Текст книги "Княжна Джаваха"

Глава X. Смерть Юлико. – Моя клятва

Юлико умирал быстро и бесшумно, как умирают цветы и чахоточные дети. Мы все время проводили вместе. Бабушка, довольная нашей дружбой, подолгу оставляла нас вдвоем, и мы наперебой делились нашими впечатлениями, беседуя, как самые близкие друзья. Белая девушка, иными словами – баронесса Елизавета Владимировна Коринг, часто посещала наш дом. Завидев издали ее изящный шарабанчик, так резко отличавшийся от обычных в Гори грубых экипажей, я опрометью бросалась к Юлико и жаловалась:

– Она опять приехала! Опять приехала, Юлико!..

Он успокаивал меня как умел, этот глухо кашляющий и поминутно хватающийся за грудь больной мальчик. Он забывал о своих страданиях, стараясь умиротворить злое сердечко старшей девочки. А между тем предсмертные тени уже ложились вокруг его глаз, ставших больше и глубже благодаря худобе и бледности истощенного личика. Он раздавал свои платья и воротнички прислуге, а на вопрос бабушки, зачем он это делает, убежденно заявил:

– Вчера ночью ко мне приходил Дато. Он обещал еще раз зайти за мной. Мы пойдем туда, где люди ходят в белых прозрачных платьях, от которых исходит яркий свет. И мне дадут такую же одежду, если я буду щедрым и добрым… Иной одежды мне не нужно…

Потом, оставшись наедине со мной, он рассказывал мне чудесные, совершенно незнакомые сказки.

– Откуда ты их знаешь? – допытывалась я.

– Мне рассказывает их мое сердце! – серьезно отвечал он.

Боже мой, чего только не выдумывала его больная фантазия: тут были и светлые ангелы, ведущие борьбу с темными духами зла и побеждающие их. Тут были и райские сады с маленькими птичками – душами рано умерших детей. Они порхали по душистым цветам Эдема и прославляли своим пением Великого Творца. Потом он говорил о свирепых горных духах, прятавшихся в пещерах…

Страшны и заманчивы были его рассказы…

Однажды я сидела около постели больного, и мы тихо разговаривали по обыкновению, как вдруг неожиданно распахнулась дверь и вошла баронесса.

– Кто это? – спросил он испуганно.

– Меня зовут Лиза! – весело и любезно сказала она. – Надеюсь, я не помешала вам, Юлико?

Он молчал… Потом неожиданно закрыл глаза, точно заснул.

Она постояла в раздумье на пороге, улыбнулась мне немного растерянной улыбкой и вышла.

– Она ушла? – услышала я в ту же минуту шепот моего друга.

– Ушла. А ты не спал, Юлико? – удивилась я.

– Нет. Я только хотел, чтобы она поскорее ушла!

– Но… Юлико, ты ведь хотел быть добрым!

– Ах, Нина! Она заставила тебя плакать, и я не могу этого забыть…

Мои глаза увлажнились от умиления: такой преданности и любви я не ожидала от моего бедного маленького друга!

В тот же вечер отец гулял с баронессой по саду. Заметив их, я хотела скрыться, но он заметил меня и подозвал к себе.

– Ниночка, отчего ты прячешься? – спросил он. – Вот Елизавета Владимировна хочет подружиться с тобой.

– Я все время с Юлико, папа, – ответила я.

– И хорошо делаешь: бедному мальчику немного осталось жить… Но когда он покинет тебя, ты не останешься одна. С тобой будет твоя новая мама!

«Новая мама»! Так вот оно, окончательное решение!

– Ниночка, будешь ли ты любить меня? – услышала я ласковый голос баронессы.

Но я молчала, опустив голову и уставившись в землю.

Меня выручила Барбалэ, которая пришла позвать меня к Юлико.

Ночью я не могла спать. Какая-то тяжесть давила мне грудь. Мне казалось, что какая-то огромная птица с лицом новой мамы летает по комнате, стараясь задеть меня своими крыльями.

Я проснулась в холодном поту. Уже давно стемнело. Прямо передо мной в открытое окно сияла крупная, как исполинский алмаз, одинокая вечерняя звезда.

Я протянула к ней руки… Я просила ее не меркнуть долго, долго и, пока я не вырасту большой, сиять каждую ночь, чтобы мне – маленькой, одинокой девочке – не было жутко одной…

Вдруг легкое дуновение ветерка пронеслось по комнате, и в нем я явственно услышала слабый зов Юлико:

– Нина…

– Сейчас, – откликнулась я и в одну минуту оказалась около него.

Он лежал на спине с открытыми глазами. На ковре, у его ног, похрапывала Родам.

– Ты звал меня, Юлико? – спросила я его и очень удивилась, когда он ответил отрицательно.

– Но я совершенно ясно слышала твой голос, – настаивала я.

Он вдруг забился и заплакал.

– Нина, дорогая моя, это была смерть…

– Смерть? – вырвалось у меня, и я почувствовала дрожь ужаса во всем теле.

– Да, смерть, – с тоской подтвердил он. – Когда умирал Дато, смерть приходила за ним и позвала меня… Я тоже очень испугался… Теперь умираю я… О, как страшно, как страшно! – и он снова заметался в своей кроватке.

– Юлико, – насколько возможно спокойно проговорила я, – когда умирала «деда», она не боялась смерти. Она видела ангелов, пришедших за нею, и дивный престол Господень… Около престола стояли ликующие серафимы, и «деда» пошла к ним с охотой, она не плакала… Темный ангел пришел к ней так тихо, что никто его не заметил…

– Но мне так душно, Нина, я так страдаю!

– Хочешь, я вынесу тебя на кровлю, Юлико, – туда, где умирала «деда»? – высказала я внезапно блеснувшую мысль. – Может быть, там тебе будет легче.

– Это тебе не под силу, Нина…

– О! – гордо улыбнулась я. – Не думай, что я такая же слабенькая, как ты! Завернись хорошенько, и я отнесу тебя. Там тебе будет легко дышаться, ты увидишь горы и полночную звезду.

– Да, да, горы и полночную звезду, – как эхо повторил больной, – да, да, отнеси меня на кровлю, Нина!

Я была сильная, как четырнадцатилетний мальчик, и Юлико, слабенький, исхудавший за время болезни, показался мне легким, как перышко.

Осторожно ступая, чтобы не разбудить Родам, я прошла с моей ношей по длинному коридору, затем с трудом стала подниматься по витой лестнице наверх. Ступив на кровлю, я положила Юлико, дрожавшего, как в лихорадке, на тахту, ту самую тахту, на которой шесть лет тому назад умирала «деда». Потом я принесла подушки и бурку, которой закутала больного поверх одеяла.

– О, теперь мне хорошо! – прошептал он. – Спасибо, моя добрая Нина!..

Вдали темнели горы… Одинокая полночная звезда стояла прямо над нами. Кругом слышался тихий шелест чинар в саду, и невыразимо сладко пахло розами.

– Тебе не страшно больше? – спросила я.

Он повернул ко мне лицо, сиявшее каким-то тихим светом, делавшим его почти прекрасным. Передо мной как будто лежал новый Юлико… Куда делись его маленькие мышиные глазки, его некрасивое, надменное личико!.. Он казался теперь кротким белокурым ангелом… Глазами, увеличенными неземным восторгом, с широко раскрытыми, сияющими зрачками, он смотрел на полночную звезду и шептал тихо, чуть внятно:

– Мне кажется… я вижу Дато…

– Где он? – спросила я.

Он поднял правую руку к небу и твердо произнес:

– Он подле престола Создателя… Там, между другими ангелами. У него золотые крылья… И у твоей «деды» тоже… Они оба улыбаются, манят… Мне душно… очень душно… Подними мне голову… Я, должно быть, умираю…

– Юлико! – вскрикнула я. – Я разбужу бабушку, папу…

– Нет, нет! – испуганно зашептал умирающий. – Не уходи от меня. Я никого не хочу видеть, кроме тебя… Бабушка наверняка уже больше не любит меня… Я невольно обманул ее… Она думала, что я буду здоровым и сильным, а я ухожу на небо, как Дато. Я – последний оглы-Джамата… Последний из князей Горийских… Когда умрет дядя Георгий, не будет больше рода Джаваха… Забудут героев, павших за родину наших отцов и дедов… Не будет нашего рода…

– Юлико! – воскликнула я, прислушиваясь к его слабеющему голосу. – Я позову бабушку, я знаю, она тебя все-таки любит!

– Нет, – горько улыбнулся он, – не любит она меня, никто меня не любит… Я чужой, никому не нужный… И я никого не люблю, Нина… Никого, кроме тебя, моя королева…

– Нет, Юлико, – чуть не плача, прошептала я, – ты больше не будешь моим пажом, ты мой брат. Милый брат! Я так часто бывала несправедлива к тебе… Прости меня, я буду любить тебя… Буду любить больше Барбалэ, больше дедушки, больше тети Бэллы… Ты будешь первым после папы… Живи только, бедный, маленький, одинокий Юлико!..

– Нина! – восторженно и радостно, как бы последним порывом вырвалось у него. – Ты мне это сказала!.. О, как хорошо мне теперь… Обо мне пожалеют, обо мне поплачут… И кто же? Ты, моя сестра, мой друг, моя королева! Мне не страшно теперь! Мне хорошо… Как пахнут розы… Точно фимиам стекает с неба… Я вижу Дато… Я вижу темного ангела об руку с ним. Они идут сюда, они близко… Они рядом… О, как мучительно… Темный ангел поднимает руку… Он зовет… Иду… Иду к тебе, Дато!.. Пора, Нина… пора… Видишь, они ждут меня! О, как нестерпимо сияют их белые одежды… От них идут лучи туда… к небу… к престолу Бога… Пора… Темный ангел торопит… И Дато тоже… Иду к ним… Прощай, Нина, прощай, моя королева!..

Его голос слабел, делался глуше, тише. Вот еще усилие… Трепещут темные ресницы… Уже едва понятно, что он шепчет… Легкий стон… хрип… Закрылись глазки… Снова открылись… Все стихло… Юлико потянулся всем телом – и умер…

Мне не было ни грустно, ни страшно. Все чувства слились в одно необъятное умиление перед таинством смерти.

Я взглянула вокруг… Тихо… Ни шороха, ни звука… Только розы распространяют далеко вокруг свой пряный аромат, да высоко в темном небе по-прежнему ярко горит великолепная, одинокая и гордая полночная звезда…

Смерть Юлико никого не удивила. Когда, накрыв его мертвую головку белой буркой, я сбежала вниз и разбудила бабушку, отца и весь дом, все спокойно отнеслись к событию. Бабушка начала было причитать по грузинскому обычаю, но мой отец строго взглянул на нее, и она разом притихла. Потом она сердито накинулась на меня:

– Я знала, что он умрет, что его часы сочтены, но зачем ты вынесла его на кровлю? Этим ты ускорила его смерть, бессердечная девчонка!

Я удивленно вскинула на нее глаза.

– Юлико умер, потому что Господь прислал за ним темного ангела смерти… Господь знал, когда должен умереть Юлико. Я не виновата. Мамао[38]38
  Мама́о – батюшка, священник.


[Закрыть] говорит, что люди не вольны ни в жизни, ни в смерти. Правда, мамао?

Седой священник, пришедший с последним напутствием к Юлико, тихо улыбнулся и положил мне на голову свою благословляющую руку.

– Ты права, дитя мое, – сказал он, – один Господь может дарить жизнь и посылать смерть людям.

Бабушка отошла от нас, недовольная и сердитая. Она и не подозревала, как меня оскорбила!..

Слезы обиды обожгли мои глаза.

– Мамао, – решительно подошла я к священнику, снимавшему епитрахиль[39]39
  Епитрахи́ль – часть облачения священнослужителей, надеваемая на шею длинная широкая лента, украшенная золотым шитьем и изображениями крестов.


[Закрыть] после молитвы у тела Юлико, – он пойдет прямо к Богу?..

– Он уже там, дитя мое. Его душа у Престола Всевышнего.

– И каждый умирающий ребенок пойдет туда?

Он подумал немного и, остановив на мне свои добрые глаза, твердо ответил:

– Каждый!

«О, как я хотела бы умереть! – невольно подумалось мне. – Тогда бы я не видела ни бабушки, ни баронессы, которую возненавидела всей душой!»

Баронесса приехала на похороны Юлико в глубоком трауре. В черном платье она показалась мне еще тоньше и еще воздушнее.

Когда печальная процессия с останками умершего княжича двинулась от нашего дома, я почувствовала горькое одиночество.

Накануне я пробралась в комнату, всю затянутую черной кисеей, где стоял гроб с Юлико, и, положив на кудри покойного венок из желтых азалий и бархатных магнолий, сплетенный мной собственноручно, сказала:

– Прощай, Юлико, прощай, бедный маленький паж своей королевы… Ты счастлив уже потому, что не услышишь больше злых речей и никто тебя ничем уже больше не упрекнет… Если мне будет очень, очень грустно, ты сослужишь мне последнюю службу: ты шепнешь Ангелу смерти, чтобы он пришел за мной… Слышишь ли ты меня, Юлико?..

Потом я поцеловала его…

Когда арба с золоченым гробиком остановилась у открытой могилки, бабушка заплакала и запричитала, как простая грузинка:

– Последний ребенок… Последний маленький княжич рода Джаваха… Вай-ме… горе нам!.. Горе мне, одинокой старухе, которой суждено увидеть вымирание славного имени!..

Ее крики становились все громче, все надрывнее. Тогда папа, взволнованно покручивавший свои темные усы, подошел к ней.

– Перестань, «деда», ты точно и меня похоронила, – сказал он с улыбкой, – а ведь я еще жив, слава Богу, и, даст Бог, проживу еще долго, и ты не увидишь конца нашего славного рода.

Она успокоилась и больше уже не плакала.

Гроб с Юлико опустили в землю…

В тот же вечер в траурной зале, где справляли поминки по умершему княжичу, в присутствии многих гостей, собравшихся на похороны, отец громко сказал:

– Наша свадьба откладывается на три недели по случаю смерти маленького князя Джаваха.

Я обомлела…

Так, значит, это все-таки дело решенное! Значит, свадьба будет, значит, тоненькая баронесса будет моей мачехой?..

Бабушка, забыв свои недавние слезы, с нежной лаской смотрела на ту, которая должна была через три недели стать молодой княгиней Джаваха, а гости улыбались ей ласково и любезно…

Я не помню, как я вышла из-за стола, как проскользнула в свою комнату. Опомнилась я только перед портретом покойной мамы, который висел над моей постелькой.

Мои щеки грели, как в огне, глаза застилали слезы…

– «Деда», – в исступлении говорила я, пристально вглядываясь в ее милый образ с печальными глазами и прекрасным лицом, – ты была и останешься моей единственной… Другой «деды» не хочет твоя крошка, твоя джаным! И если этого пожелает судьба, то я убегу, «деда», клянусь тебе! Я убегу в горы… к дедушке Магомету… к княгине Бэлле Израил!

И я зарыдала так громко, что Барбалэ прибежала узнать, что со мной.

– Барбалэ! – вскричала я. – Будь свидетельницей, Барбалэ, что я не хочу новой «деды»! Слышишь ли ты это, моя старая Барбалэ?

Она поняла меня.

– Бедняжечка княжна! – прошептала добрая старуха и, обхватив меня руками, вдруг тоже заплакала.

И я плакала вместе с нею… Это уже не были слезы гнева, обиды… Ласка Барбалэ смягчила мое сердце… А в уме зрело решение.

Глава XI. Колдунья Сарра. – Бегство

Я решила бежать.

И это мое решение было твердо.

План бегства я уже составила. Оно было не так легко. Меня, княжну Джаваху, в Гори знала каждая армянка-торговка, знал последний грязный татарчонок. Меня могли вернуть. Но я все предусмотрела.

Я знала одного маленького бедного странствующего музыканта, сазандара-грузина Беко. Он жил в беднейшем квартале Гори за базарной площадью. Говорили, что его мать, старая Сарра, была колдунья. У Беко была волынка. Он приходил в сады богатых горийцев и пел свои песни… Беко был одного роста со мной и обожал серебряные абазы[40]40
  Аба́з – мелкая монета.


[Закрыть]. Когда ему бросали их из окон, он кидался на них с такой жадностью, точно от этого зависела его жизнь. У меня был подарок от папы, два новеньких блестящих тумана, и я решила дать их Беко, чтобы он продал мне свою волынку и свои лохмотья. Маленький сазандар беспрепятственно мог проникнуть в горы, не возбуждая подозрений… И я решила превратиться в маленького сазандара.

С этой целью накануне задуманного мной бегства я велела оседлать Шалого и поехала в Гори.

Я ехала тихо, опустив поводья, несказанно удивляя татарчат, привыкших к моей бешеной скачке. В последний раз оглядывала я грустными глазами мой родной Гори, старинные развалины, долины…

Время близилось к закату. На базарной площади жизнь затихала.

Толстые армянки сидели около своих лавок, шелушили тыквенные семечки и сплетничали.

Персиянин, продавец тканей, кивнул мне головой и похвалил мою лошадь. Он хорошо знал папу.

– Сарем, – спросила я, – не знаешь ли ты, как проехать к старой Сарре?

– Надо слезть с коня, сиятельная княжна. Так не проедешь. Надо спуститься рядами, за угол и налево, – обстоятельно пояснил он, а потом, лукаво подмигнув, спросил: – Приехала гадать к старой Сарре?

Я поблагодарила его, спрыгнула с лошади и, передав ее персу, хотела уже пойти по указанному пути, как вдруг неожиданно передо мной как из-под земли вырос Беко. Он шел со своей волынкой, что-то напевая вполголоса.

– Беко! – крикнула я. – Подожди меня! Я шла к вам.

Он приблизился – удивленный и немного испуганный.

– Что надо сиятельной госпоже? – спросил он.

– Мне надо кое-что сказать тебе по секрету, Беко, – шепнула я так, чтобы не услышал Сарем, и тотчас же добавила вслух: – Сведи меня к твоей матери, я хочу узнать мою судьбу.

Он изумился, что такая маленькая девочка желает гадать у его матери, но все же повел меня к ней.

Дорогой я объяснила ему, что хочу купить у него его волынку и рваное платье. При моем обещании дать ему два тумана, его глаза заискрились.

– А зачем нужна сиятельной госпоже бедная одежда сазандара? – лукаво прищурившись, спросил он.

– Видишь ли, Беко, – солгала я, – у нас затевается праздник… Ты знаешь, свадьба моего отца. Он женится на знатной русской девушке. Я хочу одеться сазандаром и спеть песню в честь новой «деды».

– Но ты не умеешь играть на волынке, госпожа, – засмеялся Беко.

– И не надо… Я скажу, что волынка сломана, и она останется за плечами, а я буду только петь.

– В таком случае идем. Я отведу тебя к матери. Она должна согласиться.

– Ты думаешь? – робко спросила я.

– Наверное, ведь мое платье ветхо, почти лохмотья, а волынка и вовсе ничего не стоит. И если госпожа обещает два тумана…

– Я дам их тебе, Беко, – поспешила я успокоить мальчика.

– Мать согласится, – убежденно подтвердил он и тотчас же добавил: – Мы пришли, госпожа.

Я знала, что есть бедняки, живущие в убогих подвалах, но то, что я увидела, превзошло все мои ожидания.

Странствующий сазандар – беднейший человек в Грузии. А Беко был еще только начинающим музыкантом. Он жил с матерью в жалкой лачуге, примостившейся углом к базарной кузнице и вследствие этого соседства закопченной, как уголь.

Я толкнула маленькую дверь и очутилась в темноте.

– «Деда», – произнес Беко, – я привел сиятельную госпожу. Ты слышишь, «деда»?

– Я здесь, сынок, – ответил из дальнего угла глухой голос, и показалась отвратительная старуха с огарком свечи в руке.

– Миленькая барышня, – скороговоркой залепетала она, – красавица госпожа… Позволь старой Сарре открыть тебе будущее. А за это ты дашь ей еще один блестящий маленький абаз… Один только абаз, сиятельная госпожа… На трубку Сарре…

– Но у меня больше ничего нет, – смущенно ответила я, – я отдала вам все, что у меня было.

– Вай-вай-вай! Зачем такой хорошенькой госпоже говорить неправду, – хрипло засмеялась гадалка. – Хорошенькая госпожа с алмазными глазками даст беленький абаз бедной Сарре, и Сарра все расскажет госпоже…

– Но…

– Слушай, девушка, – вдруг совсем другим тоном заговорила колдунья, и при мерцающем свете огарка ее лицо стало неподвижным, как у мертвеца, – слушай, девушка… Черные мысли посланы шайтаном… Великой темной силой… Темная сила изгоняет светлую из твоей души… Душа твоя борется… Темная сила торжествует. Я вижу горы… Черная ночь их караулит… Идет сазандар по горной тропинке… Белая голубка заменяет черную орлицу в гнезде орла… Маленький орленок не может ужиться в одном гнезде с белой голубкой… Сазандар идет все дальше и дальше… Смерть заглядывает ему в очи… Крыло темного ангела близко, но его не задело… Он жив… Горный сокол – его защита… Но горному соколу недолго летать в горах… Я вижу кровь… Много крови… А там плачет белая голубка, что не попала в гнездо орла… Орел любит свое дитя… И еще дорога… Холодная страна… И девушки… Их много… Очень много… Орленок пойман и заперт в клетку. Он задыхается и плачет… Он рвется в горы… И снова темный ангел близко… Его крыло трепещет… Он…

Старуха замолчала. Она упала в конвульсиях у порога и громко застонала. Свеча погасла…

– Но тут темно, как в могиле. Я ничего не вижу! – робко произнесла я.

В ту же минуту чиркнула спичка, и слабое желтенькое пламя вновь заколебалось в углу.

Люди считали мать Беко колдуньей. Она никуда не выходила из своего жилища, словно боялась солнечного света. Зато к ней охотно шли темные, наивные жители бедного квартала. Она гадала им на картах, на кукурузных зернах и кофейной гуще.

Она казалась безумной. Или притворялась ею…

Я невольно вздрогнула, разглядев при неверном свете худую, сгорбленную, хотя еще не старую женщину в пестрых лохмотьях, с выбивающимися из-под шапочки седыми космами. Ее глаза горели зловещими огоньками. Она то принималась беспричинно смеяться, то что-то мурлыкала себе под нос.

– Будь здорова, сиятельная княжна Нина Джаваха, – произнесла она.

– Откуда ты знаешь мое имя, Сарра? – удивилась я, стараясь подавить в себе невольный страх при виде чудовищной старухи.

– Нет ничего на свете, чего бы не знала Сарра, – странно засмеялась она. – Знает Сарра и то, что делается за десять тысяч верст отсюда…

– Матушка, – робко произнес Беко, – княжна желает… – и он тихо и быстро передал ей причину моего визита.

Она слушала внимательно, блуждая глазами по моей фигуре, и вдруг вскрикнула:

– Два тумана! Великие силы темные и светлые, два тумана! За ветхие лохмотья два тумана! Верно ли я расслышала, Беко?

– Верно, – произнес мальчик, – и за волынку тоже.

– Хвала темным и светлым силам! Теперь старуха Сарра может питаться не одними только кукурузными зернами!.. А к празднику можно купить кофе, настоящего турецкого мокко… Слышишь ты, Беко, черного мокко и немного табаку!

И вдруг она неожиданно взвизгнула и дико закружилась по комнате.

– Табачку и мокко, настоящего турецкого мокко! – выкрикивала старуха, кружась в безумном исступлении.

Я дрожала от страха. Мои зубы стучали…

– Беко, – сказала я, – возьми свои два тумана и отдай мне платье. Мне пора идти…

– Да, да, сынок, дай ей платье, ей пора идти! – подхватила старуха. – Только получи с нее два тумана… Получи с нее два тумана! – еще громче выкрикнула она своим хриплым, резким голосом.

Я задрожала еще сильнее.

– Вот два тумана, Беко… – произнесла я, едва владея собой, и протянула руку.

В тот же миг я почувствовала на ней прикосновение острых крючковатых ногтей, и червонцы исчезли с моей ладони.

Старуха Сарра по-прежнему прыгала и приплясывала по земляному полу своей комнатки. Беко пошел в темный угол, чтобы снять с себя платье, возможно, единственное, которое у него было. Моя голова кружилась – и от едкого, неприятного запаха, царившего в этом ужасном жилище, и от криков безумной. Едва получив узелок от Беко, я кивнула обоим и поспешно направилась к выходу.

Быстрым движением я рванула дверь, выскочила из смрадного жилища колдуньи и очутилась на воздухе.

Я снова увидела небо…

– Что наврала тебе старуха? – поинтересовался Сарем, подавая мне стремя. – На тебе лица нет, княжна!

– О, Сарем, – вырвалось у меня, – как все это ужасно! Надо ей помочь, она умирает…

– Выживет! Ведьмы живучи, – зло рассмеялся он. – Старуха еще долго будет морочить народ и выклянчивать деньги!.. Добрый путь, княжна, кланяйся генералу, – и, кивнув мне еще раз на прощание, он вернулся под свой навес, а я поскакала к дому.

Никогда еще я не была так безжалостна к своему коню, никогда так не хлестала крутых боков Шалого своей крошечной нагайкой. Верный конь понимал меня и нес быстро, как только мог. В мозгу моем проносились обрывки бредней вещуньи. И хотя я считала их вздором, но не могла избавиться от своих мыслей. Я рвалась домой…

Прошло три недели.

Мой побег был назначен на завтра. Ни одна душа не догадывалась о нем. Целых три недели я готовилась к нему. В маленьком узелочке были сложены лаваши и лобио, которые я ежедневно откладывала с обеда и незаметно уносила к себе. Мой маленький кинжал, остро заточенный мной на кухонной точилке во время отлучки Барбалэ, тоже лежал под подушкой… Я уже сходила на кладбище проститься с могилками мамы и Юлико и еще раз повторить свою клятву у праха «деды».

Я выпустила на свободу Казбека, у которого за лето достаточно отросли крылья, и молодой орел улетел в горы. С бабушкой я была особенно добра в последнее время: мне не хотелось оставлять о себе дурного впечатления. Даже с ненавистной баронессой я была очень любезна, чем порадовала папу.

Барбалэ, Родам, дурачок Андро, отчаянно грустивший со дня смерти своего юного княжича, Брагим, Михако и Анна – все не могли нарадоваться на меня. Я была кротка, добра, предупредительна. Только к отцу я не ласкалась… Я боялась, что, если загляну в его милые, прекрасные глаза, у меня не хватит сил покинуть его и я буду не в состоянии исполнить свой замысел…

Все эти три недели я ежедневно уносилась на Шалом в предместья Гори, прощаясь с милыми, родными местами…

И вот наступил день побега.

Накануне, сидя в последний раз на спине Шалого, я изо всех сил горячила его, чтобы упиться в последний раз безумной скачкой.

– Завтра, завтра, – твердила я как во сне. – Завтра я уже не буду видеть тебя, мой родной, мой благоуханный Гори… Я буду далеко… Завтра, когда счастливая невеста войдет в дом моего отца, маленькая, злая княжна Нина будет уже за десятки верст от дома! Прощай, Гори! Прощай, моя родина!.. Да, завтра меня здесь не будет.

«Белая голубка заменит в гнезде черную орлицу, – вспомнила я предсказание Сарры. – Маленький орленок не может ужиться с ней в одном гнезде…»

Как хорошо, как поэтично высказала Сарра свое пророчество!..

«Пророчество? – с ужасом поймала я себя на этой мысли. – Пророчество – значит, Сарра говорила правду… Она же ясновидящая!.. А горный коршун, а кровь… А девушки и тесная клетка? Что это? Помоги мне, Боже! Я ничего не понимаю!..»

Почти бесчувственную снял меня с лошади отец, ожидавший у крыльца моего возвращения, и, прижав к груди, понес в дом.

– Нина, что так долго? Как ты нас испугала, дитя мое! Где ты была? – ласково журил он меня дорогой. – Что с тобой? Как ты побледнела!

– Ничего, папа, меня немного понес Шалый, – солгала я.

– Эти прогулки пора прекратить! Ты не будешь больше ездить на Шалом, пора приняться за серьезное учение, – строго сказала бабушка, не удостоив меня даже взглядом.

– Да они и прекратятся, завтра же! – не без злорадства ответила я, дерзко взглянув на эту сухую, черствую, педантичную старуху.

– Что это у тебя, дитя мое? – спросил отец, указывая на узелок, который я, как сокровище, прижимала к груди.

– Это? – и я вспыхнула как зарево. – Это… маленький сюрприз тебе на завтра… К свадьбе… – я невольно солгала еще раз в этот вечер.

Бедный, милый отец! Если б он знал, что за свадебный подарок приготовила ему его любимица-джаным! К счастью, людям не дано читать и мысли друг друга…

Он ласково, счастливо улыбнулся мне…

Чай, выпитый мной в последний вечер в отцовском доме, показался мне горьким. Я не дотронулась до ужина. Потом, ссылаясь на головную боль, я попросила позволения выйти из-за стола.

Бабушка сердито покосилась на меня, а отец встал встревоженный.

– Что с тобой, чеми патара сакварело, что с тобой? – спросил он, благословляя меня на сон грядущий и заглядывая мне в глаза.

– Ничего, папа, голова немного болит, устала, только и всего! – как можно спокойнее ответила я и, боясь разрыдаться у него на глазах, поспешила выйти.

Он догнал меня по дороге, поднял на руки и понес, шутливо убаюкивая, как часто делал в детстве.

– Папа-радость! – только и могла выговорить я, прижимаясь к его груди. – Любишь ли ты меня?

– Люблю ли я тебя? – воскликнул он. – Тебя – мою малюточку, мою девочку, мою дочурку-джаным!.. Люблю ли я тебя? И ты еще можешь спрашивать, злая крошка?

– Папа мой, – шепнула я, блаженно закрывая глазки, – а если б я умерла… Как мама и Юлико… Ты бы много плакал? Горько?

– О-о! – вырвался стон из его груди, и он до боли крепко обнял меня.

Я видела при бледном свете месяца, как помертвело его лицо, и сердце мое сжалось.

– Что ты, папа, золото мое… Ведь я жива, я здесь, рядом с тобой… И буду с тобой, буду хорошей, буду умницей… А ты посиди у меня на постельке и расскажи мне сказку о луче месяца… Помнишь, как рассказывал, когда я была малюткой? – просила я, ласкаясь к нему.

– Да, да, – обрадовался он, – я расскажу тебе сказку, а ты лежи тихо-тихо, как мышка…

– Милый папа, – позвала я его, в одну минуту раздевшись и юркнув в постель, – я готова. Начинай свою сказку.

Он сел на краю кроватки и, играя моими длинными черными косами, унаследованными от мамы, начал свою сказку…

Это была чудесная сказка! Луч месяца рассказывал в ней о своих странствиях – как он заглядывал на землю, в людские жилища и что видел там. Он был и в царском чертоге, и в землянке охотника, и в тюрьме, и в больнице… Чудесная сказка, но на этот раз я ее вовсе не слушала. Я только ловила звуки милого голоса, и сердце мое замирало от сознания, что завтра я уже не услышу его, не увижу этого чудного, доброго лица с ласковым взглядом прекрасных гордых глаз…

Я закрыла глаза, живо представляя себе его образ, стараясь убедиться, что смогу вспомнить его, когда буду вдали от отца…

– Ты спишь, моя крошка? – тихо спросил он.

Если бы я ответила, то, наверное, разрыдалась бы – так нежен, так ласков был его голос. Я промолчала…

Тогда он наклонился надо мной и нежно коснулся губами моего лба.

– Спи, моя дочурка, спи, чеми патара сакварело, – произнес он свои любимые ласковые слова.

Броситься к нему на грудь, обвить руками его шею, прижаться ответным поцелуем к его дорогому лицу – вот что я хотела сделать. Но не сделала…

«Свадьба завтра… Белая голубка поселится в орлином гнезде, где маленькому орленку нет места… О, „деда“! Я сдержу мою клятву!» – вихрем пронеслось в моей голове.

Отец вышел, осторожно ступая, чтобы не разбудить меня, а я зарылась головой в подушки и долго рыдала, горько и неудержимо…

* * *

Еще лучи восхода не позолотили Гори, когда я, в костюме сазандара Беко, вышла из дома с волынкой за плечами и узелком в руках.

Перед уходом я долго возилась со своими волосами: они никак не хотели укладываться под грязную баранью папаху. Резать их мне было жалко. Волосы – гордость и богатство восточной девушки. Да и в ауле Бестуди засмеяли бы стриженую девочку. И я с трудом, но запихала под шапку свои косы, радуясь, что не пришлось их остричь.

Выйдя из дому, я по обрыву спустилась к Куре, перешла мост и, взобравшись на склон противоположного берега, оглянулась назад. Весь Гори был как на ладони. Вот наш дом, вот сад, вот старый густолистый каштан под окном отца… Старый каштан, посаженный еще при дедушке… Там, за его ветвями, спит он, мой папа, добрый, любимый… Он спит и не подозревает, что задумала его злая патара сакварело…

Бедный, дорогой папа, простишь ли ты свою джаным, свою голубку? Прости, добрый, прости, милый! Прости! Я не могла поступить иначе! Прости и верь, что я люблю тебя, очень сильно люблю!.. Прощай и ты, моя родина, моя любимая, ласковая Грузия!.. Я ухожу от тебя, чтобы искать новую жизнь в суровых горах Дагестана… Прощай, родной, тихий, благословенный Гори!..

Я оглянулась еще раз… Еще и еще… Потом зажмурилась и бегом кинулась по направлению к горам.

Солнце вставало… Золотые лучи робко касались каменных горных гребней, густо поросших цепким кустарником… Долина Куры – как я любила ее, мою родину! Я любовалась ей, и ничего лучшего мне не было нужно… А между тем я уходила все дальше и дальше, смутно вспоминая дорогу, по которой два с половиной месяца назад мы ехали в Дагестан. Но скоро пришлось изменить направление: мне было небезопасно идти по проезжему тракту. Далеко вокруг Гори знали богатого, знатного князя Джаваха и его черноглазую дочь. Поэтому я свернула в сторону и углубилась в горы, стараясь все же держаться направления почтового тракта. Изредка до меня доносились звуки колокольчика и топот лошадей. Потом все стихло. Должно быть, я сбилась с дороги… Мне хотелось есть; мои ноги, не привыкшие к долгой ходьбе, устало заныли.