Текст книги "Семья. Оглядываясь вперед"

Феномен «прощения» в психологии супружеских отношений

Накопление обид в супружеских отношениях является огромной проблемой, изменяющей жизнь семьи в худшую сторону. Это отражается в общении, в качествах характера членов семьи, тяготит их, проявляется в депрессивных состояниях, недоверии друг к другу и тревожности. Решение этой проблемы очень важно для психологии семейных отношений.

Прощая, человек принимает решение: отказаться от негативных мыслей, эмоций, поведенческих проявлений в отношении обидчика либо поощрять положительные мысли, эмоции и проявления поведения в отношении этого обидчика.

В этом смысле прощение и принятие обидного поступка представляет собой положительный психологический опыт, который способствует гармонизации супружества.

Для того чтобы глубже разобраться в этой проблеме, попробуем определить контекст, в котором прощение имеет место, выявить, что препятствует прощению, прояснить вопрос о том, что считать прощением, а что нет.

Р. Энрайт[180]180
  Энрайт Р. Духовное развитие прощения. – М., 1991.


[Закрыть] перечисляет несколько признаков, определяющих контекст межличностных отношений, в котором прощение оказывается уместным.

1. Прощение следует за неоправданным личным ущемлением со стороны другого человека. Ущерб должен быть причинен тому, кто прощает, и не должен превышать границы нашего стандартного представления о справедливости.

2. Обида должна быть объективной реальностью. Некоторые считают, что все события нейтральны и мы просто негативно интерпретируем некоторые из них. Но существует такая вещь, как объективное нарушение принципов морали в человеческих взаимоотношениях.

3. Прощение определяется чувством справедливости. Чтобы осуществить прощение на практике, обиженный должен обладать чувством справедливости для оценки того, имела ли место обида. Получается, что прощение и справедливость не являются взаимодополняющими понятиями.

4. Обидчик необязательно действует намеренно.

5. Не всегда совершенно ясно, кто обидчик, а кто – пострадавший. Часто отношения развиваются так, что люди взаимно ранят друг друга. Например, жена в меру своей занятости уделяет мало внимания мужу, а потом узнает о его измене. В этом случае вина на обоих и в прощении нуждаются оба.

Данные размышления получили ряд возражений против такого психологического понимания прощения.

• Прощение есть проявление слабости[181]181
  Гасин Э. А. Психология прощения // Вопросы психологии. 1999. № 4.


[Закрыть]. Когда человек прощает, это значит, что он не в силах отстоять свое право на справедливое решение проблемы, возникающей в межличностных отношениях.

• Прощение – противоположность справедливости. Простив, человек лишается возможности добиваться справедливости, и, что еще хуже, справедливость увековечивается. Например, жена, простившая рукоприкладство мужу, рискует снова оказаться жертвой.

• Прощение – проявление стремления к превосходству[182]182
  Василюк Ф. Е. Психология переживания. – М., 1984.


[Закрыть]. Прощающий использует свое «милосердие» для того, чтобы возвысить себя над тем, кого он прощает. Это может перерасти в некий шантаж, когда «милосердный» будет напоминать обидчику, что тот «в долгу» перед его великодушием.

Ф. Ницше рассматривает прощение как проявление неуважения. Прощение означает, что мы, простив, не считаем других ответственными за собственные поступки; другими словами, мы считаем их неспособными следовать моральным принципам.

Анализируя все эти «за» и «против» в психологическом понимании прощения, можно сказать, что все они имеют место быть в супружеских отношениях. Но вместе с тем эти противоречия не выявляют четкого определения понятия «прощение».

 
Оттенки жизни черное и белое?
Оттенки страсти черное и красное?
Да, чувства рисовать – попытка смелая,
Но в двух цветах – занятие опасное.
Какою краской расцветить прощение?
В пастель тонов как положить негаданность?
Какого цвета боль приносит мщение?
И почему так золотится радостность?
 

(Елена Шевченко)

Межличностное прощение означает прощение одного человека другим. Человек, которому причинили глубокую боль, зачастую борется против обидчика (даже если это происходит лишь в мыслях и чувствах); но обиженный должен прекратить борьбу против обидчика и совершить бескорыстный дар любви как проявление гуманизма. Другое определение, данное Нортом (North)[183]183
  Прощение: концепция развития // Психологическая газета. 1997. № 2 (29).


[Закрыть], является строгим, но не очень точным: прощение есть преодоление негативных аффектов и суждений по отношению к обидчику. Это не отрицание собственной правоты в этих суждениях, а попытка взглянуть на обидчика с состраданием, милосердием и любовью, в то время как он, казалось, должен быть лишен права на них.

Определение станет более полным, если мы признаем, что прощение задействует аффективную, когнитивную и поведенческую сферы. Когда человек прощает, активизируются определенные элементы этих сфер. Такие негативные эмоции, как гнев, ненависть, обида, печаль и/или презрение, должны быть оставлены[184]184
  Прощение: концепция развития // Психологическая газета. 1997. № 2 (29).


[Закрыть]. В когнитивном плане человек прекращает осуждение обидчика и оставляет мысль о мести, когда прощение происходит. Поведенческий аспект проявляется в скором отказе от мести.

Прощение – не забывание. Глубокая обида крайне редко стирается из сознания. Прощение – не примирение или возобновление каких-либо совместных отношений. Прощение является глубокой личной реакцией. Примирение же – это совместное пребывание двух людей, смирение. Можно простить оскорбляющего супруга, не ища возмездия, но не примириться до тех пор, пока он/она не изменит своего оскорбляющего поведения. Прощение включает готовность к примирению или ожидание в надежде на преобразования в обидчике. Но примирение, конечно же, может являться результатом прощения.

Прощение – это внутреннее личностное освобождение. Оно активно и требует энергии. Это борьба за освобождение другого, в то время как обиженный сам находится в состоянии гнева.

Подлинное прощение – нравственный акт и поэтому не может основываться на безнравственных мотивах. Наиболее вероятным мотивом постоянного развития умения прощать должен быть «агапе»[185]185
  Гасин Э. А. Психология прощения // Вопросы психологии. 1999. № 4.


[Закрыть], нравственная, ориентированная на других любовь, а также смирение и готовность признать обиженного.

Прощение часто путают с примирением, которое представляет собой восстановление существовавших взаимоотношений между индивидами.

Для углубленного понимания обратимся к практике словоупотребления понятий «честь», «прощение» и «вина».

В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля слово «вина» трактуется как синоним для понятий «причина», «провинность», «долг» и «обязанность». Если попытаться развить эту мысль, то можно сделать вывод, что вина – это не только факт провинности, но и «обязанность», необходимость исправить свою ошибку, ставшую причиной каких-либо неприятностей.

По мнению В. Даля, «прощение» берет истоки от слова «простой», означающего «порожний», «пустой». Само же слово «прощать» означает «делать простым от греха, вины, долга», «освобождать от обязательства, кары, миловать». Еще одним любопытным значением этого слова является «освобождать от мук, страданий, болезни, исцелять, успокаивать». В таком ракурсе прощение превращается чуть ли не в подвиг, благодеяние и великий дар прощающего. В самом высоком смысле прощение, снимающее мучительный хомут вины, освобождает провинившегося от возможной манипуляции со стороны пострадавшего, от собственных угрызений совести, расчищает место для чего-то нового, может быть, конструктивного, например благодарности.

Однако существует один нюанс: тот, кого прощают, должен чувствовать свою вину, может быть, мучиться ей и жаждать прощения, иначе «подвиг» прощающего может быть воспринят как оскорбление.

Кроме того, говоря о прощении, следует иметь в виду и культурные традиции России.

Смирение и кротость поощрялись православным народом. Например, «правонарушителю», «повинившемуся» перед общиной, вдвое уменьшалось наказание. Издавна просьба о прощении имела особый смысл как акт смирения и признания своей вины, а «повинную голову меч не сечет». Просившего прощения либо прощали сразу, либо наказывали, но после все равно прощали. «Мщения русский народ почти не понимает» (С. Я. Дерунов).

Специальным днем духовного очищения было (и остается) «Прощеное воскресенье», когда все просили прощения у всех, «отмываясь» от «прегрешений вольных и невольных». Расставаясь с близкими, путник кланялся тем, кого оставлял, и говорил: «Не поминайте лихом». Считалось, что грехи, прощенные людьми, и в «мире ином» не будут зачтены Богом.

Но еще одна тонкость: прощения надо просить, а к просьбам на Руси тоже относились по-особому. С одной стороны, отказать просящему человеку считалось «черным делом», с другой стороны, тех, кто просил, не очень-то и уважали. Таким образом, круг замкнулся: «преступник», мучимый сознанием вины, не хочет лишиться уважения, потому и не просит о прощении; «пострадавший» и готов простить, но не знает, нужно ли это «преступнику», или хочет убедиться в его раскаянии. Такие ситуации встречаются сплошь и рядом в семейной жизни. «Благодаря» российскому менталитету все усилия психологов, призывающих сограждан открыто говорить о том, чего они хотят, зачастую наталкиваются на «гордый» протест. И самые близкие люди, супруги, родители, дети, предпочитают обижаться друг на друга, месяцами не разговаривать, обмениваясь красноречивыми с их точки зрения взглядами, и в душе отчаянно надеяться, что другой поймет их и без слов, что не надо будет «унижаться» до просьбы.

Что же можно сказать о словоупотреблении понятия «честь»?

И снова хочется сослаться на определение В. Даля, который разделяет честь на внешнюю и внутреннюю. Одним словом, в русском языке «внутреннее нравственное достоинство человека, доблесть, честность, благородство души и чистая совесть» объединены с «условным, светским, житейским благородством, нередко ложным, мнимым». «Родственниками» чести являются почет, почести и честолюбие, несомненно, относящиеся к категории «внешней чести». Внешняя честь только отчасти зависит от самого человека, она зиждется на мнении и уважении других людей: соседки, односельчан, начальства или электората. Таким образом, человек, наделенный внешней честью, должен вести себя соответствующим образом только в присутствии тех, чье мнение является для него важным. Однако эта честь не убережет его от «нечестных» поступков, когда «нужных людей» поблизости нет.

Внутренняя честь не оставляет человека и тогда, когда окружающим она безразлична или не вызывает у них симпатии. Это внутренний закон самого человека, его «стержень», «царь в голове», оказывающийся подчас могущественнее, чем владыки земные и небесные.

Для чего нужна честь? Пожалуй, для самосохранения. Только внешняя честь помогает человеку освоиться и занять достойное место в обществе, обеспечив себе и потомкам материальную базу для выживания. Внутренняя же честь направлена на «выживание» личности, ее духовности и нравственной красоты. Такое «наследство» передается не генетическим отпрыскам, а друзьям, близким и даже случайным прохожим. И в этом случае «не оскудеет рука дающего».

В патриархальной России было несколько разных понятий о чести: для каждой категории людей – свое. Девичья честь заключалась в чистоте и невинности, женская – в верности мужу, мужская – в отсутствии оснований для оскорблений и умении постоять за себя и за других в случае незаслуженного обвинения.

Бесчестие считалось тяжким грехом и накладывало клеймо позора на всю семью «согрешившего». Провинившегося могли проклясть родители, отлучая его от семейного круга, его могла изолировать или изгнать община. Такого человека сторонились и свои, и чужие, словно боясь запачкаться.

Способность человека искренне просить прощения вряд ли вписывается в рамки внешней чести: князь, спешащий извиниться или извинить виноватого, вызывает в обществе смех и сомнения в его психическом здоровье. В обществе принято картинно обижаться и заявлять о поруганной чести, разрывая отношения с обидчиком навсегда и надменно отклоняя его попытки примириться.

Настасья Филипповна, проведя пять лет в обиде на своего развратителя и вынашивая план мести, после досадует: «И за что я моих пять лет в этой злобе потеряла!» Получается, что в проигрыше остается и человек, обидевшийся на мучителя и виновника.

Таким образом, пожалуй, ничто не сочетается лучше, чем примирение, настоящая честь, готовность прощать и честно признавать свою вину. А нечестно, наверное, как раз изображать из себя оскорбленную невинность и истязать человека его виной, тем более мнимой.

Ориентация на внешнюю честь ведет к потере чего-то главного в жизни, размениванию ее на выяснение того, кто чью честь сильнее задел и кто должен играть роль оскорбленного, а кто – виноватого.

Р. Энрайт[186]186
  Энрайт Р. Духовное развитие прощения. – М., 1991.


[Закрыть] показал, что в понимании прощения взрослым свойственно:

• прощение во исполнение требований религии;

• прощение как средство достижения социальной гармонии: я прощаю, так как это восстановит социальную гармонию и хорошие отношения в обществе;

• прощение как любовь: я прощаю безо всяких условий, из любви к обидевшему меня, так как должен испытывать искреннюю любовь к другому человеку и его ущемляющему меня поведению, не отражающемуся на моей любви к нему.

Разброс значений с возрастом увеличивается, показывая, что некоторые взрослые остаются на первых стадиях.

Феномен прощения и сама обида проявляются в межличностных (супружеских) отношениях, то есть в процесс вовлечены двое (как минимум) – обидчик и жертва. Чаще всего это конфликтные ситуации, в которых конфликтующие являются взаимоважными друг для друга. Обидчик тоже может испытывать дискомфорт и сожаление от содеянного, и это чувство вины, возможно, изменит его жизнь, став тяжким грузом.

Процессы дарования и получения прощения тесно связаны. Сравнивая процессы прощения и его принятие, мы обнаруживаем разницу в том, что в первой фазе этих процессов обиженный переоценивает существующую справедливость, а обидчик переоценивает себя самого.

Феномен прощения и сама обида проявляются в браке, при этом супруги – обидчик и жертва – вовлечены во взаимоважные отношения.

Прощение – нравственный акт, исцеляющий боль межличностных обид, включающий готовность к примирению, преодоление негативных аффектов и суждений по отношению к обидчику, задействующий аффективную, когнитивную и поведенческую сферы и являющийся свободным выбором личности. Как ни сложно перевернуть страницу в супружеских отношениях и позволить супругу начать с чистого листа, еще сложнее никогда не делать этого.

Прощение – сложный процесс, требующий сил и энергии и дарующий ценное исцеление от обид, вредно воздействующих на психическое и физическое здоровье человека. Прощение подобно спасательному кругу, который в ситуации обиды не даст утонуть в потоке гнева и агрессии и избавит нас от несения тяжких мук обид через всю жизнь.

И обиженный, и обидчик выигрывают от искреннего прощения, дарованного с любовью и принятого со смирением. Но нельзя принудить человека проявить милосердие – нужно способствовать пониманию того, что представляет собой прощение, и поощрять его в семейной практике.

Глава 7
Любовь в супружеских отношениях

Любовь как основа супружеских отношений: традиционное и нетипичное

Возникновение и развитие представлений о любви: телесное и духовное

В первобытном обществе не возникает проблемы индивидуальных и личностно значимых чувств, так как для него характерны элементарная идентификация, полное отождествление с предками, с их коллективностью, вечное возвращение к прародителям. Леви-Стросс отмечает оппозицию между индивидуальным и коллективным поведением относительно тотемизма: первое оценивается негативно[187]187
  Леви-Стросс К. Первобытное мышление. – М., 1994.


[Закрыть]. Кроме того, первобытное сознание улавливает между существами и предметами мистические отношения. В этих отношениях всегда, но в разной форме и степени, предполагается наличие партиципации (сопричастности) между существами или предметами, ассоциированными коллективным представлениям. Леви-Брюль называет законом партиципации характерный принцип первобытного мышления, который управляет ассоциацией и связями представлений в первобытном сознании[188]188
  Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. – М., 1994.


[Закрыть]. В коллективных представлениях первобытного мышления предметы, существа, явления могут непостижимым образом быть одновременно и самими собой, и чем-то иным. Не менее непостижимо они излучают и воспринимают силы, способности, качества, мистические действия, которые ощущаются вне, не переставая пребывать в них. Пещерные люди, которые жили ордой, групповым браком, наверное, не знали никакой любви. С динамической точки зрения возникновение существ, явлений, событий и чувств, по-видимому, представляет собой результат мистического действия, которое при определенных условиях передается от одного предмета или существа другому. Все это зависит от партиципации, которая представляется первобытному человеку в форме соприкосновения, переноса, симпатии, действия на расстоянии и т. д.

На заре человечества родовой человек был склонен одушевлять все свое окружение. У него стала развиваться способность приписывать свои особенности, склонности и чувства другим. Природа одухотворилась. Каждый предмет чувствовал, мыслил, становился опасным или дружественным. Надо было иметь его в виду постоянно, угадать его желание. Вместе с тем в них усилена компонента «свое – чужое».

Об этом периоде K. Лоренц пишет: «Каждая достаточно четко выделенная культурная группа стремится и в самом деле рассматривать себя как замкнутый в себе вид – настолько, что членов других сравниваемых сообществ не считают полноценными людьми. В очень многих туземных языках собственное племя обозначается попросту словом “человек”»[189]189
  Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. – М., 1998. С. 38.


[Закрыть].

В глубокой древности (а в религиозных учениях и поныне) любовь рассматривалась как некий абсолют, объединяющая сила мироздания или как путь человека приблизиться, слиться с этим абсолютом. Возможно, это и составляет архетипическое содержание понятия «любовь».

Попробуем классифицировать типы любви, основываясь на исторических периодах, каждый из которых имел свой объект (объекты) привязанности. Назовем первую форму любви элементарной привязанностью. Объектом ее являлось все окружение человека. Основные категории, в которых может быть описан этот период: внешнее и нераздельное. Ведущая линия элементарной привязанности – партиципация (сопричастность).

Исследователи древности говорят, что любви в ее нынешнем понимании не было, даже когда стало возникать единобрачие. Само собой разумеется, что физическая красота, дружеские отношения, одинаковые склонности и т. п. пробуждали у людей различного пола стремление к половой связи. Как для мужчин, так и для женщин не было совершенно безразлично, с кем они вступали в интимные отношения. Но до современной половой любви было еще бесконечно далеко. Об этом же шутливо написал Ежи Юрандот:

 
Когда мой первобытный пращур
С праженщиной интимности желал,
За волосы волок ее он в чащу
И угрызений совести не знал.
А если та пыталась отвертеться,
Мог и дубинкой врезать даме сердца.
Себе присвоил он такое право,
Поскольку знал, что это ей по нраву.
 

Постепенно и последовательно элементарная привязанность формировала склонность к кооперации, а необходимость кооперироваться развивала привязанность, поднимая ее с биологического уровня на социальный. Родовой человек, будучи человеком природным и телесным, постепенно становился существом социальным и духовным.

Интересно, что любовь, по мнению Ю. Б. Рюрикова[190]190
  Рюриков Ю. Б. Три влечения: Любовь, ее вчера, сегодня, завтра. – Минск, 1986.


[Закрыть], появляется во времена, когда женщина попадает под господство мужчин. Можно было бы подумать, что любовь возникла в истории как психологическое возмещение за женское рабство: подчинив женщину, мужчина сам попал к ней в плен. Но это внешний и ограниченный подход. Ясно, что рождение любви зависело не от одной причины, а от многих и было только одним звеном в цепи общего развития человечества. Стабильная социальная иерархия определяла отношения индивидов. Для того времени характерны пространственно-временная детерминация частной жизни, четкая ограниченность круга деятельности, практически полностью исключалась самостоятельность действий и оценок. Однако уже тогда начинают формироваться первые элементы одухотворенной любви. К ним относится соответствие личности идеалу, осмысление внутреннего «Я», приобщение к духовному. Сознание той эпохи отличается сакральной знаковостью (или эмблематичностью), оно становится ритуальным и символичным. Мировоззренческим стержнем той эпохи было то, что весь окружающий мир воспринимался лишь как символ мира сверхъестественного, потустороннего. Здесь все «вещи видимые» обладали свойствами воспроизводить «вещи невидимые», то есть быть их символами. Мир представлялся человеку как иерархия подобных символов, которые расположены на лестнице, ведущей к миру сверхъестественному, причем по степени совершенства.

У рождения любви много и других причин – прежде всего духовное усложнение человека, рождение в нем новых идеалов, подъем на новые ступени этического и эстетического развития. Думать так позволяют кое-какие свидетельства, дошедшие до нас из древности, – песни, обычаи тех племен, где женщины и мужчины были социально равны и между ними было гораздо больше дружественной близости, чем соперничества. Психологический уровень людей был достаточно высок, душевные отношения глубоки, и в этом теплом климате вполне могли возникнуть истоки любви.

Однако многие ученые считают, что во время античности любви как таковой также не существовало, а был только один телесный эрос. Гегель писал, что в искусстве античности любовь не встречается «в субъективной глубине и интимности чувств», как позднее. Она выступает только в аспекте чувственного насаждения. Трагедия древних, по мнению Гегеля, в том, что они не знали любви в ее романтическом значении, им был ведом «изнурительный жар крови, чувственная страсть, внушенная Венерой».

Вряд ли, конечно, верно, что в древности совсем отсутствовала любовь. Индивид в античности уже обладает элементами личной автономии, которую необходимо уважать. Об индивидуальной любви то и дело говорится в самых древних мифах Греции, а в классическую эпоху, почти двадцать пять веков назад, появились даже теории духовной любви – Сократа, Платона и Аристотеля. Стоит вспомнить греческих богов любви. В свите богини любви Афродиты было много богов – покровителей любви, олицетворявших собой начало и конец любви, плотские вожделения, ответную любовь, страстное желание, любовные уговоры, брак, роды. А раз были боги любви и теории любви, то брались они, вероятно, из любви, реально существующей.

Если говорить об эросе, то это слово больше подходит к народам, которые вышли на дорогу цивилизации раньше греков, – к египтянам, шумерам, аккадам. В шумеро-аккадском пантеоне была богиня Иштар – покровительница любви и распри, вожделения и войны. При древних храмах жили тогда особые жрицы любви, их почитали, а любовь обожествлялась как таинственная сила. И характер этой любви носил, несомненно, чувственный компонент. Конечно, это еще эрос телесный, лишенный духовности. Но уже в давние времена людям было ясно, что этот эрос не просто животное чувство – он очеловечивает человека. Сказание о Гильгамеше, может быть, первая в мире поэма, где прямо говорится об этом. Главный герой этого эпоса, который жил среди диких зверей, полюбив, стал совсем другим, стал человеком. И эпос говорит об этом так: «Стал он умней, разуменьем глубже».

Любовь ранней античности вполне возможно назвать античным эросом. Это как бы предлюбовь, в ней много общеприродного, одинакового для человека и других существ. Телесные (хотя уже и одухотворенные) тяготения, плотские желания – таким и был ранний эрос античности.

Новые ступени в психологии любви запечатлевают римские поэты I в. до н. э. – Катулл, Вергилий, Гораций, Овидий. Любовь достигает у них огромных высот, утончается, приобретает новые свойства, которых прежде не было. Античные певцы поют о любви как величайшем откровении человека перед человеком. Все в любви для них было естественным, не запретным – и это тоже было одним из главных свойств тогдашней любви. Все телесные тяготения одухотворяются, поэтизируются, и в этом их скрытая внутренняя духовность. Центр тяжести идеалов передвигается с этических свойств человека на любовно-эстетические. И сам спектр духовности усложняется, делается многослойнее. Она уже начинает духовно созревать, делаться самостоятельной, отделяться от тела. Любовь – уже сложное чувство, состоящее как бы из отдельных потоков. Рождение этого чувства – звено в цепи тех огромных психологических и социальных переворотов, которые происходят во времена эллинизма в человеке и обществе[191]191
  Рюриков Ю. Б. Три влечения: Любовь, ее вчера, сегодня, завтра. – Минск, 1986.


[Закрыть].

Личность начинает обособляться от общества, все больше осознавать свои отдельные, частные интересы, постепенно выдвигая их на первый план. И вместе с этим обособлением резко углубляется и любовь, она как бы выдвигается вперед, и постижение ее ценностей делается куда более глубоким и разветвленным. Еще одна примета индивидуальной любви – желание, чтобы она не кончалась, невозможность представить, что она когда-то умрет. Античная литература много говорит о бедах, горе любви, терзании и тоске, которую она дает. Что касается субъективной глубины чувства, в которой часто отказывают древним, то психология их любви нередко не однолинейна, особенно когда они говорят о противоречиях любви. Для древних любовь – смесь меда и яда, по выражению Ю. Б. Рюрикова. Вместе с появлением любви возникли не только радости жизни, но и ее горести, ее боль, печаль. Любовь – огромный усилитель человеческого восприятия, и она увеличивает в глазах людей счастья и несчастья, и, может быть, несчастье даже больше, чем счастье. Входя в жизнь человечества, любовь меняет весь строй ее ценностей. Простота человеческой жизни теперь пропадает, рождение любви запутывает, усложняет индивидуальную жизнь, лишает ее былой цельности и ясности.

Что касается дальнейшего развития восприятия человечеством любви, то с уверенностью можно сказать, что христианство дало миру идеал всеобъемлющей любви как основы человеческого бытия.

Идеал всеобъемлющей, всепронизывающей и всепрощающей любви возник и сформировался в сфере религиозного сознания. Любовь к ближнему, то есть к каждому человеку, в Новом Завете – необходимое условие любви к Богу, главная ступень на пути к нему, и поэтому она находится практически в центре внимания всех новозаветных авторов. Так высоко человеческая мысль еще ни разу прежде не ставила ни человека, ни его, пожалуй, самое сложное и противоречивое чувство – любовь. Античная философия практически не знала всепрощающей любви к ближнему, которая, по христианским представлениям, только и делает человека равным Богу. Любовь понимается в Новом Завете как любовь к родственникам и всем людям вообще, как добродетельная жизнь, как исполнение всех нравственно-этических норм – божественных заповедей. Истинная любовь сопровождается радостью, духовным наслаждением от всецелого единения с возлюбленным, полного слияния с ним в акте любви, глубинного познания его, осуществляющегося на более высоких духовных уровнях.

Гуманность, милосердие, сострадание, любовь к людям – вот область чувств и нравственных принципов, открытая христианством и поставленная им в основу построения новой культуры.

Возбуждение в людях духовной любви, ведущей к познанию первопричины в акте мистического слияния с ней, осуществляется в христианстве путем включения их в систему, главные элементы которой определяются взаимосвязанными понятиями: благо – красота – любовь – познание – наслаждение. В византийских традициях возрождалась эстетизация земной любви, ее триумф облекается в более тонкие и возвышенные формы. В этот период намечается интересная попытка достичь гармонии в отношении средневекового человека к земной любви и человеческой красоте. Любовь и красота должны привести в конечном итоге к созданию семьи, что вполне соответствовало нормам средневековой этики.

В эпоху Возрождения тема любви расцвела в обстановке общего интереса ко всему земному и человеческому. Любви возвращен статус жизненной философской категории, который она имела в античности. Флорентиец Марсилио Фичино поставил в центр мировоззрения не божественные сюжеты, а человека, который полон сил и в гармоничном мироустройстве соединен со всеми прочими частями космоса могучими связями любви. В диалоге Бруно «О героическом энтузиазме» любовь предстает как отличная от «нерационального порыва» героическая огненная страсть, окрыляющая человека в его борьбе и стремлении к познанию великих тайн природы, укрепляющая его в презрении к стараниям и страху смерти, зовущая на подвиги и сулящая восторг единения с могучей неисчерпаемой и бесконечной Природой. Якоб Беме объявляет любовь и гнев существенными свойствами божества и движущей пружиной человеческой истории, где они превращаются, соответственно, в добро и зло. Рене Декарт в трактате «Страсти души» утверждает, что «любовь есть волнение души, вызванное движением “духов”, которое побуждает душу добровольно соединиться с предметами, которые кажутся ей близкими, а ненависть есть волнение, вызванное “духами” и побуждающее душу к отделению от предметов, представляющихся ей “вредными”». Лейбниц перенес центр тяжести на любовь – дружбу, которая в лучших своих образцах развивает в характере людей черты жертвенной и бескорыстной самоотверженности. Он разграничил бескорыстное и светлое чувство любви и эгоистическое и темное тяготение к наслаждению. Подлинная любовь означает стремление к совершенству, и оно заложено в самых сокровенных глубинах нашего «Я», развиваясь тем сильнее, чем более совершенен объект нашей любви или хотя бы кажется нам таким.

Дальнейший ход исторического развития приводит к нарушениям стабильности социальной структуры, повышению социальной мобильности, стремлению к автономии. На смену семейно-локальным традициям приходит более универсальная традиция – национально-государственная форма управления. Профессия, работа, карьера, познание на национальном языке становятся важнейшими компонентами идентичности в Новое время. Постепенно религиозная детерминация близких личных отношений отступает на второй план, историчность становится центральным фактором в становлении частной жизни: формируются персональный историзм, жизненный личный план, политика эмансипации как жизненная модель с учетом целей будущего.

Последние десятилетия французского абсолютизма отличались более легкомысленным и фривольным отношением к любовному чувству. Любовь в придворных и аристократических кругах превращалась в изощренное искусство флирта, бездушное, бессердечное, холодное. Любовь эпохи рококо – это уже не любовь, а лишь подражание ей. Верность в браке и любви стала во Франции предметом насмешек и издевательств со стороны людей, у которых наслаждения, говоря словами Флобера, «вытоптали их сердца».