Текст книги "Побег из Эдена"

– У вас есть минута, чтобы сдать свои домашние задания, – сказал тот.

Учитель Маркес вывел на голографический проектор список учеников класса. Если сданное учеником задание было выполнено правильно, рядом загорался зеленый огонек, если нет – красный.

Громов обрадовался, увидев возле своей фамилии зеленую метку, и огорчился, когда напротив «Спаркл», фамилии Чарли, вспыхнула красная. Он не видел его лица, но почувствовал, как тот съежился под огнем презрительных взглядов. Все знают, что Чарли Спаркл учится в Накатоми только потому, что его отец – председатель совета директоров корпорации «Спарклз Кемикал», от которой Накатоми получает до четверти своего бюджета.

– Что ж, я так и думал, – Маркес криво усмехнулся и показал пальцем на фамилию Чарли. – Вашему отцу, ученик Спаркл, придется выделить очень, очень большой грант на мои исследования, чтобы я не заявил вам отвод по окончании семестра. Да будет вам известно, в этом году социомика входит в список предметов, обязательных к сдаче.

Он посмотрел в сторону Чарли таким гадким и липким взглядом, что Максим опустил глаза, глубоко вздохнул и стал медленно выдыхать, считая до десяти, чтобы учитель не заметил, что лицо Громова покраснело от гнева.

Спустя минуту Максим, чтобы отвлечься, принялся мысленно превращать Маркеса в различные предметы, сохраняя сущность мерзкого зануды. Сам того не подозревая, большую часть урока достойный учитель социомики провел в образе мятого жестяного чайника, какими пользуются лотеки. Чайник изрядно закоптился и затерся до дыр. Поэтому в нем уже давным-давно ничего не кипятили, а почему-то сунули ему внутрь останки веревочной швабры.

* * *

После социомики две нейролингвистики. Вела предмет та самая учитель Йокояма, что наказала Дэз. До конца года всем предстояло выучить китайский, корейский и японский.

– Почему ее назначили учителем? – часто ворчал Митцу. – Она же просто оператор нейролингвы!

– Ненавижу нейролингву, – каждый раз вздыхал в ответ Громов, зная, что сейчас Спаркл начнет с ними спорить, доказывая, что нейролингва – это «все» и он жизни без нее представить не может.

– С тех пор как доктор Синклер ее изобрел, за семь лет мы проходим столько, что обычными методами за всю жизнь не запомнить, – был его главный аргумент.

Собственно, полное и правильное название нейролингвы было «нейроактивная сенсорноаналоговая лингвистическая среда». Подключившись к ней, можно было быстро запомнить нужную информацию. Начиная от таблицы умножения и заканчивая сборником формул теоретической физики. Особенно нейролингва облегчала изучение любых языков. Пара месяцев регулярных подключений – и словарь в двести тысяч слов крепко сидит в твоей памяти.

Благодаря тому что зубрежка осталась в прошлом, главным стало не «запоминание», а «понимание».

Со стороны любой подключенный к нейролингве выглядит довольно забавно. Человек в больших очках, делающих его похожим на осу, и огромных перчатках, похожих на горнолыжные, сидит и медленно водит руками по воздуху.

Поскольку Сеть царила везде, к нейролингве можно было подключаться, сидя в кафе, парке, на крыше – где угодно. Единственное условие – неподвижность. Макс регулярно об этом жалел.

– Пока едешь в этом чертовом поезде в школу да из школы, можно было бы столько всего вызубрить, представить страшно!

– Ты же не любишь нейролингву, – морщил нос в ответ на это Чарли.

– Не люблю, поэтому и жалею другое время на нее тратить. В поезде все равно заняться нечем – только телевизор смотреть. А так... подключился да грузись, пока едешь. Так нет же!

– Это же для твоей безопасности, дурень, – Спаркл не мог не вступиться за любимую нейролингву. – Вибрационные искажения получишь и что будешь делать? Запомнишь что-нибудь криво, потом всю жизнь будешь мучиться, как бедняга Ити.

«Если ты увидел зверя и вспомнил, что это кошка, помни, что как кошку ты запомнил собаку», – процитировал Митцу известный школьный анекдот о бедном Ити Найте, который пытался запомнить таблицу видов, подключившись к нейролингве во время поездки на такси.

Макс надел видеоочки, сенсорные перчатки и «контур» – тонкий металлический обруч с небольшой антенной. Информация нейролингвы поступает через спутник на специальный приемник, а тот уже преобразует его в волны нужной частоты и передает на контуры учеников в форме личностно-адаптированных магнитных волн.

Это самый простой учебный комплект для подключения. В магазинах продавались другие – более сложные и красивые. Обычно очки и контур в них были интегрированы и образовывали что-то вроде шлема. Громов мечтал купить набор «Сони» – легкие ультрасиликоновые линзы и тонкие, едва заметные сенсорные наклейки на кончики пальцев.

– Пожалуйста, быстрее, – подгоняла всех зануда Йокояма, – не копайтесь, не заставляйте других ждать.

Митцу вполне справедливо считал, что Йокояма – это не учитель, а оператор нейролингвы. Она всего лишь следит за правильностью загрузки материала, последовательностью и читает «поддерживающие» тексты. Словари усваиваются памятью быстрее и лучше, если одновременно читать какой-нибудь текст на соответствующем языке.

Громов нажал кнопку «Старт» на панели внешнего управления.

Перед глазами мгновенно развернулось до боли знакомое меню на голубом фоне.

Громов протянул руку и выбрал иконку «Войти в систему». Выскочила клавиатура. Макс набрал свой пароль – личный идентификационный номер, который давался каждому при первом подключении к системе.

Наконец нейролингва всех идентифицировала, приняла и настроилась на «уникальные» мозговые волны каждого. Затем ученики два часа смотрели на бешено бегущие иероглифы и слушали резкий, впивающийся в мозг голос учителя Йокоямы. Она быстро, нараспев читала стихи. Нейромодулятор специально придавал ее голосу такую частоту которую мозг воспринимает лучше всего. Точнее, голос на этой частоте превращается в нечто похожее на сверло, спастись от которого нет никакой возможности. Неудивительно, что между собой ученики звали Йокояму «Электродрель».

Когда урок кончился, Максим устало снял очки и откинулся назад. Голова болела, а во рту противно покалывало, как на большой высоте. До сих пор неизвестно, вредна ли нейролингва. А ученики гадали, зачем вообще учить языки, когда у каждого на ухе висит биофон-переводчик, который немедленно переводит любую речь на понятный для его хозяина язык. Ну и позвонить по нему можно заодно, сфотографировать что-нибудь или сделать видеозапись.

Выйдя в коридор, Громов дождался Чарли и Митцу.

– Как из соковыжималки, – сказал Митцу, потерев глаза. Его короткие черные волосы топорщились ежиком. Никакое средство не могло заставить их улечься в гладкую прическу. – Голова раскалывается, глаза болят – жуть. Кстати, заметили: Йокояма свой нейромодуль никогда не отключает. Хочет, небось, Тиллибергу в голову засунуть мысль, что она неотразима.

Учитель Тиллиберг преподавал в Накатоми историю. Его вечно окружала стайка восхищенных старшеклассниц.

– Какая все-таки гадость эта нейролингва! – произнес Макс, морщась так, будто съел что-то несвежее.

– А мне нравится, – пожал тощими плечами Чарли и шмыгнул веснушчатым носом.

Его пламенно-рыжие кудрявые вихры казались оранжевой строительной каской от чудовищного количества «Глэмшира», которое требовалось для их укрощения.

– Зачем знать двести тысяч слов к двенадцати годам, если в реальной жизни обходишься дай бог сорока тысячами плюс тридцать пять «пассивного словаря»? – проворчал Громов. – А потом тебя еще подключают к нейролингве, заставляя учить все двести тысяч аналогов этих уже известных слов на десяти других языках как минимум...

– А мне нравится! – упрямо и даже с вызовом повторил Чарли. – Это вообще единственный предмет, ради которого я сюда хожу.

Это была правда. 89% способностей Спаркла приходилось на лингвистику. Все прочие двенадцать предметов – бионика со всеми разделами типа генного инжиниринга, биохимии, киберорганики и так далее, социомика, высшая теория математики, квантоника – делили между собой жалкие 11% остальных способностей Чарли.

С каждым годом Спаркл становился все худее и длиннее. Он был единственным, кому нравилось вечно серое, пасмурное небо над Токио. От солнца на его молочно-белой коже тут же появлялись красные ожоги. «С тех пор как я сюда приехал, научился различать 247 оттенков серого», – как-то заявил Чарли. На что Громов усмехнулся: «Да уж... Солнце – это, похоже, единственный абонент в Японии, который всегда недоступен».

– Даже не верится, что наконец обед, – Митцу улыбнулся и похлопал себя по животу. – Я думал, не доживу. Скорей бы уже каникулы. Отец обещал отправить меня в Национальный парк Кении, – хвастливо сказал он. – Если только сдам зачет по итогам Нефтяной войны. Черт, мне никогда не запомнить, какие корпорации в какие пулы объединились и сколько мест получали в хайтек-правительстве каждый год!

– Да, – сочувственно ответил Громов, – я, честно говоря, нейронную программу написал, чтобы это выучить. Корпорации – еще ладно, а вот даты, когда какие ресурсы закончились и чем они были заменены... Вот где ужас! Все пришлось через видеоочки закачивать. Голова болела два дня.

– Да я бы тоже лучше программу написал, чем всухую зубрить. Жаль, имплантантов памяти не бывает, – печально вздохнул Митцу и спросил Макса: – Ты-то домой поедешь?

Громов коротко и нехотя буркнул:

– Нет.

– Охота вам рядом со школой все время сидеть... – недоуменно пожал плечами Токахаши. – Мне уже в начале семестра хочется отсюда подальше свалить. Хорошо, когда в одну из лотекских стран получается поехать.

Чарли сник и сунул руки в карманы. Ему про каникулы думать совсем не хотелось. Вряд ли родители будут рады коэффициенту его успеваемости.

– Я бы лучше здесь остался, чем домой... – проворчал он.

– Да ладно тебе, – Митцу хлопнул его по спине. – Наплюй.

Но до столовой шли молча. Все помнили ярко-фиолетовые синяки, которые Чарли привез с последних каникул.

Взяв подносы с едой, друзья сели за свободный столик.

– Интересно, кого в этом году отберут в Эден? – задумчиво спросил Максим, подцепив на вилку суши. Палочками он есть умел, но не любил.

Каждый ученик после третьего года должен был придумать и создать себе домашнего робота. Это называлось «домашний проект». Никаких указаний. Полная свобода. Что хочешь, то и делай. Каждый год ученики представляли в школу отчет и демонстрировали своих роботов. Кто хотел, мог послать заявку в Эден, приложив этот отчет.

В прошлом году в Эден пригласили одного мальчика седьмого года и двух девушек, почти выпускниц восьмого года. Учитывая, что в Накатоми пять тысяч учеников, можно представить, какая это честь.

Митцу пожал плечами.

– Меня точно не возьмут, – сказал он, – у меня с проектом полная беда. Мой робот Нидокинг научился ходить только по прямой. Прошлый век. Моя голова – не то что твоя, Макс. Способностей к концентрации нет. Кстати, чувствую, с квантоникой у меня в этом семестре тоже будут проблемы... Мне в Эдене точно делать нечего. Думаю на механику налечь. Может, примут потом в Детройт? Я больше железо люблю, чем софт. Кстати, вот с железом у моего Нидокинга все хорошо. Он и с высоты падал, и коротился – ни-че-го. Ходит себе и ходит, но только по прямой. Крепкий, но тупой. Прямо как я.

Митцу постучал кулаком по своей круглой голове с оттопыренными ушами.

– Если бы я был так самокритичен, как вы, мистер Токахаши, – Чарли уже успел смести почти все, что было у него в тарелке, – я бы давным-давно умер от стыда. Что мне с проектом делать, даже представить не могу. Хорошо хоть наконец собрал своего робота. Но он не то что не ходит, а даже на колесиках не ездит. Скажу вам честно, он даже не включается.

– Но ведь тебя отчислят, если не представишь проект, – нахмурился Митцу, – это для всех обязательно. Насчет Эдена – ерунда. Хочешь – посылай, хочешь – нет. Но ведь домашний проект надо обязательно в конце года показать, иначе...

– Ну и пусть, – неожиданно спокойно пожал плечами Чарли.

Максим и Митцу переглянулись, потом хором спросили:

– Что?!

Громов удивленно добавил:

– Ты хочешь, чтобы тебя отчислили?

– Да, другого пути нет... Вы же знаете, я не очень-то рвался в Накатоми. Просто отец... и дед... Они про другую школу даже слушать не захотели. «Это альма матер всех Спарклов», – Чарли передразнил напыщенный высокомерный голос своего отца. – А у меня способностей к математике, как вам известно, меньше трех процентов.

– Ты никогда не говорил, что хотел в другую школу, – тихо заметил Максим.

Ему было ужасно жаль Чарли и хотелось как-то поддержать его. Сказать что-нибудь теплое, ободряющее. Но Громов не знал таких слов, да и чувства проявлять не привык.

– Я... я хотел в Норфолк, – с трудом выдавил из себя Чарли и тут же вжал голову в плечи, покраснев до кончиков ушей.

– В Норфолк?! – Митцу прыснул от хохота. – Это ж для девчонок! Литература, история, музыка – ерунда, одним словом! Ты еще скажи, что решил стать композитором!

– Вот и папа так сказал... – едва слышно ответил Чарли, еще сильнее втянув голову в плечи.

Громов нахмурился. Слова Митцу его разозлили. Правильно говорят – хочешь узнать каков человек, взгляни на его школьного робота.

Я откинулась назад. Спина затекла. Питьевой автомат «чайкофемашина» выдал сообщение, что на сегодня моя норма питьевой воды исчерпана. В отделе остались только я да Лунная Тень. Судя по первым буквам файлов, он просматривал личные дела тех, с кем Громов учился. Компания у Макса подобралась уникальная.

Дэз Кемпински. Полное имя Дезире Кемпински. Награда за ее поимку близится к миллиарду кредитов.

Чарли Спаркл – новый президент «Спарклз Кемикал», или «император мыла», как его теперь называют. Его папочка отошел отдел нежданно-негаданно, оставив все своему сыну, которого, по слухам, не слишком-то любил... История эта до сих пор будоражит воображение сетевых репортеров и личностных аналитиков.

Так что Лунатику сидеть еще долго, а я, пожалуй, пойду. Завтра чуть свет вылетаю в Токио.

Взгляд мой остановился на новостной ленте. Красная буквенная змейка непрерывно неслась над нашими головами. «Доджеры» разгромили «Маппет Вингс» всухую... Энди Нулин плывет через Тихий океан на доске для виндсерфинга... Арена «Квейк» готовится отпраздновать свое пятидесятилетие... Макияжная матрица Белинды Редс стала на сто двадцать оттенков богаче... Председатель торгового комитета провел переговоры с бедуинами о восстановлении Суэцкого канала...

Ни слова о «Биософте»! Ни слова о Громове!

Мне вспомнилась любимая присказка шефа: «Событие не произошло, пока о нем не сказали в новостях». Ну-ну...

Я надела видеолинзы и закрепила контакты на пальцах. Вошла в Сеть.

Направо – конференц-залы. Доска тем... История за день. До двенадцати дня – только о «Биософте» и Громове. В 12:15 первый раз заговорили о чем-то еще, конкретно – о заезде «Формулы-1001», решится ли Скарлетт МакКонахен разогнать свой болид выше скорости звука, чтобы обставить наконец «Пулю» Минг? К пяти часам вечера «Биософт» обсуждали уже не больше, чем другие новости – деловые, спортивные, политические и так далее.

Я вызвала панель управления и набрала адрес Лунатика. Появившись в его приват-чате, сказала:

– Это просто невероятно! Неужели люди не понимают, что происходит?!

– Не хотят, вот и не понимают, – ответил Тень, не выходя в Сеть. Мы продолжали говорить по биофону. – Кстати, я был уверен, что наш драгоценный хайтек-улей погалдит пару часов, а потом сделает вид, будто ничего не произошло, чтобы с ума не сойти от страха. Ведь никто не знает, как жить без «Биософта». Потому и думать не хочет. Посмотри, как рейтинг президента вырос, доверие к правительству. Люди боятся. А когда они боятся – начинают обожать вожака, надеются, что он им поможет. Вот и сейчас – все будут веселиться и изо всех сил убеждать друг друга, что «лучшее в истории» правительство решит эту проблему за несколько дней. Тем более что корпорации только что обязали оплатить те «несколько выходных», что будут у людей из-за «мелких проблем» с «Биософтом». Арены переполнены, развлекательные центры тоже – люди в восторге от неожиданных каникул.

– Но как такое может быть?! Это просто сумасшествие какое-то! – воскликнула я.

– Знаешь, почему я выбрал специализацию личностного аналитика? – печально усмехнулся Лунатик. – Мне тоже всегда хотелось понять, как такое может быть.

– И что? Теперь, когда ты понимаешь, тебе легче?

– Да. Я стал фаталистом и успокоился.

– А зачем тогда вообще работаешь на «лучшее в истории» правительство?

– Во-первых, за десять тысяч кредитных единиц на сладкую жизнь, во-вторых, имею идиотическую мечту протянуть подольше, а в-третьих, у меня мания величия, верю, что могу спасти наш лучший из миров, – грустно рассмеялся Тень. – Извини, я тебя отключаю. Много работы.

Кое-что о Дэз Кемпински

Самолет бюро, старенький облезлый карлик, имел только одно достоинство – потреблял крайне мало топлива. Судя по полустертым надписям на стенах, его конфисковали после войны где-то на европейском севере.

Чтобы не расходовать драгоценное горючее почем зря, на борт собрали агентов, курьеров, секретарей, почту, посылки, оборудование... Все и всех, кому в это утро позарез требовалось попасть в Токио. Еще пять лет назад было не так плохо с транспортом. Во всяком случае, внутри самолетов еще сохранялись пассажирские кресла. Теперь же все пространство заняли металлические ярусы из легчайших прочных пластиковых решеток. Люди ложились на них как рыбки в консервную банку. Внизу осталось некое подобие корабельного трюма – туда битком набивали груз. Мне повезло найти место у стены – выпуклый борт образовывал нишу. Так что прижимали меня только справа – какой-то бледный молодой человек с искусственным накопителем памяти поверх его собственной черепной коробки. Судя по форме – почтальон. Никогда не понимала, кому охота добровольно превращаться в живой оптик[21]21
  Оптический диск – «оптик», накопитель информации из переработанного оптоволокна. Оптопластиковый прозрачный носитель стандартного размера в см (Д х Ш х В = 4 х 1,5 х 1).


[Закрыть], таскать туда-сюда файлы, которые люди по каким-то причинам не желают посылать через Сеть.

Чтобы хоть как-то сократить мучения в пути, в салон пустили усыпляющий газ. Тоже, видать, довольно паршивый. Когда перед посадкой его нейтрализовали, я еще долго не могла проснуться.

Инспектор Идзуми встретил меня у трапа. Не чувствуя тела, одеревеневшего от долгого неподвижного лежания в отключке, я сухо представилась:

– Алиса Лиддел.

– Добро пожаловать в мой ад, юная леди.

Похоже, инспектор чувствовал себя не лучше, и настроение у него было соответствующее.

До служебной стоянки мы шли молча. Я исподтишка разглядывала «героя», разоблачившего технопарк Эден. Правительственные медиа взахлеб пели ему оды, а независимые, Сетевые, ехидно называли «счастливчиком Идзуми». Мол, после того как Громов разоблачил отца нейролингвы, инспектор бесстыдно присвоил себе этот подвиг.

Трудно судить, как все было на самом деле.

Пока инспектор казался мне просто старым пьющим человеком, наплевавшим на все в этой жизни, включая себя самого. Его грязный форменный плащ из полимерсатина и значок, приколотый на место булавки для галстука, выглядели как реквизит к телеспектаклю «Уличный патруль»[22]22
  «Уличный патруль» – культовый многосерийный телеспектакль о жизни токийской полиции. Породил целое направление в искусстве телетеатра. Основные черты – реалистичность, актеры без грима, обилие жестокости и цинизма, черный юмор, отсутствие однозначно положительных или однозначно отрицательных персонажей. Образ главного героя – патрульного инспектора Солти Дога – повлиял на все виды визуальных искусств, особенно на моду.


[Закрыть]. Идзуми вполне мог бы сыграть Солти Дога в старости.

Турбокар[23]23
  Турбокар – тяжелый карт с капсульным корпусом и аэродинамическими крыльями по бокам. Потребляет ядерную энергию. Топливная система представляет собой микрокопию классического ядерного реактора. Некоторые модели способны развить скорость до 1000 км/час.


[Закрыть] инспектора Идзуми произвел на меня впечатление – огромный новый «сузуки» из черного углепластика. Говорят, на одной атомной батарее может проехать до двухсот тысяч километров.

– У нас тут премируют почем зря, – пояснил инспектор. – Я-то ни черта не сделал для разоблачения Синклера, мир его цифровому праху. Ваш Громов вскрыл папашу нейролингвы до меня. Однако это же не повод, чтобы пожилому ветерану полиции отказываться от премии. Я так рассудил: за тридцать лет верной службы мне положена награда. За что ее присудили, мне плевать. Главное, что не приходится больше давиться в метро. А на зубоскальство за моей спиной плевать.

– Ну и правильно, – согласилась я.

– Если б мне в молодости сказали, что мы доживем до этого, – инспектор сунул мне под нос продовольственную карточку, – я б лучше погиб смертью храбрых. Мне урезали норму калорий на двести единиц. Говорят, обмен веществ с возрастом замедляется. Буду получать продуктов на три тысячи калорий в день, как раньше, – растолстею. Честно говоря, я бы не прочь хоть немного растолстеть перед смертью. Моя бабушка была ужасно толстой, и ее вообще ничего не волновало... Толстым все по фиг.

– Гхм... – мне вдруг захотелось сделать общение с Идзуми максимально формальным. – Вы уже говорили с кем-нибудь из Накатоми? Они выдали вам какую-то информацию?

– Видеоотчеты, – инспектор раздраженно скрипнул зубами. – Думаете, кто-нибудь понял, что будет, если поганца не найдут? Директор Такимура сейчас думает, как бы ему вывернуться из неловкой ситуации! Его бывший ученик так подставил наш лучший из миров! Какой ужас! Как же он убедит попечительский совет школы раскошелиться на пять миллионов кредитов в будущем году? Как и что он будет загружать и мозги детишкам без биософта и нейролингвы, директор пока не думает. Вы посмотрите на этих дебилов! – агент ткнул пальцем в парочку служащих аэропорта, которые стояли перед телетеатром[24]24
  Телетеатр – трехмерные проекции, транслируемые в хайтек-пространстве. Заменили собой двухмерное телевидение. Как аппарат – плоская горизонтальная матрица, круглая либо квадратная, воспроизводящая любые объемные фигуры в реальном или уменьшенном масштабе. Как медиасредство – трехмерный аналог двухмерного цифрового телевидения.


[Закрыть] и смеялись над пародийным новостным шоу. Ведущие без перерыва шутили над крахом «Биософта». – Они все рады этому скандальчику! Считают его развлечением... Мальчишка знал, что делал. Зуб даю.

Я промолчала.

Лунатик сказал бы, что Идзуми раздражает меня по одной-единственной причине. Он уже понял и принял то, что я пока отказываюсь признать. Наша цивилизация обанкротилась. Но мы упорно не желаем в это верить. Поэтому двое служащих смеются у телетеатра, а я ощущаю только азарт охотника. Мои чувства сейчас точно такие же, как во время игры на Сетевой арене. Вроде бы все по-настоящему – и асфальт под ногами, и боль, и чувство тяжести собственного тела, но ты знаешь, что эти ощущения фальшивы. Всего лишь набор электрических импульсов в твоих нервных окончаниях. Это не по-настоящему. Ты в игре. И сейчас я не живу, а играю. Я тоже не хочу думать, что будет, если мы не найдем Громова.

– Мой тебе совет, девочка, – Идзуми хитро подмигнул. – Хочешь найти Громова – ищи Дэз Кемпински.

Я вздрогнула, очнувшись от своих мыслей.

– Откуда информация?

– Отсюда, – инспектор приложил указательный палец к голове, – интуиция. Я понял это, как только посмотрел первую кассету.

– Интуиция, и все? – у меня еще была надежда, что Идзуми – добрый ангел, у которого есть информатор в лотек-пространстве.

– Ага, – кивнул инспектор и больше не произнес ни слова.

Я открыла крышку вирстбука, набрала код базы бюро и отправила запрос: «Все данные о возможном местонахождении Дэз Кемпински».

Конвертик мигнул и исчез в Сети.

– Здесь свободно?

Максим обернулся и увидел... Дэз. Не дожидаясь ответа, она села рядом с Громовым, сказав:

– Все другие места заняты.

Максим первый раз видел ее так близко. Лицо самое обыкновенное, только глаза немного странные. Это он давно заметил. Шкодные – вот правильное старинное слово из истории лингвистики. Сейчас его уже не употребляют, но Дэз оно подходит.

Митцу сердито насупился. Он не любил, когда в компанию кто-то влезал без спроса.

– Вы посылали заявки в Эден? – деловито спросила Дэз, открывая йогурт. – Скоро должны объявить результаты. Я бы хотела, чтобы меня выбрали, но раньше седьмого года это вряд ли случится. А что у вас за проекты?

Она принялась за суши, быстро-быстро отправляя их рот.

– У меня робот-швейцар, цель – научить открывать дверь своим, а чужих не пускать, – неохотно сообщил Митцу.

Он не хотел говорить с Дэз, но любил рассказывать о себе. Часами мог, если находились охотники слушать.

– А у меня робот-пылесос... – сказал Чарли, задумчиво водя пальцем по краю стакана.

Митцу болезненно поморщился. Ему музыка стекла нравилась гораздо меньше, чем Спарклу. Токахаши выдержал секунды три, потом решительно схватил Чарли за руку и положил ее на стол.

К удивлению Максима, Дэз не стала смеяться и вообще никак не отреагировала. Ну пылесос и пылесос, что в этом такого?

– А у тебя что? – спросила она Громова.

Тот даже не повернул головы, буркнув:

– Ничего особо интересного.

Митцу ответил вместо него:

– Там полный улет! Собака! Как живая! Бегает, прыгает, обходит препятствия, действует по обстоятельствам, подключается ко всем видам электроники, способна вести диалог, распознает настроение хозяина, знает и может правильно употреблять тысячу слов...

– Тысячу двести, – поправил его Громов.

Дэз заметно оживилась, повернувшись к нему:

– Интуитивная прога?

Максим был удивлен. Он-то думал, что никто, кроме него, ничем подобным не увлекается! Повернувшись к Дэз, он несколько секунд смотрел на нее, принимая решение, стоит говорить или нет. Потом быстро и сухо ответил:

– Генеральная программа, которая сама пишет скрипты для остальных программ, когда меняются внешние условия.

– Это как? – спросила Дэз, ничуть не смутившись от холодного отчужденного тона Громова.

– Ну... – тот опять внимательно посмотрел на Дэз, как бы взвешивая шансы, что она поймет объяснение. Решил, что поймет. – Например, если есть программа для хождения по прямой лестнице, то, увидев, скажем, винтовую, генеральная программа пишет новый скрипт и добавляет его к уже существующей проге по преодолению препятствий. Почти как мозг.

– Круто! – воскликнула Дэз. – Покажешь?!

Громов аж закашлялся. Первый раз за пять лет в Накатоми кто-то вот так запросто попросился к нему в гости.

Митцу и Чарли переглянулись.

Однако никаких причин для отказа в этой необычной просьбе Громов не нашел.

– Хорошо, – он пожал плечами, – только я живу в наемной конуре, до которой час пилить на скоростном поезде. Если тебе делать больше нечего – добро пожаловать.

* * *

Те, кто не мог позволить себе квартиру в городе, жили в кампусе Накатоми. Но все, кому было по карману снимать хоть какой-нибудь отдельный укромный уголок, пусть до него час езды, старались жить отдельно.

Дело в том, что на кампус распространялись все школьные правила. Там тоже надо было ходить в форме, есть, ложиться и заниматься в положенное время. Общие спальни и камеры везде. Двадцать четыре часа быть на виду – это слишком. Поэтому каждый, кого обстоятельства вынуждали селиться в кампус, искал любые возможности, чтобы убраться оттуда как можно скорее.

Макс никому об этом не рассказывал, но те несколько месяцев, что он прожил в кампусе, вспоминал с ужасом. Поэтому первый год тщательно следил, чтобы его успеваемость не падала ниже 98%. Получив стипендию за отличный годовой табель, он стал снимать небольшую квартирку на северной окраине. Совсем небольшую. Крошечную. В одном из «наемных домов» – огромных зданий, целиком состоящих из вот таких одинаковых ячеек. Снять квартиру очень просто. У входа в дом расположен терминал, на табло которого всегда указаны номера свободных квартир. Выбираешь одну, расплачиваешься картой, получаешь электронный ключ, а дальше стараешься не забывать про аренду. Иначе ключ блокируется и все твои вещи робот-уборщик выставляет на лестницу. Попросить «дом» об отсрочке просто невозможно. Или плати, или убирайся.

Всю дорогу Макс и Дэз проболтали. Разговаривать с ней оказалось легко. Она быстро подхватывала любую тему и много в чем хорошо разбиралась. На хмурый тон и мрачные шутки Громова реагировала спокойно. У нее, похоже, имелся редкий дар принимать людей такими, какие они есть.

– Странно, – Дэз удивленно осматривала ржавые пятна на стенках кабины скоростного лифта, – вроде бы эти районы построили недавно, а выглядят они, будто им лет по пятьдесят.

– Чего ты хочешь от мира, где единственный оставшийся ресурс – это мусор? – ответил Громов и с силой треснул кулаком по створке, когда лифт остановился. – Контакт где-то отходит. Пока не стукнешь, не открывается.

Как только они вышли из лифта, тусклое освещение на этаже попыталось автоматически включиться, но попытка не удалась.

– Здесь всегда так. – Макс спокойно шел по жуткому ветхому коридору, из стен которого там и сям вылезали искрящиеся провода: крыша дома, похоже, текла с момента постройки, батареи едва теплые, штукатурка сыплется, арматура ржавеет. От постоянных замыканий в проводке характер у интеллектуальной системы управления жилой средой стал довольно скверным. Большую часть времени она в ипохондрии.

Громов показал на тускло мерцающие лампочки.

– Проходи, – он открыл свою дверь.

Дэз вошла и с любопытством огляделась.

Квартирка была квадратной. Четыре на четыре метра. Возле входной двери выгорожен небольшой чуланчик санузла. В другом углу кровать-чердак. Все пространство под ней – «точка входа», место компьютера. С другой стороны полки с дисками. У небольшого окна откидной стол – мало ли, захочется поесть. На кронштейне плазменный экран медиацентра, совсем старенький. У двери небольшой древний диванчик.

Центр комнаты был свободен. Там сидел робот. С виду – обычный робот-собака. Рост сантиметров тридцать, пока только основные узлы, провода торчат.

– Я пока его не закончил, корпус не стал заказывать, – пояснил Громов. – Только на голову кожух надел, чтобы в мозги пыли не набилось.

– Привет, Макс. Образец скучал. Образец рад тебя видеть, – сказал робот, виляя хвостом. – Кто это с тобой?

Дэз восхищенно выдохнула:

– Класссс!

– Познакомься, Образец, это Дэз.

Собака приблизилась к Кемпински, обошла ее кругом.

– Посмотри ему в глаза, Дэз, – посоветовал Максим, – чтобы он тебя запомнил.

Кемпински послушно склонилась, посмотрела в черные глаза робота, улыбнулась и помахала рукой:

– Привет, я Дэз!

– Образец, запомни, – приказал Громов. – Дэз друг.

– Дэз друг, – повторил Образец через некоторое время.

Максим пояснил для Кемпински:

– Образец пока знает мало слов, поэтому надо говорить просто и очень четко. Я работаю над его слуховыми сенсорами и... И еще много над чем.

– Странное имя – Образец, – заметила Дэз, но без каких-либо эмоций.

– Да это и не имя в общем-то, – Громов пожал плечами, – сначала, когда я только-только начал задумку осуществлять, делал в журнале записи, что образец такой-то делается из того-то... Так и прилепилось – Образец. Думаю, когда закончу, может, дам ему какое-то имя. Только мыслей пока нет.

– У тебя когда-нибудь была настоящая, живая собака? – спросила Кемпински.

– Д-да... – неохотно признался Громов. Почти все лотекские семьи имели собак – для охраны, охоты, присмотра за скотом.

– Как ее звали?

Макс наморщил нос.

– У него было дурацкое имя.

– Ну какое? – настаивала Дэз.

– Я же сказал – дурацкое! – тут же огрызнулся Громов.

Кемпински сунула руки в карманы и скорчила удивленную физиономию.

– Да, имя и правда странное. Никогда раньше не слышала, чтобы собаку звали «Дурацкое».