Текст книги "Бездна"

– У них там грандиозная программа! Сначала конференция, доклады, дебаты, а теперь они делятся на группы и планируют вылететь в разные восточные районы, где сейчас ведутся археологические работы…

– Здорово! – оценила размах Стаська. Она бы тоже полетела. Да кто её возьмёт? Там нужны специалисты. – Разве такой случай можно упускать?

Инна кивнула и тут же прибавила:

– Он спрашивает, всё ли у меня в порядке. Может быть, ему стоит отказаться от практической программы и вернуться домой? Командировка-то на неделю продляется.

– А ты? – замерла подруга. Неужели оторвёт отца от такого захватывающего научного поиска? Заставит жевать всухомятку надоевшие университетские лекции?

Та в ответ сердито фыркнула:

– Что я, изверг какой-то? Пусть летит! Это ж его хлеб, он без него жить не может. Сказала, что у меня всё хорошо. Я же не маленькая, чтобы со мной нянчиться, – выразительно посмотрела на Артёма и продолжила: – Про драку не стала распространяться… и про больницу тоже. Переполошится, всё бросит. А зачем? Ни помочь, ничего изменить он всё равно не сможет. Сами разберёмся.

Артём одобрительно улыбнулся, любуясь своей невестой. До сих пор никак осознать не может. Ради этого слова, добровольно сказанного ею самой, он готов снова подставить голову под доску. Правда, этот щекотливый вопрос на обсуждение не выносился и откровенными признаниями не подкреплялся. Да и назвалась она так для врачей. А вдруг не всерьёз? А всего лишь для упрощения больничных правил сопровождения и посещения пострадавших? Тогда как же поцелуй в щёку? Из жалости? Благодарности за защиту? Но её взгляды!!! Откровенные! Влюблённые!

– И куда он полетит? – заинтересовался Колян, вставая и разминая ноги. Сколько можно сидеть? Пора бы прогуляться по садику.

– М-м… забыла, как называется… где-то под Самаркандом.

– Да Самарканд сам по себе – экзотика! Сама древность! Памятники архитектурные, средневековая обсерватория! Единственная в мире!

– А старинная библиотека! – добавила Стаська. В легендарном городе она не была, как и её друзья, и знала о его истории и достопримечательностях мало. Но и того, что знала, хватало для восхищения. – Она сам по себе музей!

– Нет, – помотала головой Инна. – Туда, может, и съездят, но всего лишь на экскурсию. Они на раскопки какого-то древнего города собрались. Отец сказал, что уже заранее спорят между собой. Гипотезы строят…

– Эй, Артём! – с перил лестницы свешивался какой-то мужик в больничной пижаме. – Ищут тебя, ищут, а ты вот где!

Парень, спохватившись, вскочил:

– Перевязка, наверное. Засиделись… – поймал глазами отчаянный, будто навек расстающийся взгляд и удовлетворённый, словно получил награду, помчался вверх по лестнице, взлетая через две ступеньки, бросив на ходу: «До завтра!».

Колян, глядя на такую резвость, присвистнул:

– А Тёму-то в самом деле пора выписывать…

Глава 7
Крутые виражи

– Гляди, куда прёшь! – из-под самого носа Яна вывернулся какой-то мужик с обвисшим рюкзаком на спине и скорым шагом стал удаляться по аллее, оглядываясь и бормоча ругательные напутствия «бешеным остолопам, кидающимся под ноги».

«Хорошо, хоть не на голову ему свалился», – подумал бешеный, озираясь вокруг. Хозяин рюкзака, видать, шёл задумавшись и не глядя по сторонам, потому и не понял, что парень вырос перед ним из ниоткуда, прямо из воздуха, иначе как минимум заикание ему было бы обеспечено.

Мелкий эпизод быстро выветрился из головы. Его перекрыли совсем иные впечатления. Липовая аллея… Да, он помнил её… Давно-давно, в другой жизни, его вывозили сюда на прогулку. Так же приветливо шелестела листва… А деревья – всё те же. Говорят, в детстве они кажутся большими, почти великанами, но он разницы не видел. Или с тех пор они подросли и уравновесили впечатление от размера?

Он знал, куда идти, ноги сами отмеряли шаги по аллее, а глаза любопытно скользили по высотным домам, окружающим Пушкинский проспект, ни на одном не задерживаясь. Раньше их здесь не было. Старые пятиэтажки снесли, и центр города взметнулся ввысь, горделиво взирая с небес на гудящие магистрали, пёструю суету, то́лпы куда-то спешащих людей… Впрочем, толп пока не было. В ранний утренний час сони ещё досматривали увлекательные сериалы снов или лениво потягивались, щурясь в окно на погоду, чтоб не промахнуться с утренним одеванием. Осень капризна: то прикинется жарким июлем, то заплачет промозглым октябрём, хлюпая слякотью под ногами и насморком под носом. Сегодня она улыбалась всем, кто доверчиво вышел ей навстречу, – и пожилому бегуну, пыхтящему трусцой мимо Пушкина и его недреманного гранитного ока, и стайке воркующих голубей, ожидающих своих сердобольных кормилиц с кульком семечек, и редким торопливым прохожим, хмурящимся от недосыпа, даже немногочисленным машинам, мчащимся по свободной дороге без пробок, опережая график городского движения.

Ян испытывал странное чувство. Которое нельзя было назвать определённо. То ему казалось, что время повернулось вспять и он очутился в прошлом, то, наоборот, внезапно, лишь на мгновение закрыв глаза, очутился в далёком будущем.

Ленин стоял на прежнем месте. Уж он-то не изменился ничуть. Разве что птицы, то кружащиеся над ним, то бдительно несущие караул у постамента, обильно загадили памятник, и оттого авторитет вождя непоправимо пострадал. Хотя почему непоправимо? Одной поливальной машины хватит, чтобы искупать загаженный монумент и привести гегемона революции в божеский вид.

Остановившись на краю тротуара, блудный сын повзрослевшего города засмотрелся на сверкающие в солнечном свете купола небольшого храма. Самого храма за парковыми кронами видно не было, только золочёные луковицы с крестами над крышей. Этот новострой появился тоже без него. Парень, будто очнулся от долгого сна и не мог надивиться, как неузнаваемо всё изменилось вокруг.

Из-за угла вывернул фонтан поливальной машины и, не разобравшись, кто перед ним – вождь мирового пролетариата в белых потёках экскрементов или одинокий задумавшийся прохожий – щедро помыл его ледяным водопадом.

Ян задохнулся от неожиданности и непередаваемого шока, будто его, зазевавшегося, столкнули в крещенскую прорубь, потом выругался вслед удаляющейся машине, сам не поняв, на кого – на шутника-водителя или на собственное ротозейство. С трудом проморгался, оглядел себя. С него потоками струилась вода, и сам он стоял в луже, которая под уклоном уползала на мостовую, злорадно журча и оставляя его в мокром одиночестве. Одежда облепила, словно стянула пластырем, кроссовки, стоило ему переступить с ноги на ногу, стали выплёвывать излишки душа, а по всему телу табуном понеслись мурашки, подстёгиваемые ветерком. Который, кстати, из ласкового и сухого превратился в колючий и морозный и нещадно затряс пострадавшего, грозясь выбить зубы.

Любоваться новшествами родного города расхотелось окончательно. Хвала богам, ему было куда идти. Его дом – в трёх автобусных остановках отсюда. Только кто ж его пустит в общественный транспорт в таком виде? Придётся добираться пешкодралом. Ничего, не потеряется. Заодно и согреется в ходьбе.

Улицы постепенно наводнялись людьми. Встречные прохожие оглядывались на утопленника, стучащего зубами и свистящего кроссовками, брызжущими и оставляющими за собой лужи: кто со смешками, кто с сочувствием, но никто не спрашивал, как его угораздило.

Подъездная дверь распахнулась сама. Ян не успел даже подняться на крыльцо, как из неё вышел парень, остриженный под машинку, с редким и бесцветным чубчиком, нелепо топорщившимся надо лбом. На красной футболке с чёрными нечеловеческими мордами в касках Ян прочитал: «Star wars», не обратив внимания на лицо. Увидев жалкое подобие человекообразного, чубчик сделал круглые глаза и присвистнул:

– Кто тебя так, Тёма? – и тут же без остановки принялся ёрничать и хохотать, в том числе и по поводу одежды, не характерной для живущего здесь и давно примелькавшегося программиста. – Рубашечка что надо! Ха-ха! Как раз для такого опрыскивания! Или ты мочалкой обмотался? В каком сундуке ты её прятал?

«Чёрт, не догадался обрядиться в футболку, чтобы контраст с Артёмом не бросался в глаза!» – выругал себя Ян, а насчёт хохотуна понял, что это, наверное, какой-нибудь сосед, и стал лихорадочно листать в памяти картинки прошлого, когда к братьям-близнецам в детстве забегали всякие пацаны поиграть, поболтать, подурачиться… Увы, время по мере возмужания мальчишек неузнаваемо преображало их черты, и бедный парень терялся в догадках, безуспешно таращась на «соседа» и выбивая зубами дробь. Впрочем, поклонник «Звёздных войн» ничего подозрительного в этом не обнаружил, списав оторопь утопленника на его полуобморочное состояние. Наконец, он спохватился, оборвав веселье, полуприсел и охнул, с размаху хлопнув двумя руками себя по коленям:

– Да тебя трясёт! Смотри, схлопочешь воспаление лёгких!

И Ян вспомнил! Так хлопал по коленям Вовка, живший этажом выше. По самым разным поводам – радостным, удивительным, страшным, смешным и всем прочим. Его передразнивали, потешались над ним, но отучить не могли. Сосед помахал у Яна перед носом:

– Э! Ты меня слышишь?

– Уйди, Вован, – прохрипел утопленник, – только тебя мне не хватало.

Получилось натурально, по крайней мере, сомнений в истинности «Артёма» не возникло.

– Конечно, конечно, – весельчак сразу проникся сочувствием, уступая дорогу, – иди, скорей переодевайся.

Ян нырнул в подъезд и захлопнул дверь, не рискуя продолжать трёп, чтоб не нарваться на разоблачение. О жившем здесь когда-то Ванечке, похороненном больше десяти лет назад, все давно позабыли. И разжигать нездоровый ажиотаж по поводу вернувшегося с того света покойника, да ещё выросшего и поздоровевшего, было бы по меньшей мере неразумно, а по большей – чревато.

Наталья Николаевна, поспешившая на звонок и увидевшая его на пороге, вскрикнула, приложив руку к сердцу (чем испугала Яна не в пример серьёзней, чем встреча на крыльце, неужели Артём не предупредил?!), но лишь на мгновение, чтобы в следующее – броситься его обнимать. Уж она-то своих близнецов не перепутает.

– Мама… – сумел прошептать Ян, и дыхание перехватило. Он зажмурился, уткнувшись в её волосы, наполовину поседевшие, вдыхая забытый запах.

– Дождалась… – всхлипнула от счастья женщина, отстраняясь, чтобы заглянуть ему в лицо, и только теперь поняла, что он словно из речки вынырнул: – Боже мой! Что с тобой? – первым было подозрение, что перемещение через миры не обходится без водных препятствий, и вымокший сын – жертва запланированного путешествия, но Ян живо обрисовал банальную ситуацию, подкрепив её безжалостной оценкой своего ротозейства:

– Поменьше надо ворон считать.

– Немедленно переодевайся, – забеспокоилась мать. – Не хватало ещё заболеть! – её память до сих пор хранила худенького болезненного мальчика с серьёзными не по возрасту глазами. Пережить столько мучений, слёз, расставание… и ведь отправляла ребёнка вникуда, цепляясь за призрачную надежду, что «там» он выживет, поправится. Сколько раз потом казнила себя, что поверила, поддалась на уговоры. Иная реальность. Энергетические поля, восстанавливающие природный баланс… Убеждала потом, что иначе гарантированно погубила бы сына и совершила бы непростительную ошибку, нет, преступление, не воспользовавшись единственным шансом спасти… А потом годы и годы душа глохла от неизвестности и сомнений без права поделиться с кем-нибудь близким, родным. Даже для Артёма, ходившего на могилу брата с цветами, его исчезновение было тайной за семью печатями… И теперь всё сначала?!! Ну уж нет!!! – Я согрею молока с мёдом. И надо как следует растереть тебя. Снимай скорее всё мокрое…

– Успокойся, мама, – Ян, успевший стащить рубашку и разуться, поймал её руки, снова обнял, – я совершенно здоров. Благодаря тебе. Твоему мужеству, твоей любви… – голос дрогнул от нахлынувшей нежности к матери, так бесконечно долго и сознательно подавляемой вдали от неё, и чтобы совсем не разнюниться, он преувеличенно бодро потребовал: – А подать сюда переодевание! Во что я буду наряжать своё воскресшее могучее тело?

Наталья Николаевна, посмеиваясь, повела его в бывшую детскую, сын послушно пошлёпал босыми ногами за ней. Знакомая до боли комната. Теперь, с одним жильцом, она была вдвое просторней. С одной стороны находился диван и шкаф с бельём, с противоположной – неприкасаемое электронное царство, где на столешнице, как на троне, восседал компьютер, окружённый покорными подданными, перевитыми проводами и воздевшими к потолку что-то вроде антенн. Мышка на коврике играла роль придворного шута.

– И вообще! Где этот разгильдяй мой брат? – возопил гость прямо в эфиопский лик монарха, не проникшись его величием. – Почему он не спешит ко мне с распростёртыми объятиями?

Наталья Николаевна, спохватившись, охнула:

– Да ведь он в больнице!

Ян этого не ожидал и, вздрогнув, выронил поданную матерью футболку, распластавшуюся у его ног.

– А что случилось? – с Артёмом, здоровяком и спортсменом, не уживались никакие болячки, они словно опасались его и обходили стороной. И надо было очень постараться, чтобы затащить его на расправу к медикам.

Мать достала из шкафа чистые джинсы на смену мокрым – хорошо, что братья одного размера, иначе возникли бы проблемы, протянула Яну:

– Драка… – едва она успела вымолвить, как брови сына скакнули на лоб.

– Что?! Он продолжает драться, как в детстве?

– Если б как в детстве… – Наталья Николаевна обрывочно поведала обстоятельства, при которых Артём получил травму, заодно успокоила известием, что сегодня его уже выписывают (она как раз собиралась его встречать). А в заключение с гордостью добавила: – Твой брат защищал свою невесту!

– Свою?!! – как много, оказывается, изменилось за короткий срок. Не прошло и трёх месяцев с их расставания. Нет, Яна не настигло подозрение, что его драгоценная Стаська, на которой у него свет клином сошёлся, вдруг изменила своим предпочтениям и переметнулась к брату. Уж если многолетняя дружба была бессильна осуществить это превращение, три месяца – тем более. И, насколько он успел убедиться за время совместного путешествия, тогда любовной лихорадкой брат тоже не страдал. Каким же колдовским очарованием должна обладать его избранница, чтоб заставить называть себя невестой, да ещё драться за неё насмерть. Любовь с первого взгляда? Впрочем, зная Артёма, можно было не сомневаться, что он полез бы защищать и незнакомую девчонку. И всё-таки!

– Я её видела, – похвасталась мать.

– И?!

– Такая красивая девочка! Умненькая, застенчивая.

– Стало быть, я вовремя явился, прямо к свадьбе?

– Что ты! – мать суеверно отмахнулась, боясь сглазить. – Об этом пока нет речи. Да и узнала я не от него. От Стаськи. Она сама догадалась. Он ей тоже ничего не говорил.

– А-а, – разочарованно протянул Ян. – То есть вы сами так думаете? А Артём…

– Нет-нет! – заверила его мать. – Сам увидишь, всё поймёшь. Никаких сомнений быть не может!

***

Стаська шла из школы. Сегодня она не взяла с собой тетради, ибо направлялась прямиком в больницу на выписку, куда должны были подтянуться и остальные драчуны – Инна с Коляном, так что сумка на длинном тонком ремешке свободно болталась на плече, не сковывая движений. «Артёма» она заметила издали и успела удивиться, но в груди так ударил колокол, что едва не проломил рёбра, и звон прокатился в голове. Ни привычная одежда друга, ни его знакомая внешность не могли сбить её с толку. Ян! Она понеслась вперёд со скоростью ветра, на зависть рекордсменам, рискуя сбить с ног предмет своей бессонницы, но тот уже и сам мчался к ней и поймал её на лету. Сердце бешено колотилось у обоих, его набат заглушил бы все речи, произнесённые вслух. Но они и не пытались говорить. К чему жонглировать словами, не способными осознать даже мизерной доли оглушившей их радости встречи. Так и стояли молча, слившись друг с другом, не расцепляя судорожных объятий. И только когда кровь в висках перестала гудеть, они услышали трёп проходящих мимо незнакомых парней:

– Видал? Учись, как надо девушку в руках держать! От такого не вырвешься!

Глянули друг на друга, рассмеялись и, обнявшись, побрели через парк. Дорожка была длинная и выходила как раз к переулку, в который они и собирались зарулить, чтобы идти в больницу. Хорошо, когда не надо размышлять о пути, выбирать, куда повернуть, чтоб сократить расстояние, знай переставляй ноги, парковая аллея сама выведет, куда надо. А они не могли наглядеться друг на друга, наговориться и никого не замечали вокруг.

Парк был немаленький. А поскольку перекрещивающаяся сеть дорожек вела в разные концы, то и вход-выход был не один. Пять чугунных узорных ворот были открыты весь день, чтобы впускать и выпускать желающих. Дорожки то сливались вместе, образуя небольшой пятачок, окружённый лавочками, украшенный в центре фонтанчиком или скульптурной композицией, то снова начинали ветвиться, разбегаться в разные стороны. Но три центральные не виляли и были сквозными. По ним можно было идти, не задумываясь, не боясь сбиться с направления.

Инна и не задумывалась. Вернее, не задумывалась о направлении. Оно было одно-единственное – к Артёму. Все дороги мира вели к нему. Занятия закончились, отец, как всегда, позвонил, спросил, как дела. Она, как всегда, ответила, что у неё всё прекрасно (врать не было нужды – так хорошо не было никогда, даже в мечтах!), и теперь она совершенно свободна, предоставлена самой себе и спешила к НЕМУ. Как у них сложатся отношения, когда он выйдет из больницы, представить было невозможно, но сердце сладко щемило и рвалось в облака. Она шла не чуя ног и видела перед собой только его глаза, откровенные, любящие… счастье переполняло её до краёв…

От внезапного толчка в левый бок она чуть не упала, и мысли её мгновенно свалились с небес прямо под колёса объёмистой сумки, перетянутой крест-накрест бечёвками вместе с каркасом тележки. Толстая тётка, нагнувшись над своим скарбом, необъятным задом пихнула девушку, чуть не отправив её в кусты. Другие прохожие обходили застрявший посреди дороги воз по широкой дуге, не рискуя приближаться. Инна потёрла ушибленный бок и, обогнув квадратные пудовые телеса, даже не заметившие студентку, чудом избежавшую превращения в лепёшку, продолжила путь, оглядываясь на бранящуюся толстуху, которой кто-то осмелился сделать замечание.

Визгливый голос резал слух, заставляя морщиться. Как гвоздём по стеклу:

– Без очкастых знаю! Учить он меня ещё будет. Итилигент паршивый! Нет ба помочь слабой женщине! Умаялась, мочи нет! Будет он мне тута ещё…

Инна ускорила шаг, глядя прямо перед собой, стараясь не слушать горластую бабу, и мгновенно выхватила глазами среди прохожих знакомую до боли золотую макушку. Не может быть! Он же в больнице! Она пробежала ещё несколько метров и встала как вкопанная.

Да, это был Артём. Вне всяких сомнений. Футболка с компасом на спине и картой, свёрнутой трубочкой с одного бока. Это был приз, изготовленный специально для победителя… какой-то спартакиады. В единственном экземпляре! Он сам рассказывал профессору, её отцу, об этой эксклюзивной награде, когда приходил в ней двигать мебель. Да что одежда! Она узнала бы его в любой другой. Футболка была лишь деталью, и именно она не давала ни малейшего шанса ошибке. Не спишешь на обман зрения, на больное воображение. Но не это поразило её столбняком…

Тесно прижавшись к Артёму, шла… Стаська. А он обнимал её за талию крепкой рукой. Не узнать подругу было невозможно. Такую роскошную гриву огненных кудрей надо ещё поискать. По крайней мере, сама Инна никогда и нигде не встречала. Вот он повернулся к ней – сияющий от счастья, что-то сказал, она запрокинула голову, рассыпав по его плечу медные локоны, подставляя ему лицо. Он нагнулся и… поцеловал её. В губы…

Инна вросла в землю. Сердце её остановилось. Кажется… навсегда… Она закрыла руками мокрое лицо и жалела лишь об одном, что не способна провалиться в тартарары. И всего-то, всего-то нужно одно мгновение, чтобы разрушить мир. И это мгновение, как кадр зажёванной киноплёнки, бесконечно, неостановимо возникал перед закрытыми глазами, лишая её способности пошевелиться, вздохнуть, превращая в безжизненную статую.

И тут в спину статуе врезалась монолитная туша орущей бабы, которая двигалась задом наперёд, волоча за собой проклятую тележку. Этот толчок заставил Инну хватануть ртом воздух и очнуться от столбняка.

– Чего застыла, как остолоп?! – вместо извинения набросилась на неё толстуха. – Людя́м проход загораживаешь! Неча ворон считать посередь дороги!

И Инну вдруг прорвало:

– Это вам надо смотреть по сторонам! Чтобы своим бронепоездом никого не раздавить! – она никогда не связывалась со скандалистами, но тут в голове словно вулкан выплеснулся огнедышащей лавой, и началось извержение, сметающее всё на своём пути. Правда, наружу вырвались только эти два вскрика, остальное тяжёлым пеплом оседало внутри, уплотнялось, превращаясь в кору.

– Нет, вы только гляньте на эту тихоню! – завопила лужёная глотка, призывая случайных прохожих стать свидетелями смертельного оскорбления. – Молоко на губах не обсохло, а на старших орёт. Да я в мамки тебе гожусь…

Этого девушка стерпеть уж тем более не смогла:

– Да я бы удавилась от такой мамки!

– Ах ты, нахалка! Мало того, что никто не поможет слабой женщине, дык ещё всякие пигалицы рот разевают, обзывают непотребными словами! – вошла в раж толстуха, бросив телегу, которая с грохотом завалилась на асфальт, но не произвела на хозяйку должного впечатления. Кулачищи (ого! Не умрите от зависти, боксёры!) упёрлись в широченные бока, совсем перекрывая движение по аллее. А язык, и до этого не скучавший, пошёл на рекорд, посрамляя долгоречивых ораторов не столько гладкостью и мудростью речи, сколько ультразвуковой тональностью и обличительным пафосом, не утруждающим себя правдолюбием и пристойностью выражений.

– Слабая! – выкрикнула Инна. – Да ни один мужик с места не сдвинет ваш вагон! – тёткина брань, зловонным потоком хлещущая на голову несчастной жертве, вдруг обратилась в ушат ледяной воды, и девушка очнулась. «Боже мой, что я делаю? И я ли это?», – изумившись, она отвернулась от скандалистки и торопливо зашагала туда, откуда пришла, всё ускоряясь, пока не перешла на бег. Почему в эту сторону? Потому что она была противоположной! Да не тётке, от неё можно в любую. А от Артёма и Стаськи – только в эту. До неё ещё долго долетал визг взбесившейся бабы и сверлил слух:

– Ишь, соплячка хвостатая, прости господи! Меня, честную женщину, прилюдно шалашовкой распутной обозвала… – следует признать, что вымысел скандалистки явно превосходил возможности неопытного оппонента, зато всем показал, как растут рога у белых и пушистых.

Инна летела стрелой, откуда только силы взялись (спасибо бронепоезду и его атаманше, выбившим крышку из кипящего котла и заставившим спустить пар, иначе рухнула бы на месте от взорвавшегося сердца), сама не понимая, что ей нужно и к чему она стремится, лишь бы подальше от открывшейся ей истины – и опомнилась только на широких ступенях учебного корпуса. Задумчиво остановилась, не зная, что делать дальше. «Господи, какая же я дура! Ведь с самого начала было всё ясно, как день!», – она повела взглядом вокруг. Основной наплыв студентов уже схлынул, и тяжёлая массивная дверь неохотно открывалась, пропуская задержавшихся или явившихся, как она, по какому-то делу. А какое у неё дело? Может, развернуться и отправиться домой? А вдруг они решат к ней зайти? По дружбе? И как смотреть им в глаза? Легче на месте умереть… «Я этого не вынесу… Посижу здесь, в холле. На подоконнике в нише… заодно мысли в порядок приведу, остыну», – она решительно потянула ручку двери на себя.

После улицы в холле было сумрачно, люстры ещё не горели, и было зябко. «Хорошо, – подумала она, – скорее приду в себя, не раскисну». Рука нащупала в кармане телефон и отключила его. Стаську она не осуждала. Разве можно устоять против Артёма! Не испытывала к ней вражды, нет, подруга спасла её, причём дважды, и этого со счетов не сбросишь. А он? Да они словно созданы друг для друга – стоит лишь увидеть их рядом. Это она сдуру вообразила себе… Ну, глядел на неё, почему бы и не поглядеть? А что думал при этом? Эх, ты, серая мышка, куда тебе до моей райской птички, до её огненного оперения… Конечно, ей со Стаськой не тягаться. Кто её полюбит, тому весь мир без неё – чёрно-белое кино, и только над ней переливается радуга. Какой нелепой, нескладной идиоткой она выставила себя перед Артёмом! Возомнила, что он… да ещё невестой назвалась. То-то он удивился… но бестактность не проявил, не одёрнул. Мол, что взять с наивной дурочки. Её состояние нельзя было назвать даже ревностью. Просто наступил конец света. Мир рухнул сразу, по щелчку выключателя. Надо было заново учиться жить, дышать… Рюкзачок на спине, о котором она забыла и не замечала его, теперь словно набили камнями, он тянул плечи вниз, заставлял горбиться. Инна нашла глазами окно в нише, где собиралась пристроиться на подоконнике, и поволокла неподъёмные ноги в облюбованный уголок. Так хотелось забиться в какую-нибудь щель, закрыть глаза, чтобы никто не нашёл, не заговорил с ней, и самой – никого не видеть, никого не знать… Или уехать. Далеко-далеко, к новым людям. Вырезать из души тех, от кого всё внутри горело и стонало… Начать жить с чистого листа, не помнить, что было…

– О! Инесса! Привет. Как хорошо, что ты ещё не ушла!

Девушка споткнулась и подняла голову. Перед ней стоял, улыбаясь во всё лицо, Антон Прянишников. Они учились вместе, встречались на лекциях, но не дружили. Он был из другой группы. Учился хорошо, ну то есть в первых рядах не фигурировал, но сессии сдавал без хвостов. Вечно куда-то спешил, общественник, активист. Энергия в нём била ключом. Отмахнув ладонью русые пряди, упавшие на лоб, он сунул ей в руки какие-то бумаги:

– На, подержи.

– Что это?

– Обивление, – прошепелявил он сквозь зажатые в зубах скрепки, разглаживая на стенде красочную афишку, потом сплюнул их в кулак и, любуясь на дело рук своих, пояснил: – Призыв!

Инна развернула бумаги, которые он ей вручил, побежала глазами, перескакивая через строчки: «Приглашаются все желающие… отзывчивые, деятельные, изобретательные… дружная команда… кто хочет и может… дарим людям надежду и радость… бескорыстно, с любовью…», не дочитав, подняла глаза на «Призыв» с лихо мчащимся красным заголовком «Волонтёрский клуб «Факел»». Парень взял у неё один лист, стал лепить рядом с предыдущим.

– Ты волонтёр?

– А что, не похож? – и удивлённо повернулся к девушке: – Не знала? Ну ты даёшь! Все знают! – заухмылялся: – Внимательней надо быть к ближнему.

– И чем ты занимаешься?

– А, разным, – отмахнулся он. – Учёба мешает сосредоточиться на чём-то одном. Всё время сжирает. В каникулы уезжаю с каким-нибудь проектом… – и вдруг, не договорив, остановился, даже руки опустил, заметив в глазах однокурсницы заинтересованный огонёк. Недоклеенный лист свернул угол трубочкой. – А ты не хочешь к нам?

– Я?! – от неожиданного предложения Инна чуть не выронила объявления, которые Антон заготовил не иначе как развесить на всех видных местах. Неуверенно промямлила: – Я никогда… наверное, не сумею… А что надо делать?

Предприимчивый парень, увидев её колебания, принялся ковать железо, пока горячо:

– А что тебе больше по душе? Хочешь – в больницу, ухаживать за больными (у нас там всё уже налажено), хочешь – в детдом, с детишками будешь играть, воспитывать, в будущем пригодится, можно – в экологический проект, оберегать природные зоны от засорения, вандализма, спортивный проект – сейчас это модно, движение ширится… – Инна отрицательно качала головой, ничто из этого ей было не «по душе». В больнице свои страдания не забудешь, а только прибавишь к ним боль за чужие. К детям с её унылой физиономией лучше не соваться, какое уж тут воспитание, скорее, наоборот. Бороться за чистоту природы? Ну какой из неё борец? Со спортом она и вовсе не дружила, ей даже в школе по физкультуре с трудом натягивали четвёрку, и то лишь потому, что все остальные оценки были отличные. И вдруг Антона осенило: – Слушай, ты ведь хорошо фотографируешь!

– И что? Снимать волонтёрскую деятельность для истории?

– Ха! – у парня в запасе было предложение получше. Девчонка не отказалась сразу, значит, в принципе не против. Надо просто подобрать ей занятие по интересу. – Свою деятельность мы как-нибудь и сами увековечим. Лучше всего – в адресной помощи, конкретных свершениях, в благодарности людей, – такие пафосные слова обычно произносились с помпой, напыщенно и всегда претили, как нечто навязанное, насаждаемое насильно. Антон же говорил тепло и убеждённо, как о чём-то заветном, дорогом. И Инна ему поверила.

– Но я не профессиональный фотограф, – смутилась девушка, словно её уличили в присвоении чужого, незаслуженного. – Просто любитель.

– Ну и что? Я видел твои фотографии на студенческой выставке. Здо́рово! И потом – мы все не профессионалы, и работа наша – бескорыстная, заработком и не пахнет! Пойдём, – он бесцеремонно схватил её за руку и поволок куда-то в тёмный закуток под лестницей, где, присмотревшись, она разглядела табличку на двери «Факел», а ниже, мелкими буквами – «клуб волонтёров». – Сейчас как раз разрабатывается новый проект… Медиа-волонтёрство. Слышала про такое? – не дождавшись ответа да и, собственно, не очень на него рассчитывая, он продолжил: – Дизайнеры-любители всех мастей приглашаются для оформления студий, праздничных мероприятий, съёмки… Выезжаем целой группой, помогаем друг другу, Интернет в помощь, если чего не знаешь или хочешь соригинальничать… – Инна тащилась за своей рукой, как на верёвке, ошеломлённая напором энтузиаста, и не могла решить для себя главный вопрос: соглашаться или нет. Слишком уж неожиданно всё на неё свалилось. Но последние его слова зацепили что-то в душе. Выезжаем… да-да-да… то что нужно. И чем дальше, тем лучше. Та самая щёлка, где тебя не найдут. А фотографировать? Что ж, она не против. Это она умеет и любит. Причём так, что другие замирают с открытыми ртами. Уж она постарается.

В небольшой комнатке было как у Инны дома во время ремонта. Столы и стулья сдвинуты, на них громоздятся пухлые папки и книги, по углам – коробки, составленные друг на друга. Со стен сняли ещё не все рамочки, берегущие знаменательные снимки, благодарности, сертификаты и прочие атрибуты всякой уважающей себя организации. На стук двери откуда-то из недр вынырнула черноволосая головка с пронзительными азиатскими глазами. Классическое восточное лицо… Где-то Инна его уже видела. Антон стал визитной карточкой вошедших, ему красавица улыбнулась: