Текст книги "Театр «Хамелеон»"

Глава 2

На собеседовании всё было ровно так, как обещала Марта.

– Ну как прошло? – Мишка встретил его возле Мистера Фикса. – Стихи заставляли читать? Мороз и солнце, день чудесный, ещё храпишь ты, друг прелестный… – Мишка встал в позу декламатора. – Или вот ещё помню: я пришёл к тебе с приветом рассказать, что я с приветом! Нет, лучше это. Басня! Петушка хвалит кукуха за то, что хвалит он петушку!

– Да ладно тебе, – поморщился Богдан, – нормально прошло. Честно говоря, даже не ожидал, что будет так… спокойно, что ли. По программе она вообще ничего не проверяла. Оценки в журнале посмотрела, а потом разговаривали. Много ли читаю? Какие книги нравятся? Просила объяснить, почему именно они. Ну и другое всякое. Кем хочу стать, спрашивала.

– И что ты сказал? – Шабрин изо всех сил делал вид, что ему интересно, но Богдан знал: Мишка злится, потому что никак не может понять, зачем друг, с которым они давным-давно договорились вместе поступать в математический класс, попёрся на собеседование к «гуманоидам». – Ты сказал, что ты технарь, а не гуманоид и пришёл просто проверить себя, что в переводе означает «захотел повыпендриваться»?

– Сказал, что не гуманитарий. Сказал, что на программирование собираюсь поступать. Да не дёргай ты этот несчастный фикус! И ногти оставь в покое, уже до мяса сожрал.

– Сам знаю! – Мишка сунул обе руки в карман на животе. Даже через толстый трикотаж было видно, как он сжимает кулаки. – Ты мне мамочка, что ли? Задолбал. А между прочим, ты свистел, что поможешь с геометрией, а сам литру свою учил.

– Миш! Миш! – Богдан протянул руку вслед за Шабриным, который начал протискиваться за фикус. – Ну чё ты? Давай сегодня позанимаемся. До экзамена время ещё есть, успеем.

– Ладно. – За густой листвой Мистера Фикса Мишки видно не было. Потом ветки раздвинулись, показалось лицо – уже не злое. – Когда? Может, прямо сейчас ко мне?

– Давай лучше… часа через два, ладно? Мне кое-что надо… В общем, надо. Ты давай иди, собери в кучу всё, что тебе непонятно. А как будешь готов, напиши или позвони. И можем хоть до вечера сидеть, хоть до ночи.

– Ладно, – буркнул Мишка, вылезая из-за фикуса, и ожидающе посмотрел на Богдана.

– Я чуть позже. И мне всё равно в другую сторону, мама кое-что просила в магазине…

Богдан суетился, прятал глаза, подозревая, что ложь его видна, слышна, что сейчас Шабрин снова разозлится и скажет что-нибудь резкое и непоправимое. Но Мишка, кажется, поверил. Кивнул, направился к выходу, где наткнулся на кого-то из своего класса, и больше не оглядывался.

А Василисы всё не было. Сегодня Богдан видел её всего два раза: возле кабинета физики и в холле на третьем этаже, где ждали своей очереди желающие попасть в гуманитарный класс. Возле неё, как обычно, толклись девчонки, о чём-то спрашивали, и лица у всех, кроме Василисы, были тревожные. Она отвечала, улыбалась, кого-то даже обняла, и была похожа на солнце – ясное и ласковое майское солнце, которое всю последнюю неделю сияло на небе с рассвета до заката и уже по-настоящему грело.

Да когда она уже выйдет?! Сколько можно там торчать?

Всё-таки странное это оказалось собеседование, причём с самого начала. Список, например, был составлен не по классам и не по алфавиту; просто каждый, кто уже отмучился, вызывал следующего. Пока Богдан ждал своей очереди и вполуха слушал одноклассников, уже побывавших в кабинете литературы, оттуда вышла очень коротко стриженная темноволосая девчонка. «Полька!» – завопила Кашемирова и, цокая копытами высоченных каблуков, рванула к ней. Подтянулись и другие, тормошили темноволосую, а она, раскрасневшаяся, толком ничего не говорила, только повторяла: «Она такая, такая!..» А потом, словно очнувшись, вытянула шею и тонким голосом выкрикнула в гулкое пространство холла: «Васильев!»

Пробираясь через девчонок, Богдан злился и косился в сторону окна, где рядом с Василисой стоял Игорь Седов. Этот длинноногий и широкоплечий парень вечно ходил с задранным вверх подбородком, а яйцеобразную голову носил аккуратно, как наполненную до краёв кастрюлю. Мишке Седов не нравился (хотя никакой внятной причины он ни разу не назвал), а сегодня Богдан почти возненавидел этого пижона: за рост, за стрижку из барбершопа, за самодовольный вид, но в первую очередь – за внимание, с которым его слушала Василиса. Слушала, склонив набок голову и еле заметно улыбаясь. Но нужно было идти, и Богдан постучался, вошёл, увидел сидящую за учительским столом Марту, стоящего рядом с ней Андрея Денисовича и на пятнадцать минут забыл обо всём, что осталось за тяжёлой обшарпанной дверью.

После пришлось отвечать на вопросы одноклассников, желать удачи Семёну, Наташе, Коляну, Самиру и остальным, кому ещё только предстояло быть вызванным. Сам он ещё до собеседования был почему-то железобетонно уверен, что не провалится. Но его и в математический возьмут, сто процентов. И вот тогда придётся делать выбор.

Мишка ещё пару месяцев назад пересчитал в своём классе всех технарей, и выходило, что шансы у него неплохие. Про гуманоидов, по просьбе Богдана, он тоже высказался:

– Девчонок у нас ровно полкласса, и все собираются туда. Но поступит половина от половины, не больше. Ташлыкова, Вельская, Кашемирова… Да что я их перечисляю, ты всё равно их не знаешь почти.

– А эта… Как там её? Ну, предводительница, – Богдан смотрел на Мишкино ухо, старательно изображая безразличие.

– Юрченко? Эта в первых рядах. Её точно возьмут. Её даже наша Выдра хвалит и придумывает для Василиска персональные темы сочинений.

Шабрин упорно называл Василису по фамилии или Василиском, причём даже в глаза.

– Она не обижается. Если б меня кто-то так доставал, я бы бесился, а она только улыбается. – В Мишкином голосе прозвучало уважение, скорее всего невольное. – Я, кстати, не сразу вспомнил, кто это – василиск. Думаю: вроде в «Поттере» было про его яд. А потом погуглил. Ты знаешь, что это за тварь?

Богдан знал – ещё с того дня, когда в первый раз увидел Василису. «В Средние века считалось, что василиски – реально существующие животные, которые рождаются из яйца, снесённого петухом и высиженного жабой на подстилке из навоза», – выдержка из какого-то академического словаря была уморительно серьёзной, а изображения василиска могли напугать разве что младенца. Им бы, средневековым фантазёрам, показать Чужого с Хищником. Да вообще любой современный ужастик! Василиски якобы обладают ядовитыми клыками, когтями и дыханием, кроме того (подобно горгоне Медузе), они способны убивать лишь одним своим взглядом. По преданиям, василиск не боится ни огня, ни копья, ни меча. Но он может погубить сам себя, если увидит своё отражение.

Чушь, конечно. Но вот ведь штука: он действительно ни разу не видел, чтобы Василиса смотрелась в зеркало. И волосы у неё длинные, кажется, самые длинные в школе, а в их параллели – точно. А в парикмахерской везде зеркала! Ну, то есть понятно, что дома ей приходится хотя бы иногда видеть своё отражение – когда причёсывается, чистит зубы и тому подобное. Но в школьной раздевалке, пока остальные девчонки крутятся перед зеркалом, она шарф на шею намотает, натянет пуховик или куртку, рюкзак на спину закинет – и прямиком к выходу этой своей походкой, которая тоже не похожа ни на одну другую. Идёт, как будто не знает, куда сейчас наступит: на твёрдый пол, на болотную кочку или на неустойчивую, дрожащую от землетрясения почву.

«Мифическое создание с головой петуха, с туловищем и глазами жабы и с хвостом змеи». Бред какой-то. И Шабрин с этими своими заморочками по поводу Василисы, конечно, не прав, но что Богдан может с этим поделать? Признаться ему, что… А что, собственно? Он и сам пока не знает.

В день собеседования Богдан Василису больше не видел. Шлялся по раздевалке, выходил во двор погреться на солнышке, потом снова возвращался в школу. Сделал на подоконнике домашку, посидел в телефоне, там же прошёл онлайн-тест по русскому, и справился почти идеально. От тех, кто спрашивал, чего он тут торчит, отмахивался: отстаньте, мне надо. Через два часа к выходу прошла Кашемирова с подружками, обсуждая вполголоса, что Юрченко никак не выпустят: «Мало того что Лиска последняя в списке оказалась, так ещё и сидит там в три раза дольше остальных». Полина по-прежнему восхищалась Мартой, а остальные размышляли, стоит ли ждать.

О том же задумался и Богдан. Невыносимо хотелось есть, и он решил, что покараулит ещё немного, только уже не в школе, а на детской площадке неподалёку. По дороге на углу есть палатка с хот-догами, надо купить, может, даже два. При мысли о поджаренных сосисках в животе заурчало, а рот наполнился слюной. Ну, досиделся. И зачем? Какой во всём этом смысл – в ожидании, в слежке, в ежедневном кружении вокруг Ли́сы-Василисы? Он выучил наизусть расписание её класса, знает, на какой перемене и на каком этаже они пересекутся. Он придумывает неотложные вопросы к Шабрину и несётся к нему после каждого звонка, чтобы увидеть хотя бы издалека косы, светлые глаза, высокие брови…

И ведь никогда раньше не было у него никаких проблем с девчонками. Ну да, другие они. Иногда противные, иногда смешные, часто умные. Можно поговорить, можно списать или, наоборот, поделиться решением заковыристого уравнения. Можно смеяться, толкаться, ходить вместе на каток. Однажды зимой он шёл оттуда вместе с одноклассницей – жизнерадостной болтушкой Олей – и на повороте к её дому зачем-то признался ей в любви. После несколько месяцев они оба делали вид, что ничего не произошло, а в следующем учебном году Оля ушла из их школы. И сейчас от того вечера в памяти осталось всего ничего: имя и фамилия, красные от мороза щёки, изумлённые глаза. И молчание, которое тогда его почему-то даже не обидело. А сейчас, если б он решился и сказал то же самое Василисе и она бы промолчала, он бы… он бы, наверное… Он бы просто закричал от боли.

На палатке с хот-догами висело написанное от руки объявление: «Буду через 15 минут». Ему сегодня везло. Богдан кружил вокруг такой близкой, но недоступной еды и посматривал в сторону школы, чтобы не пропустить Василису.

Она точно будет одна, без попутчиков. Непонятно, как ей удаётся отсечь «хвосты» в виде одноклассниц и одноклассников (и их тоже!), которые в школе, кажется, не оставляют её в покое ни на минуту. Но Богдан ни разу не видел, чтобы она шла домой в компании. А сегодня пятница, и это означает, что она направится сюда, вдоль детской площадки, через сквер, потом налево – до нового, всего пару лет назад построенного дома.

Чтобы понять, что из школы Василиса ходит по трём разным адресам, Богдану понадобилось не слишком много времени. Уже на третьей неделе слежки он вывел закономерность: понедельник и вторник – хрущёвка, среда и четверг – сталинка, пятница и суббота – новая высотка. Четыре дня – из школьных ворот направо, в пятый и шестой – налево.

Постепенно стала очевидна и ещё одна закономерность: из разных домов приходила разная Василиса. Во вторник и среду она выглядела как продавец-консультант из пафосного магазина гаджетов; не точь-в-точь, но очень похоже: юбка минимум до колен, а то и до пят, строгая блузка, иногда жакет. Косы заплетены так туго, что похожи не на настоящие волосы, а, скорее, на парик (такие напяливают на голову актрисы, изображающие что-нибудь народное). В четверг и пятницу всё было гораздо свободнее: всякие юбки, джемпера, брюки и даже джинсы – правда, чёрные, без дырок, потёртостей, стразов и прочих украшений. Под стать одежде была в эти дни и причёска: одна коса, похожая на колосок, или хитрый узел на затылке. Субботняя и понедельничная Василиса почти не отличалась от остальных девчонок и один раз даже пришла с распущенными волосами, которые к середине дня собрала в хвост. В понедельник утром она вообще была весёлая – по-настоящему весёлая, изнутри, но с каждой следующей переменкой словно гасла. Наверное, не все это видели. Наверняка не все. Но Богдан – да. Видел, как на людях она держала лицо, но стоило ей выйти из перекрестья взглядов, уйти от тех, кто хотел, просил, требовал тепла и внимания, как она замыкалась, сжимала губы и смотрела будто внутрь себя. И совсем не улыбалась. Вообще.

– Что, проголодался, молодой растущий организм? – женщина, полная и улыбчивая, быстрым шагом шла к киоску. – Сейчас-сейчас, соберу тебе лучший хот-дог всех времён и народов!

Два! Два или даже три хот-дога, горячих, сочных, острых, с жареным луком и маринованными огурцами! Пока женщина, гремя ключами, открывала палатку, Богдан сунул руку в карман, чтобы достать деньги. Лежащий там телефон завибрировал, заурчал, как голодный зверь, и сам прыгнул в руку. Шабрин! Всё, не будет ни хот-догов, ни Василисы. Нужно идти, раз обещал. Можно заодно попробовать как-то подготовить Мишку к тому, что учиться в одном классе они не будут. Потому что Богдан прямо сейчас, в эту самую минуту, окончательно понял: если он пройдёт собеседование – станет гуманитарием.

На эту тему на днях у него был долгий и не очень приятный разговор с мамой. Она наконец-то обратила внимание, что в книжном шкафу всё переставлено, а некоторые книги из школьной программы переехали с полок на его стол.

– Ты, смотрю, на литературу нажимаешь? Проблемы какие-то? Или просто к экзаменам готовишься? – Они сидели на кухне после ужина, было поздно, и Богдан, если честно, уже клевал носом, но поговорить было нужно, причём давно.

– И к экзаменам тоже. – Богдан замялся. – Но вообще, я хотел тебе сказать, что собираюсь попробовать попасть в гуманитарный класс. Скоро собеседование, так что…

– Шутишь, что ли? – мама отставила в сторону чашку с недопитым чаем. Её левая рука с песочным печеньем зависла в воздухе. – Печенье, кстати, очень вкусное. Новый рецепт? Где нарыл? И что-то ты давно не пёк моё любимое шоколадное. После экзаменов, да?

Богдан давно знал за мамой эту особенность – забалтывать проблему. Если ей не хотелось что-то обсуждать, она находила миллион других тем для разговора. Иногда это было даже удобно. Если, например, Богдана ругали на родительском собрании (что случалось нечасто), мама кратко пересказывала суть претензий к сыну, а потом начинала балаболить обо всём подряд, лишь бы только не говорить о неприятном. Но сейчас этот вариант Богдана не устраивал, поэтому он вздохнул, придвинул к маме поближе чай и тарелку с печеньем и начал объяснять. Да, он по-прежнему собирается стать программером или ещё каким-нибудь технарём. Но с математикой, информатикой и тэдэ у него всё в порядке, а с литературой и русским – похуже. Но ведь при поступлении учитывается общий балл, и русский всё равно придётся сдавать. Да и вообще, профессия – это одно, а быть культурным человеком – немного другое.

– Это да, – уныло сказала мама, доедая пятое печенье. – Но как-то это всё… неожиданно. Я помню, на общешкольном собрании в начале года нам рассказывали про эти ваши переформирования, про специализированные классы. Директор у вас такой… тоже неожиданный. Больше на художника или музыканта похож, чем на учителя. Мы же тогда с тобой разговаривали, и ты сказал, в математический пойдёшь. – Мама снова вздохнула. – Ладно. Но надо, наверное, с папой обсудить. Мне кажется, он будет недоволен.

– А его это не касается, – Богдан старался говорить спокойно. – Это будет только моё решение, я имею право даже заявление написать без родителей. И когда он вообще бывает доволен?

Маму он убедил, точнее, она смирилась и даже пообещала поговорить с отцом. Тот позвонил через несколько дней, поздно вечером, и Богдану очень не хотелось отвечать, но он, конечно, ответил. Только сразу предупредил: решение принято и никакие аргументы не сработают. Отец ещё немного позанудствовал, а потом в сердцах сказал: «Умные такие все стали, слова не скажи!» – и бросил трубку. Так что и эта проблема была решена – настолько хорошо, насколько это было возможно.

А вот с Шабриным всё пошло наперекосяк. Они много занимались, почти каждый день. Богдан старался как мог, но чем глубже они копали эту несчастную геометрию, тем более явными становились пробелы в Мишкиных знаниях. «Ты вообще, что ли, не учил это никогда? – однажды возмутился Богдан. – Путаешь биссектрису с медианой!» Мишка психанул, швырнул учебник в угол и велел Богдану убираться, больше никогда не приходить, не звонить, не писать и забыть, как его зовут. Потом они, конечно, помирились и продолжили, но времени до экзамена оставалось всего ничего. Шабрин дёргался, потел, и из его головы, как из дырявого кармана, вываливалось даже то, что он помнил ещё вчера.

А потом в школе на доске объявлений появился список тех, кто прошёл собеседование в гуманитарный класс. Богдан, протолкнувшись через галдящую толпу, упёрся взглядом в самый последний пункт. «Юрченко Василиса», – было напечатано чёрным по белому, и последней в имени стояла буква «А», как и положено.

– Ну что, доволен? – Шабрин отирался неподалёку и на список не смотрел, ему достаточно было сияющей физиономии Богдана.

– Ну приятно, конечно, – Богдан пригасил радость.

– И когда ты им всем скажешь, что не пойдёшь к гуманоидам? После экзаменов? Или… – Мишка заткнулся на полуслове, словно прочитал на лице Богдана ответ на ещё не заданный вопрос. – Ясно. Ты не будешь ничего говорить. А в математический вообще не собирался, да?

Эту тему они больше не поднимали. Да и вообще общались мало: «Привет». – «Пока». – «Как жизнь?» – «Нормально».

Поначалу Богдан чувствовал себя виноватым, особенно после того, как Шабрин провалил экзамен, точнее, получил результат, намертво перекрывший ему дорогу к технарям. Но постепенно чувство вины вытеснялось раздражением. С какого перепуга Шабрин решает, где Богдану учиться? Тоже мне! Ещё другом себя называл. А что облажался – сам виноват, нужно было больше заниматься, и не в последнюю неделю, а с самой осени.

Так и не успокоившись, с клокочущей внутри злостью, Богдан сдал экзамены – лучше, чем ожидал. Мама была довольна, подарила новый смартфон и велела «отдыхать на всю катушку», но Богдан вдруг скис. Затянувшаяся ссора с Мишкой – даже не ссора, а какое-то глупое недоразумение – беспокоила, как давний ушиб: ни синяка, ни шишки, а дотронешься – и хоть кричи. Богдану не хватало шабринских шуточек и его показушных обид, когда Мишка, надувший губы, становился похож на какую-нибудь бьюти-гёрл. Богдан скучал даже по возможности в очередной раз гавкнуть на Шабрина за обгрызенные ногти, что было уже полным идиотизмом.

Развалившаяся «случайная» дружба болела, как настоящая, и быстро унять эту боль не было никакой возможности. Вскоре после экзаменов Богдан увидел через кухонное окно, как Мишка вместе с родителями загружал в машину сумки и коробки. Это означало, что Шабрина, как обычно, до конца лета отправляли на дачу. Не мириться же по телефону? Тут одними словами не обойдёшься, и эмодзи, которые так любят девчонки, тоже не помогут. Надо смотреть человеку в глаза, и тогда, если повезёт, даже не придётся много говорить.

Но хуже всего было то, что и Василиса тоже пропала, как будто на самом деле была мифическим и мистическим существом. Две недели Богдан каждый день ходил по трём адресам и по очереди дежурил во всех дворах. Он подкарауливал Василису то утром, то днём, то вечером и, кажется, на всю жизнь возненавидел детские площадки, где громкоголосые мамы и бабушки пытались сделать из нормальных детей послушных роботов. Потом вдруг резко похолодало, и Богдан, три часа мотавшийся под дождём, простудился и слёг. Слабый и горячий, он валялся в кровати, глотал таблетки, литрами пил клюквенный морс, таращил в ноут слезящиеся глаза или спал, как дохлый сурок.

От этой ли слабости или от отчаяния, он поддался на мамины уговоры и согласился «провести хотя бы недельку с папой».

Поездка ожидаемо превратилась в одно сплошное мучение. Отец был недоволен всем: жёсткой курицей, которой их накормили в поезде, невкусным кофе, шумными соседями в гостинице, очередями в кассы музеев, ценами, погодой и мироустройством в целом. Из-за этого Богдан не получил ни капли удовольствия и, вспоминая ту неделю, ещё долго натыкался памятью не на хорошие моменты, которые тоже случались, а на раздражённый голос и хмурое лицо отца. Но Нижний Новгород ему понравился, как и Казань, которая оказалась шумным, весёлым, молодым и очень столичным городом.

Мама после поездки Богдана похвалила:

– Папа сказал, что ты вёл себя практически идеально и что вы ни разу не поругались.

– А что толку-то? Можно подумать, от ругани что-то изменится. Или изменится он.

– Зря ты, – мама вздохнула, – папа, конечно, человек… э-э-э… непростой, но очень ответственный и надёжный.

– Да? – скептически хмыкнул Богдан. – И чего ж тогда ты с ним развелась, раз он такой надёжный?

Она снова вздохнула и стала рассказывать про какую-то тётку на работе, у которой телефонные мошенники выманили ползарплаты, про рецепт капкейков, который дала коллега, и ещё сказала, что завтра пойдёт выкупать путёвки в Турцию.

За оставшиеся до вылета дни Богдан несколько раз сходил по Василисиным адресам, однако так и не сумел её увидеть. Но вопреки этому вдруг успокоился. В конце концов, сентябрь уже близко, теперь они с Василисой в одном классе, так что слежка и беготня по коридорам на переменах ему больше не грозят. Богдан будет смотреть на Василису каждый день с самого утра. И не только смотреть, но и слушать. Они, конечно, познакомятся, будут разговаривать и, возможно, даже подружатся. А потом… Он раз за разом одёргивал фантазию, обрезал ей крылья, чтоб не забралась на совсем уж немыслимые высоты, но получалось плохо, и от возможного «потом» становилось то холодно, то жарко, то вообще как-то обморочно.

Из отпуска они с мамой вернулись за неделю до начала учебного года. Нужно было суетиться: покупать тетради и ручки, проводить ревизию одежды и обуви. Все выходные они ходили по магазинам. Устали, взмокли, потратили кучу денег и объелись мороженым. Во дворы, где жила Василиса, Богдан намеренно не ходил: уговорил себя, что не стоит торопиться. Но за трое суток до первого сентября поставил себе на мобильном три будильника сразу, и на пораньше. Он знает, откуда она пойдёт в школу. И проводит её от дверей до дверей – как раньше, неслышно и незримо.

От кого: Марта Брянцева <[email protected]>

Кому: Алексей Петров <[email protected]>

Тема: Просто так – 5

Здравствуй! Я молодец, правда? Держала паузу не меньше месяца. Посмотрела сейчас: в прошлый раз было совсем коротко, так что теперь потерпи и не сердись. В общем, я теперь училка. Сама не верю, но факт. Две недели уже! И даже ещё не подала заявление об уходе и ни разу не заплакала. Оно и понятно: кто такие дети по сравнению со скандальными продюсерами, криворукими операторами и неграмотными редакторами? Ангелы и лапочки – вот кто. Особенно маленькие. Мне, конечно, пришлось взять не только старших, то есть гуманитарный класс, но и пятиклашек. И они все поголовно нежные, славные, совершенно плюшевые, даже те, кто считаются хулиганами. Мне кажется, если б я спросила, кто хочет на ручки, все бы подбежали, даже мальчишки. И делятся всем. Просто всем, что у них есть! У меня ручка потекла – через секунду пять человек стояли у моего стола с пеналами в руках: берите, Марта Валентиновна, пожалуйста, у нас много! Конфетами на переменах угощают, сухариками какими-то. Один мальчик даже предложил откусить от его яблока, но, думаю, всё-таки пошутил. Что тоже хорошо:) Они вообще всё время едят, постоянно! Приходят на урок с недожёванными кусками за щекой. В один из первых дней был случай, за который мне до сих пор стыдно. Звонок прозвенел, расселись они по партам. Улыбаются, переговариваются, ёрзают – не успокоились ещё после беготни. И смотрю, мальчик один явно не доел что-то, щека раздута, как будто там пончик. Я их всех попросила быстренько проглотить то, что не успели дожевать на перемене. Они головами кивают, но никто не жуёт, и мальчик этот тоже делает вид, что мои слова его не касаются. Я спрашиваю: а ты? Что у тебя за щекой? А он без злобы, без обиды, совершенно спокойно отвечает: ничего у меня нет, просто щека такая. Оказалось, правда: одна щека толще другой в два раза. Я извинилась, конечно. Но всё равно стыдно перед ними, плюшевыми.

А старшие – совсем другие. Из разных материалов. Но одна девочка тебе как художнику понравилась бы, я уверена. Не скажу, что красавица. Не уродина, нет, но классической красоткой не назовёшь. У них в классе есть гораздо более эффектные девицы. А эта… Высокий лоб, глаза широко расставлены, возможно, даже слишком. И рот – крупный, выразительный. Немного великоват, кажется, но это её не портит. И всё настолько гармонично и тонко сочетается, что даже завораживает. И косы у неё. Косы! Вообще, вся как будто не из нашего времени. Знаешь, я недавно наткнулась на подборку фотографий. Какой-то никому не известный человек снимал в шестидесятых и семидесятых соседей то ли по селу, то ли по небольшому городу. На фоне ковров, заборов, садов, просто натянутой тряпки – для красоты. Там такие лица! Боже мой, такие! Невероятные! Эта девочка будто оттуда. Если же про материал говорить, она снаружи (в переносном смысле, конечно) вроде мягкая, гладкая, как шёлк, а внутри – сталь.

Впрочем, они все хорошие. Разные, но хорошие. Интересные. Талантливые. Я тебе потом ещё расскажу, ладно? Ладно? А всё равно расскажу, даже если не хочешь.

И кабинет у меня отличный. Летом в школе сделали ремонт, всё теперь очень красиво, удобно, современно. Только с актовым залом какая-то засада, никак не закончат. Андрей нервничает, ругается с рабочими, но пока без толку.

Да, отдельная радость: в гуманитарном классе, кажется, вполне вменяемые родители. Было уже одно собрание, вроде всё нормально прошло, хотя я волновалась, конечно, и боялась родителей больше, чем детей. В сто раз больше!

А ещё, представляешь, мама одного мальчика из гуманитарного класса потрясающе печёт! Первого сентября он принёс коробку домашнего печенья и всех угощал. Остатки мне сухим пайком на дом выдали, так что несколько вечеров подряд наслаждалась, пока тетради проверяла. Вроде жирных пятен на страницах не оставила, а то был бы стыд-позор. У меня самой, как тебе известно, руки растут, откуда не надо бы. Какое там печенье? Доширак бы правильно заварить. И теперь, когда мамы больше нет, ем что попало. Хорошо, что в магазинах полуфабрикаты на любой вкус.

Ладно. Твой агент Егор сказал мне, что у тебя всё нормально. Что ведёшь переговоры об участии в какой-то крутой выставке. Мы виделись с ним в мастерской, когда он вывозил проданную работу. Кажется, это был «Пёс-3». Ну, ты знаешь наверняка. Мне, кстати, из четырёх псов больше всех нравится второй. Странно, что купили не его.

Всё. Пойду, уже поздно, а я теперь встаю ни свет ни заря. Училкам так положено:)

Я.