Текст книги "Алла Ларионова и Николай Рыбников. Любовь на Заречной улице"

Он дружил с писателями. Например, с Владимиром Солоухиным. Они вели с ним нескончаемые беседы – об истории России, ее настоящем, о судьбах деревни, конечно же, о литературе – обо всем. Рыбникова поражал талант, широта знаний этого человека.

После кинокартины «Млечный Путь», в которой снялись Рыбников и Ларионова, долгие годы длилась начавшаяся еще на съемочной площадке их дружба с известным донским писателем Виталием Закруткиным, автором сценария фильма.

Они нередко гостили друг у друга. Когда Рыбников приехал в станицу Кочетовскую к Закруткину, местное начальство, прознав про это и про то, что актер любит рыбачить, решило устроить дорогому гостю рыбалку по высшему классу. Привезли его на берег Дона, а там – накрыты столы!

До рыбалки, естественно, дело не дошло. В остальные дни своего пребывания на Дону Рыбников пробирался к реке, как говорится, огородами, огородами, чтобы всласть посидеть с удочкой в одиночестве.

Зная, что в станице Вешенской, неподалеку от Кочетовской, живет Шолохов, Рыбников попросил Закруткина познакомить его с Михаилом Александровичем.

Сели в машину и поехали. Олег Чертов, гостивший у Закруткина вместе с другом, вспоминает, что никогда не видел его таким взволнованным. Вышли из машины, идут к дому, а Шолохов, стоящий на пороге, как закричит жене Марье Петровне:

– Маша, ты только посмотри, кто к нам приехал! Николай Рыбников!

Дальше пошло застолье вперемежку, как водится, с беседой… Вернулись в Кочетовскую к ночи.

Кадр из кинофильма «Млечный путь». 1959 г.

Всю жизнь Рыбников опекал младшего брата Славу. Брат, уже взрослый, вел образ жизни перекати-поля, работал где придется, нигде долго не задерживался, постоянно испытывал нужду в деньгах. Николай всегда его выручал.

Как-то, когда в семье в очередной раз обсуждали, что делать с братом дальше, как ему помочь, гостивший у Рыбниковых Закруткин предложил:

– А почему бы Славе не приехать жить в Кочетовскую? Работа ему найдется, жилье у нас не проблема, во всяком случае, не такая, как в Москве. Глядишь, он женится, и все у него пойдет на лад.

Так и решили.

Николай купил брату дом в Кочетовской, тот обзавелся семьей и лет десять прожил на Дону. Потом опять у него что-то разладилось, он развелся с женой, продал дом и опять появился у Рыбниковых. На этот раз Николай дал волю своему гневу. Человек с повышенным чувством долга, он терпеть не мог безответственности. Чем-то помог, конечно, брату, но прежняя дружба между ними кончилась.

После смерти Рыбникова Вячеслав Николаевич куда-то сгинул. Появился как-то у Чертова, постаревший, с бородой, побыл немного – и ушел. Доходили слухи, что он стал верующим, живет в Твери, служит в какой-то церкви.

…Когда пишешь книгу по воспоминаниям, очень показательным видится то, как коллеги ее героев, в данном случае актеры, откликаются на просьбу рассказать о них.

К Евгению Жарикову и Наталии Гвоздиковой, этой замечательной паре нашего кино, я сразу прониклась хорошим отношением. Не потому, что их не пришлось уговаривать дать интервью (я, впрочем, никогда не уговариваю), а потому, что почувствовала в них людей, близких по духу Рыбниковым. На них тоже обрушилась большая слава, особенно после того, как они сыграли главные роли в многосерийном фильме «Рожденная революцией», они популярны, их любят зрители. Но звездная болезнь ни в малейшей степени не поразила их. Я позвонила, и они выкроили в плотном графике дел время для разговора о Ларионовой и Рыбникове. Я брала интервью у них обоих одновременно, предварительно задав вопросы, чтобы не перебивать их рассказ.

Наталия Гвоздикова: «Во ВГИКе я училась в мастерской С. А. Герасимова и Т. Ф. Макаровой значительно позже Ларионовой и Рыбникова, здесь важно то, что школа у нас одна.

У Сергея Аполлинарьевича было такое правило – приглашать своих учеников старших выпусков к нам в гости. Однажды пришла Алла Дмитриевна Ларионова. Мне запомнилось, что у нее были васильковые глаза, необыкновенная кожа, матовая, чистая, капризная нижняя губа… Я была потрясена. Всю встречу, кажется, просидела молча – все никак не могла поверить, что это „та самая“ Ларионова, сыгравшая Любаву в „Садко“, Аню в „Анне на шее“, Оливию в „Двенадцатой ночи“… Уже потом, когда я сама стала артисткой, получила диплом и познакомилась с Аллой Дмитриевной лично, я рассказала ей о нашей первой встрече. Мой трепет повеселил ее, к своей красоте и славе она относилась спокойно. Но в то же время, я поняла, ей, как любой женщине, была приятна такая моя реакция».

Евгений Жариков: «Я влюбился в нее после того, как увидел ее в „Анне на шее“. Все мужчины Советского Союза влюбились, я не исключение. Ларионова испытала такие мгновения славы, которых наше молодое поколение никогда не узнает, они не повторятся. Вот говорят: купалась в шампанском. Она на самом деле купалась, но это были никакие не оргии, про которые распускали слухи. Поклонники ее настолько обожали, что задарили шампанским. Его было столько, что она могла заполнить ванную. Что она и сделала. И в том шампанском искупалась. Она сама нам рассказывала об этом.

Знаком я с Ларионовой и Рыбниковым еще по Театру-студии киноактера. Правда, работать с ними на сцене мне не приходилось: в спектаклях их не занимали. С Ларионовой я однажды снимался – в фильме „Дикий мед“. Она играла главную героиню Варвару Княжич, а я – ее зятя, мужа дочки. Но так получилось, что режиссер В. Чеботарев мою роль напрочь вырезал, видимо, что-то другое оказалось более важным. Я поработал несколько дней, и на этом все кончилось. Но потом я в шутку звал Ларионову „мама“, а она меня – „сынок“.

Более близкое наше знакомство с этой чудесной парой произошло во время поездок по стране с концертной программой „Товарищ кино“».

Наталия Гвоздикова: В этих поездках мы все жили одной большой семьей. Выезжали на концерты несколько раз в месяц. Это было интересное и полезное мероприятие. Мы несли, это не громкие слова, искусство в массы. Для участников концертов это была и работа, и творчество, и дружеское общение. Мы расширяли свой кругозор, лучше узнавали страну, нашего зрителя.

В программе «Товарищ кино» участвовали не только артисты театра и кино, но и представители других видов искусств: композиторы, певцы, артисты балета, эстрады. Труппа набиралась до 80 человек. А еще оркестр. Мы занимали несколько вагонов в поезде, целые самолеты. В этих поездках мы познакомились поближе со Смоктуновским, композиторами Марком Фрадкиным, Яном Френкелем, Юрием Саульским, Никитой Богословским, балеринами Маликой Сабировой, Надеждой Павловой, с солистом балета Вячеславом Гордеевым… Режиссером программы был Юрий Левицкий, актер Театра имени Гоголя. Каждый концерт длился не менее трех часов. Выступления проходили на стадионах, во Дворцах спорта, в концертных залах. Мы проехали с концертами по всем республикам Советского Союза, по самым большим его городам, и даже не раз, и всюду были аншлаговые залы.

Состав участников программы «Товарищ кино» постоянно пополнялся новыми именами. Так, после появления на экране гардемаринов Светланы Дружининой в программу пришел Дмитрий Харатьян.

Мое вхождение в этот за многие годы уже сложившийся коллектив было не без трений, многим оно пришлось не по душе. Надо же, какая-то молодая актриса, к ней кто-то проявляет интерес, просит автограф, ей дарят цветы. Очень это сильное чувство – зависть, ревность к успеху. Меня не называли по имени, а говорили, к примеру, так: «Вот вы…». И чуть ли не пальцем при этом указывали. Алла Дмитриевна, в отличие от других, была приветлива с молодыми, быстро находила с ними общий язык и разрушала стену отчуждения. Благодаря ей у меня постепенно пропал страх перед тем, что кто-то может меня обидеть, как– то унизить. Я стала держаться более уверенно, уверенность эту каким-то образом придавало мне общение с ней.

В Москве, когда я решила устроить у себя дома девичник, первой, кого я пригласила, была Алла Дмитриевна. Мы очень хорошо провели время, много о чем говорили, много что вспоминали, и я отметила, что при всем своем остроумии она не злословила ни по чьему поводу, не была категорична в оценке людей, стремилась их понять, а не осудить.

С Рыбниковым у меня, естественно, были другие отношения, хотя бы потому, что он мужчина. Николай Николаевич был человек настроения. Я видела его в плохом расположении духа. Видела и веселым, склонным к шутке, к розыгрышу. Вот тут-то надо было проявлять осторожность и бдительность, что я поняла не сразу.

Как-то концерт «Товарищ кино» вела я. Открывая его, должна была подойти к микрофону и сказать: «Внимание, внимание! Говорит и показывает „Товарищ кино“!». Когда я уже выходила на сцену, Рыбников, оказавшийся рядом, с серьезным видом предупредил: «Смотри, не скажи вместо этого: „Внимание, внимание! Говорит Германия!“».

А много ли человеку, который к тому же волнуется, надо? В результате я запнулась после слова «говорит», потом уверенно произнесла «Москва». Дальше должен был идти киноролик, но я от ужаса забыла весь текст и, повторив: «Внимание, внимание! Говорит Москва!», с позором покинула сцену.

А Рыбникову было в кайф, что он, как говорится, подрубил меня под корень.

На концерте в Питере я решила взять реванш. Дело было на Пасху. Должны объявить выход на сцену Рыбникова. Ведущий начинает: «Народный артист…». На этих словах я подскакиваю к Николаю Николаевичу и с восклицанием «Христос воскресе!» хлоп ему в каждую руку по пасхальному яйцу. Он в растерянности застывает с этими яйцами, и я понимаю, что так, с ними, он и выйдет на сцену. Тогда уж посмеюсь я.

Но случается непредвиденное: ведущая по ошибке объявляет народного артиста Советского Союза Всеволода Санаева, а тот к выходу не готов, рассчитывая на то, что минут двадцать займет выступление Рыбникова. Сидит себе за кулисами спокойненько, в шахматы играет. Рыбников в сердцах бросает яйца и начинает метаться. Мне становится смешно от всей этой ситуации… А Николай Николаевич подходит ко мне и говорит: «Ну, подожди! Один – один! Но счет еще не закрыт!».

Кадр из кинофильма «Девушка без адреса». 1958 г.

Евгений Жариков: «В этом плане они с Ларионовой были разные. Она меньше была склонна к розыгрышам, могла посмеяться над собой, острый момент сгладить шуткой. Рыбников же был большой выдумщик, обожал розыгрыши, обладал чувством юмора. Но когда кому-нибудь удавалось подшутить над ним самим – расстраивался. Не любил, когда над ним подтрунивали. Сердился, что-то гудел себе под нос. Впрочем, это многим свойственно, не любить, когда над ними подшучивают. А потому никто не обращал на эту реакцию внимания, и розыгрыши продолжались, не обязательно связанные со сценой.

Случались у нас в поездках разные смешные истории. Однажды Рыбников опоздал на концерт аж на два часа – не переставил стрелки часов на местное время. После этого, куда бы мы ни приезжали, даже если только на один день, он всегда напоминал всем о необходимости это сделать. А однажды Рыбников, выступая на стадионе, вдруг забыл слова второго куплета песни из „Высоты“ – „Не кочегары мы, не плотники“. Первый – помнил, а дальше – нет. Так он вместо второго опять запел первый, „прокочегарил“ таким образом всю песню. Когда он покидал сцену, оркестранты заиграли музыку песни „Трус не играет в хоккей“. Музыканты наши были тоже с юмором. Зрители их шутку поняли, Ларионову и Рыбникова публика встречала очень хорошо. Их знали, их любили, им аплодировали, не жалея ладоней. Особенно Рыбникову, когда он пел песни из кинофильмов.

Вообще эту пару любили многие, не только зрители. Они вместе со всеми, если приходилось, терпели какие-то неудобства. На репетициях ждали своей очереди вместе с новичками, вчерашними студентами. Вместе со всеми ездили на экскурсии, ходили на выставки, в музеи. С ними приятно было общаться, приятно наблюдать, как они относились друг к другу.

Ларионова звала мужа Коля. Когда же он начинал себя плохо вести – Николай Николаевич. Если и это не помогало, могла употребить какое-нибудь крепкое выражение, не из самых крепких, конечно. Но в ее устах это не выглядело грубой бранью. Она не злилась, она вообще была добрым человеком. Она не ругала мужа, а поругивала. На что он, впрочем, не очень реагировал. Они любили друг друга, но чувства свои напоказ не выставляли.

У них были и недоброжелатели, которые распространяли о них сплетни, лезли в их личную жизнь. Но они как-то умели от этого отстраняться, да и Рыбникова побаивались».

Наталия Гвоздикова: «Они скучали по своим дочкам. Когда мы после концертов собирались у кого-нибудь в номере – поужинать, отдохнуть, разговор обязательно заходил о детях, и они рассказывали о своих девочках, какая что сказала, как рассмешила или, наоборот, чем огорчила. Очень о них беспокоились, делились проблемами.

Когда программа „Товарищ кино“ прекратила свое существование, все мы, актеры, стали реже встречаться друг с другом. Конечно, созванивались, поздравляли с праздниками, решали какие-то дела, виделись на собраниях. Причем Ларионова, если могла, обязательно на них приходила. Она вообще была человеком общительным, как с некоторых пор говорят – тусовочным.

После смерти Рыбникова в этом смысле она не изменилась, но стала болеть. Зная, как благотворно на нее действует актерская среда, атмосфера кинофестивалей, ощущение, как и для каждого из нас, своей востребованности, я пригласила ее в жюри фестиваля „Совездие“, который проходил в 1999 году в Твери. Помимо Ларионовой, в состав жюри вошли Георгий Жженов, Михаил Глузский, Людмила Чурсина и Евгений Жариков, который его возглавил.

Я взяла на себя миссию пригласить Аллу Дмитриевну, потому что приготовилась ее уговаривать: она не очень хорошо себя чувствовала. Она согласилась без долгих уговоров – у нее как раз выпал перерыв в гастролях со спектаклем В. Шалевича „Коварство, деньги и любовь“.

Работала она много, с большим интересом, не пропускала ни одного кинопросмотра конкурсной программы. На здоровье не жаловалась. О ее плохом самочувствии можно было лишь догадываться: на этот раз она с нами никуда не ездила, оставалась в номере отдыхать. Но просила, когда мы вернемся, обязательно ей позвонить.

…Рыбников и Ларионова оставили о себе самые добрые воспоминания. Вот ведь знаменитейшие актеры, а никогда не подсчитывали не в пример иным нашим старшим, и не только старшим, коллегам: сполна ли им возданы почести, достаточно ли в их адрес похвал?

Недавно по телевидению показали фильм „Седьмое небо“, в котором они играли главные роли. Для нас была большая радость их увидеть. Это так хорошо, что в последнее время чаще стали демонстрировать на телеэкране советские картины. Их интересно смотреть. С ними наши любимые актеры остаются жить».

Белые вороны

Они еще раз пересеклись, так сказать, географически, наши с Ларионовой жизненные дороги: последние семь лет она проживала в Банном переулке, в доме, расположенном в сотне метров от того, давным-давно снесенного, где прошли мои школьные годы и юность.

Я договорилась о встрече со Светланой Аркадьевной Павловой. Это благодаря ей состоялся переезд Ларионовой из Марьиной Рощи сюда, в дом № 7, в котором жила сама Павлова.

От метро «Проспект Мира» решила пройти пешком. Уж не помню, когда я последний раз ходила по родной улице. Стоял март, теплый, солнечный. Откуда-то тянуло арбузной свежестью. Настроение было весеннее.

Шла не спеша, заглядывала во дворы домов, в которых когда-то жили мои подруги, рассматривала фасады старых зданий – и мало что узнавала. Не я – улица впала в беспамятство!

Первые этажи буквально «засижены» какими-то пестрыми зазывными вывесками, немытые окна зарешечены, вместо красивых парадных дверей – безликие металлические. Дворы грязные, всюду валяются ржавые железки, обрывки проводов, черные деревяшки. А мы зимой заливали там каток, летом играли в волейбол и лапту, весной сажали деревья.

То там, то тут беспорядочно втиснуты кое-где выпирающие из ряда домов серо-голубые новоделы с модными ныне башенками, как «джинсовые зубы» из старого анекдота.

А когда-то, хоть и называлась улица 1-й Мещанской, это был настоящий проспект – просторный, прямой, с широкими тротуарами. Рано утром его бороздили поливальные машины, в мощных струях воды хрустально переливалось солнце.

Вечерами мы, старшеклассники, гуляли по нашему «Броду» (Бродвею то есть). Не бесцельно, нет: мы ходили на Колхозную площадь (ныне Сухаревская) смотреть на больших часах время.

А поскольку, пока возвращались оттуда, время, естественно, не стояло на месте, мы отправлялись обратно.

Теперь я шла маршрутом юности, и в голове крутились строки Геннадия Шпаликова: «По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места…». Повернула в Банный переулок, подошла ко второму корпусу дома № 7 – и на сердце потеплело: у входа – мемориальная доска, на которой написано, что здесь с 1993 по 2000 год жила народная артистка России Алла Дмитриевна Ларионова. На полочке – цветы, как живые ростки ее памяти. Я будто иду к ней в гости. Звоню в дверь. Мне открывает Светлана Аркадьевна.

История, как бы заранее мне известная. Познакомилась по молодости тогда просто Светлана с Рыбниковыми на съемках телефильма «Длинный день Кольки Павлюкова» в 1967 году. Работавшая на телевидении еще с той поры, когда студия находилась на Шаболовке, общавшаяся со многими знаменитыми актерами, режиссерами, кинодокументалистами, Павлова враз и навсегда сдружилась именно с Рыбниковыми.

– Я бы не стала дружить с Рыбниковыми, будь они другие, – говорит Светлана Аркадьевна. – Все, буквально все, познакомившись с ними, подпадали под их обаяние. При всей их известности, они были добрые, не чванливые, сердечные люди. С другими дружу, но не так.

Алла Ларионова и Николай Рыбников у себя дома

Она считает, что ей очень повезло на таких друзей. А я, слушая ее рассказ о годах, прожитых с ними рядом, убеждаюсь, что Алле и Николаю вместе и каждому из них в отдельности тоже выпала редкая удача – иметь такого друга.

Красивая, живая, деятельная, прошедшая путь от помощника режиссера до директора картины, организатора сложного процесса производства фильма, она и дружбу понимала соответственно своему характеру и делу жизни. «Друг – это действие», – говорила Марина Цветаева…

Съемки телефильма проходили на Азовском море и в Ялте. Режиссер К. Бромберг на одну из ролей взял Николая Рыбникова. Он попросил пригласить Аллу. Режиссер не возражал – роль для нее была. Ей разрешили привезти детей – Алену, которая тогда перешла в четвертый класс, и Аришу, она должна была пойти в школу осенью. В те времена на съемки можно было приезжать с семьей, условия позволяли. Для Рыбниковых сняли дом на берегу моря.

– С ними было и работать, и отдыхать хорошо, – рассказывает Светлана Аркадьевна. – Никаких хлопот не доставляли, никогда не опаздывали. На них можно было положиться. В Москве, бывало, договоримся куда-нибудь ехать, досылаем машину. Они уже стоят у подъезда. А если машина вдруг задерживается – никаких скандалов. Их покладистость меня иногда выводила из себя. Вот пример. Лифт в их доме в Марьиной Роще отключался в 12 ночи. Вешался амбарный замок, и они топали пешком на свой восьмой этаж, иногда и с кинороликами после выступлений, усталые. Однажды я, выйдя от Аллы, спустилась на лифте вниз, а выйти не могла и подняться наверх тоже. Хорошо, что откуда-то вернулся Николай, и через какое-то время меня вызволили из ловушки. Тут уж я их настропалила, написали они куда следует, и лифт таки перестали отключать. Не подтолкни их, не уверена, что им пришло бы в голову чего-то требовать в личных интересах. Аккуратисты невозможные! Все счета, квитанции оплатят в срок, без малейших возражений. Это я еще могу по своей натуре сказать, что нельзя так верить любой бумажке, с вас лишнее берут, а вам будто так и надо. Да ладно, машут рукой. Рыбников законопослушный до смешного. Кто-то, может, не поверит. Этой чертой он напоминал мне (и вообще напоминал) Папанова. Один и тот же человеческий типаж. Однажды на съемках в Сухуми я зашла к Анатолию Дмитриевичу в номер гостиницы «Абхазия», и он стал варить кофе. В этот момент в дверь постучали.

Наш всенародно любимый актер растерялся, как мальчишка, в испуге забегал с кипятильником: ведь нельзя!

…Сколько светлых воспоминаний у Светланы Аркадьевны связано с Аллой и Николаем, сколько забавных историй! Не очень забавных – тоже, но первых гораздо больше.

Она была свидетельницей сцены ревности, которую устроил Николай в ее квартире.

То, что Рыбников вспыльчив, было известно всем. А то, что он не любил ходить в гости, на всякие, как теперь их называют, тусовки, в разные компании, мало кто знает.

Павлова пригласила Аллу с Николаем на день рождения своего мужа. Алла приехала одна, сказала, что Коли не будет. Застолье было шумное, веселое. Среди гостей был один молодой человек, давно, как оказалось, влюбленный в Ларионову – безнадежно, на расстоянии, подобно Желткову из купринского «Гранатового браслета». Когда Алла вышла покурить в соседнюю комнату, она всегда много курила, он последовал за ней, сел у ее ног и стал читать наизусть реплики из ее киноролей, начиная с Любавы. И тут на пороге возник Рыбников! Нокаутировал вскочившего при его появлении бедного влюбленного, повернулся и ушел, хлопнув дверью. Повисла пауза.

Все сочувствовали ни в чем не повинному парню. Но и Колю можно было понять. А потом взоры всех обратились на одного из гостей, мужчину, и это многим было известно, по-настоящему увлеченному Аллой. Кто-то с намеком произнес: «Эх, не тому влетело!».

Напряжение было снято.

– Коля звал меня «радость моя», только так, – продолжает Светлана Аркадьевна. – У него такие интонации мягкие в голосе, приглушенные, абсолютно естественные. Об этом и по кинофильмам можно судить. Не зря женщины по нему с ума сходили. Алла, иногда мне казалось, недостаточно его ценила. Он же был к ней беспредельно великодушен, все заранее прощал. Я наблюдала, наблюдала и однажды сказала ему: «Хватит от Алки терпеть! Мой тебе женский совет: не поночуй хотя бы ночку дома. Пусть попереживает, ей же на пользу». Мы вошли в сговор, и я устроила ему эту «неночевку». Она тут же позвонила, видимо, плохо спала: «Коля ночевать не пришел! Ты не знаешь, у кого он может быть?». Я, конечно, не знала. А Коля тоже, видимо, плохо спал, явился утром, выдал «явку» и вообще все честно рассказал. Оставалось только всем нам посмеяться над этой историей.

А однажды, тогда у них в квартире шел ремонт, и все они были на взводе, случилась ссора. Он собрал чемодан и твердо сказал: «Все! Ухожу!». И ушел. В гостиницу «Северная». В те времена имеющих московскую прописку в столичных гостиницах не селили, но ради него это правило, конечно, было обойдено.

В тот же вечер он позвонил домой, а наутро вернулся.

И никаких выяснений, продолжали жить как ни в чем не бывало.

…Я слушала Светлану Павлову и думала: все-таки это лучше, правильнее, когда о таких хороших людях, «белых воронах», рассказывает и пишет кто-то другой, а не они сами. Не представляю, чтобы Ларионова, к примеру, написала: «Со мной было хорошо работать, дружить. В меня влюблялись все мужчины… Мы с Колей не умели копить ни обид, ни денег…».

К слову о накопительстве. В свое время Рыбников и Ларионова хорошо зарабатывали. Заветной кубышки, однако, не имели, деньги тратили на нормальную жизнь: на квартиру, машину, отдых, на, говоря словами Экзюпери, роскошь человеческого общения, немалые суммы давали в долг – не жались, в общем. Собственной дачи, правда, не заимели, да они и не стремились к этому.

Когда сегодня на страницах еженедельника «7 дней» и других глянцевых журналов я вижу дворцы-крепости, с престижными бобиками на английском газоне, охраняемые, как золотохранилище; позирующих перед камерой в интерьерах безлико-белых, как в кабинете зубного врача, современных кинозвезд, несравнимо менее известных, чем герои этой книги, мне хочется крикнуть: «Где вы, люди?».

Палаты каменные вижу, а человека не вижу. Помпезное гипсовое великолепие вижу, а вкуса… Впрочем, стоит ли его искать, если это вкус дорогого модного дизайнера? Умение вертеться – вижу. Что же касается таланта, то кому его недоставало, чтобы сыграть проститутку или подружку «нового русского», красиво держать бокал в руке с прямоугольными ногтями (впрочем, ныне в моду вроде опять вошли овальные), немного повизжать, когда ее насилуют, целиться из пистолета, держа его двумя руками и расставив полусогнутые ноги… Здесь никаких актерских подвигов не требуется, профессионализма, вхождения в образ…

– Вот смотрите, – говорит, как бы угадав мои мысли, Светлана Аркадьевна, – кого до сих пор приглашают на серьезные мероприятия, связанные с кино? Клару Лучко, Ларису Лужину, Людмилу Гурченко, Нонну Мордюкову, Надежду Румянцеву. Была бы жива Алла, приглашали бы ее. Каждая из этих актрис – индивидуальность. А новых, которых много, с фигурами моделей почему-то не приглашают, их почти никто не знает, они мало кому интересны, не впечатляют. Но я не о них.

Все, кого я назвала, были большими друзьями Рыбниковых. Конечно, не только они. Когда дочери кончали школу, Алла и Николай устроили там концерт, прямо как во Дворце съездов, шутила Алла, – кто из друзей мог, все в нем участвовали.

На Аллу и Николая, на то, как они относятся друг к другу, приятно было смотреть. Да, это была большая любовь, но они не выставляли ее напоказ. Не было прилюдного объяснения в чувствах, сюсюканья, целования ручек, преданного заглядывания в глаза. Алла не требовала постоянных доказательств его любви к ней, не хвасталась перед другими, как иные глупые жены, мол, смотрите, как он меня любит, чего только он ни готов ради меня сделать!

Вот живем мы в Доме актеров в Сочи или в Пицунде, так, наверное, у многих складывалось впечатление, что Николай с Аллой в размолвке. На пляж приходили в разное время. Мы с Аллой вместе и в море и на берегу. А Коля обычно отдельно, знай книги читает – любимое занятие, помимо шахмат. В столовой долго не засиживался, опять-таки в отличие от нас. Некоторые даже обижались на него. Нонна Мордюкова спрашивала у Аллы, почему это Коля с ней, Нонной, не разговаривает? А она отвечала, что тоже могла бы предъявить ему подобные претензии. Что он вообще неразговорчивый, любит быть один, особенно на отдыхе. Коля мог, к примеру, не занять ей лежак или проявить какое-то невнимание. В другой семье непременно это стало бы поводом для скандала. У них – нет. При всей своей избалованности Алла на такие вещи не реагировала. Николай мог и серьезное замечание сделать своей Лапусе, не при посторонних, конечно.

Нонна Мордюкова (на снимке третья справа) на дружеской пирушке с коллегами-актерами.

Крайняя слева – актриса Алла Ларионова, с гитарой – Николай Рыбников

Больше всего на свете он боялся огорчить ее, старался, чтобы у нее было как можно меньше переживаний из-за него, ограждал ее от разных неприятностей.

Запускали мы в производство фильм «Дни хирурга Мишкина». Хотели взять на главную роль Рыбникова. Но он раза два явился на съемки «не в форме», и режиссер не захотел рисковать, пригласил Олега Ефремова. С Николаем явно что-то происходило, он не мог с собой справиться. «Ты только Алке ничего не говори», – попросил он меня.

Жили мы как-то с Аллой под Тверью. Я работала на картине «И снова Анискин», а она гостила у меня. Быть долго в разлуке с ней Коля не мог, и в первые же свободные дни решил нас навестить. Поехал на машине, тогда у них был «Москвич». Неподалеку от Твери произошла авария, машина перевернулась, и Коля, как выяснилось, сломал четыре ребра. К нам был послан человек, который рассказал о случившемся сначала мне, чтобы я как можно мягче сообщила обо всем Алле. Конечно, она очень встревожилась. Но Коля поспешил приехать сам, хотел показать, что с ним все в порядке. Какое «в порядке»! Ведь это такая боль! Он же собирался и сам машину доставить в Москву, вместо того чтобы побыть в больнице. Тут он и меня жалел: знал, что Жаров, игравший Анискина, с воспалением легких лежит в больнице, и у меня с ним хлопот по макушку.

Николай и к друзьям относился любовно. Был внимателен, замечал их настроение. Помогал, но в основном, так сказать, в коммунальных проблемах. А в делах, связанных с кино, где у него было имя, авторитет, – не мог: ни слов, ни тона для произнесения просьбы не находил. У иных актеров, менее известных и даже вовсе не известных, что-то где-то было «схвачено», контакты налажены, в знакомых – сплошь «нужные люди». Рыбников своим авторитетом не козырял, блатом пользоваться не умел. Даже ради других. Ради себя – тем более. Алла такая же была.

Последний раз я видела Николая незадолго до его смерти – мы случайно встретились в гостинице. Я работала тогда с делегацией американских кинематографистов. Вышла из лифта и вдруг услышала: «Здравствуй, радость моя!».

Коля сказал, что будет сниматься вроде в советско-американском фильме и был здесь как раз по этому поводу…

…К воспоминаниям Светланы Аркадьевны Павловой я еще вернусь, а пока ставлю точку.