бы сейчас ответы на свои вопросы. Чем лежать, мучиться и ревновать, надо действовать. А теперь, как он узнает её адрес – завтра занятий нет, и он её не увидит. Первый раз целый день не будет её видеть. В колхозе они виделись ежедневно, и он так привык к этому, что сегодня ему невыносимо больно ощущать её отсутствие и сознавать, что так теперь будет до тех пор, пока она не разберётся со своим мальчиком. Он долго ещё страдал, ворочался, строил планы, пока не сморил его сон.

Свежие весенние побеги, зеленеющие по всей степи, радовали глаз. По пескам равнины, обычно выжженной и мёртвой, рассыпались алые тюльпаны, жёлтые и лиловые касатики. Солнце щедро поливало землю золотистыми брызгами лучей, и в них всё искрилось и тянулось к жизни. Думалось о том, что всё постоянно и закономерно в природе. Вот только жизнь человеческая непредсказуема и не защищена вселенскими законами. Цветок отцветёт столько, сколько ему отпущено и завянет, а человек может погибнуть в любую минуту.

Он спешил с донесением к великому кагану, Чингисхану. Когда-то он, простой воин был им возвеличен и сейчас командовал тысячей. Вдали показалось кочевье. Среди ярко зеленеющей степи, у подножия одинокого кургана, стоял жёлтый шёлковый шатёр Повелителя Вселенной. За шатром виднелись две монгольские юрты – его молодой жены и служанок. Вокруг кургана дозором выстроились телохранители – всадники на белых конях – на них была броня и железные шлемы. Когда-то и он был среди них, и наблюдал, чтобы ни одно живое существо не приблизилось к шатру великого кагана. Пройти могли лишь те, у кого были особые золотые пластины – пайцзы – с изображением головы тигра. Только тем позволяли миновать заставу часовых и подойти к кургану с жёлтым шёлковым шатром.

На некотором расстоянии от шатра в степи широким кольцом рассыпались чёрные татарские юрты и рыжие шерстяные шатры. Это был личный курень[2]2
  Курень – монгольское слово – означает круг юрт с юртой начальника кочевья в центре.


[Закрыть] Чингисхана, стоянка тысячи избранных телохранителей. Их выбирали из числа сыновей знатнейших ханов. Это была школа и проверка на преданность, отвагу и смекалку. Он не был сыном хана, но за отвагу в бою, каган его взял в эту тысячу, чтобы присмотреться к нему. А присмотревшись, назначил сначала сотником, а потом и тысячником.

Другие курени, раскинувшись по равнине, уходили дальше к покрытым густым лесом горам. Между куренями паслись верблюды и табуны разношерстных коней. Обычная спокойная жизнь кочевья, навеяла воспоминания, вырвала его из круга битв, в котором сейчас протекала его жизнь. Когда-то и он, мальчишкой, будучи конюхом, скакал, размахивая арканом, чтобы не смешивались кони разных табунов, чтобы не приближались к косякам кобылиц с жеребятами. А сейчас он приближался к кургану. Вот уже видны, сложенные из камней, жертвенники, стоящие на площади перед шатром – в них всегда горел огонь. Между этими огнями должны были проходить все идущие в шатёр. Старый главный шаман объяснял: «Огнём очищаются преступные помыслы и отгоняются приносящие несчастья и болезни злые «дивы», вьющиеся невидимо вокруг злоумышленника». Шаманы в остроконечных войлочных шапках и белых балахонах ходили вокруг жертвенников и создавали пространство очищения, похлопывая в ладони, по бубнам и распевая молитвы. А между всем этим подбрасывали в огонь смолистые ветки и сушёные ароматные цветы. По площади перед шатром разливался душистый запах костерков жертвенников.

Вот уже виден и Сэтэр, и рядом с ним, прикреплённое к шатру, бамбуковое древко со свёрнутым белым знаменем Чингисхана. Этот необычный, никогда не знавший седла, конь имел огненные глаза и серебристую шерсть на чёрной коже.

Во время походов на нём ехал невидимый могучий бог войны Сульдэ. Шаманы говорили, что он покровитель монгольского войска, и приводит их к победам. Сэтэра всегда привязывали справа от входа в шатёр, а слева стоял на привязи оседланный широкогрудый Нейман, любимый боевой конь Чингисхана. Саврасый, с чёрными ногами и хвостом, и чёрным ремнем вдоль хребта – потомок диких степных лошадей – всегда живым выносил своего седока из битвы.

Проснувшись, понимал, что это не просто сон, навеянный фантазией, это быль. Это его жизнь, в которой он жил. Он всё это видел, он всё это знал и сохранил в своей памяти. А сегодня ночью былое вынырнуло из её глубин, и напомнило ему о нём, потому что оно связано с Натой. А как же утверждают учёные, что человек живёт только один раз? Расскажи такое, засмеют и сумасшедшим назовут. Большой, большой вопрос теперь поселился в его душе.

* * *

После колхоза у студентов был один день, чтобы подготовиться к занятиям, и все были заняты приготовлениями. Так как Глебу всё приготовила мама, и он был освобождён от этих забот, решил проехать в общежитие к Володьке Чеглову, а вечером с ним к девчонкам. Чеглов умел варить, его забрали в другую бригаду сваривать какие-то баки, и они не виделись две недели. Ната и Света дружили со школьной скамьи и жили на одной улице. Они и познакомились вместе в один день с ними на танцплощадке. Так и стали ходить вчетвером. Потом к ним присоединились ребята из группы со своими подругами, и получилась отличная компания. Чеглов давно был влюблён в Свету, и в тот вечер очень обрадовался, что встретил её. А ещё он был рад тому, что Глебу понравилась её подруга, и теперь они будут встречаться чаще. Любил ли Глеб Нату? И да, и нет. Иногда он сомневался в своих чувствах, иногда был уверен. Но всё, как-то вело к тому, что не мог ей сказать «нет». То они праздники отмечали всей компанией, то на каток шли, то в поход. Ему нужна была пара, а Ната была подругой невесты его друга. И компания уже «устаканилась». Всё как-то шло само собой. Итак, он не был от неё без ума, просто был не против. А когда он случайно проник за запретную зону, ему пришлось пообещать, что женится на ней. Так сыграли обстоятельства. Она перевелась из Новочеркасска в Донецк, чтобы они поженились и вдруг… ему сказали, что она в колхозе «путалась» с Клёсовым. Кипя от негодования, ворвался в их комнату.

– Где Клёсов, – завопил, угрожающим голосом.

– Ты чего кричишь, как жаренный поросёнок? – спросил Жора. – В магазин пошёл. Сейчас придёт. А ты, что разбираться пришёл, судя по твоему тону.

– А-а! И ты знаешь? Говори, они спали вместе? – выпалил, хватая Жору за шиворот. – Только не ври. Узнаю, что соврал, убью.

Жора выпучил на него глаза.

– Ты, что с ума сошёл? Кто они?

– Не придуривайся! Володька и Натка!

– А, так это ты тот мальчик, из-за которого она отказала Володе? О-очень, я вижу, ты уважаешь свою будущую жену, если такое допускаешь.

– А откуда ты знаешь про будущую жену?

– Володя в неё влюбился, чего греха таить. Но она ему сразу сказала, что у неё есть мальчик, которого она любит и за которого выходит замуж. Так, что Володе остаётся только вздыхать.

– Не ври! Мне сказали, что они по ночам гуляли.

– Да… кто же такое мог сказать? – удивился Жора. – А знаешь, это, наверное, сказал тот, кто Клёсова жалеет, видя, как он сохнет по ней, и хочет тебя с Наткой поссорить, чтобы она ему досталась.

– Во, – только и произнёс Глеб. Для него была неожиданна такая версия сюжета. «А если это правда, а он, дурак, завёлся». Это остудило его пыл. Он сел за стол в раздумье.

– Привет! А мне сказали, что вы тут ссоритесь. Что не поделили? Или уже поделили? – спросил Клёсов, входя с авоськой в руках, в которой болталась стеклянная литровая бутылка молока, пачка сливочного масла, белый батон и докторская колбаса.

Жора и Глеб посмотрели друг на друга, как бы предлагая начать разговор. Но ни один, ни другой не раскрыл рта.

– Так в чём вопрос?

Глеб начал осторожно, учитывая версию, озвученную Жорой:

– Мне сказали, что ты влюбился в Нату.

– Пусть так. Тебе какое дело до этого… – помолчав, догадался – или ты тот мальчик? Глеб, так это тебя она любит, это вы собираетесь пожениться?

– Да.

– И, что? Ты пришёл сказать, что отказываешься от неё? – обрадовался Клёсов.

Видя, какой радостью засияли глаза Клёсова, Глеб понял, насколько глубоки чувства парня.

– Нет, пришёл узнать, какие у тебя с ней отношения.

– Для меня она – всё: Луна, Солнце, Звёзды, Принцесса, Королева, Богиня. Я не просто люблю её, я боготворю её. Чистая, благородная, преданная натура! Таких нет среди нас… тебе досталось золото мира. Как же я завидую тебе, как же я хочу оказаться на твоём месте, чтобы иметь возможность прикасаться к ней, целовать, обнимать, говорить ей ласковые слова. Я лишён такого счастья! Она любит тебя… и с этим ничего не поделаешь. Она в первый же вечер нашего знакомства, сказала мне об этом, а могла, ведь и промолчать и собрать сливки моей первой любви. Она поступила благородно, и на все мои даже безобидные поползновения, выставляла ладонь запрета. Он выставил вперёд руку, ладонью изображая жест запрета, показывая, как поступала она и, как будет поступать он, сопровождая свой жест словами. – Я никогда не встану на вашем пути, не перебегу дорогу. Но я буду ждать… ждать, когда она сама ко мне придёт, если поймёт, что ошиблась в выборе или ты её оставишь.

– Я не оставлю её, – сказал Глеб и вышел из комнаты.

Володя задумался: у него достойный соперник и борьба предстоит нелёгкая.

– Твёрдый орешек тебе попался, – посетовал Жора. – Он Натку не отдаст и никогда не отпустит от себя. Такие держат своих женщин при себе, даже, если не любят. А Натка – приз.

– Что, даже ты признал, что она приз?

– Приз-то приз, но я всё равно её недолюбливаю за то, что она тебе всю жизнь перепоганила.

– Разве она виновата, что я полюбил её?

В студенческой среде Глеб выделялся молчаливостью, неординарностью суждений, широким кругозором. Он говорил не много и не часто, можно сказать, что он, вообще, больше молчал, но в каждой его фразе был заложен глубокий смысл. Его уважали на потоке и называли башковитым, хотя отличником он не был. Все знали, что он любого отличника за пояс заткнёт. Не удивительно, что он понравился Нате. Некоторые его даже странным считали. Но, что он не такой, как все, понимали не только на потоке, но и на всём факультете. Не такая, как все и Ната. В этом отношении они «два сапога – пара», но два разных сапога… совсем разных.

После ужина у Светы, Глеб пошёл к Нате. Они сидели на лавочке в саду, и Глеб рассказывал, как «вкалывали» в колхозе. Ната его слушала в пол – уха. Об этом ли говорят любимой? В ушах звучали слова Володи. Как ей хотелось вновь услышать их, но Глеб не был способен на такое. Он и целовал как-то бесчувственно, хотя целовал в губы. Володя не целовал её в губы, но с каким пылом и жаром прикасались его губы к глазам, щекам. А что было бы, если бы он целовал в губы? Ната поймала себя на мысли, что теперь всегда будет сравнивать его и Глеба, и с этим ничего не поделаешь. Ну, почему у неё всё так получилось? Как говорит Света в таких случаях: «Так легли карты».

Да, «так легли карты» и они, не сговариваясь, сели на одну парту и так и просидели вместе на ней все три года. До этого они не знали друг друга, хотя учились в одной школе и жили на одной улице, но далековато друг от друга. В каждом квартале была своя компания. Семь классов отучились в женской школе, а в 1954 году школы объединили. Теперь в одной школе учились вместе девочки и мальчики. Девочки пришли в мужскую школу в восьмой класс. Соседки по парте понравились друг другу, и сразу нашли общий язык. Света заплетала русые волосы «корзиночкой», и они обрамляли голову, словно фараоновский намес. Голубые – голубые глаза сияли, а на лице всегда присутствовала доброжелательная и слегка снисходительная улыбка, и ямочка на щеке. Это о её губах пели в песне: «алых губ нетронутый «коралл». Они были неразлучны и почти всегда вместе. Вместе записались в секцию художественной гимнастики, регулярно тренировались, не пропуская тренировки, и шли ноздря в ноздрю. Заканчивая девятый класс, получили первый разряд, и начали работать по программе мастеров. В школе их уважали – «девчонки работают по мастерам», да и учились они неплохо. Ната шла на золотую медаль. На золотую медаль шли ещё две девочки – подружки, которые присоединились в девятом классе к Свете и Нате: ещё одна Света А. и Валя З. Так получилась их знаменитая четвёрка. Медали девочкам не дали, в школе с первого класса на медали готовили своих мальчиков. Им дали медали, но они даже собеседования не прошли в политехнический институт и два года работали, чтобы поступить. А Ната и Света А. поступили в первый же год. Правильно им сказала классный руководитель: «Девочки, у вас есть знания, и вы поступите и без медалей». Так оно и получилось. Валя З. не поступила, потому что в медицинский институт был большой конкурс, блат и неподъёмные суммы. Валя жила со старенькой мамой – она была поздним и последним ребёнком, и жила очень бедно. Не поступив в институт, устроилась работать в лабораторию при областной больнице. Когда поступала на второй год, Ната и Света пошли вместе с ней на оглашение результатов. Экзаменовали по химии. Валя вышла с экзамена, рассказала вопросы, что были в билете и свои ответы на них. Ответила всё правильно. Ждали пятёрку, а ей объявили двойку. Возмущению не было предела! Всё – дальше путь закрыт и в этом году – после двойки отсеивали. Ната и Света А. закончили уже три курса, Света Д. училась заочно в Московском статистическом институте, а Валя З. всё никак не могла поступить в медицинский. Девчонки советовали ей плюнуть на медицину, поступить в политех или в пед, но она упорствовала и шла к своей цели.