Текст книги "Девочка Лида"

Глава VII

Прошло несколько дней, и на всём стало заметно присутствие тети. Все в доме приняло какой-то особенно парадный, необычайно аккуратный вид.

Мама любила чистоту, няня тоже усердно соблюдала порядок, но это было не то: теперь все точно глянцем покрылось, так и блестело, как лакированное. Аксюша бегала с половыми щетками и пыльными тряпками вдвое больше прежнего. Матрена жаловалась, что ей вовсе покоя нет, а Лида ворчала:

– Что же это за наказание! Нельзя по полу на коньках ездить, нельзя качаться, повесившись на ручку двери, на диван нельзя с ногами сесть. Все нельзя да нельзя!

Тетя замечала, что для коньков бывает зимой лед, для качанья будут летом качели на даче, а ерзать по мебели в обуви никогда не годится, ни в какое время года, так как мебель от этого портится, да и платье страдает.

Тетя завела строгий порядок в распределении ежедневных занятий. В семь часов дети должны были быть на ногах. Теперь нельзя уже было потянуться, поваляться минутку-другую в теплой постельке, как делалось, бывало, прежде, когда няня с добродушной улыбкой только подходила, похлопывала по спине, поглаживала по животику с обыкновенной своей приговорочкой: «Расти велик, будь счастлив!»

Теперь настали другие времена. Аккуратно, с последним ударом семи часов, тетя, уже гладко причесанная, одетая в белую пышную блузу, входила в детскую и говорила своим тихим голосом:

– Дети, вставать пора!

И затем не допускалось уже никаких проволочек.

Дети в ту же минуту должны были подыматься и одеваться, причем Матрена им почти не помогала. По окончании туалета все вместе с тетей сходили в столовую вниз.

И это были уже не прежние веселые завтраки в детской, у круглого столика, когда все уплеталось с таким аппетитом, что в хлебной корзинке и в кувшине не оставалось ни крошечки хлеба, ни капельки молока; когда при этом буянили так, что нередко и кувшин, и корзинка попадали под столик, а на все замечания, воркотню няни отвечали таким заливистым хохотом, что няня, как ни хмурилась, а и сама не могла утерпеть: переставала ворчать и начинала смеяться.

Теперь папа сидел за столом какой-то серьезный, задумчивый, все говорил, что дел у него очень много. Тетя Катерина Петровна хозяйничала и разливала чай так, что, по выражению Лиды, отбивала у нее охоту попросить себе вторую чашку. Тетя запрещала лазить пальцами в стаканы и кувшин с молоком, резать хлеб с двух сторон ради горбушек и проливать на скатерть все, что только подвертывалось под руку.

Тотчас после утреннего завтрака старшие дети отправлялись в классную, приготовляли тетради и книги, повторяли уроки и поджидали тетю. Тетя не заставляла себя долго ждать. Она умела делать все хоть не спеша, а проворно. Распорядившись по хозяйству, она переодевалась из белой блузы в темное платье и приходила заниматься с детьми.

За время последней болезни мамы дети поотстали немного в занятиях, и тете было с ними немало труда. Она учила их русскому и французскому языкам, священной истории, арифметике и музыке.

Тетя была терпелива, очень терпелива – ей никогда не надоедало объяснять детям непонятные для них слова. Отдавала она приказания и делала выговоры, не повышая тона, все тем же ровным, спокойным голосом. Она не любила наказывать, а браниться, кажется, даже совсем не умела.

Коля учился прилежно, Люба, когда не ленилась, тоже хорошо отвечала свои коротенькие уроки. Но Лида!.. Недаром Матрена считала ее способной рассердить ангела на небе. Своими постоянными причудами, капризами и выходками она выводила из терпения даже тетю. К несчастью, Лида выказывала обыкновенно все свои недостатки именно тогда, когда гораздо разумнее было бы хорошо себя вести: при гостях, когда в доме появлялось какое-нибудь новое лицо. Тетя Катерина Петровна в самое короткое время познакомилась с различными образчиками Лидиного характера.

Училась Лида, пожалуй, очень хорошо, но только тогда, когда хотела, и по тем предметам, которые любила. Она славно рассказывала священную историю, шутя выучивала всевозможные стихи и басни, была большая охотница до рисования, до всяческих историй, сказок, рассказов. Но чуть дело подходило к чистописанию, грамматике, еще того хуже – к арифметике, – все круто менялось. Бумага всегда бывала такая шершавая, скверные перья цеплялись за нее, и оттого, верно, вместо буквы «р» выходило «ф», а вместо «ф» – такой удивительный знак, которому и название трудно придумать. В диктанте Лида ухитрялась сделать десять ошибок в девяти словах, а когда тетя поправляла ее и говорила, что пять умножить на шесть будет тридцать, а ни в каком случае не двадцать четыре, Лида делала глупые глаза и спрашивала: «Да как же это так?»

Но самые крупные ссоры и большие несчастья случались с Лидой не на уроках. Время с половины десятого до часу дня, отведенное для учебных занятий, было, пожалуй, самым благополучным временем. Как бы то ни было, каждый занят был своим делом, тетя сидела подле серьезная, важная, – никому не приходило в голову дурачиться.

Но вот снизу начинало долетать бряцанье ножей и ложек, стук посуды. Вкусный запах крупеника[7]7
  Крупеник – запеканка из крупы.


[Закрыть] или молочного супа возбуждал аппетит. Дети слышали, как Аксюша подходила к лестнице, как подымалась на первые три ступеньки и наконец звала звонким голосом: «Завтракать подано! Кушать пожалуйте!»

Все бежали вниз завтракать, а после завтрака наступало для детей свободное время. Каждый мог делать что угодно. Коля приносил ящик со столярными инструментами: рубил, пилил, плотничал. Люба устраивалась где-нибудь в уголке со своими куклами и котятами, и едва только Жени замечал это, как сейчас же бросал няньку, бежал к сестре, и они мирно играли вдвоем.

Вначале Лида тоже принималась за какое-нибудь занятие: возилась с куклой, раскрашивала картинки.

Но вот кукла была отброшена в сторону, краски отодвинуты. Лида вскочила с места и объявила решительно, что «одной играть – страшная скука, а давайте лучше все вместе играть».

– Хорошо, – согласился Коля. – Только во что?

– В путешественников, – предложила Лида.

– А как это?

– Да это я сама придумала. Я тебе сейчас расскажу: мы будто путешественники и едем по лесу, такой большой-большой дремучий лес. Принесем из залы стульев – это и будет лес, и будто на нас нападают разбойники, а мы станем защищаться и тоже на них нападем. Там уж дальше я потом скажу, а теперь поняли? Хорошо?

– Кто же будет разбойник? – спросила Любочка. – Коля будет разбойник, а ты, Люба, будешь мама, а Жени будет сын, а я буду муж. Ну, бежим за стульями!

– Да как же? Ведь тетя не позволила передвигать мебель! Она рассердится, – вдруг вспомнил, останавливаясь на бегу, Коля.

– Ничего, ничего, мы потом опять на место поставим… Ничего, говорю я тебе!

– Нет, все-таки… Уж лучше мы без стульев, Лида! – начал было Коля, но Лида не дала договорить Коле:

– Вот ты всегда так! Ты все мне только портишь. Ах, пожалуйста, уж не спорь! Я уж теперь не могу! Я сама потом тете все скажу… Ну, Коля, ну мой голубчик, пожалуйста! Увидишь, как хорошо будет.

Матрена по привычке дремала над чулком в углу, на скамеечке, тетя сидела в своей комнате у рабочего столика и, видно, сильно была занята работой, если не обратила внимания на страшный шум, с которым устраивался дремучий лес. Все стулья из залы были снесены и поставлены на середину комнаты, – лес вырос совсем непроходимый. Из большого кресла вышла телега.

– А вот это будет наша поклажа, – объявила Лида и забрала свои краски и Колины инструменты. – Ты, Коля, будешь отнимать у нас поклажу.

– Лида, можно мне взять Лизу с собой? Она будет моя дочка, – спросила про куклу Люба.

– Можно. Ну, Коля, теперь уходи поскорее в лес на опушку и подкарауливай нас. Скорей! – скомандовала Лида.

Вначале все шло благополучно: Лида в качестве мужа и кучера, сидя на облучке телеги – на спинке кресла, – усердно махала кнутом. Люба настоящей мамашей с семейством, с Жени и Лизой, угнездилась в кресле.

Коля ползком пробирался по лесной опушке.

– Ты, Коля, взвизгни, как нападать будешь. Так нужно! – шепотом учила Лида, не глядя на брата.

Коля напал, взвизгнул, Лида ответила ему отчаянным воплем, бросилась на защиту поклажи и крикнула Любе, чтоб она спасалась в лес.

Люба со своими «детками» только что славно устроилась, она уютно примостила их подле себя «на телеге» и покрыла шубкой – старым няниным зеленым платком. Любе очень не хотелось никуда перебират ься.

– Ничего, Лида! Я лучше в телеге побуду. Будто бы разбойник…

Но Лида не могла уже ничего слушать.

– Люба, иди скорее! Теперь будет самое интересное. Скорей спасайся, скорей в лес!

Нечего делать – Люба с семейством начала выкарабкиваться из телеги, исполняя приказание, но с первых же шагов запуталась в частых деревьях. Как ни тащила она за руку Жени, тот ничего не понимал, упирался, цеплялся ногами за ножки стульев, падал вместе с Лизой между стульями и вдруг поднял оглушительный рев.

Ах какая досада! Лида только что собиралась ловко отвоевать поклажу! Но было уже не до поклажи. Жени кричал так громко, что тетя каждую минуту могла услышать, прийти… Лида опрометью кинулась на помощь Женьке, но впопыхах свалила всю поклажу – Колины инструменты – и мимоходом, между стульев, наступила каблуком на восковое лицо куклы Лизы.

Мигом игра расстроилась: Коля негодовал, Любочка разразилась горькими рыданиями над бедною Лизой. На общий шум прибежала в комнату испуганная тетя и проснулась Матрена.

– О чем плач? Что случилось?!

– Лидка! Ты все мои пилки растеряла. Я тебя отколочу! – кричал Коля, забыв, что он уже больше не разбойник.

– Ты ей нос раздавила! Ах, ее даже склеить нельзя, бедную мою Лизочку! – плакала Люба.

Матрена вытаскивала из-под стульев растерянного, заплаканного Жени и громко ворчала:

– Что же это за божеское наказание! Минутки покоя нет. И что за шалунья за такая, выдумщица! Не барышня, а как есть с улицы сорванец!

Тетя не бранила Лиду, а молча смотрела, нахмурив темные брови.

– Я ведь не велела переносить мебель из других комнат. Кто это сделал? – спросила она, показывая на стулья.

– Это лес. Это я для игры придумала, тетя, – отвечала Лида.

– Посмотри, Лида, ты нас всех обидела: меня обидела тем, что не послушалась, наделала такого беспорядка, когда знаешь, что я этого не люблю. Ты испортила вещи Любочке и Коле, заставила плакать маленького брата. Нет, ты, видно, не умеешь играть с другими. Ступай посиди одна в кресле, пока не придумаешь чего-нибудь поумнее этой игры.

Лида стояла беспокойная, сердитая и теребила кончик своего фартука.

– Моя игра была хорошая, это они – глупые, – объяснила она.

– Лида, пойди и сядь в кресло, – повторила тетя. – Тетя, я не хочу сидеть в кресле, я хочу играть.

– Очень верю. Но для этого надо прежде научиться играть с другими, а ты пока умеешь только портить игру остальным. Я говорю: пойди и сию минуту садись на место.

Лида исподлобья быстро взглянула на тетины брови, сердито дернула плечом и пошла к окну, к креслу.

Тетя боялась оставить комнату – как бы опять не случилось беды, – и присела с работой у столика.

Лида не могла спокойно просидеть и трех минут. Она вертелась, поднималась на месте, наконец нашла себе удобное положение, вытянулась во весь рост в длинном кресле, а ноги положила рядом на стул.

– Лида! Так не сидят маленькие девочки, в особенности наказанные. Кресла сделаны не для того, чтобы валяться в них.

– А няня всегда говорила, что вредно сидеть целый день навытяжку, аршин проглотивши… – не задумываясь, отвечала Лида, не переменяя положения. Ей так хотелось играть! Она думала о том, как отлично можно было устроить эту игру, и совсем не думала про то, с кем и что она говорила.

Тетя подошла к ней, отодвинула из-под ног стул и посадила прямее в кресле.

Приближалось время обеда – новая история: Лида объявила, что ни за что не станет переодеваться к обеду. Она утверждала, будто мама всегда говорила, что всякие платья – страшный вздор, что тот глупый, кто думает о нарядах.

– К тому же вы ведь знаете, я сейчас буду опять такая же мятая, и руки сейчас же запачкаю. Ни к чему мне, значит, переодеваться. Не хочу! – твердила она.

Тетино терпение явно подходило к концу.

– Матрена, – сказала она, и даже ее ровный голос звучал уже не так ровно, – ты возьмешь эту большую девочку, сама вымоешь ей руки и переменишь платье, как маленькой. Она не умнее маленького ребенка.

Делать нечего, приходилось выполнять то, что приказывала тетя.

Много терпения и умения нужно было тете, чтобы ладить с Лидой. Может быть, она даже пожалела, что приехала, если бы не утешали ее другие дети. А другие дети и впрямь утешали ее, с ними она ладила отлично.

Все в доме, начиная с кота Васьки и кончая самими же детьми, все любили Любу. Любиного покровительства искала кухарка Аннушка для своих цыплят, к Любе под кровать притаскивала кошка новорожденное семейство, спасаясь от опытов и преследования Лиды, Люба была лучшей няней для Жени, и за это ее особенно жаловала Матрена.

Тете Катерине Петровне случалось нередко пожурить Любу немножко за леность, но вообще тетя постоянно ставила ее в пример старшей сестре и говорила даже, что если бы все маленькие девочки были похожи на Любу, то всем тетенькам, мамам и няням легче жилось бы на свете.

Тетя постоянно жалела об отсутствии своей любимицы и крестницы Милочки, хотя Коля прилежанием и аккуратностью немного напоминал её. Учился Коля хорошо, и если Лида рассказывала и рисовала лучше него, зато он отлично шел по арифметике, писал красиво и быстро, а главное – никогда не забывал приготовлять уроки, что нередко случалось с Лидой. Коля умел плести корзинки из ивовых прутьев, клеить коробочки, с помощью своих столярных инструментов он мастерил всякие машины, столы и скамейки для Любиных кукол. Последнее время Коля был очень серьезен и занят. Сестры шептались между собой, что, верно, он хочет устроить мельницу, или железную дорогу, или самострельную пушку – какую-то машину, одним словом. Коля только усмехался в ответ на все приставания сестер и с особенным старанием прибирал подальше свои гвоздики, винтики, катушки и колесики.

Жени, как самый младший, был баловник и любимец всей семьи. Жени очень хорошо замечал всеобщую к себе слабость и нередко капризничал так, что пугал тетю.

У Жени были Лидины темные глаза. Тетя опасалась, как бы он не вырос похожим на Лиду, и приняла его под свое особенное покровительство. Она совсем «пришила его к своим юбкам», как говорила Лида, даже за обедом велела сажать подле себя.

Обедали в пять часов, когда приезжал папа. После обеда дети шли на прогулку с тетей и Матреной, затем Коля и Лида брали урок музыки. В восемь часов пили чай, а в половине десятого дети отправлялись спать.

Беспокойная и озабоченная после бурно проведенного дня, ложилась Лида в постель. «Ведь я не нарочно рассыпала пилочки и раздавила Любину куклу, а тетя меня наказала. А стулья-то? Да ведь я думала их после игры сейчас же на место поставить. Ведь как же было без них устроить лес!»

Лида не вспомнила, как нарочно сердила тетю своими дурными манерами, как упрямилась и не хотела переодеваться. Она уже мечтала о том, что скоро они переедут на дачу и тогда можно будет устроить игру в путешественников в настоящемлесу, с настоящими деревьями. Она так и заснула с этой мыслью и во сне увидала, будто путешествует в какой-то далекой стране, где нет ни Матрены, ни тети.

Любочке долго не спалось. Бедная Лиза с обвязанным лицом лежала подле нее. Неужто куклу нельзя полечить? Бедная Лиза!

Коля устал. Он не доискался одной пилочки – такая тоненькая, верно, в щелочку под пол провалилась. Коля заметил перед сном задумчивое лицо Лиды. Ему стало жалко сестру. «Завтра ей свою машину секретную покажу», – решил он.

Жени ложился спать раньше других. Белокурая головка его была едва различима на белой наволочке; он спал безмятежно, пухлые губки чмокали во сне.

Глава VIII

Папа в легком пальто, со шляпой и зонтом в руках вошел в комнату. Тетя тоже была почти готова: она приколола у зеркала вуаль и стала натягивать перчатки. Никто не знал, куда это они собирались.

– Ну, тетя, так кто же у вас особенно отличился? Кого мы берем с собой? – спросил вдруг папа.

– Папа, что такое? Куда берем? – забросали его вопросами со всех сторон.

– Нет, не скажу. Хочу прежде узнать, кто умницей был. А может, и никто не был? Тогда никого не возьму, – шутил папа.

Тетя снисходительно улыбнулась:

– Они все сегодня учились недурно, и особенных шалостей до сих пор еще не произошло. Коля отлично приготовил задачи. Впрочем, он ведь старший, – прибавила она.

– Отлично приготовил задачи – верно, много занимался? – ласково обратился папа к Коле. – Ну поедем же теперь с нами, покатаешься, отдохнешь. Ступай одевайся живей.

– Папа, да куда же вы едете? – спросила Любочка. – Едем дачу смотреть.

– Да-а-чу? – жалобно протянула Лида. – Ах, папа! – Ну что?

– Ах, папа, мне бы так хотелось тоже поехать! Я все время только и думала что о даче. Я придумала…

– Ты бы больше думала о своих уроках и придумала бы поскорей, как получше вести себя, – перебила ее тетя. – Тогда про тебя бы подумали – на дачу тебя взяли. А пока оставайся, да не забудь повторить старые гаммы.

Лида повесила голову.

В комнату вошел Коля, веселый, в новой шапочке, в любимой поддевке[8]8
  Поддёвка – русская верхняя мужская одежда, с застежкой сбоку и сборками на талии.


[Закрыть]. Все вышли на крыльцо, а через минуту стало слышно, как задребезжали по мостовой колеса пролетки.

– Счастливые! – вздохнув, проговорила Лида и бросилась к окну поглядеть, как они будут вдоль улицы ехать.

– Ничего, Лида! Они теперь поедут и найдут дачу, а там и мы переедем. Все сейчас же и переедем! Не огорчайся! – утешала ее Любочка.

– Ты, Люба, ничего не понимаешь. Они ведь дачу-то не сразу наймут, они сперва будут осматривать, в дома заходить.

– Да, ну так что же?

– Ну так это и есть самое лучшее, самое интересное – посмотреть всякие дома, как они устроены, какие комнаты, что в них наставлено. Помнишь, в прошлом году? Ах, это мое самое любимое!

Лида от большого огорчения не садилась за фортепиано, как приказывала тетя, а ходила по зале скучная и лениво вертела в руках все, что попадалось на глаза, и чуть не свалила за окно горшки с цветами – то и дело высовывалась поглядеть, не едут ли папа и тетя. Однако гаммы надо же было вытвердить. Тетя сама напомнила, значит, ни за что не забудет, заставит играть непременно.

Лида присела к роялю, но за урок все-таки не принялась.

Ей вдруг вспомнилось, насколько уже много времени прошло с тех пор, как уехала мама, – много дней, целая неделя… Нет, больше, больше двух недель. Такие сделались долгие, скучные дни! Даже играть скучно без няни. А спать-то!.. Эта Матрена такая ленивая, никогда не заправит хорошенько лампадку: она погорит, погорит с вечера да и погаснет. Лида просыпается, и ей делается страшно в потемках. Лида знает, что бояться нечего, она и не боится, как немножко подумает, увидит, что кругом все тихо, все спят спокойно. Но только она не любит лежать в потемках. У лампадки такой тоненький, малюсенький огонечек; он так славно выглядывает из-за красного стеклышка и озаряет все кругом таким тихим сиянием. Няня никогда не забывала заправить лампадку!

Что-то они теперь делают?.. Вот она, Лида, сидит за роялем и сейчас гаммы играть будет. А они что делают? Мама, верно, лежит с книжкой на подушках, а няня сидит с чулком где-нибудь в уголке и мурлычет себе втихомолку под нос. Как бы Лиде хотелось увидеть теперь и маму, и няню, и Милу! Лида никак не может припомнить маму. Задумается, зажмурит глаза и все-таки не вспомнит никак. Ей хочется увидеть всю маму, – всю, как она есть, а ей вдруг вместо того вспомнятся мамины новые серьги в ушах под зачесанными волосами, или черная родинка на щеке, или мамина белая рука с зеленым колечком, с голубыми нежными жилками.

А вместо няниного лица Лиде все вспоминаются кончики няниного платка, который она так потешно повязывает рожками кверху. Только зажмурит глаза крепко-прекрепко, думает, вот увидит сейчас нянин портрет, и, как назло, приходят на ум эти смешные, досадные кончики-рожки, болтаются перед глазами и мешают припомнить нянино старое, похожее на печеное яблоко, милое, милое лицо… А сестра? Мила, верно, теперь чему-нибудь учится. Может быть, на фортепиано играет. Лида тоже сейчас будет учиться играть. Тетя задала ей целую страницу из коричневой старой тетрадки. Все такие трудные ноты, и их так много, точно букашки с длинными хвостиками расселись, как по жердочкам, по линейкам, на всей странице.

Лида положила на пюпитр старую коричневую тетрадку с ободранным корешком, влезла на табурет, расставила по клавишам, как учила тетя, пальчики и хотела уже ударить первую ноту, как вдруг ей пришла новая мысль в голову: отчего это верхние черненькие клавиши такие худенькие, а нижние, белые, напротив, толстые? Отчего направо все ноты так жалобно поют, а на левом конце гудят, будто сердятся? Если поднять крышку рояля, так, верно, всё будет видно. Лида видела раз, как настройщик настраивал рояль, только ей хотелось самой, одной посмотреть. Тетя не велела… Ну ничего! Один разик-то можно. Она теперь посмотрит и никогда, никогда больше не будет.

Лида отвинтила и с трудом подняла тяжелую крышку. Она стала смотреть, как каждый раз, когда она прижимала клавишу пальцем, снизу под струнами выскакивала какая-то маленькая беленькая штучка. Вот одна, вот две! Вот она взяла несколько нот рядом, и выскочило несколько белых фигурок. Это было очень забавно! Лида добралась до струн, увидала ключ и хотела было уже приняться за него, как вдруг на часах пробило половину.

Половина которого?

Она подбежала к стене и взглянула на часы. «Батюшки мои! Половина восьмого. Как же быть теперь? Они сию секунду приедут».

Лида захлопнула крышку, влезла на табурет, поскорее развернула тетрадку и принялась разыгрывать гаммы.

Не прошло и четверти часа, как Любочка закричала из другой комнаты: «Едут, едут! Наши приехали!»

Обе девочки выбежали в переднюю встречать.

– Ну что, наняли?

– Наняли. Да еще какую прелесть наняли, Лида! – говорил Коля, скидывая свою поддевку.

– Где же?

– Ты этого места не знаешь. В Нескучном.

– В Нескучном?.. Хорошее имечко. А там есть лес?

– Нет, леса нет, а есть сад большой, большой парк.

– Что же это такое, леса нет! Как же это так, леса нет! – рассердилась и разворчалась Лида, но вдруг просияла.

Папа разговаривал с тетей о том, что недалеко от Нескучного – Воробьевы горы, что можно будет иногда ходить гулять на Воробьевы горы.

Воробьевы горы! Лида никогда не видала никаких гор. Ей всё обещали поездку на Воробьевы горы, но откладывали исполнение обещания, и вот теперь она будет жить недалеко от них. Лида примирилась даже с тем, что не было леса.

День вышел совсем счастливый. Папа с тетей решили переехать как можно скорее, как только управятся с укладыванием, а укладываться думали начать завтра же. Тетя устала от поездки, наутро ей предстояло много хлопот, и она сказала Лиде, что прослушает ее гаммы уже на даче.

Лида не ожидала такой удачи. Против всякого обыкновения, она аккуратно сложила старую коричневую тетрадку, бережно опустила нотный пюпитр и даже улыбнулась, поворачивая в замке ключ. Она готова была поцеловать этот ключик при мысли, что пройдет целых три, а может быть, и четыре, пять дней, прежде чем она снова подойдет к роялю, повернет ключик в другую сторону, развернет старую коричневую тетрадку и снова заиграет эти длинные-длинные, похожие одна на другую, несносные гаммы.