Текст книги "Тала"

– Ты же комсомолка, а веришь в Бога, – съехидничала Скредова.

– Я верю во Всеединый Разум, которого люди Богом называют.

– А какая разница? – упорствовала Лора.

– Ну, если для тебя нет разницы, то мне говорить с тобой не о чем.

– Нет, но ты нам уже объясни тёмным, – подключился Карасенко.

– Всеединый Разум – он один. А Богов может быть много, как в Греции, в Италии, как у нас сейчас – христианский, мусульманский и так далее. Бог – сам по себе, всё создал и всё контролирует. Бог – это религия, а Всеединый разум – это учение, я так понимаю. В зависимости от того, во что ты веришь, так и называешь. Сказали же коммунисты, что «религия – это опиум для народа».

– А ты этот… разум называешь Богом.

– Так проще, потому что все так называют. Бог – для меня это всемогущее, недосягаемое и непознанное. Я не навязываю вам свои убеждения, а только делюсь ими. Вы можете их принимать, а можете и не принимать. А давайте, когда начнётся учебный год, будем семинары такие организовывать: называть тему, к ней вопросы и искать на них ответы. А потом встречаться и рассказывать кто, что нашёл. Таким образом мы расширим свой кругозор.

– А давайте, – поддержали её Клёсов и староста.

– Я не буду ничего искать, – заявил Потёмкин, – послушать, пожалуйста.

– Кому интересно над собой работать, тот будет. Заставлять насильно никто никого не собирается.

– А кто знает, что такое «гений», кроме того, что это умный человек, незаурядная личность, умеющая делать то, что непостижимо для обычного смертного?

Все молчали. Клёсов подождал, движения не было.

– Никто? Удивительно, а ведь это всего-навсего – дух. И было их два, и олицетворяли они внутренние силы и способности мужчины – добрый гений и злой гений.

– А до этого у римлян Гением называли основателя рода, – добавила Ната.

– Это ж как повезло нашей группе, – воскликнула Скредова. – У других ни одного, а у нас аж два «философа»!

Кроме своего ехидства, она ничего не могла предложить, а другие ребята рассказывали интересные вещи, и длинный дождливый вечер прошёл незаметно быстро.

* * *

В клубе устроили танцы. Нату пригласил Вадим Сныков. Он совершенно не чувствовал веса её тела. Девочка словно парила в воздухе, плавно перебирая ногами, и прогибаясь в спине, слегка отбрасывая назад плечи и голову в такт музыки. И он с нею заодно едва касался земли, но скорее от счастья, чем от техники исполнения. Да что там едва… он был на взлете, он вместе с нею поднимался в желанные небеса, очарованный музыкой и танцем, и той девчонкой, которую держал в руках. Вадим не слышал, что музыка окончилась, и не заметил, что танцующие возвращаются на свои места. Только когда Стёпка Карасенко прокричал ему на ухо: «Всё! Музыки нет!», он очнулся. Что это было? Какое-то священнодейство! Если она в танце может заставить чувствовать такое, то… что же будет, если она поцелует, а если… И это «если» прочно застряло в его голове. Пока он соображал, заиграл оркестр, и её пригласил уже другой мальчик, а после танца увел к противоположной стене. Вадиму больше не удалось потанцевать с ней ни в тот вечер, ни потом, потому что танцев у них больше не было. Клуб был почему-то закрыт. Говорили: «Директор в отпуск ушла». Но этот танец потряс его до такой степени, что он ходил как заговоренный и только мечтал о том, чтобы с нею станцевать хотя бы один раз. С завистью смотрел на Клёсова, который увивался и неотступно следовал за Натой, не оставляя ему надежды приблизиться к ней.

* * *

По вечерам любители «пофилософствовать» собирались под южной стеной «столовой», усаживаясь, на что придётся. С первого курса у них была эта традиция, и завёл её Клёсов, поэтому и прозвали «философом».

– А что мы знаем о происхождении человека? – спросил Клёсов.

– Да ничего толком… – ответил Валера Бойко.

– Дарвин говорит, что от обезьяны, – продолжил разговор Володя.

Разговор подхватили другие:

– А почему следующие поколения обезьян в человеков не обращаются?

– Вот тебе и дарвиновская эволюция!

– Да и об эволюции нам ничего не известно. Меня интересовали эти вопросы, и я искал книги. А книги пишут, что нет фактов и доказательств умственной или физической эволюции человека, появившегося после потопа.

В группе признанным «корифеем» считался отличник Валера Бойко, наверное потому, что был из профессорской институтской семьи. Клёсов тоже был отличник, но он был просто «философ». В группе более начитанных, чем эти двое не было, и поэтому все замирали, когда они начинали рассуждать. «Корифей» поддержал «философа»:

– Возьмём допотопное человечество, доисторическое…

– С допотопным я согласна, но почему доисторическое? Это ведь тоже история, – включилась в беседу Ната. Ещё в школе учили, что история – это наука, которая изучает законы и закономерности развития человеческого общества.

Все с удивлением повернулись в её сторону: обычно у этих двух третьего оппонента не было. И что эта курица может сказать их столпам?

– А человеческое общество, то есть человек, даже если тогда не было государств, а были общины – это тоже общество. И потом, пока никто не знает, сколько было потопов и что вообще считать потопом. Я читала, что было несколько обледенений, а когда льды таяли, тоже были потопы. А когда, вообще, человек появился на Земле? Вообще, я считаю, что у нас не всё ещё с этим ясно: что считать доисторическим, что считать допотопным. Вот Платон пишет об Атлантиде. Цивилизация атлантов была намного развитее нас. Когда она была?

– Да это всё выдумки! Не было никакой Атлантиды, никто её не нашёл, никто её не видел.

– Твоё сознание тоже никто не видел, но ведь оно есть, – парировала Ната. – Не будет такой солидный учёный писать о том, в чём не уверен. И, кроме того, я у Гурджиева читала, что Вальзевул прилетал на Землю именно в Атлантиду. Это только то, что я читала, что мне попалось в руки, а наверное, ещё много существует таких записей. Так что Атлантида была точно.

– А кто такой Вальзевул и откуда он прилетал?

– Бабушка говорила, что так называют того, кого мы принимаем за чёрта, – падший ангел Люцифер. А прилетал он с Марса. И писал, что Земля наша находится на окраине Вселенной. В центре Вселенной – более развитые миры.

– А твоя бабушка историком была?

– Нет. Старшей горничной в семье французского инженера, работающего на Юзовском заводе. Там от гувернанток и дочерей инженера она и слышала много чего интересного. А вот Льва Толстого она видела своими глазами и тоже много интересного рассказывала.

– Расскажи!

– Это длинный разговор, Валера что-то хотел сказать.

– Хорошо, согласимся на «допотопном», на том «потопном», которое мы сейчас считаем, – продолжил Валера. Так у них мы находим следы цивилизаций более развитых, чем наша – то, о чём ты говорила. Они нам оставили в наследство такие монументы, памятники, сооружения, которые мы ни понять не можем, для чего они служили, ни как они возводились. Возьмём хотя бы египетские пирамиды. В то время, к которому учёные относят их строительство, не было техники, способной их возвести. Мой дед говорит, что это дело рук не теперешнего человечества. Он был в Египте и видел их, и был внутри. Рассказывает, что там всё – сплошная загадка.

– Если твой дед, профессор, не понимает, то, что говорить нам?

– Говорят, что их строили как гробницы.

– Ну, подумай, для чего такая огромная гробница?

– В других местах тоже есть пирамиды. Там даже и не предполагают, что они гробницы.

– Говорят, что их инопланетяне строили – осторожно вставил Вадим Сныков.

– Какие инопланетяне? Фантастики начитался! «Человек – это звучит гордо!», сказал Горький. Мы одни во Вселенной.

– Не можем мы быть одними. Я читала рассказ о птичках…

– Кстати, о птичках, – ехидно перебил рыжий. Она так и не знала, как его зовут, потому что все называли его только рыжий. Препротивный тип.

– Да, о птичках. Но в нём было сказано о том, что любая система может существовать только в равновесии. Если есть Земля, то должна быть и Антиземля, если есть человеки, то должны быть и античеловеки. Вот эти античеловеки или инопланетяне к нам и прилетают в гости. Мы же ходим друг к другу в гости, почему им не ходить?

– Много непонятного в этом мире.

– Мы не понимаем, потому что ещё находимся в неразумной стадии развития. Иисус Христос в своей «Нагорной проповеди» сказал, что человеческий разум ещё неразумный, – попыталась объяснить Ната.

Народ зашумел, возмущённый дерзостью новенькой:

– Что за чушь?

– Как это «неразумный»?

– Я что неразумный?

– Есть разные ступени разума. Например, ты положил в чай пять ложек сахара, он у тебя очень сладкий. А если ты положил три ложки, менее сладкий. Так и разум может быть всяким в большей или меньшей степени.

– Она права, сказал Володя. – Зря Иисус говорить не станет. Так оно и есть. И пройдёт много лет пока человечество станет более разумным. Все обиженно поджали губы: «Ясно, заступается за свою пассию, а ведь она чушь говорит». Мнения разделились. Кто-то не верил этому, кто-то сомневался.

– А почему так? Почему сразу разум надлежащий не дали?

– Получается, что человек не завершён в своём развитии?

– На сегодняшний день – да.

– Но есть же законы наследственности и отбора, по которым происходит эволюция. Об этом же в учебниках пишут, – возразил Карасенко.

– Такая эволюция называется механической, – пояснил Клёсов. – есть ещё и сознательная или эволюция сознания. Видимо, определённые черты характера, его особенности могут быть только развиты при участии самого живого человека. Природа создаёт до определённого уровня, как полуфабрикат, а дальше сам своими собственными усилиями и средствами. И от тебя самого зависит, останешься ты до смерти полуфабрикатом или станешь готовым продуктом.

– Ну, Клёсов, спасибо! Чего ж нам теперь и людьми не считаться?

– Так, что я полуфабрикат?

– Кто работает над собой, к полуфабрикатам не относится. И мы не полуфабрикаты. Мы будущие инженеры!

– Господи, и где родятся такие умные, – вздохнула Скредова.

– Учись, девочка, пока ты с нами, – посоветовал ей староста.

– Как это?

– Природа нас создала такими неразумными для того, чтобы мы дальше сами развивались. Этого даже в книжках не надо искать, это само собой разумеется. А примером высшего развития разума нам служат допотопные цивилизации, которые оставили нам свои памятники, – закончил свою мысль Клёсов.

– А чего же тогда они погибли, если такие умные и развитые были, если у них были такие технологии, о которых мы только мечтаем? – не унималась Скредова.

– Потому что во Вселенной существуют законы, которые они нарушили. Эти законы ещё закрыты от нас, потому что мы не доросли. Расти и узнаешь.

– Так, на часах двадцать три, – сказал староста. – Всем спать. Завтра едем на прополку бурака, а там ряды… километрами исчисляются.

* * *

Каждое слово, каждое движение этой девочки носило в себе особую прелесть. Он больше не о чём не думал, только о ней, и считал себя счастливым обладателем. С тех пор, как он увидел её, всё вокруг стало таким прекрасным – ярким и сияющим. В лёгком налёте азиатской крови было нечто завораживающее. Невозможно было оставаться равнодушным, встречаясь с её взглядом – он манил, он уводил из реальной жизни в миры непознанные и загадочные. Он заставлял волноваться, и частое биение сердца оповещало об упоении предвкушения встречи с невероятным. Стоило ему только коснуться её руки, как его тут же охватывала дрожь. Ему хотелось обнимать её, целовать, но он робел. Ната внушала ему то глубокое и чистое чувство, ту истинную любовь, которая возвышала душу и торжествовала над плотским вожделением. Она сама, того не ведая, готовила его душу к жертве, очищая и зажигая в ней пламя той высокой страсти, которая приводит к самоотречению.

Девочек увезли с поля раньше – у них был «банный день». Вернувшись с полевых работ, Володя узнал, что Ната пошла к реке. У них было там «заветное» место, где он соорудил земляную скамеечку, вертикально обрубив лопатой пологий склон и разровняв площадку для ног. Но Наты на скамейке не было.

Воспользовавшись отсутствием мужской части их полевой бригады, Ната ушла к реке: душа просила свидания с Небом, так называла она то, что происходило с ней с детства. Сентябрьское солнце, растратив за лето свой жар, краснея, скатывалось к горизонту в прикрытый синеватой дымкой край полей, раскинувшихся на много километров за речкой. Обычно это желание появлялась, когда она бывала на природе. Ей хотелось лечь на землю спиной и, положив руки вдоль туловища, прижать ладони к земле. Просто ей так хотелось, а ладони аж чесались, просили прикосновения с землей. Откуда она знала, что надо так делать – ложиться на спину, протягивать руки вдоль туловища, ладонями вниз? Стоило ей это сделать, как сразу же ключи, исходящие из земли, толкались ей в ладони и разливались по всему телу. Было и удивительно, и приятно. Это не зависело от времени суток и времени года. Такое происходило с ней и ночью под звёздным небом, и днём – под небом, залитым сияющими лучами солнца. Она не понимала, что с нею происходит, и не могла этого объяснить, как не могла объяснить и другого: несколько раз в году она спала по трое суток кряду, просыпаясь только покушать и для естественных нужд. Она просто следовала своему желанию.

Ната закрыла глаза, и умиротворение овладело ею. Что-то происходило внутри неё, от чего становилось легко и спокойно. Ей не просто нравились такие минуты и ощущения в них, она ещё знала, что они необходимы ей, только не знала зачем. Ей достаточно было ощущений. В такие минуты Небо, опрокинувшись, опускалось на Землю, и сливалось с ней воедино. И Ната принадлежала сразу и Земле, и Небу. И ей казалось, что лицо, грудь, живот – вся верхняя её половина принадлежит небу, а нижняя – земле. Она ощущала неразрывную связь с ними, она растворялась в них, она была и небом, и землёй, и была причастна ко всему, что происходило на земле и на небе. Чувствовала, как тёплые потоки благодати, вливаясь в неё, увлекают и её саму в себя. Она познавала себя, как бы изнутри. И то, что было внутри, было намного важнее того, что было вне её. Всё, что вне – казалось таким мелочным и пустым, а всё, что внутри – значимым, наполненным тайным смыслом, который обязательно надо разгадать и сделать это тайное явным. И она пыталась это сделать. Она следовала по запутанным лабиринтам познания, и всё наносное, вся шелуха отделялась от неё, и оставалось только огромное, светлое, блаженное. И так ей становилось легко и хорошо. Ею овладевало ощущение свободы и умиротворения и не хотелось возвращаться в своё обычное состояние.

Она отдавалась Небу и Земле безраздельно, а они что-то творили с ней. Внутри пульсировали тёплые потоки, омывая внутренности и, как бы обновляя их. Она становилась другой, но какой другой, не понимала и словами выразить не могла, довольствовалась только чувствами. Да, ей и не надо было слов, потому что знала, что об этом нельзя никому рассказывать. Ната никогда не замечала, сколько времени так лежала, потому что не могла даже пошелохнуться, даже попробовать Небо на ощупь, ведь оно лежало на ней. Невидимая, но присутствующая сила ей запрещала это делать: ладони должны были быть прижаты к Земле. Она только чувствовала нежность неба, лежащего на ней, вливающего в её солнечное сплетение нечто необыкновенно радостное, Неба, впустившего её в себя. Верхняя её половина принадлежала небу, нижняя – Земле, но она не ощущала раздвоения, всё это было единым целым.

Что¬-то кипело, бурлило, пронизывало её, вызывая ощущение радости и торжества. Если разделить лежащего человека горизонтальной плоскостью по оси симметрии, то получатся две равные части: нижняя и верхняя. Нижняя её часть погружается в мягкую и податливую, как перина, землю. Лёжа на Земле, она чувствует её дыхание. Не слышит, как обычно его слышат ушами, а чувствует через энергетический поток, который в неё вливается, чеканя ритм. Он вливается столбом света, концентрируясь в солнечном сплетении, поднимаясь в небо. Она старается и своё дыхание отрегулировать в унисон с дыханием Земли, а в это время Небо опускается всё ниже, вбирая в себя её верхнюю половину, соединяясь с землёй. Так она принадлежит одновременно и Земле, и Небу. Несмотря на то, что небо лежит на ней, эти светящиеся столбы уходят далеко ввысь, и она знает, что они поддерживают Небо, то основное небо, которое осталось там вверху. И, вот уже дыхание Земли, её дыхание и дыхание Неба, соединившись в едином ритме, вливаются в гармонический поток Вселенной. Но она не улетает ввысь, а плотно прижимается к земле, погружаясь в неё, ощущая её податливую мягкость, обволакивающую покоем и любовью. В то время как энергия заполняет каждую клеточку тела, струится по косточкам, обновляя их и настраивая на нужный космический лад, она блаженствует. Блаженствует оттого, что всё её существо наливается необыкновенной силой, заполняется живительными соками, восстанавливая ощущение его целостности и новизны, утверждая торжество жизни. Она становится другой, лучше, чем была, в этом она уверенна. Лучше потому, что нельзя быть плохой и не достойной тех даров, которые преподносит ей Земля. Земля, которой много-¬много миллиардов лет, выбрала её, ей помогает, её наливает своими соками. Она ощущает, как под ней кипит огромный шар, наполненный энергией, как гудит от той мощи, которая наполняет его. И частичка этой силы, этой мощи вливается в неё, смешиваясь с энергией Неба, с дарами планет, связанных с ней по жизни. Она чувствует, как энергия Неба, идущая к Земле, пронизывает и её, как окружает её безграничное мироздание, уходящее своей чернотой в необъятное пространство, заполненное звёздами, туманностями, планетами и энергией. Энергией, которая пульсирует, как пульсирует её сердце, слившееся с вселенской мощью. Со всех сторон к ней тянутся волнообразные токи, и она благодарная принимает их. Углубляясь в себя, осознавая себя другой и понимая, насколько она, как и все люди планеты, зависит от Земли, Неба, планет и всего окружающего, пребывает в блаженстве и умиротворении и… в благодарности. Она принимает заботу и любовь всего окружающего и посылает свою любовь им, ощущая свою значимость в этом мире и взаимную любовь.

Через какое-то время толчки становятся слабее, потоки замедляют свой бег, и совсем прекращаются. Небо поднимается вверх, и Ната знает, что теперь она может открыть глаза и пошевелиться. Действительно, разноцветное закатное небо пылало вверху яркими красками, упираясь скатом в горизонт. Пространство вернулось в свои земные рамки. У берега плескалась вода, и поодаль шелестел камыш. А ведь минуту назад она не слышала этих звуков, как будто и не здесь была. А где тогда? Такое она обнаружила впервые, и теперь эта загадка будет мучить её.

Ната осмотрелась. На их «скамеечке» сидел Володя. Она подошла и села рядом.

– Давно сидишь?

– Минут десять. Я сначала подумал, что ты спишь, но когда подошёл ближе, усомнился в этом.

– Почему?

– У тебя было такое лицо… как бы тебе это объяснить… не твоё.

– Как это не моё?

– Ну, не совсем похожее на тебя… ты была другая, необычная, хотя ты всегда необычная, но эта необычность другая.

– Ты совсем запутался в этой другой необычности, а обычными словами ты это можешь выразить?

– Попробую: на твоём лице было написано блаженство самой высокой степени, неземной, я думаю.

– Почему?

– Потому что на земле такого ни у кого не видел, а может, просто не предполагал. Не знаю почему, но я решил, что это небесное блаженство. Если это был сон, то что же такое тебе снилось?

И Ната не смогла ему соврать, что-то придумать. Доселе никому не рассказывала, да у неё никто и не спрашивал, даже те, кто был свидетелем её отлучения из земного мира, так она считала эти свидания. Он правильно всё понял и заслуживает правды.

– Это был не сон.

– Тогда что? Ты побывала в другом мире?

– Может быть, я этого точно тебе сказать не могу, но со мной что-то происходило такое, что не происходит каждый день. Из земли толчками пробивалось тепло, словно роднички, и расплывалось по всему телу. Потоки входили в меня и выходили, переделывая меня.

– Как «переделывая»?

– Как, не знаю, знаю, что к лучшему.

– А что ты при этом ощущала?

– Токи курсировали внутри меня, и я становилась сильной и смелой, уверенной в себе… другой, и по качеству, а по силе, вернее по показателям, если можно так выразиться.

– Ты была в небе?

– Нет. Небо лежало на мне.

– ?

Глядя на его выражение лица, подумала, что, если бы Володя лежал на ней, то было бы тоже такое ощущение. Может быть, они даже оба в эту минуту подумали об этом. Ничего подобного она не ощущала с Глебом. Да Глебу, она никогда и не рассказывала об этом, а Володе доверилась… чувствовала, что он такой же чистый и нежный, как небо, такой же понимающий и любящий, как только что её любило небо.

После некоторого молчания Володя сказал:

– В первые минуты нашей встречи я почувствовал, как через тебя из Земли ко мне пошло тепло и встретилось с моим теплом. Я ещё тогда подумал, что это Земля меня благословила на наш союз, и мысленно сказал: «Ещё бы и Небо».

– У нас с тобой связь с Землёй и Небом, поэтому мы понимаем друг друга и у нас много общего.

– А мальчик твой знает об этом?

– Нет. Он меня никогда не видел в такие минуты. А почему ты спрашиваешь?

– Хочу понять, что тебе в нём нравится.

– Зачем?

– Чтобы быть лучше его.

– Ты и так лучше его.

Глаза его блеснули радостью. Он наклонился и стал целовать маленькие нежные её ладони, такие маленькие, что казалось, они принадлежали ещё подростку. Закат уже успел окрасить небо в пастельные тона, навивая приятные мысли и ощущения, которые испытывали они, после этого разговора. Опьянённые своим счастьем, пусть и недолгим, молчали. Они понимали друг друга, и слова здесь вовсе были неуместны. Ната думала о том, что сейчас, пожелай он её, она бы отдалась ему, если бы… если бы до этого не было Глеба. И она уверена, что с Володей это было бы так, как свидание с Небом…

– Молодожёны, на ужин, – позвала Люба.