Текст книги "Театр «Хамелеон»"

Лилия Волкова
Театр «Хамелеон»

Друзьям моей юности

Художник Татьяна Балашова

Издательство «Абрикобукс» благодарит литературное агентство Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency за содействие в приобретении прав

© Л. В. Волкова, 2020

© Т. Ю. Балашова, 2022

© ООО «Издательство «Абрикос», 2022

Глава 1

Странно всё-таки следить за знакомым. И вот, кстати, вопрос: можно ли считать знакомым того, с кем ни разу не разговаривал? С другой стороны, как ещё назвать человека, о котором знаешь миллион вещей: фамилию и разные варианты имени; цвет глаз, волос и всех резинок-заколок; тембр голоса и многочисленные градации улыбки – от еле заметного движения губ до широкой или, наоборот, неуверенной, словно о чём-то просящей?

Следить за знакомым безо всякой внятной цели ещё более странно. Богдан вообще-то вовсе не собирался играть во всю эту шпионскую ерунду, но позавчера всё вышло само собой: увидел издалека фигуру, которую, кажется, изучил лучше, чем свою, и потянулся следом, как проводная мышь за ноутом.

Странно и то, что в тот день, в понедельник, он пошёл за Василисой в первый раз, хотя с момента, когда он её заметил, прошло… Сколько? Месяца три? С ума сойти, три месяца! Конечно, расписание у них часто не совпадает, и факультативы бывают. Но это не объясняет, как Богдан умудрился за девяносто дней (за вычетом каникул) ни разу не увидеть её после уроков: говорящей с одноклассниками в школьном дворе, выходящей за ворота, закидывающей на спину жёлто-зелёный рюкзак, такой яркий, что при взгляде на него во рту становится кисло.

А следить оказалось легко: Василиса не оглядывалась и не смотрела по сторонам, разве что когда переходила дорогу. Да и это не всегда. Вчера Богдан чуть себя не выдал и даже открыл рот, чтоб заорать: «Красный! Ты что, не видишь?!» Но не успел: какой-то здоровенный парень (на голову выше Богдана, а Василисы – на две) схватил её за рукав ветровки и дёрнул обратно на тротуар. Богдан на секунду пожалел, что не оказался на месте этого лохматого амбала: он мог бы спасти Василисе жизнь, и тогда она, наверное, сказала бы ему спасибо, а он бы ответил: «Да не за что совсем! А меня, кстати, зовут…» Но Василиса парня не поблагодарила, а просто посмотрела удивлённо и снова уставилась перед собой – на что-то, никому не видное. Так что Богдану не пришлось ни прятаться за спины стоящих на светофоре людей, ни увеличивать дистанцию.

И сегодня он снова шёл следом, глядя на тот самый рюкзак, на плечи, обтянутые бордовой плащовкой, на причёску из тёмно-русых волос – странную, необычную, будто из прошлого века. И уговаривал себя, что опасаться нечего. Ну, предположим, заметит она его. Сообразит, что где-то видела этот нос с горбинкой, глаза цвета незрелых желудей, падающую на лоб тёмную чёлку. Возможно, даже вспомнит, что они учатся в одной школе. Ну и что? Подумаешь! Им просто по пути, он тоже идёт домой после уроков, и ему ни до кого нет дела. А если она обернётся и сообразит – и вспомнит, он может кивнуть, или сказать «привет», или даже сделать вид, что не сразу её узнал. А потом кинуть небрежно: «О! Мы же в одной школе, да? А ты в этом дворе живёшь? Надо же! Я и не знал». Богдан забормотал про себя придуманные на ходу слова, пытаясь придать им нужную степень равнодушия, и чуть было не потерял «объект» из виду.

К третьему дню слежки он уже знал маршрут: из школьных ворот направо; сотня шагов по асфальтовой дорожке, из-за частых и глубоких трещин похожей на шоколадное печенье, мимо химчистки и магазинчика разливного пива. Потом широкая улица и тот самый светофор, где Василиса чуть не выскочила под машину. После ещё немного пройти вперёд, повернуть направо, войти во двор, образованный тремя пятиэтажками, а там ещё раз направо. Подъезд – крайний слева, а дальше сплошная неизвестность: ни этажа, ни номера квартиры. Но с этим пока ничего не поделаешь, в помещении у него не будет шанса остаться незамеченным.

«Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу», – вспомнил Богдан фразу, которую любил повторять Семён Парамонов, считавший себя самым остроумным в классе. Шутки у него случались и удачные, и не очень, а некоторые казались Богдану вообще какими-то древними. Когда Семён притащил в школу пыльные растрёпанные сборники анекдотов (сказал, что остались от деда), стало ясно: многие парамоновские хохмы – бородатые, придуманные ещё до его рождения. Был там и сборник про Штирлица. Но оказалось, что полкласса фильма не видели и кто такой этот Штирлиц – понятия не имеют. Богдан потом в Сети почитал про «Мгновения весны…», но посмотреть так и не собрался – некогда. Хотя фраза про близость провала была хороша.

И к нынешнему дню она подходила идеально: вместо того чтобы повернуть направо, во двор, Василиса вдруг остановилась, будто наткнулась на что-то, а Богдан по инерции прошёл ещё несколько шагов, шарахнулся в сторону и вмазался в здоровенный уличный вазон, в котором, сколько Богдан себя помнил, никогда ничего не росло. Этот уродливый горшок размером с два колеса от джипа, поставленных друг на друга, использовался в основном как урна, и Богдан, сделав вид, что завязывает шнурок, присел на корточки и почти уткнулся лицом в груду пивных банок, кофейных стаканов и грязных пакетов. Василиса осталась где-то слева и чуть-чуть сзади, и Богдан так сильно скосил глаза в ту сторону, что внутри головы щекотно заболело. Она на него смотрит или нет? Заметила, как он чуть не развалил на части бетонную фигню? Или вообще не обратила внимания на неуклюжего придурка, который не смотрит, куда идёт? Скорее всего, последнее. Он медленно повернул голову, но Василисы не увидел. Упустил! А, вон она: мелькает за спинами зелёное и бордовое, покачивается голова со сплетёнными на затылке тугими косами. Богдан вскочил, охнул (ногу будто кто-то укусил прямо через джинсы) и, прихрамывая, отправился следом.

Почему она повернула тут налево? Может, в магазин? Нет, не похоже. Прошла мимо продуктового, кондитерской, ремонта сотовых и ещё какой-то ерунды. Не упомнишь, что за этими дверьми продавали вчера, не угадаешь, что будут впаривать завтра. Мама на днях жаловалась, что рядом с её работой закрылось недорогое кафе, где она привыкла обедать: «Мы только успели обрадоваться, что не надо банки и лотки из дома таскать, – и опять там ремонт, шум и грязь. Говорят, что будет то ли парикмахерская, то ли маникюрный салон. И зачем? Есть мне хочется каждый день, а маникюр я вообще сама делаю». Это точно – сама. И получается вполне. Красиво. Мама вообще многое делает хорошо, лучше Богдана. Разве что в гаджетах он сечёт круче. И ещё с тестом умеет: мама сто раз говорила, что по этой части он оставил её далеко позади.

Задумавшись, он опять отвлёкся. Да где она? Впереди не видно, на остановке слева всего три человека: две старухи в куртках и мужчина в футболке. Странное время – апрель. Похожее на литературу. Он сказал об этом маме, а она засмеялась. Но ведь похоже! Неопределённостью, загадочностью, возможностью разных толкований. Воздействием на человека, в конце концов. Апрель – как хорошая книга: то солнце, то облака, то смех, то слёзы. Никогда не знаешь, что будет через два часа и через две страницы. И понимают все по-разному – и книги, и яркое апрельское утро: бабки на остановке были уверены, что день будет ясным, но холодным; мужчина решил, что на улице почти лето. А Богдан и Василиса – оба в ветровках, серединка на половинку… Впереди, сразу за магазином косметики, мелькнуло что-то яркое, и он рванул туда так быстро, как только смог.

Подворотня, до которой он доковылял, была перегорожена решётчатым забором, и Богдан испугался, что калитка может быть закрыта на кодовый или даже на самый обычный механический замок. Если проход только для жителей этого двора, что ему делать дальше? Но обошлось: калиточные петли пропели подобие гаммы, и Богдан, миновав арочный проход, оказался во дворе, похожем на квадратный колодец.

Ничего так дворик: с четырёх сторон старые громоздкие дома, которые мама называет «сталинками»; в центре ухоженный сквер; по его углам – облицованные разноцветной плиткой вазоны, в которых летом наверняка растут цветы, а не валяется мусор. Детская площадка тоже была что надо: качели, карусели, многоугольная песочница, турники и лестницы, сваренные из металлических труб. В дальнем углу душераздирающе заскрипела дверь, и в тёмном провале подъезда мелькнула фигура: косы, рюкзак, джинсы. Василиса, больше некому. В гости, наверное, пошла – может, к подруге или к родственникам. И когда соберётся домой, неизвестно.

Что же делать? Ждать? И сколько – час, два, три или вообще до самой ночи? И какой в этом смысл? Дойти с Василисой до её дома, плестись хвостом позади, прятаться за спинами прохожих, киосками, деревьями, открытыми дверьми магазинов и кафе. И не иметь возможности ни поговорить, ни даже заглянуть в лицо – изменчивое, одновременно нежное и какое-то… непримиримое.

Надо идти домой. Он обещал маме сварить на ужин макароны и испечь какой-нибудь кексик. Уроки ещё. На завтра немного задали, так что останется время на русский с литературой. Кое-что не дочитано, что в программу не входит, но, говорят, может быть на собеседовании. А ещё вчера он положил в закладки пару лекций. Ха, сказал бы ему кто-нибудь в сентябре, что он будет выискивать на ютьюбе не новый клип, не подборку автоприколов, не видео с енотами, а лекции по литре! Он бы, наверное, не только не поверил, но и ржал бы как конь. А того, кто предложил бы ему поступать в гуманитарный класс, отправил бы… ну, понятно куда.

Ещё совсем недавно план на ближайшие несколько лет был чётким, как программный код: нажимать на математику и физику; потом пойти на курсы в приличном вузе; ближе к поступлению, если понадобится, найти репетиторов. Ничего не изменил и тот октябрьский день, когда на общем сборе их параллели новый директор объявил, что всех их ожидают большие перемены. Что он намерен («Вместе с вами, друзья мои, вместе с вами!») превратить школу в лучшую в районе. И что с этой целью со следующего года их классы будут переформированы: из двух, которые слишком большие, сделают три.

– Ну, чё думаешь? – они стояли возле окна в холле на первом этаже, и Шабрин по давней привычке поднёс ко рту большой палец и попытался отгрызть кусок и без того короткого ногтя. – В гуманитарный класс мне точно не попасть. В математический проще будет, как считаешь? Или не париться и в третий пойти, который для тупых?

– Почему для тупых-то? Этот, как его там?.. Андрей Денисович сказал – «для тех, кто пока не определился».

– Ага. Это такой способ сказать «для тупых», не называя их тупыми. Так что, в математический махнём? Думаю, осилю, если поднажму. С алгеброй у меня терпимо, а с геометрией ты мне поможешь, если что. Поможешь? И будем наконец-то в одном классе.

Мишку Богдан знал всю свою жизнь: жили в одном подъезде, ходили в один детский сад, гоняли во дворе на великах и пинали на стадионе мяч. И в одну школу пошли, только оказались в разных классах: Михаил Шабрин в «А», Богдан Васильев в «Б». Сначала расстроились, Мишка даже пытался уговорить родителей перевести его, но как-то не сложилось. И они привыкли: виделись на переменах, встречались на завтраках и обедах в столовке, вместе шли домой из школы, если совпадало расписание. Мишка в последнее время всё чаще проводил время с пацанами из своего класса, но, кажется, по-прежнему считал Богдана лучшим другом. А тому в этом определении чудилась какая-то неправильность, еле заметная фальшь. Друзья ли они? Не факт. Просто соседи. По большому счёту, случайно оказались рядом.

Богдан видел вокруг много таких дружб. Живут в одном дворе – и дружат. Ходят в одну музыкальную школу или секцию – и дружат. Вроде как. И это, кстати, не только дружбы касается. С другой стороны, даже те, кто делает вроде бы сознательный выбор, всё равно ошибаются. Например, его родители: встретились, понравились друг другу, а потом разонравились и разошлись. И если б к тому времени не родился Богдан, то, возможно, вообще забыли бы друг о друге. А Мишка… Ну что Мишка? Нормальный человек. Не дурак. С чувством юмора. И учиться с ним в одном классе Богдан не против.

– В математический, да. Без вариантов.

…Кинув последний взгляд на высокую, в полтора человеческих роста, дверь подъезда, в который зашла Василиса, Богдан направился к выходу из двора. Встреченная им в арке бабка с нагруженной сумкой-тележкой посмотрела с подозрением: дескать, шляются тут всякие. Богдан улыбнулся, но старуха на улыбку не ответила, и ему пришлось ускорить шаг, чтобы поскорее покинуть негостеприимный двор. Не получается у него с людьми. А Василиса наверняка смогла бы с этой бабкой не только разговориться, но и подружиться. Потому что ей, похоже, ничего не стоит найти общий язык с любым. Богдан давно заметил: говоря с кем-нибудь, Василиса становится похожа на собеседника – выражение лица, положение рук и ног, улыбка. Она выслушивала, сочувствовала, поддерживала многих и всякий раз словно приспосабливалась к каждому: меняла форму, как вода, когда её переливают в другой сосуд.

А ведь Мишка заметил это первым, но Богдан тогда ему не поверил.

Случилось это в январе, вскоре после зимних каникул. Их снова собрали в актовом зале, и директор представил им высокую темноволосую женщину: «Это Марта Валентиновна. Всем нам очень повезло, что она согласилась со следующего года прийти работать в нашу школу учителем русского языка и литературы».

И директор, и эта новая были абсолютно не похожи на учителей. Оба не очень молодые, но в джинсах и толстовках. Андрей Денисович какой-то лохматый, кажется, что утром не причёсывался, а просто пошерудил пятернёй в волосах, чуть пригладил – и пошёл на работу. А Марта – с такой короткой стрижкой, будто месяц назад её побрили налысо и она не успела толком обрасти. И на ногах у неё были кроссы – не какие-нибудь белые или розовые, специально придуманные для девочек всех возрастов, а нормальные такие, чёрно-синие кроссы с толстой подошвой, уже порядком растоптанные. И ещё она почему-то очень стеснялась и даже мотала головой, когда директор расхваливал её и раз за разом повторял, как повезло школе и всем будущим ученикам Марты. А потом попросил её сказать несколько слов, и, хотя она отнекивалась и снова мотала головой, потом всё же вышла в центр зала и произнесла речь.

– Наши девицы от Марты аж пищат.

Богдан не понял, чего больше было в Мишкином голосе – насмешки или раздражения.

– Да? Ну и ладно. Нам-то какое дело?

После шестого урока они столкнулись возле раздевалки и втиснулись в узкое пространство между стеной, подоконником и горшком с фикусом, который оба давным-давно называли Мистером Фиксом. Фикус рос вместе с ними и сейчас, как и восемь лет назад, был выше обоих.

– Нам никак-кхо! – Мишка чихнул и отвёл от лица узкий кончик листа Мистера Фикса. – Иди отсюда, щекотный. Просто наблюдаю за другим биологическим видом. Пищат, верещат, обсуждают, какая она крутая. Полька собирается побриться налысо, а Кашемирова вообще додумалась до того, что рассказала о Марте нашей русичке.

– Да ладно! – Богдан засмеялся. – Этой вашей унылой Выдре? И что она? Не заплакала же?

– Разозлилась. Но я бы на её месте тоже вызверился. Создают гуманитарный класс и отдают его какой-то неизвестной тётке, которая даже не учитель, а сценарист документального кино.

– Ну, образование у неё вроде педагогическое. То есть точно педагогическое, директор сказал, что они однокурсники.

– А Выдра – отличник народного образования. Повторяет это на каждом уроке и Кашемировой сегодня снова сказала.

– Слушай, давно хотел тебя спросить: что, реально у неё такая фамилия – Кашемирова?

– Да не, вообще-то она Кашеварова, но осенью припёрлась в школу в новом пальто и таскала его с собой на уроки. Даже волосы в голубой цвет подкрасила, в тон своей обожаемой шмотке, – не целиком, а как-то кусками. А когда ей замечание делали, то вопила, что это настоящий кашемир, стоит кучу денег и что в раздевалке его оставлять нельзя, потому что сопрут или превратят в тряпку. Ну, кто-то – кажется, этот индюк Седов – и назвал её Кашемировой. Теперь до выпускного так и останется…

За Мистером Фиксом раздался смех и топот, и Мишка, чуть пригнувшись, посмотрел через фикус в сторону раздевалки:

– Идут. После урока в кабинете остались – коварные планы строили.

– Или нековарные.

– Вряд ли. Хотя теперь всё может быть. У них новый главарь. Или главариха?

– Скажи ещё – главарица. Или главарка.

– Пусть тогда будет предводительница.

– Кашемирова, что ли?

– Да какая она новая, я с ней с первого класса на соседних партах. Не. Другая. Видишь, с зелёным рюкзаком? Ну вон там, справа. Пригнись и листья разведи. Видишь? Ну с косами!

– Да там броуновское движение какое-то. Не разглядишь. Кто такая-то?

– Пришла к нам в начале декабря. Кто вообще в другую школу посреди учебного года переводится? Вроде тихая, вроде скромная, никуда не лезет, никого не достаёт. Учится прилично, даже отлично. А тут пару дней назад я сообразил, что она почти со всеми в хороших отношениях. У девчонок наших всё какие-то коалиции были, разборки между группками, постоянно кто-то против кого-то дружил. А тут смотрю – тихо. И все вокруг неё вертятся: то вопрос зададут, то советуются, то зовут после школы в ТЦ у метро. Вчера я в столовку пришёл, там тётка одна есть, злая как собака. Я один раз видел, как она малька какого-то тряпкой шлёпнула – за то, что стакан за собой не убрал. В общем, стою я в очереди, а новенькая впереди на несколько человек. И эта злющая баба ей говорит: «Василисочка, не бери эту булочку, она несвежая, лучше я пирожок тебе дам». Фигня какая-то непонятная. Василисочка! – Мишка то ли фыркнул, то ли снова чихнул и раздражённо отвёл от лица лист фикуса. – Она и ко мне подкатывала. У меня ручка протекла, весь перемазался, а она тут как тут: салфетки влажные достала и протягивает мне. Только меня салфеточками не купишь.

Богдан, наполовину высунувшись из-за Мистера Фикса, вглядывался в редеющую стайку девчонок. Вот она! Серебристый пуховик, зелёный рюкзак. И косы. Улыбается, что-то говорит, кивает головой, идёт к выходу.

– Василисой её зовут, ты понял, да? А девчонки кто как называют: и Лисой, и Лиской, и даже Васькой. Я думаю, ей больше подходит другое имя. Она сама рассказывала, что в документах, которые в прошлой школе готовили, в имени ошибку сделали, потому что на клавиатуре «А» и «К» рядом, просто в разных рядах.

Мишка замолчал и почему-то вздохнул, а Богдан всё смотрел на фигуру, казавшуюся хрупкой даже в огромном, похожем на одеяло пуховике, и на бледное лицо, с которого в одно мгновение исчезла улыбка – сразу, как только Василиса отвернулась от одноклассниц.

– Короче, там, в документах, вместо «Юрченко Василиса» было написано «Юрченко Василиск».

От кого: Марта Брянцева <[email protected]>[1]1
  Все электронные адреса и персонажи в повести вымышленные, совпадения с реальными людьми и адресами случайны.


[Закрыть]

Кому: Алексей Петров <[email protected]>

Тема: Просто так – 3

Здравствуй! Жалко всё-таки, что в этом слове мы больше не слышим его изначальный смысл – пожелание здоровья. Но ты сегодня услышь, ладно? Здравствуй. И я тоже постараюсь здравствовать.

Давно не писала. И прости, что снова тебя донимаю, хоть ты и не отвечаешь. Но я без претензий. Ты же предупреждал, что не будешь. Но мне хочется поделиться – и именно с тобой. По привычке, наверное.

Так вот: я, кажется, немножко сошла с ума. А может, и нет. Ты же решился всё изменить, а я чем хуже? Шучу. В общем, меня разыскал Андрей Карминов. Помнишь, я тебе о нём когда-то рассказывала и даже знакомила вроде? Мой однокурсник, всегда был такой немножко идеалист и подвижник. Не помнишь, скорее всего. Ты плохо такие вещи запоминал. Ладно, неважно. В общем, мне после филфака было скучно тратить свою бесценную и единственную жизнь на всяких оболтусов, рассказывать про склонения-спряжения и Чехова с Гоголем. А Андрей искренне считал, что ничего нет важнее, чем сеять разумное и т. д. И пошёл работать в школу. В самую обычную, районную, даже не спец, хотя он-то мог попасть, куда захочет, – гордость факультета и прочее. Самое смешное, что он со всеми своими завиральными идеями не только не вылетел из системы образования, но даже дослужился до директора. И написал на моей страничке, что хочет поговорить. Ещё осенью. Но мне тогда не до соцсетей было. Да и вообще ни до чего, ты знаешь, так что я туда и не заходила почти. Когда пришла в себя, ответила ему, встретились. Часа три разговаривали. Оказывается, он знает, чем я занималась всё это время. И фильмы мои знает. Хвалил очень. Приятно было, конечно. А потом посмотрел внимательно и говорит: мне кажется, тебе нужно поменять жизнь. Я, говорит, думаю, ты устала от этого всего – от беготни, самолётов и поездов, от съёмок в любую погоду. Он даже не спрашивал, а просто говорил – будто всё про меня знает. А я сижу и понимаю: да, устала. Не хочу больше. Я тут, кстати, после вынужденной паузы (назовём так тот проклятый год) впряглась в очередной проект. Пригласили в соавторы. Я поначалу думала: ну и хорошо, будет проще. А потом понимаю – не могу. И не хочу. Ни соавтором, ни автором.

Утомила я тебя, да? Разболталась, извини. Буду заканчивать. Если коротко: Андрей пригласил меня работать в свою школу словесником в гуманитарный класс. Не хочу, сказал, отдавать этих детей старой замшелой гвардии. Нужен, говорит, глоток свежего воздуха. Глоток свежего воздуха – это я, представляешь? И я согласилась. Представляешь? Со следующего года. Хорошо, что есть время – и чтобы с проектом развязаться, и на подготовку. Я ещё толком не понимаю, что именно я должна сделать к сентябрю, но Андрей обещал помочь. Он, кстати, меня сегодня представил детям. Ну как детям? Некоторые на голову выше меня. Другие – в два раза тяжелее. От гамбургеров и колы, что ли, они так прут и вверх, и вширь? Но хорошие, кажется. Многие даже слушали, когда я там что-то лопотала. Может, всё получится? Как думаешь?

Всё-всё, заканчиваю. Надеюсь, ты досюда дочитал, потому что я ещё по делу тебе несколько слов скажу. Дня три назад звонил Егор, твой агент, или кто он там? Просил ключи от мастерской. Сказал, что нашёл покупателя на все эти жуткие штуки – сварочные аппараты, горелки, пилы и прочее. А работы так и стоят. На саму мастерскую охотников пока не находится – ни покупателей, ни арендаторов. Егор говорит, что ты выставил нереальную цену и за такие сумасшедшие деньги никто не купит. Может, ты специально? Наверняка специально. Но я даже рада, если честно. Я хожу туда иногда (а с осени смогу ходить чаще, потому что школа всего в двух остановках от твоего грандиозного подвала, представляешь?). Прихожу, делаю себе кофе и просто сижу. Смотрю. Особенно на «Одиночество». Это лучшая твоя работа, мне кажется. Если б я была миллионершей и у меня был собственный дворец или хотя бы большая квартира с четырёхметровыми потолками, я бы её купила сама и никогда никому не продала бы ни за какие деньги. Может, ещё и куплю.

Я.