Книга: Записки блокадного человека - Лидия Гинзбург

Если вы думали, что эта рецензия будет о "Записках блокадного человека" и начнётся словами именно об этом произведении, то поздравляю вас - вы попались на ту же удочку, которую закинул составитель данного издания книги. Увидев книгу с этими словами на обложке я тут же захотела её купить, чтобы ещё больше узнать о жизни людей блокадного Ленинграда. Думала ли я, что помимо "Записок" в издании будут предложены и другие произведения Гинзбург? Даже близко этой мысли в голове не промелькнуло, а поскольку покупала с рук, то точно так же не подумала посмотреть хотя бы в интернете, что входит в издание. Книга лежала у меня около полугода или даже года, ожидая своего часа, и за это время я ни разу её не открыла. А тут, наконец, дошли руки, переворачиваю первую страницу... и вижу три непонятных мне части (произведения? Я не знаю, как точно их следует назвать), предшествующих "Запискам". Эти записи-воспоминания автора не внушили мне доверия одними только своими названиями, и стоило мне прочитать первые две-три страницы, как худшие опасения подтвердились.

"Из старых записей. 1920-1930-е годы" представляет собой заметки о различных писателях и литературе в целом. Эта часть, конечно, направлена на определённый круг читателей, и мне, не заинтересованной в этой теме и не готовой с ней столкнуться, читать было тяжело, муторно и мучительно (здесь, конечно, сказался недостаток в виде невозможности бросить неинтересную книгу). Несмотря на то, что я всё же нашла для себя достаточное количество прекрасных цитат, в целом мне эти записки показались... не то, чтобы бредом, но большую часть текста я просто не понимала, даже когда перечитывала по нескольку раз одно и то же предложение, пытаясь понять его смысл. Нежелание браться за чтение и вместе с тем желание как можно скорее покончить с этим ужасом - вот единственное, что я чувствовала при прочтении этой части. Поэтому за неё ставлю 2,5/5 (и то половинка балла только за время от времени встречающиеся понятные для меня куски текста).

"Возвращение домой" - это, по сути, описание сначала кавказских гор, а потом Петербурга. Читалось гораздо, гораздо проще, хотя и здесь встречались абзацы, которые так и хотелось пролистать, не сильно вчитываясь в текст. Сумбурное начало и более сносный текст ближе к концу. 4/5

Что касается "Из записей 1950-1970-х годов", то насчёт них я сначала была хорошего мнения - они, конечно, всё ещё были трудноваты (потому что, повторюсь, вся вот эта литературная тематика - не моё, я не была готова читать об этом и не имела (да и сейчас не имею) желания изучать это), и всё же в этой части больше поднимаются какие-то общие темы (например, о старости). Но, что называется, начали за здравие, а закончили... Те же 2,5/5, что и за "Из старых записей".

И, в конце концов, я добралась до "Записок блокадного человека". Поначалу не понимала, почему их нельзя было поставить в начале книги, чтобы читатель, ожидая именно их, прочитал их и успокоился. Но теперь, наверное, даже рада, что они в конце - "Записки" всё же несколько сгладили то негативное впечатление, которое осталось от первых трёх частей. В целом получила именно то, что и ожидала - описание жизни блокадного Ленинграда, не открывающее каких-либо новых фактов, но от этого не менее интересное. И всё же то ли от плохого впечатления предыдущих частей, то ли от чего другого, начало "Записок" мне показалось всё же немного смазанным и непонятным. Но в целом впечатление отличное, потому 4,5/5.

В итоге за всю книгу - тройка (там средняя оценка чуть выше тройки выходит, но даже 3,5 не хочу ставить). Если и возьмусь за неё ещё раз, то очень нескоро и только ради "Записок блокадного человека".

P.S. Моё отношение к данному изданию можно выразить одной прекрасной фразой, встреченной в "Из записей 1950-1970-х годов":

При чтении первая реакция - надоели ублюдки... Потом постепенно примиряешься.

Может, и не ублюдки, не так грубо, и всё же - да, поначалу полное отвращение, а затем некоторое примирение. Пусть и не избавившее от негативного впечатления.

Итак, книга состоит из 4 частей. Первая - Из старых записей. 1920-1930-е годы. Напоминают дневниковые записи, обычно небольшие, иногда в одно предложение. Это воспоминания, иногда размышления. Упоминаемые фамилии - филологи и литераторы. Сейчас имена всё знаковые. Маяковский, Ахматова, Пастернак, Шкловский, Тынянов... Читаются легко, что-то запоминается, например, размышления о тире как женском знаке, "нервном" знаке.

Из записей 1950 - 1950 -1970-х годов, заметки гораздо более тяжелые, я бы сказала. Но и здесь нашлось кое-что интересное для меня.

Пушкин - стержень русской культуры, который держит всё предыдущее и всё последующее. Выньте стержень - связи распадутся.

Возвращение домой. Что это? Попытка прозы? Или что-то документальное? Не хватило комментария или статьи.

Записки блокадного человека. Думала, что это будет воспоминания самой Гинзбург. Так и есть,конечно. Невозможно описать ЭТО, не пережив. Но автор пытается ввести "суммарного и условного" человека Эна, который остался в городе по состоянию зрения. Он существует на периферии текста. Сюжета нет. Существование человека в нечеловеческих условиях - это и есть нить повествования. Самые страшные места связаны с описанием человеческой физиологии. Физиологии, какой её не знали до блокады.

Оказалось, например, что телу вовсе не свойственно вертикальное положение; сознательная воля должна была держать тело в руках, иначе оно, выскальзывая, срывалось, как с обрыва. Воля должна была его поднимать и усаживать или вести от предмета к предмету.В самые худшие дни трудно было уже не только подниматься по лестнице, очень трудно было ходить по ровному. И воля вмешивалась теперь в такие дела, к которым она отродясь не имела отношения.

Блокадный человек существует как придаток к голоду, чувству холода. А страха, как ни странно, у него нет.

Изданию ставлю 3 за вышеуказанный подлог( упс, маркетинговый ход, я хотела сказать). А "Записки блокадного человека" для меня вне системы оценок. "Может быть, всё, о чём здесь рассказано, позволить потомку заглянуть в блокаду как бы изнутри." Мне позволило.

«И тогда получится удивительная вещь – рационально использованная крайняя несвобода может стать режимом, средством внутреннего разгромождения и высвобождения… Мы, потерявшие столько времени, – выиграли время»

Я читала эту книгу много месяцев, и надо признаться, получалось у меня это довольно медленно. И дело не в том, что требуется некое преодоление себя (оно, безусловно, требуется, потому что погружаешься в мир человека голодного, изможденного, мучительно переживающего состояние, в котором не удовлетворяются базовые потребности, но при этом сохраняющего остроту ума), но потому, что эта книга написана особым человеком. Мысли Лидии Гинзбург можно сравнить с холодным скальпелем, который в военно-полевых условиях без анестезии разрезает живую плоть. Эта книга требует особого внимания к себе, особого контекста, и боюсь даже особого читателя. Такого, который думает.

«Бывают не только Вторые рождения и Воскресения, бывают вторые и повторные смерти. Ар. – человек по крайней мере трех духовных смертей, и ему не подняться…»

Дальше...

Какая страшная мысль. И как она противоречит современным оптимистическим установкам, которые питают человека с самого детства. О том, что все будет хорошо, и о том, что жизнь продолжается, и, что на самом деле все можно пережить, если ты достаточно сильный – и смерть, и разлуку, и расставание, и утрату. В нас пестуют эту мысль – всесилия, всевозможности, последовательно-поступательности нашего движения. А может все не так. И на самом деле, мы духовно умираем каждый раз? Из-за безответной любви, из-за утраты близкого человека, из-за разбитой в дребезги мечты? Может быть, мы пережили даже не одну такую смерть, а несколько? И может кто-то из нас уже, в самом деле, не поднимется? Нет, я не хочу прослыть черным пессимистом. Но, на мой взгляд, сама по себе эта мысль имеет право на существование, хотя бы для того, чтобы знать. Чтобы признать за собой право на такую «смерть», не прикрываясь избитыми фразами о стрессе и депрессии.

Гинзбург потрясающе пишет. Ничего подобного я не ожидала увидеть, и не встречала никогда в советской литературе. Безусловно, надо учитывать, что писала она «в стол», но ведь сам факт! Ее смелые суждения, точные и меткие стрелы, попадают в цель издалека. Она пишет о таких вещах, о которых даже сейчас не принято говорить в подобном ключе. Например, о страхе смерти. В разговоре с Н.К. всплыло, что та, не боится смерти, и не испытывает никакого страха. Она возвела в «автоконцепцию» свои ценностные надстройки, но Гинзбург это не вводит в заблуждение. Она рассуждает – «страх – вовсе не вывод из объективных данных об опасности или о ценности того, что может быть утрачено. Страх – это эмоция, которая может возникнуть и может не возникнуть, как может возникнуть или не возникнуть эротическая эмоция, независимо от объективных эротических качества объекта. Чем соблазнительней объект, тем больше шансов, что возникнет вожделение; чем опаснее ситуация, тем больше шансов, что возникнет страх, но и только…»

В какой-то момент чтения, восприятие книги вдруг резко меняется. Больше нет желания цитировать каждую фразу, настойчиво предлагать прочесть всем друзьям и знакомым, или писать длинные «сочинения-рассуждения». Вдруг, она проникает в самую душу и закрывает все двери и окна, не хочет никого впускать, ни кого не видеть, не слышать. Эта книга – с самого начала была «не как все», и после полного и безоговорочного погружения, осталась во мне навсегда.

Страдание очищает, да? Почитайте внимательно записки и найдите там хоть один светлый пример. Увы, автор прошла мимо подвигов.

Из забавного. Я слово "диета" с детства считала мероприятием оздоровительным, скажем для панкриотитчиков. В мои времена разве что разговоры о том что курение не дает толстеть были из похудательных, а так все ели, что удалось купить, что достали. На моей памяти упоминание диеты для просто по желанию похудения началось лет 10 как. (Я про СНГ). Оказывается до войны в Ленинграде была яблочно-молочная диета для похудения популярна среди советской интеллигенции. То есть когда-то и где-то и при советской власти были сытые времена, когда можно было позволить себе посидеть на диете. И все те же проблемы у дам. Домохозяйки могли обсуждать только воспитание детей и школы и домработниц, что низко, а работающие дамы драли нос перед ними. И как сразу домохозяйкины разговоры приобрели статус во время блокады потому что они могли о еде говорить и рецептах.

Из мерзкого. Автор описывает какой-то привилегирированный дом. При этом само его наличие подразумевается как должное. Без вопросов.Так кто-то там остался на чай и ему говорят "не стесняйтесь с хлебом". И случился диссонанс, потому что хлеб был белый, как до блокады и даже булка засохшая. А за окном вообще-то блокада. И непонятно из чего крохотный паек, никак не белый хлеб. Очень разная блокада.

Еще в книге много противоречий. Начинается с того, что блокадники читали "Войну и мир" чтоб выверять свое отношение к войне по классику, через абзац - что книги не читали вообще никакие. Описано как равнодушно относились к сжиганию книг, мебели лищь бы согреться, а через страницу - как больно жечь знакомые предметы.

С другой стороны - может это хорошо и правильно, что кто-то не постеснялся написать и про изнанку человеческой души. Но почему тогда так однобоко, только про пакость.