Текст книги "Эйфория"

Я показал им деревню, а час спустя мы уже отправились к нгони. Я всерьез делал ставку на это племя: опытные и умелые воины, что должно привлечь Фена, и признанные целители, что могло заинтересовать – и помочь – Нелл. Но настоящая причина моего выбора была проста – нгони жили меньше чем в часе пути на каноэ от моей деревни.

Едва оказавшись на воде, мы проголодались. Я набрал еды на несколько дней, на всякий случай. Мы ели прямо руками, выгребая пальцами еще теплую мякоть печеного батата и прохладную сердцевину джекфрута. Я следил, чтобы Нелл, сидевшей в носовой части, доставалось еды не меньше, чем нам. Поев, она чуть ожила, начала оглядываться по сторонам и то и дело оборачивалась ко мне с вопросами – про плотницкие инструменты, раковины, служащие деньгами, про мифы о сотворении мира.

Нгони обитали сразу за отмелью, которую я вечно боялся прозевать в темноте. Хижины стояли группами по три, футах в пятнадцати от крутого берега реки и, как все местные жилища, на высоких сваях, защищающих от разлива реки и опасной живности.

– А пляжа нет? – уточнила Нелл.

А я и не задумывался раньше. Верно – земля просто резко обрывается в воду.

– Здесь мрачновато, да? – сказал Фен. – Солнца почти не видно.

Заслышав звук мотора, у кромки берега появилась группа мужчин.

– Поехали дальше, Бэнксон, – предложила Нелл. – Не будем здесь останавливаться.

Следующими были ярапат, но Фен решил, что их дома расположены чересчур низко. Я попытался указать, что здесь гораздо суше – ярапат жили на высоком холме, – но он однажды попал в наводнение на островах Адмиралтейства, поэтому и эту деревню мы миновали.

Вид следующего селения им тоже не понравился.

– Убогое искусство, – заметила Нелл.

– Что именно?

– Лицо, – сказала она, имея в виду громадную маску, висевшую над входом в церемониальный дом и заметную даже с воды. – Грубое. Ничего похожего на то, что я видела в других местах.

– Нам нужно искусство, Бэнксон, – высокопарно провозгласил Фен со своего места. – Нам нужно искусство, театр и балет, если вас не слишком затруднит.

– Ты хочешь остановиться здесь? – сухо спросила Нелл.

– Нет.

Мы были уже в четырех часах пути от Ненгаи, и солнце вот-вот упадет за горизонт, как обычно на экваторе. А мы еще ни разу не вышли из лодки. Здесь на реке оставалось всего одно известное мне племя. У вокуп был пляж, высокие дома и даже изысканное искусство.

Я направил каноэ в самый центр пляжа, решив не обращать внимания на любые их возражения. Хоть я и был полностью сосредоточен на линии берега за ее спиной, все равно заметил, как Нелл передразнивает упрямое выражение моего лица. Но, вспомнив, как она привередничала насчет других племен, решил, что мне не смешно.

Никто не вышел приветствовать нас. Потом я расслышал крик – не барабанную дробь, – какое-то мельтешение, детский вскрик. И тишина.

Я встречал нескольких вокуп. Они знали о белых людях – как и все в этом течении реки. У большинства племен есть истории о соседях, которых посадили в тюрьму или сманили на шахты вербовщики – их называли здесь работорговцами. Я вытащил каноэ на берег, но мы остались сидеть в нем, не желая вызывать еще большей тревоги. Донесся второй крик, и минуту спустя к нам вышли трое мужчин. Спин их я не видел, но грубые шрамы на руках были длинные и больше похожи на пряди волос или солнечные лучи, чем на стилизованную крокодилью кожу, как у киона. На них не было никакой одежды, лишь несколько браслетов. Они остановились на песке, зная, даже если и не видели никогда своими глазами, что у белых есть оружие – стальные клинки, винтовки, пистолеты, динамит, – которого нет у них. Они знали, что это оружие может быть пущено в ход внезапно, без предупреждения. Но мы не боимся, говорили они всем своим видом: широко расставленные ноги, прямые спины, твердый взгляд.

Тот, что в середине, узнал меня, видел на базаре в Тимбунке, и заговорил со мной на ломаном киона. Я сумел разобрать, что их деревня ждет нападения болотного племени. Болотные племена занимали нижние ступени иерархии Сепика – нищие, слабые и непредсказуемые. Я растолковал, что мои друзья хотят пожить у них, понять их обычаи, что у них много подарков, – но мужчина замахал руками еще прежде, чем я закончил. Плохое время, много раз повторил он. “Набег”, “война” и еще что-то, что я не смог разобрать. Плохое время. Нас пригласили переночевать – он опасался, что обратный путь в темноте будет небезопасен, если их враги уже наготове, – но утром нам нужно покинуть деревню.

– Не знаю, что из этого правда, – сказал я Нелл и Фену, переведя все, что сообщил вождь. – Может, он ждет поощрения.

– Скажите ему, что мы можем снабдить все племя десятилетним запасом спичек и соли, – предложил Фен.

– Мы не можем лгать.

– У нас есть запас этого добра в Порт-Морсби.

Просить подтверждения у Нелл означало бы оскорбить его, но мне все равно казалось невероятным, чтобы спустя полтора года у них оставалось так много подарков для местных жителей.

– Мы путешествуем не налегке, – сказала она.

Я начал было объяснять это вождю, но тот возмущенно вскинул руку. У них все есть, сказал он, им ничего от нас не нужно, но ради нашей безопасности и безопасности своих людей он позволит нам остаться на ночь.

Вслед за троицей вокуп мы направились к центру деревни. Какой-то мальчишка вскарабкался по лестнице в хижину, спустя несколько минут оттуда спустилась мать с пятью детьми. Не глядя на нас, они удалились в другой дом. Детишки похныкивали, оказавшись на новом месте. Взрослые сердито шикали на них.

Вождь показал, чтобы мы лезли наверх. Фен с вещами вскарабкался первым, потом спустился помочь мне с мотором. Дом маленький. Должно быть, принадлежал второй или третьей жене вождя, жилище которого по соседству гораздо больше. Мы наблюдали, как вождь поднялся по лестнице и скрылся внутри.

Почти стемнело. Все дверные проемы были занавешены циновками из древесной коры, черными во тьме. Деревня затихла. Мы почти слышали, как пот сочится сквозь поры нашей кожи.

– Ну и ну. Могли бы хоть предложить нам поесть, – буркнул Фен.

Нелл шикнула на него.

Фен порылся в саквояже. Я подумал, что он достанет пару припрятанных консервных банок, но он вытащил револьвер.

Кровь вскипела у меня в жилах.

– Убери, Фен, – попросила Нелл. – Нам это не понадобится.

– Они явно были встревожены. Ты видела эти копья?

Нелл промолчала.

– Копья у задней стены хижины вождя. Видела? – Фен был взбудоражен, как подросток. – Заточенные, острые. Может, даже отравлены.

– Фен, прекрати, – строго повторила она.

Он затолкал револьвер обратно в сумку.

– Тут не церемонятся. – Он стремительно скользнул к выходу и прильнул к щели в лубяной ткани. – Думаю, нам надо спать по очереди, Бэнксон.

Вряд ли нам вообще удастся поспать. Ни малейшего дуновения воздуха и жуткие насекомые. Мы поужинали собственными запасами, при свете свечи сыграли пару партий в бридж, потом устроились спать. Вокуп спят в гамаках, а не в мешках, как киона, и не на подстилках, как байнинг. Я выбрал себе гамак в дальнем углу. Тот оказался фута на полтора короче, чем мне нужно, поэтому я сообщил Фену, что буду дежурить первым. Он дернулся было за револьвером, но я предпочел не доставать оружие из саквояжа.

Я слегка отогнул край ткани, заменявшей дверь, и сел у входа против света. Туман, рваный местами, стлался над рекой. Нелл и Фен за моей спиной пытались удобнее устроиться в своих гамаках.

– Будто спишь в чайном пакетике, – расслышал я его ворчание.

Нелл рассмеялась и что-то ответила, я не разобрал, но он рассмеялся в ответ. Впервые я почувствовал себя одиноко в их обществе, и это оказалось неожиданно больно. Они были рядом, но принадлежали друг другу и вновь могли уйти и оставить меня в одиночестве.

Снаружи все громче звучали джунгли. Урчание, хриплые крики, кваканье, глухие удары, визг. Стоны, вой, рык, всплески. Жужжание, гул, треньканье, свист и стрекот. Вся живность, казалось, пришла в движение. В Ненгаи в свои плохие ночи я воображал, что все они медленно надвигаются на меня.

А сейчас попытался сосредоточиться на ближайшем будущем, завтрашнем дне, а не на том громадном промежутке времени, что тревожно растянется после. Нужно отвезти их на озеро Там. Еще три часа вверх по реке. Семь часов от моего дома. Визиты к ним, если на это надеяться, будут нечастыми, и их нужно будет заранее планировать. Мне придется оставаться у них на ночь, нарушать привычный ритм. Стыдно испытывать столь откровенную потребность в этих людях, практически незнакомых, и, сидя в темноте, я пытался настроиться на работу, хотя, пожалуй, и не знал более быстрого способа вернуться к суицидальным мыслям. Но еще раньше днем я разговаривал с Нелл о ваи, и в ходе беседы у меня появилась мысль, что, возможно, через описание этой церемонии я смог бы рассказать о киона. У меня сотни страниц заметок, но я ни на шаг не приблизился к цельному пониманию. Однажды разработанный, дабы отпраздновать первое убийство, совершенное юношей, ритуал ваи сейчас проводился довольно редко и ныне отмечал не убийство, а иные аспекты мужской инициации: первая пойманная рыба, первый заколотый кабан, первое собственноручно выдолбленное каноэ. Впрочем, за последние два года множество первых действий прошли незамеченными, и хотя мне обещали, что вот-вот будет ваи, “вот-вот” все никак не наступало.

Прикрыв глаза, я восстанавливал в памяти ритуал. Это произошло в мой первый месяц, я сидел с женщинами – на больших сборищах меня часто усаживали среди женщин, детей и умственно отсталых. Слева от меня расположилась Тупани-Кво, одна из самых древних старух в деревне. Я даже сумел задать ей какие-то вопросы, но все равно большую часть ответов не разобрал. Вокруг царил хаос. Отец и дядьки мальчика, в честь которого устроили праздник, вышли первыми – в грязных рваных юбках и повязках на животе, как носят беременные женщины. Они ковыляли, прихрамывая, как тяжело больные. Следом вышли женщины – в мужских головных уборах и ожерельях, орнамент которых символизировал убийство, а к гениталиям были привязаны здоровенные оранжевые пенисы из тыквы-горлянки. Они несли деревянные бутылки и, ритмично скребя зазубренными палочками по внутренним частям бутылок, производили звук, символизировавший мужскую гордость и самоутверждение, а на конце каждой палочки крутились кисточки, изображавшие убитых ранее врагов. Женщины шествовали гордо, выпрямив спины, откровенно наслаждаясь своей ролью. Несколько мальчиков подбежали к ним с длинными тростями, женщины отложили деревянные бутылки, взяли трости и принялись колотить ими мужчин, пока те не убежали.

Я тихонько отполз за блокнотом и свечой из цитронеллы. Фен и Нелл темными глыбами покачивались в гамаках. Вернувшись на свой пост, я стал писать о своем последнем разговоре с Тупани-Кво про тот день. Удивительно, сколько во мне обнаружилось страсти. Мысли неслись стремительно, и я поспевал за ними, прерываясь только заточить карандаш. Вспомнил про эйфорию Нелл и едва не расхохотался вслух. Мой поток слов оказался максимально близким к той восторженности, о которой она говорила.

Позади скрипнули жесткие волокна гамака, и Нелл присела рядом, опустив босые ноги на верхнюю перекладину лестницы. Все десять пальцев на месте.

– Не могу спать, если кто-то рядом работает, – прошептала она.

– Я закончил, – захлопнул я блокнот.

– Нет, прошу вас, продолжайте. Это очень успокаивает.

– Я дожидался еще слов. Не думаю, что они теперь придут.

Она рассмеялась.

– Что тут смешного?

– Вы опять напомнили мне кое о чем.

– Расскажите.

– Эту историю любит повторять мой отец. Сама я ее не помню. Он говорит, года в три-четыре у меня как-то случилась грандиозная истерика и я заперлась в маминой гардеробной. Порвала ее платья, разбросала туфли, ужасно шумела, а потом вдруг наступила полная тишина. “Нелли? – позвала мама. – Ты в порядке?” И я спокойно ответила: “Я наплевала на твои платья, я наплевала на твои шляпки и жду, пока накопится еще слюна”.

Теперь рассмеялся я. Представил ее круглую раскрасневшуюся мордашку и буйную копну волос.

– Обещаю, это последняя зарисовка из детства Нелл Стоун, которой я вам докучаю.

– Вы по-прежнему забавляете своих родителей? – Я на такое уже не способен, даже вообразить не могу.

– Отнюдь, – улыбнулась она.

– Отчего же?

– Я написала книжку сплошь про сексуальную жизнь туземных детей.

– Это чуть менее прилично, чем плевать на шляпки, да?

– Гораздо менее прилично, – передразнила она мой акцент. Надела очки Мартина. До этого она держала их в руке. – Реакция на книгу превзошла все ожидания. Я рада была сбежать из страны.

– Мне очень неловко, что я ее не читал.

– У вас очень уважительная причина.

– Надо было попросить кого-нибудь прислать.

– В Англии она вызвала не больше симпатии. А сейчас ступайте спать. Я подежурю. О, взгляните на луну.

В небе светился тонюсенький обрезок, а остальное – едва заметный ореол неосвещенной луны.

– Вчера молодую я видел луну, со старой луной на руках[17]17
  “Сэр Патрик Спенс”, шотландская баллада (Sir Patrick Spens, пер. О. Румер).


[Закрыть], – продекламировала она, картавя по-шотландски.

– Мы на море можем попасть в беду, – подхватил я.

– Мне душу тревожит страх.

– Проплыли милю они и две… – Я утрировал собственный акцент.

– Проплыли три мили сполна…

– Вдруг ветер завыл, потемнел океан…

– И бурно вскипела волна, – закончили мы хором. Я не отводил глаз от луны, но по голосу слышал, что Нелл улыбается.

Американцы порой удивляют своими неожиданными познаниями.

Не помню, о чем мы говорили потом и сколько прошло времени, как вдруг сзади донесся щелчок и глухой стук. Мы подскочили. Фен в своем гамаке валялся на полу. Нелл опустилась на корточки, я посветил. Глаза его были закрыты, а когда Нелл подтолкнула его и спросила, все ли в порядке, он пробормотал:

– Вечно оно туго идет. – И добавил: – Да стукни башмаком, придурок, – и перевернулся на другой бок.

– Кажется, он сейчас открывает бутылку пива.

Рассмеявшись, мы оставили его досыпать. Из запасной одежды я соорудил себе маленькое лежбище в углу, под своим гамаком. Не думал, что усну, но уснул, и крепко, а когда проснулся, они уже собрались и ждали меня.

Почти все вокуп вышли на берег провожать нас. Они радостно ухали и взвизгивали, и дети в восторге бросались в воду.

– “Прощай” как-то убедительнее, чем “привет”, не находите? – проворчал Фен.

– Никакого набега болотных людей не случилось, – предположил я.

– Похоже, что так, – согласилась Нелл.

Фен попросился к рулю, я сбросил ход, и мы осторожно поменялись местами. Он прибавил газу, и каноэ резко рванулось вперед.

– Фен! – вскрикнула Нелл, но ей было весело. Она повернулась лицом ко мне, и ее колени скользнули по моим голеням. – Не могу это видеть. Предупредите за мгновение до катастрофы, пожалуйста.

Ее волосы, больше не заплетенные и не уложенные в узел, развевались на ветру. Лихорадка и распущенные волосы, темно-коричневые, с медными и золотистыми нитями, придавали ее лицу иллюзию абсолютного здоровья.

Если племя там не подойдет, они уедут в Австралию. Это мой последний шанс. А она настроена скептически. Но Текет много раз бывал в племени там в гостях у родственников, и даже если его рассказы правдивы лишь наполовину, думаю, этот народ сможет удовлетворить парочку разборчивых антропологов.

– Надо было сразу везти вас туда, – не отдавая себе отчета, вслух проговорил я. – Я был эгоистом.

Нелл улыбнулась и велела Фену не угробить нас по пути.

Спустя несколько часов я увидел нужный приток. Фен свернул туда, слегка черпнув воды бортом. Узкая желто-коричневая речушка. Солнце скрылось, ветер, бивший в лицо, стал прохладным.

– Мелко, – заметил Фен.

– Вы правы.

Кое-где мелькало дно.

Дожди еще не начались. Берега вздымались стенами из глины и переплетенных белых корней. Я высматривал просвет, о котором говорил Текет. Вскоре после поворота, по его словам. А на лодке с мотором это должно быть почти сразу.

– Сюда, – вскинул я руку направо.

– Сюда? Куда?

– Прямо сюда!

Мы чуть не проскочили.

Лодка накренилась и скользнула в узкий темный канал среди того, что Текет называл копи, – заросли, похожие на мангровые.

– Вы шутите, Бэнксон, – изумился Фен.

– Это же болота, да? – уточнила Нелл. – Фен среди Фенских болот[18]18
  Заболоченные низины в восточной части Англии.


[Закрыть].

– Болота? Господи, помоги нам. – Протока была узкой, ровно для одного каноэ. Ветви царапали нам руки, и поскольку плыли мы медленно, насекомые тучами обволокли нас. – Мы тут потеряемся к чертовой матери.

Текет говорил, что сквозь заросли существует только один путь.

– Просто следуйте по течению.

– Можно подумать, у меня есть выбор. Черт, какие жирные жуки.

Мы бесконечно долго ползли по этому тесному коридору, их вера в меня таяла с каждой минутой. Я хотел было рассказать им все, что слышал о там, но решил – пускай лучше явятся на место в унынии.

– Вы уверены, что нам хватит топлива? – забеспокоился Фен.

И ровно в этот момент мы выплыли на простор.

Озеро было огромным, не меньше двенадцати миль в ширину, угольно-черная вода в кольце ярко-зеленых холмов. Фен перешел на холостой ход, и некоторое время мы просто скользили по водной глади. Напротив расстилался пляж, и отражением его в воде, ярдах в двадцати от берега, тянулась белоснежная песчаная коса. А потом то, что я счел косой, поднялось в воздух, рассыпалось на части и растворилось в небесах.

– Цапли, – сказал я. – Белые цапли.

– Господи, Бэнксон, – выдохнула Нелл. – Это великолепно.

7

Хелен Бенджамин я впервые повстречал в 1938-м, когда мы оба участвовали в Международном конгрессе по антропологии и этнологии в Копенгагене. Я пришел к ней на дискуссию по евгенике, где она была единственным оппонентом и единственным человеком, говорившим разумные вещи. Ее жесты, манера речи напомнили мне Нелл. Как только дискуссия окончилась, я встал и направился к выходу. Но она каким-то образом успела перехватить меня в холле, прежде чем я сумел улизнуть. Кажется, она понимала мои чувства и, мимоходом поблагодарив за посещение дискуссии, вручила мне большой конверт. К подобному я начинал привыкать – люди надеялись, что я помогу с публикацией их рукописей, – но в случае с Хелен в этом не было никакого смысла. Ее “Радуга культуры” имела грандиозный успех, и какое бы признание к тому моменту я ни обрел со “Схемой” и книгой о киона, многим я был обязан именно этой ее работе.

Я распечатал конверт только в поезде по пути к Кале. Рука скользнула внутрь. Это была не рукопись. Это была маленькая книжечка из сложенных пополам и сшитых листов писчей бумаги, в обложке из лубяной ткани. С прицепленной скрепкой запиской от Хелен: Она всегда мастерила такие, приезжая в новое место, и прятала за подкладку чемодана, подальше от любопытных глаз. Остальные хранятся у меня, но я подумала, что эта должна быть у вас. Не больше сорока страниц, и в конце много пустых. Записи охватывали три с половиной месяца начиная с первых дней на озере Там.

3/1

4/1 Вчера сшила этот новый блокнот, но была так смущена свежими пустыми страницами, что не смогла написать ни слова. Хотела написать о Бэнксоне, но решила, что не стоит. Вместо этого написала Хелен & умудрилась ни разу не упомянуть о нем. Мне гораздо легче. Это жалко: достаточно крохи чужого внимания, чтобы почти все мои болячки прошли.

Наше временное жилище называется Дом Замбуна. Или лучше писать Ксамбун – немножко на греческий манер. Судя по тому, как сами они произносят это Ксамбун, негромко & вдохновенно, будто само слово может привлечь нечто могущественное, думаю, это дух или предок, хотя я не чувствую в этом месте ничего такого, что ощущала в других домах, построенных для умерших. А если это дух, то почему они позволили нам осквернить его жилище?

Хочется написать больше, но слишком много чувств теснится где-то в горле.

6/1 И с чего был весь этот шум насчет него? Если он и был равнодушным, сухим снобом, надменным и ревнивым, то 25 месяцев с киона, вероятно, выбили из него эти глупости. С трудом верится рассказам о веренице разбитых сердец, тянущейся за ним в Англии. Вдобавок Фен утверждает, что он извращенец. Лично я увидела смятенного, растрепанного, немыслимо ранимого верзилу. Эдакий небоскреб рядом. Никогда в жизни не видела такого сочетания размера & чувствительности. Очень высокие мужчины зачастую отстраненны и холодны в силу как бы естественных причин (Уильям, Пол Г. и др.). Я ношу очки его покойного брата.

Вчера мы стояли на отмели, провожая его, и я вспоминала осенний день, когда мне было лет 8 или 9, и мы с братом играли в первый раз с какими-то новыми детьми, поселившимися по соседству, и нас позвали обедать, и мы стояли все вместе во дворе, и внезапно наступивший вечер был прохладным, но мы разгорячены беготней, и меня вдруг охватил ужас, что мы никогда больше не сможем вот так поиграть, что это никогда не повторится. Не помню, сбылось ли мое предчувствие. Помню лишь каменную тяжесть в груди, когда поднималась по лестнице в дом.

Сегодня я устала. Попытки выучить новый язык – третий за 18 месяцев, – изучая новое сообщество людей, которые, если бы не спички & бритвенные лезвия, предпочли бы, чтоб их оставили в покое, никогда прежде не вызывали у меня сомнения и боязни. Как там сказал Б? Вроде как все, что мы наблюдаем, по сути, лишь попытки туземцев угодить белому человеку. Проблески того, как оно было на самом деле, до нашего появления, чрезвычайно редки, если вообще случаются. В самой глубине души он считает нашу работу бессмысленной. Так ли это? Неужели я обманываю себя? И все эти годы потеряны напрасно?

10/1 Кажется, у меня появилась подруга. Женщина по имени Малун. Сегодня она принесла нам чудные маленькие чашки, сделанные из скорлупы кокосового ореха, несколько горшков & целую сумку ямса & копченой рыбы. Она говорит на нескольких местных наречиях, но на пиджин совсем чуть-чуть, поэтому мы в основном всплескивали руками и смеялись. Она старше меня, уже не детородного возраста, голова выбрита, как у всех замужних женщин здесь, мускулистая & суровая, пока не начинает хихикать – похоже, против собственной сильной воли. К концу визита она уже примеряла мои туфли.

Днем я пошла взглянуть, как идет строительство нашего будущего дома. Мне нравится место, которое мы выбрали, прямо на стыке мужского и женского концов деревни (у мужчин, разумеется, вид на воду гораздо лучше), отсюда удобно наблюдать за происходящим. На работах заняты примерно 30 человек, и Фен командует каждым, обходясь несколькими словами языка там и грозным голосом при необходимости. Как хорошо, что он обращается не ко мне.

Медленно завоевываю расположение нескольких детишек. Обычно я хожу на поле за женскими домами, где они играют, или вниз к озеру, где они купаются, сажусь на корточки и наблюдаю. Сегодня я захватила с собой игрушечный красный поезд и запустила по песку, с громким стрекотом. Любопытство пересилило страх, и они подошли ближе, но стоило мне громко воскликнуть “Ту-тууу!”, как тут же разбежались, но я весело рассмеялась, и постепенно игрушка вновь подманила их. Сидя с ребятишками, я добавила не меньше 50 слов к своему скудному словарю. Части тела и детали пейзажа. В отличие от взрослых, дети не устают объяснять. Им нравится быть важными наставниками. Это в основном маленькие дети, от 3 до 8. Они существуют самостоятельной группой, так непохоже на киракира, у которых детвору опекают подростки-защитники. Здесь же девочки лет с 9 или 10 начинают ловить рыбу & ткать, а мальчики учатся гончарному & художественному ремеслу. А малышня шатается на воле. Ах, маленькие Пийя & Амини, с кругленькими животиками & лубяными поясками. Просто хочется взять их на руки и поносить, но сейчас они держатся поодаль, в нескольких ярдах, недоверчиво, поглядывая в сторону, дабы увериться, что поблизости есть взрослый.

11/1 Сегодня днем Фен привел мальчика-слугу, мальчика-охотника & мальчика-повара. Кандидатуры он отыскал на стройке, хотя мальчик-охотник кажется слишком хрупким, чтобы принести добычу крупнее утки или землеройки, а мальчик-слуга Ванджи обвязал голову тряпкой, умчался похвастаться друзьям, да так и не вернулся. Зато мальчик-повар, увидев ямс & рыбу, молча приступил к работе. Его зовут Бани, и он серьезный & тихий и, думаю, чувствует себя немножко не в своей тарелке среди громко горланящих мужчин. Будь он чуть постарше, стал бы прекрасным информантом, но, полагаю, ему еще нет 14. Мы с Феном пока не затевали битву за информанта. Сегодня за ланчем я предложила ему выбирать первым. Он сказал, что неважно, кого он выберет, потому что в итоге ему все равно захочется того, кого выберу я. Тогда я предложила ему выбрать, а потом выберу я, а потом опять он. Мы посмеялись. Я сказала, что следующую книгу назову Как обращаться с мужчиной в джунглях.

Я нашла человека, который будет учить меня языку. Кару. Он с детства немного говорит на пиджин, жил неподалеку от фактории в Амбунти. Благодаря ему мой словарь сейчас составляет больше 1000 слов & я день и ночь зубрю, хотя в глубине души предпочла бы подольше оставаться без языка. Именно в его отсутствие возможно такое внимательное и аккуратное взаимное наблюдение. Сегодня моя подруга Малун повела меня в женский дом, где они плетут & ремонтируют сети, и мы сидели там с ее беременной дочерью Сали & теткой Сали по отцу & четырьмя взрослыми дочерями тетки. Я впитывала отрывистый ритм их беседы, звук их смеха, скрытые намеки в киваниях головой. Я понимала смысл взаимоотношений, симпатий & неприязни, витавших в помещении, так, как никогда не смогла бы, говори я на их языке. Мы не отдаем себе отчета, насколько язык препятствует коммуникации, пока не лишаемся его, насколько он мешает, перекрывая собой все остальное. То остальное, на которое вы вынуждены обращать больше внимания, если не понимаете слов. Когда приходит понимание языка, многое утрачивается. Отныне вы полагаетесь на слова, а слова далеко не всегда надежная основа.

13/1 Провела 4 часа, печатая важные заметки о наблюдениях двух дней. Сегодня завершена перепись, 17 домов, 228 человек. Пришлось отвлечь Фена от строительства, чтобы получить данные о мужчинах, в дома которых мне вход закрыт.

Время от времени, неосторожно отвлекшись, вспоминаю, как Б обрабатывал мои раны в первый вечер, и все внутри замирает на несколько мгновений. Наверное, хорошо, что он не вернулся так скоро, как обещал.

17/1 Сегодня Малун пришла с огромной корзиной и очень серьезным лицом. Ксамбун, объяснила она, это ее сын. Открыв корзину, она продемонстрировала сотни лент из пальмовых листьев, перевязанных узелками, по узлу за каждый день, что его нет рядом. Я чувствовала, что у меня вырастают две дополнительные пары ушей, чтоб не упустить все, что она мне рассказывала. Потребовалось некоторое время, но я все же уяснила, что Ксамбун не умер. Его сманили вербовщики, работать на шахте, “Эди Крик”, предполагаю. Он большой мужчина, высокий мудрый мужчина, быстрый бегун, ловкий пловец, великий охотник, сообщила она. (Позже Бани & Ванджи подтвердили, что все так и даже более того. Похоже, Ксамбун – это их Пол Баньян[19]19
  Пол Баньян – персонаж американского фольклора, дровосек-гигант.


[Закрыть], Джордж Вашингтон & Джон Генри[20]20
  Джон Генри – американский мифологический народный герой, чернокожий рабочий, победивший в соревновании с паровым молотом.


[Закрыть] в одном лице.) Малун хотела выяснить, не знаем ли мы людей, с которыми он ушел. Начинаю подозревать, что именно в этом причина их гостеприимства: они думали, что у нас есть сведения о Ксамбуне. Ах, если бы. Какой драгоценной находкой был бы такой человек, какие возможности открылись бы перед ним среди своего народа. Малун верит, что он скоро вернется домой. У меня не хватило слов и духу рассказать ей то, что мне известно об этих золотых рудниках. Я не сказала, что он, возможно, несвободен и не может уйти оттуда. Господи, сколько любви & страха было в ее глазах, когда она гладила огромную корзину, набитую узелками.

8

Садясь писать еженедельное письмо матери, я обычно ставил перед собой три задачи.

1) Предоставить доказательство, что я еще жив.

2) Убедить ее, что моя работа имеет ценность и успешно продвигается в правильном направлении.

3) Дать понять, однако не говоря напрямую, что я предпочел бы оказаться в ее доме в Грантчестере, а не в любом другом месте на планете.

Первая задача была, разумеется, самой простой. С ней я справлялся, напечатав “Дорогая матушка”. Другие две предполагали изрядную долю лукавства, а она чуяла мое лицемерие, как адская гончая чует смерть.

Но сейчас появилась задача четвертая: не упоминать Нелл Стоун. Запросто, подумаете вы. Но тем не менее я столкнулся с невероятной проблемой. Уже три начатых письма были вырваны из пишущей машинки. Я скомкал и выбросил их в окно, где маленький Канши с двумя приятелями принялись гонять бумажки тростниковыми палками. Следом полетела четвертая, мальчишки радостно заорали, а бабушка Канши рявкнула из-под москитной сетки, что она прилегла вздремнуть и не пошли бы они уже утопились.

Я вставил очередной лист бумаги в каретку.

Дорогая матушка,

Полагаю, сегодня первое февраля. Осталось три месяца. Возможно, это письмо и я прибудем домой одновременно. Сад будет в цвету, и мы сядем пить чай под кустами сирени и ирги, и в душе моей воцарится покой.

Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здоровье и зимняя простуда обошла тебя стороной. Зима была мягкой?

Ох, боюсь, этот вопрос я уже задавал в прошлых двух письмах, но все равно вставил его.

В любом случае к тому моменту, как ты получишь это послание, зима уже станет далеким воспоминанием, а мы будем прикидывать, как бы уберечь розы “Фелиция” от тли и как не позволить горцу заполонить южную стену дома. Летние заботы.

Как я упоминал, в последнее время я занимался преимущественно погребальными ритуалами киона. Вчера я присутствовал на поминальной церемонии, в ходе которой череп давно умершего человека выкапывают, затем покрывают глиной и вылепляют вновь лицо – с носом, ртом и подбородком. Бедолагу художника нещадно критиковали за непохожесть черт, но в конце концов портрет одобрили и обряд минтшанггу состоялся. Голову установили на специальном помосте, и мужчины собрались под ней и играли на флейтах для женщин, которые стоически слушали, почти впадая в транс. Потом женщины встали и подносили пищу его духу и пели специальные песни материнского клана этого мужчины. Когда я спросил, когда он умер, никто не смог мне ответить. Они оплакивали его, это не было театральным рыданием на похоронах, а вполне естественный плач. Естественный. Оказывается, я непроизвольно использую это слово. Что естественно для англичанина, может вовсе не быть таковым для, скажем…

Тут я помедлил. Как школьник, которого так и подмывает написать заветное слово.

…американца, не говоря уже о туземцах Новой Гвинеи.

Ее вибриссы дрогнут. Она обязательно что-то почует.

Оказывается, меня все больше и больше интересует проблема субъективности, ограниченности взгляда антрополога, а не традиции и обычаи киона. Возможно, любая наука – это всего лишь исследование себя.

Почему бы здесь просто не упомянуть о них?