Текст книги "Трое из Коктебеля. Природоведческая повесть"

У окна между двумя стеллажами стоял стол, на нем лежала стопка чистой бумаги, карандаши, ручки и пухлая папка с четко выведенной надписью «Журнальные и газетные материалы об охране природы». На стене у двери была прибита немудреная вешалка, на ней – пальто, шляпа, меховая вытертая безрукавка и на плечиках, обернутый простыней, вероятно выходной, костюм Алексея Николаевича. Внизу под вешалкой лежал стеганый клетчатый, судя по небольшим размерам, Агапычев матрац, около буфета в другом углу подле глубокого кресла разместилось точно такое же по цвету собачье ложе. Рядом с ними две до блеска вылизанные Греем и Агапычем миски.

В комнате ничего лишнего. От всего веяло устоявшимся, размеренным бытом одинокого человека, привыкшего к порядку и к тому, что любую вещь можно найти на том же самом месте, куда она была поставлена и день, и месяц назад.

В это время Грей радостно взвизгнул и застучал обрубком хвоста по полу. Агапыч приоткрыл глаза, поднялся и, сделав спиной одногорбого «верблюда», улегся на другой бок. В дверь протиснулся Алексей Николаевич с пакетами и бутылкой вина в сетке. Грей вылез из своего поддиванного убежища, подошел к Алексею Николаевичу и попытался лизнуть его.

– Заждались? Очередь там. Ну-ну, Грей, можно подумать, что мы встретились после десятилетней разлуки. Обратите внимание, Саша, как он улыбается! И вообще, вы видели, как собаки улыбаются? Способность не так уж часто встречающаяся. Я говорил вам, что он у меня интеллектуал? Считается, что могут улыбаться и прирученные волки.

Я с удивлением смотрел на сморщенный собачий нос, на приподнятую верхнюю губу и на чистый ряд белых влажных зубов с небольшими клычками по бокам. Улыбка была настолько подкупающей и откровенно радостной, что я удивленно покачал головой.

– Никогда бы не подумал, если бы мне кто-нибудь сказал об этом, а ведь держал собак, но такого не видел. Ах ты, молодчина, – потянулся я к Грею, но он сразу же погасил улыбку, недоверчиво обнюхал мои ноги и отошел. Я огорченно посмотрел ему вслед.

– Не вдруг, не вдруг, Саша, – сказал Алексей Николаевич, убирая со стола все лишнее и разворачивая принесенные свертки, – чтобы завоевать любовь и доверие, время нужно, и потом запомните, если вы намерены познакомиться и подружиться с животным, советую представляться ему на корточках. Понижение роста четвероногие и пернатые истолковывают как признак миролюбия, и, кроме этого, вы становитесь вдвое меньше и знакомиться с вами уже не так страшно. Ну, а с Греем вы непременно подружитесь, пес он ласковый, привязчивый, вот увидите, – утешал меня Алексей Николаевич и с треском сдирал кожицу с колбасы. – А уж когда ему внезапно придет в голову, что вы разуверились в его собачьей любви и преданности, и он начнет убеждать вас в обратном, то вы его еще и навязчивым сочтете. Вот Агапыч, тот, каналья, себе на уме… Но – личность, скажу я вам… Вы читали киплинговские сказки? Есть у него одна о кошке, которая гуляла сама по себе. Хорошая сказка. Жаль, что скупо переиздают его. Книги его стали сейчас библиографической редкостью.

– Даже у вас нет?

– Даже у меня нет, – улыбнулся Алексей Николаевич, поставил на стол тарелки с закусками, вино, чайные чашки и пригласил меня.

– Присаживайтесь, будем насыщаться. В вашем возрасте я, помнится, обладал отменным аппетитом, а отец, бывало, смотрел на меня и шутя говорил: «Все правильно – молодое, здоровое животное должно много есть». Сейчас не то, желудок пошаливает. Всех остальных в этом доме кормить будем позже, хотя одна из кавказских пословиц гласит: «Хороший хозяин первой кормит свою собаку, а сам ест потом». Мы сделаем вид, что об этой пословице слыхом не слыхивали, но мои домашние в любом случае уверены, что уж я про них не забуду.

Грей сидел и спокойно наблюдал за тем, как мы усаживались за стол. Агапыч, почувствовав запах копченой колбасы, забеспокоился, сел, спустил хвост с подоконника и, взглянув на Алексея Николаевича «со значением», так громко и с басовитыми переливами замурлыкал, что Грей скосил на него глаза и поставил торчком здоровое ухо.

– Заявку делает, – прокомментировал Алексей Николаевич и погрозил коту пальцем. – Слышал, учел, оставлю, и, пожалуйста, без лишних напоминаний и демонстраций.

Я с удовольствием ел консервированную сайру, колбасу и огурчики. Алексей Николаевич, одобрительно кивая головой, подливал мне вина и беспрерывно подкладывал на мою тарелку то одного, то другого. Сам он ел мало и за все время так и не допил вино из своей чашки.

Наконец я сказал, что сыт совершенно, поблагодарил Алексея Николаевича и предложил ему помочь убрать со стола.

– Ну что ж, давайте быстренько наведем порядок. Я сам, знаете, не люблю засиживаться за едой. В семье у нас сидели за столом подолгу. Это меня всегда раздражало, даже в детстве, а порядок был строгий, выйти из-за стола можно было только с разрешения отца. Мне кажется, что разумный человек на еду, да и на сон тоже, должен тратить минимум времени.

– Боюсь, что многие, и особенно врачи, не согласятся с вами.

– Ну и пусть, – Алексей Николаевич беспечно отмахнулся. – Разве врачи понимают, что время – это величайшая драгоценность, если рекомендуют треть жизни отдавать сну?! Подумайте только: если вы проживете шестьдесят лет, двадцать из них вы должны будете проспать! Это ли не преступление и недопустимая роскошь?! Человек иногда говорит: «Мне сейчас каждая минута дорога». Надо, чтобы он говорил себе так каждый день. Вот вам, вероятно, знакомо особое ощущение, когда просыпаешься утром после новогодней ночи, на многое надеешься, много желаний, планов, твердое решение кое-что изменить, а что-то начать сначала, лучше. Мне кажется, что так надо просыпаться не один день в году, а все 365. Помнится кто-то хорошо сказал: «Люблю стариков, начинающих снова»? Мне даже в мои 66 лет не хватает суток, и если бы они вмещали не 24 часа, а 48, у меня все равно не было бы свободного времени. Вы только представьте себе, человек умирает, так и не успев прочитать несколько любопытных книг; не успел, а всю жизнь собирался вырастить дерево, южанин не увидел заснеженных елей Севера, северянин не услышал чудесных песен Грузии, не успел или не сумел пригреть или ободрить ни одного человека, не пожалел и не выручил из беды растение или животное… Это же трагедия! Понимаете? – страстно спросил Алексей Николаевич и, заглянув мне в глаза, покачал головой. – Наверное, еще не понимаете.

– Нет, отчего же? Понимать понимаю, но прочувствовать весь трагизм того, о чем вы говорите, мне, вероятно, пока не дано, – осторожно возразил я и, оглядев книжные стеллажи, сказал: – Я, Алексей Николаевич, восхищен вашей библиотекой. В тематической подборке чувствуется яркая индивидуальность и высокая культура владельца и мне кажется, что с такой библиотекой нельзя скучать и чувствовать себя одиноким даже здесь, в этом поселке.

– Ошибаетесь. Даже здесь и даже с такой библиотекой можно временами чувствовать себя одиноким.

Алексей Николаевич встал, взял тарелки с остатками нашего «пиршества» и разделил еду на две неравные части. Грею – побольше, Агапычу – меньше. Предприимчивый пес хотел было сунуться сперва к чужой миске, но, получив от Агапыча когтистой лапой по загривку, отошел к своей.

– Поделом тебе, жадюля! – сказал Алексей Николаевич и строго предупредил: – Попрошу без взаимных попреков, зависти и скандалов. Чавкать разрешается, а вот воровать – нет. Правильно говорят о них: «Собака – обжора, кошка – лакомка», хотя в моем Агапыче уютно сочетается и то, и другое. Хорошо, что мирно живут, наверное, потому, что знают сильные и слабые стороны друг друга. В драках с чужими котами и собаками, посягающими на их законную территорию, очень трогательно друг за друга заступаются, а потом в саду какую-то целебную, с их точки зрения, траву бок о бок лопают, локусы и царапины лечат. Животные, знаете ли, – это целый мир со своими огорчениями, радостями, ревностью, любовью, ненавистью, привязанностями. С ними не так одиноко… Домой иду, думаю, ждут меня, пропадут без меня, нужен кому-то. Вам не смешно? – вдруг спросил Алексей Николаевич. Сидя на корточках возле Грея, он повернул голову и внимательно посмотрел на меня.

– Что же тут смешного? У нас в доме животные постоянно живут. Три года даже двух собак держали. Один – свой, доморощенный, второй – подкидыш. Сейчас, правда, нет, но мы стоим на очереди в клубе собаководов на скотчтерьера. К Новому году должны щенка получить. Мне, Алексей Николаевич, родители рассказывали, что когда я еще совсем маленьким был, всегда тех людей, которые к нам в дом приходили, спрашивал: «Вы собак любите?» – и в зависимости от ответа «жаловал их или не жаловал», как выражалась моя мама, своим расположением.

– Ну, тут еще нужно учитывать и то, как сама собака встречает ваших гостей. Они, то есть собаки, как-то на уровне интуиции определяют, если можно так выразиться, «качество» человека. Бывают ведь случаи яростного неприятия собакой человека, и тут уж хозяину нужно как-то выходить из неудобного положения. – Алексей Николаевич улыбнулся и предложил: – Давайте мы как-нибудь поудобнее устроимся. Я уж в кресле, а вы рядышком на стуле. Вот как славно! – Алексей Николаевич почти утонул в своем большом старом кресле.

– Когда мне было лет одиннадцать-двенадцать, – сказал Саша, – я полтора месяца выхаживал щенка, которого мальчишки под электричку бросили. Прошел поезд, я побежал, смотрю – жив, только дрожит, распластался на песке между шпалами, голову от меня как-то под лапу прячет… Хотел я щенка на руки взять, а он дернулся, испугался, а сделать ничего не может, передними лапами шевелит, а задние обвисли, совсем не двигаются. Я заплакал тогда, и, знаете, как этот щенок смотрел на меня, маленький, дрожащий, а в глазах такая бездна дикого страха, отчаяния и безмерного горя. Я его мордочку, наверное, до конца дней своих помнить буду. Поднял я щенка, а он обвис у меня в руках и заскулил страшно и жалобно. Принес я его домой, кормил, ухаживал. К ветеринару носил. Он сказал, что у щенка поврежден позвоночник и вылечить его нельзя, предложил усыпить. Не дал я, опять домой принес. Жил он у меня в сарае в старой корзине. Вы знаете, калека был, а всегда по своей нужде тащил себя на передних лапах подальше от корзины. Полтора месяца жил, а потом исчез. Искал я, всех спрашивал и только некоторое время спустя узнал, что родители мои, видя, как я мучаюсь и нервничаю, отнесли его к ветеринару и усыпили. Сейчас я понимаю, что так и надо было сделать, а тогда плакал и искал, и до сих пор щенка этого люблю больше всех здоровых и веселых собак, которые были у нас после него. Родители тогда сразу же купили мне крошечного эрделя, так я к нему две недели не подходил, несмотря на то, что он мною явно интересовался, всячески со мной заигрывал и пытался утешить, облизывая мою понурую физиономию.

– Это всё, Саша, детская впечатлительность, хотя и я в свои шестьдесят с хвостиком тоже не могу спокойно слышать о различных мучительствах животных. Вот на днях прочел статью Николая Фотьева в газете о слепой, забитой людьми собаке и, верите, так расстроился, что всю ночь не спал. Алексей Николаевич резко встал, крупными шагами зашагал по комнате и продолжал: – Ходят еще по земле такие, с позволения сказать, человеки разумные. Посмотришь – человек как человек, а в птице поющей ничего, кроме куска мяса, не видит. Убивает не только для брюха, но и для продажи, а то и просто «для ради антересу»: «попаду – не попаду». Убьет и даже посмотреть не подойдет. Где уж такому втолковывать правило Редьярда Киплинга: «Убивай для пропитания, а не для забавы». Детвору звериную, которая еще толком и на ногах держаться не может, осиротить или убить ничего не стоит. Жил я в тайге, знаю таких. А кто виноват? Я виноват. Мое поколение виновато, те, кому сейчас 60–70 лет. Наши дети – наше горе, хотя если бы только наше. Земле плохо, зверью, птице плохо, рыбе плохо, всей земной радости плохо. – Алексей Николаевич раздраженно махнул рукой, сел в кресло и некоторое время молчал.

– Мне кажется, Алексей Николаевич, что лучше всего, если бы в нашей стране охрана природы и всяческих живых ее обитателей осуществлялась не судами, штрафами, арестами, а обычаями и традициями. Если буду журналистом, я об этом буду писать и писать.

– А где ж их взять эти традиции, Саша, если мы сами частенько делаем детей свидетелями своего взрослого варварства?

– Хочу рассказать вам, как я чуть не подрался с одним парнем, – оживленно начал я… Алексей Николаевич хмуро глянул на меня. – Я ему доказывал, что все живое на Земле любить и беречь надо, а он мне ответил, что уже слыхал и читал про эти «сопли-вопли», но уверен в том, что, если в мире останутся только нейлоновые елки, плюшевые медведи, зайцы и бабочки из целлофана, то мир, человечество и он лично ничего не потеряют. Тогда я ему очень тихо и очень спокойно сказал, что я думаю о его умственных способностях, и что ему лечиться надо. Вот тут-то он и в драку полез, ну я ему тоже врезал разок по потылице, как говорят на Украине.

– Вот видите, Саша, какой из вас миротворец и дипломат, журналисту рук распускать не следует.

– Извините, Алексей Николаевич, вы забыли, что начал драку не я, сначала я говорил с ним тихо и вежливо, – возмущенно воскликнул я.

– Ах, да. Простите. Разволновался, перепутал. Стар становлюсь, Саша. Скоро буду как та беспамятная страусиха…

– Почему именно, как страусиха? – спросил я.

– У датского этнографа Йенса Бьерре, много путешествовавшего по Африке, я прочел, что страусиха несет все яйца в гнездо за исключением одного, которое она оставляет снаружи, неподалеку от гнезда. Делает она так для того, чтобы смотреть на это беспризорное яйцо и не забывать, с какой целью она восседает на остальных, а то ведь по рассеянности может встать и пойти себе по разным житейским, более интересным делам… Ну, это мы отвлеклись, надо же было мне кому-то пожаловаться. – Алексей Николаевич исподлобья взглянул на меня и потер переносицу. – Так вот, Саша, обо всем, что касается природы, животных и отношения к ним человека, не могу говорить спокойно. Да потом я совсем не уверен, что на подобные темы сегодня можно говорить беспристрастно. Вы знаете, сколько готовы заплатить отдельные государства не за живой экземпляр исчезнувших птицы или зверя, а за его шкурку? Вы представить себе не можете, во сколько оценены пустое яйцо и шкурка бескрылой гагарки, начисто уничтоженной человеком. Ну, во сколько?

Я сперва молча покачал головой, а потом неудачно пошутил:

– Да уж, наверное, не дороже выеденного яйца.

Алексей Николаевич скептически усмехнулся и показал мне два пальца.

– Две сотни, – спросил я и, не получив ответа, добавил: – Две тысячи? – опять не получив ответа, недоверчиво возопил: – Ну не два же миллиона?!!

– Вот именно! Два миллиона за шкурку гагарки и ни рублем меньше. Бесконечно прав американский ученый Парсон, сказавший, что в настоящее время одна птица в кустах стоит двух в руках. – Алексей Николаевич сокрушенно покачал головой. Но потом посмотрел на меня и улыбнулся. – Хватит о грустном. Расскажите-ка, Саша, о себе поподробнее, не с наскока, кем быть намерены, к чему руки, голову и, главное, сердце и душу приложить собираетесь?

– Я студент журфака Московского университета, курс третий. Специализацию уже выбрал: этнография с элементами природоведения. Писать собираюсь о взаимоотношениях человека и природы в историческом аспекте с давних лет и до наших дней. Чтоб динамика была, понимаете?

– Как не понять? Замах грандиозный. Впрочем, молодость всегда была в обнимку с максимализмом, а вот хватит ли жизни? Но расхолаживать вас я не собираюсь, как говорится, с Богом. Меня тоже эти вопросы интересовали, но, пожалуй, в более узком аспекте, то есть я собираю разные материалы для Крыма с учетом того многообразия племен и народов, которые прошли в свое время через него, а их было немало. Сведения такого плана, Саша, в литературе довольно редки. Надо буквально выуживать их помалу из самых различных источников. В основном читайте географическую литературу, историческую и, само собой, книги и журналы этнографического плана. Как-нибудь я покажу вам свой улов, но не сказать, что он очень богат. – Алексей Николаевич помолчал, но потом живо спросил меня: – Вы Василия Пескова знаете, корреспондента газеты «Комсомольская правда»?

– Конечно, всегда с удовольствием читаю его материалы.

– Хотите быть таким, как он?

– Пожалуй, только со своим стилем работы, подходом к делу и манерой изложения материала.

Алексей Николаевич внимательно слушал и смотрел на меня как-то по-новому, будто только что увидел меня. К нему подошел Агапыч, вспрыгнул на колени, потоптался, лег, свернул калачиком передние лапы, положил на них голову и устремил на меня бесстрастный немигающий взгляд.

– Снизошел, негодник. Ты что-то песенок мне своих давно не пел. Наверное, на хвостатых дам весь свой репертуар и бархатный бас извел? – сказал Алексей Николаевич и слегка подергал кота за уши.

Кот молчал.

– Врешь, я заставлю тебя, как говорил один мой знакомый, «рояль двигать». – Алексей Николаевич пощекотал коту подбородок.

Агапыч зажмурился, вытянул шею и вдруг заурчал густым вибрирующим баском свою извечную кошачью песенку.

– Ну вот и соответствующий аккомпанемент к нашей беседе. Так о чем мы, мой друг?

– Темы неисчерпаемы, Алексей Николаевич, только, если уж очень утомлю вас, остановите меня. У нас ведь впереди времени много.

– Ну, не так уж много. Вот о чем я, Саша, все чаще и чаще думаю: литература о природе и ее защите пишется и читается взрослой частью человечества. А как же дети, подростки, юношество, одним словом, все те, кому мы должны передать Землю в полнейшей исправности и порядке? Как с ними?

– Для них, Алексей Николаевич, нужно писать, пожалуй, прежде всего и лучше всего. Природоведение, ботанику, зоологию, охрану природы я бы запретил преподавать людям ограниченным, мрачным и равнодушным. Учебники по этим предметам надо выпускать живые, интересные, красочные, и, главное, как можно раньше надо начинать воспитывать у детей любовь к природе и наблюдательность. В ГДР, Югославии, Франции, Англии, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии изучение природы начинается с первого класса, а в начальных школах Франции есть специальный учебный предмет «Упражнение в наблюдательности» – разве нам бы он помешал? А то иные из преподавателей-естественников боятся отступить от программы, боятся потратить 5-10 минут на то, чтобы рассказать какой-либо занимательный факт из жизни четвероногих и пернатых, познакомить ребят с их поведением. Ведь именно с этого можно начинать воспитание у человека интереса, любви к природе, а не с числа косточек и суставов у зайца или количества нервных узлов у препарированной лягушки.

– Это точно! Я как-то рассказал здешним поселковым мальчишкам о том, как калан таскает под мышкой камень-наковальню и потом разбивает об него раковины моллюсков и кормит своих детей. То-то восторгу было! Рассказал два года назад, а помнят до сих пор. Не исключено, что пробудил интерес и обрел ребячью любовь, а потратил на это максимум минут пятнадцать. Теперь как завидят меня, так берут в «окружение», еще им рассказывай.

– Наверное, не только поэтому они за вами бегают, Алексей Николаевич. Есть в вас, понимаете, что-то такое притягательное, что позволяет рассчитывать на доступность, понимание и отзывчивость. Какая-то мягкость, доброта, что ли… Вот они и бегают. Но это, конечно, не опровергает вашу мысль о том, что детей надо уметь заинтересовать, а потому расскажите еще разок мне, великовозрастному дитяти, о каланах. Зачем они таскают камень под мышкой?

– Всё очень просто. Этот морской дальневосточный зверь выберет на берегу голыш поувесистей, килограмма на 2–3, сунет под мышку и ныряет вместе с ним за моллюсками. Насобирав их, складывает в свои «карманы» – своеобразные складки на груди, потом выныривает, ложится на воду вверх брюхом и начинает колотить раковиной о камень, как молотом по наковальне. Разбивает и лапкой, как ложкой, выгребает содержимое себе в рот. Если камень не нужен, калан сует его опять под мышку до лучших времен и плавает вместе с ним. В неволе, говорят, он этим камнем пользуется для того, чтобы при удобном случае сбить запор со своей клетки. Представляете? Выглядит он в это время очень интересным и осмысленным созданием. А еще калан очень забавно вытирает свой меховой сюртучок пучками морской капусты, смотреть на него в это время – сплошное удовольствие.

– Вот ведь пижон, – пошутил я, – небось, перед каланихами красуется?

– Нет. Щегольство тут ни при чем, – серьезно возразил Алексей Николаевич. – Зверь не имеет толстого подкожного жира, поэтому единственная защита от холода – меховой покров. Вот и приходится калану постоянно его сушить, взбивать и расчесывать своим собственным «гребешком» на ногах. Не очень давно на Командорах погибло большое стадо каланов. Ценнейшие звери попали в воду, покрытую огромным нефтяным пятном, загрязнили мех, простудились и перемерли. Спят каланы в зарослях морской капусты, чаще всего на спине, сложив на груди коротенькие лапы. В таких местах тихо, сравнительно мелко, нет сильного волнения, и не подберется смертельный враг их – косатка. Частенько, чтобы не снесло во время сна, каланы обматывают себя длинными листьями морской капусты.

– Одним словом, швартуются или, вернее, на якорь становятся. А к человеку как относятся?

– Советский зоолог Сергей Владимирович Мараков, проживший на Командорах около десяти лет, писал о калане, что он незлобив, доброжелателен к человеку так же, как и дельфин. Не сопротивляется и не кусается даже в том случае, если окажется пойманным. В первые же часы неволи зверь, если он голоден, без всяких церемоний берет из рук человека рыбу. Мать-каланиха, если забрать у нее детеныша, следует за человеком и тревожно пищит, просит отдать, и все это – без всяких агрессивных выпадов. Иное писал о каланах русский путешественник Коцебу. В начале XIX века он побывал на Камчатке, наблюдал охоту местных жителей на «морского бобра» (калана), писал, что самец и самка яростно защищают своих каланят, вырывают из их тела стрелы зубами и даже бросаются на преследующих их людей, пуская в ход зубы.

– Реакция вполне законная. Вот такой калан, умеющий постоять за себя, мне гораздо больше нравится. А каланята какие?

– Малыши у них презабавные и очень послушные, – улыбнулся Алексей Николаевич. – В том случае, если нужно за кормом нырнуть, осторожная и подозрительная мать берет детеныша в зубы и погружается вместе с ним, а беспечная мамаша бросает каланенка на поверхности, и он смирно лежит в воде брюшком вверх, качается на волнах, как в колыбели, и терпеливо ждет родительницу. Иногда мать и малыш качаются на воде рядышком, и оба на спинах, сложив передние лапки на животе, и выглядят они в это время очень трогательно.

– Неужели человеческие детеныши самые непослушные и капризные, Алексей Николаевич?

– Что касается послушания, то медвежонок так же капризен и непослушен, как некоторые человеческие ребятишки, и влетает мишутке за все выкрутасы и шалости очень и очень часто. А уж если раздраженная мамаша приложится своей родительской карающей дланью, то бедное дитятко в редких случаях на ногах сможет удержаться, катится кубарем и орет благим матом, а потом долго ворчит и обиженно всхлипывает. Слонята тоже довольно строптивые «детки». Датский писатель Йорген Бич, путешествовавший по Центральной Африке, писал о том, что родителям стоит больших усилий угомонить разошедшихся слонят, а уж если слоненок купается, то выманить его на берег совсем непросто. Малыш сердито трубит, гневно топырит уши, стараясь напугать родителей, но поди справься, когда на тебя с двух сторон напирают многотонные туши папы и мамы, которым в самый неподходящий момент почему-то надоело купаться. А вот у горилл для того, чтобы угомонить распоясавшийся молодняк, достаточно одного взгляда вожака. Интересно, что поведение сосунков-гориллят очень похоже на поведение человеческих младенцев. Американский зоолог Шаллер писал о том, что грудные гориллы улыбаются, если над ними склоняется мать, и резво тычут пальцами в глаза родительнице, что, как известно, очень характерно и для человеческих младенцев. Когда горилленок хочет, чтобы его взяли на руки, он так же, как и ребенок в этом случае, встает на цыпочки, тянется и поднимает руки над головой.

– А ведь интересно-то как, а, Алексей Николаевич!

– Беда в том, Саша, что наши дети еще с пеленок знают, что корова и коза могут боднуть, лошадь – лягнуть, что кошка и собака – заразные «бяки», в то время как именно ребятня должна начинать с покровительственного, бережного отношения и к растениям, и к животным. Мы, взрослые, подчас своим не совсем, мягко выражаясь, непродуманным поведением грубо топчем самые первые и самые хрупкие ростки, проклевывающиеся благодатным частоколом в ребячьих душах. Вот недавно в Старом Крыму знакомый директор школы дал прочесть мне статью писателя Олега Волкова о возмутительнейшем случае. Представьте себе, Саша, такую картину: в одном из подмосковных детских домов воспитанники, вняв увещеваниям своих педагогов стать охранителями и друзьями природы, начали ревниво оберегать дикую водоплавающую птицу в заказнике, в маленьком лесном озере. Благодарные пернатые прижились, размножились и, зная, что вреда им не сделают, полностью доверили людям себя и своих малышей в гнездах. Но вот группа взрослых людей, «выбив» где-то разрешение на охоту на территории заказника, вооружившись ружьями, кинулась к озеру и стала, чуть ли не в упор, расстреливать недоумевающих птиц. Они беспомощно крутились над гнездами и гибли, как говорится, пачками. Вот так! Попробуйте-ка теперь, втолкуйте в ребячьи головы всякие принципы защиты родной природы.

Алексей Николаевич разволновался, резким движением поправил дужку очков на переносице и продолжил:

– В бесконечной цепи поколений надо менять непригодные звенья на новые. Более подходящего времени для этого может не представиться. Не представиться потому, что не исключено, что вскоре жалеть и щадить и нечего, и некого будет. Жестокость и детская преступность в мире растут с ужасающей быстротой. Об этом почти ежедневно сообщают газеты, с утра до вечера вещают и радио, и телевидение. – Алексей Николаевич встал и сжал виски ладонями. – Подустал я что-то… Вы, Саша, приходите ко мне всегда, как только вам захочется. Мне здесь не часто удается найти такого собеседника и слушателя, как вы. С возрастом почти у всех людей появляется желание поучать, и им обычно льстит внимание окружающих. Видите, я еще не потерял способности подсмеиваться над собой. Следовательно, для меня еще не все потеряно, – с легкой усмешкой закончил Алексей Николаевич.

Я смотрел на него и чувствовал, что говорил он сегодня со мной о самом больном и сокровенном, и мне казалось, что этим больным и ничем не защищенным местом он много и часто бился об острые углы. И еще я вспомнил чьи-то строчки о том, что «когда нам по-настоящему плохо, мы хорошие пишем стихи». Говорим, оказывается, тоже хорошо. И еще я подумал о том, что в первый раз в жизни мне повезло на встречу с интересным человеком.

Протягивая мне руку, Алексей Николаевич сказал:

– Если вы когда-нибудь придете и не застанете меня, можете подождать в доме. Ключ всегда под кирпичом слева от двери. Открывайте, читайте книги, ждите. Надолго я обычно редко отлучаюсь, и только в тех случаях, если иду в лес, в горы или в море, а туда мы теперь будем вместе ходить. Завтра жду вас к шести утра. Прихватите бутыль с водой, ну и парочку бутербродов на тот случай, если с ухой не получится. Вроде всё, Саша, до завтра.