Текст книги "Райский сад первой любви"

Сколько вы намерены продолжать эти отношения? Не знаю. Ты же не думаешь, что он разведется? Нет. Ты же понимаешь, что это не может длиться вечно? Понимаю… Он… он сказал, что если я влюблюсь в другого, то, разумеется, мы расстанемся. Мне… мне очень больно. Я-то думала, ты честная девушка. Умоляю, не говори со мной так! Если я умру, ты будешь переживать? Собралась руки на себя наложить? А как ты это сделаешь? Если решишь с крыши сигануть, можно не прыгать с крыши моего дома?

Раньше они были идейными близнецами, моральными близнецами, духовными близнецами. Как-то раз сестрица Ивэнь рассказывала им о книгах и внезапно сказала, что завидует им, а девочки принялись наперебой возражать, что это они завидуют ей и братцу Ивэю. Ивэнь продолжила: любовь – не то же самое. Платон говорил, что люди разыскивают свою потерянную половинку, то есть, только соединяясь с другим человеком, становятся цельными, понимаете? А у вас неважно, если кому-то из двоих чего-то не хватает или, наоборот, чего-то слишком много, потому что рядом человек, который тебя отзеркаливает. «Только если никогда не сможешь слиться с человеком в единое целое, сможешь навеки составить ему компанию».

Был летний полдень. Фан Сыци уже три дня не появлялась на занятиях и не ночевала дома. Снаружи надрывались птицы и насекомые. Под огромным баньяновым деревом цикады вибрировали так, что у людей кожа старела, вот только не рассмотреть было, кто это так поет, словно бы пело само дерево. Ж-ж-ж-ж… ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж… ж-ж-ж-ж… ж-ж-ж-ж-ж-ж… Не сразу Лю Итин поняла, что это жужжит ее телефон. Учитель повернул голову: у кого телефон бьется в экстазе? Она под партой приподняла крышку телефона-раскладушки, увидела незнакомый номер и сбросила. Ж-ж-ж… ж-ж-ж-ж… Чтоб тебя. Опять сбросила. Телефон зазвонил снова. Учитель напустил на себя благопристойный вид. Мол, если что-то срочное, то ответь. Учитель, нет, ничего срочного. И тут телефон завибрировал снова. Ох, простите, учитель, можно я выйду?

Звонили из полицейского участка близ какого-то озера у гор Янмин. Когда такси ехало в гору, то сердце петляло по серпантину, а гора словно бы принимала форму новогодней елки. В детстве Итин с Сыци вставали на цыпочки, чтобы снять звезду, это был символичный момент после празднования. Фан Сыци в горах? В полиции? Итин ощутила, как ее душа приподнимается на цыпочки. Когда вышла из такси, то к ней подошел полицейский и принялся расспрашивать. Вы Лю Итин? Да. Мы обнаружили вашу подругу в горах. Про себя Итин подумала, что слово «обнаружили» очень зловещее. Полицейский снова спросил: она всегда была такой? А что с ней? Полицейский участок занимал огромную комнату. Итин обвела ее взглядом, но Сыци не было, если только… если только… если только вон то не она. Длинные волосы Сыци спутались в паклю и закрывали половину лица, лицо шелушилось от солнечных ожогов, везде виднелись следы от комариных укусов, щеки втянуты, как у ребенка, сосущего материнскую грудь, на опухших губах запеклась кровь. Итин учуяла запах немытого тела, так пахли бездомные, когда они в детстве раздавали им суп с клецками. Боже. Зачем вы заковали ее в наручники? Полицейский с удивлением посмотрел на нее. «А разве непонятно, девушка?» Итин присела на корточки, приподняла спутанные волосы. Шея Сыци была искривлена так, словно сломана, глаза навыкате, из носа текли сопли и смешивались со слюнями. Фан Сыци загоготала, как безумная.

Диагноз, который поставил врач, Лю Итин не расслышала, но смысл был понятен: Фан Сыци сошла с ума. Ее мама сказала, что, разумеется, нельзя ее в таком состоянии оставлять в тайбэйской квартире, но нельзя и ждать выздоровления в Гаосюне, в их многоэтажке живет сразу несколько врачей. В Тайбэе ее не оставишь, поскольку в классе для одаренных детей у многих одноклассников родители медики. В итоге приняли компромиссное решение и отвезли ее в лечебницу в Тайчжуне. Итин рассматривала карту Тайваня. Их маленький островок сложился пополам. Гаосюн и Тайбэй были вершинами, а Тайчжун низиной, и туда рухнула Фан Сыци. Ее духовный близнец.

Лю Итин частенько посреди ночи вскакивала и, заливаясь слезами, ждала в темноте крика, приглушенного стеной. Мама Фан Сыци не стала забирать ее вещи. После окончания семестра Итин наконец открыла дверь в соседнюю комнату, погладила игрушечную розовую овечку, с которой спала Фан Сыци, потрогала письменные принадлежности, точно такие же, как у нее самой. Затем прикоснулась к школьной форме с вышитым ученическим номером. Ощущение было такое, как если ведешь рукой по исторической стене посреди бела дня и внезапно натыкаешься на засохшую жвачку или когда в ходе складного, жизненно важного выступления внезапно забываешь самое простецкое слово. Она понимала, что где-то ошиблась. С какого момента они теряли по сантиметру, а в итоге теперь их разделяет тысяча ли?[14]14
  Китайская мера длины, равная 0,5 км.


[Закрыть] Они с Сыци шли вровень, плечом к плечу, но где-то Сыци отклонилась.

Лю Итин обессиленно стояла посреди комнаты, которая выглядела точь-в-точь как ее собственная. Она поймала себя на мысли, что отныне, продолжая жить в этом мире, она навеки уподобится родителю, который потерял ребенка и теперь бродит по парку аттракционов. Она долго плакала, а потом вдруг заметила блокнот в розовой обложке, который лежал на письменном столе, и ручка рядом вежливо сняла колпачок. Это наверняка дневник. Вот уж не видела, чтоб Сыци писала таким неряшливым почерком, точно только для себя. От частого перелистывания дневник истрепался, и страницы тяжело было переворачивать. Фан Сыци делала комментарии к прошлым записям. Мелкий шрифт напоминал улыбающееся лицо толстого ребенка, а крупный – физиономию популярного телеведущего. Сам текст был написан синей ручкой, пометки – красной. Так, как она писала домашку. На одной из страниц за несколько дней до того, как Фан Сыци пропала и потом ее нашла полиция, была написана всего одна строка: «Сегодня снова дождь. Прогноз погоды врет». Но Итин искала не это, а тот момент, когда Сыци отклонилась, и попросту начала читать с самого начала. В результате то, что нужно, нашлось на первой же странице.

Синие иероглифы: «Надо писать и дальше. Тушь разбавляет мои чувства, а не то я сойду с ума. Я спустилась, чтобы отдать сочинение на проверку учителю Ли. Он вытащил… и прижал меня к шпаклевке на стене. Он сказал шесть слов: “Если нет, то можно в рот”. Я ответила пятью словами: “Не надо, я не умею”. Но он всунул. У меня возникло чувство, будто я тону. Когда я снова смогла говорить, то сказала учителю Ли: “Простите”. Было такое чувство, будто не смогла справиться с домашкой. Хотя это и не моя домашка. Учитель спросил, буду ли я приносить сочинения раз в неделю. Я вскинула голову. Мне почудилось, будто я могу видеть потолок насквозь, могу видеть маму, которая висит на телефоне и мелет всякую ерунду, но в перемолотом полно моих почетных грамот. А еще я знала: когда не понимаешь, как ответить на вопрос взрослого, лучше всего сказать “хорошо”. Я тогда через плечо учителя смотрела, как потолок опускается и поднимается, будто плачущее море, и в тот миг словно бы истрепала свое детское платье. Он сказал: “Это способ выразить мою любовь к тебе, понимаешь?” Я подумала про себя, что он ошибся. Я же не из тех девочек, которые по ошибке принимают член за леденец. Мы все боготворим учителя. Мы говорим, что когда вырастем, то будем искать мужа, похожего на него. Мы развиваем эту шутку, мол, надеемся, что учитель и станет нашим мужем. Я думала несколько дней и придумала единственное решение. Нельзя, чтобы учитель мне просто нравился. Нужно влюбиться в него. Любимый человек может сделать все, что ему заблагорассудится, разве не так? Мышление – великая сила. Я – подделка старой себя. Мне нужно полюбить учителя, иначе будет слишком больно».

Красные иероглифы: «Почему не получилось? Уж не потому ли, что я не хотела? Или ты не позволил? Только сейчас я поняла, что весь тот инцидент можно свести к первому акту: он загнал свою твердость внутрь, а я еще и извинялась за это».

Итин читала дневник так, как дети едят печенье: набиваешь рот, кусочек за кусочком, но как ни старайся, а все равно на полу печенья всегда остается больше, чем во рту. Наконец она поняла прочитанное. Все поры на ее теле задыхались, сквозь пелену слез она озиралась по сторонам, казалось, что вокруг очень шумно, и только потом она поняла, что громко плачет и этот звук напоминает карканье ворон. Ее рыдания, словно крики подстреленной охотниками птицы, обволакивая тело, падали камнем. Хотя никто ведь не охотится на ворон. Почему ты мне не сказала? Она уставилась на дату. Осенний день пять лет назад. В том году дочь тетушки Чжан наконец вышла замуж, сестрица Ивэнь не так давно переехала в их дом, братец Ивэй только-только начал бить ее. В этом году они оканчивали старшую школу. А тогда им было почти по тринадцать лет.

Историю нужно рассказать заново.

Потерянный рай

Сколько себя помнили, Фан Сыци и Лю Итин были соседками. Седьмой этаж. Если прыгнешь, то, возможно, разобьешься насмерть, возможно, превратишься в растение, но не исключено, что просто переломаешь себе руки-ноги. Вот такой вот неудобный этаж. Они жили в эпоху школ и классов для одаренных детей, а потому с раннего детства ходили в такой продвинутый класс, в отличие от соседских ребят, которые при первой возможности ехали учиться за границу. Сыци и Итин говорили: «Нам за всю жизнь и китайский-то нормально не освоить». Они редко открывали свою душу перед другими. Сыци понимала, что если девочка, похожая на фарфоровую куколку, проявит свой ум, то ее внешность лишь сильнее бросится в глаза. А Итин знала: если несимпатичная девочка начнет умничать, то окружающие сочтут ее сумасшедшей. Им повезло встретиться, иначе обе задохнулись бы от своих чувств по отношению к миру. Они читали настоящего Бодлера, а не про Солнышко Бодлер[15]15
  Младшая из трех сирот Бодлер, героев серии детских книг писателя Дэниела Хэндлера, пишущего под псевдонимом Лемони Сникет.


[Закрыть] и впервые услышали про мышьяк из «Госпожи Бовари», а не из комедийного сериала «Да здравствует судья!» Вот что отличало их от других детей.

Когда семья Ли Гохуа въехала в многоэтажку, новые жильцы методично обходили все этажи сверху донизу, знакомясь с соседями. Жителям каждой квартиры они преподносили плошку дорогущего супа «Будда прыгает через стену»[16]16
  Разновидность супа из акульих плавников, считается самым дорогим супом в мире.


[Закрыть]. Жена учителя в одной руке несла горшок с супом, а другой тащила Сиси, но потерять боялась вроде как именно фарфоровую посудину. В квартире у Фанов множество книг устало прислонились к стене. Ли Гохуа всмотрелся в корешки и похвалил вкус хозяев. Он сказал, что так долго преподавал на курсах в старшей школе, а толку чуть, а теперь и вовсе выглядит горе-учителем. Госпожа Фан тут же скромно, но с гордостью заметила, что книги не их, а дочери. Учитель Ли поинтересовался, сколько же дочери лет. Девочкам в том году исполнилось двенадцать, они только-только окончили младшую школу. Учитель Ли сказал, что это книжная полка студентки университета. А где ваша девочка? Сыци тогда была в гостях у Итин. Через несколько дней Ли Гохуа нанес визит семейству Лю, у которых тоже вдоль стенки стояли произведений. Красновато-коричневые пальцы учителя Ли играючи пробежались по книжному хребту, в этом движении чувствовалась какая-то торжественность, и снова он похвалил собрание книг. Тогда ему не удалось познакомиться с Итин, потому что она была у Сыци. После возвращения домой Сиси вскарабкалась на кровать и что-то долго чертила на стене: «Мамочка, а можно мне тоже книжную полку?»

Братец Цянь из пентхауса на последнем этаже решил жениться, и все жители дома, с которыми общались Цяни, с радостью собрались на свадьбу. Поговаривали, что с невестой братца Цяня познакомила тетушка Чжан с десятого этажа. Тетушка Чжан не промах, наконец выдала дочку замуж и тут же сама заделалась свахой. Сыци постучалась в двери Лю и спросила, готовы ли они. Дверь открыла Итин в розовом платьице западного кроя. Такое чувство, что ее насильно так нарядили. Сыци смотрела на подругу, и ее вид казался потешным, но вдобавок причинял острую боль. На Итин, которую давно уже бесил этот наряд, наконец снизошло озарение. Она заявила: «Я сейчас скажу маме, что не могу идти в этом платье, а то вдруг переплюну невесту, что тогда делать?» Сыци понимала, что Итин шутит, чтобы она за нее не волновалась, и внутренности, которые уже завязались в узелок, в итоге ослабили напряжение.

Фанов и Лю посадили за один стол. Братец Ивэй, словно яшмовое дерево[17]17
  Образно о красивом и талантливом молодом человеке.


[Закрыть], торжественно стоял на дальнем конце красной ковровой дорожки. Или на переднем краю? Цянь Ивэй был одет во фрак, и через черноту его фигуры словно бы пробивался свет. Из-за заостренного воротника рубашка, надетая под фрак, напоминала кончик карандаша. Девочкам тогда почему-то показалось, что фалды фрака вот-вот вспорют красную ковровую дорожку. Вошла невеста. Такая молодая и красивая. Подруги тут же напрочь забыли, какими словами классики описывают ослепительных красавиц, типа «рыбы, завидев ее, погружаются» или «дикие гуси падают с неба»[18]18
  Согласно китайской легенде, четыре великих красавицы обладали наружностью, «способной затмить луну и посрамить цветы, рыбу заставить утонуть, а летящего гуся упасть». Рыба начала тонуть, ослепленная красотой Си Ши, а гусь забыл, как махать крыльями, при виде красавицы Ван Чжаоцзюнь.


[Закрыть]. Как городской ребенок, который при виде бабочки только и может, что заорать в голос «Бабочка!», но не подберет других слов. Сюй Ивэнь и была такой вот бабочкой. Когда невеста проходила мимо их столика, специальные приспособления по обе стороны красной ковровой дорожки начали выдувать мыльные пузыри. Девочки увидели, как крытый банкетный зал наполнился множеством мыльных пузырей, в которых отражалась невеста. Тысячи Ивэнь растягивались на мыльной пленке, а потом сгибались в талии, будто кто-то подталкивал невесту сзади. У тысяч Ивэнь шла по телу радужная рябь, после чего они нежно падали на каждый из столов и лопались перед гостями. Братец Ивэй заглянул в глаза Ивэнь, словно бы хотел утонуть в них. Громко играла симфоническая музыка. Аплодисменты напоминали ливень. Вспышки камер сверкали, как грани алмаза. Только потом девочки поняли: на самом деле они были не в силах оторваться от происходящего потому, что невеста очень напоминала Сыци. Это была их репетиция счастливой жизни.

Спальня новобрачных располагалась этажом ниже квартиры четы Цянов. Для Ивэя с молодой женой выкупили целый этаж, и квартиры сообщались между собой. Только в первую брачную ночь Ивэй вручил Ивэнь бархатный футляр, который она видела, когда он делал ей предложение. Внутри лежало ожерелье с двенадцатью розовыми бриллиантами. Ивэй сказал: «Я ничего не смыслю в драгоценностях, просто забежал к Маомао, попросил выбрать мне лучшие розовые бриллианты». Ивэнь засмеялась. Это когда было? После первой встречи. Я увидел, что у тебя в сумочке все розовое, и рванул к Маомао. Рот Ивэнь растянулся до ушей. И часто ты покупаешь бриллианты девушке после первой же встречи? Никогда так не делал, только тебе. В голосе Ивэнь все еще слышался смех. Да что ты? А как я могу удостовериться? Можешь спросить у Маомао. Ивэнь со смехом сбросила с себя одежду. Такое имя, будто котенок мяукает. Мяу-мяу. Ну и где тут твоя киска? Рука Ивэя скользнула по ее бедру. Нет, не эта киска, ах ты какой испорченный. Ивэнь, полностью обнаженная, в одном лишь ожерелье на шее, бегала по новой квартире, выгибая спину, смотрела на детские снимки Ивэя и, подбоченившись, рассуждала: сюда поставим такие книги, туда поставим сякие книги. Маленькие груди всерьез надулись и перекатились на турецкий ковер. Ивэнь раскинула руки, и теперь ее подмышки были даже сильнее обнажены, чем грудь. А традиционный исламский симметричный синий узор раскинул свои лозы и привязал ее к поверхности ковра. Неописуемо прекрасно. Те несколько месяцев были полосой золотого песка в реке жизни Ивэнь.

Первыми, кто навестил Сюй Ивэнь после переезда в новый дом, были две маленькие девочки. Они заявились вскоре после свадьбы. Первые слова Итин звучали так: «Братец Ивэй постоянно нам говорил, что его девушка знает куда больше нас». У Сыци живот от смеха заболел: «Эй, Лю Итин, мы ведем себя непочтительно!» Ивэнь тут же в них влюбилась. Ну, проходите, девушки.

В доме братца Ивэя и сестрицы Ивэнь стоял стеллаж с книгами во всю стену, полки были глубокие, и книги задвинули вплотную, а перед ними расставили великолепные вещицы, которые девочки раньше видели в доме у дедушки Цяня. Глазурованные чайники цвета винограда, граната и яблочных листьев, на боках которых теснились выпуклые фрукты, загораживали собой собрание сочинений Андре Жида. От надписей на корешках оставались лишь верхушки, видневшиеся поверх глазурованных чайников: «Тесные…», «Подземелья…», «Фальшиво…», «Достоевский», «Яства…», «Пастораль…». Получался некий тайный смысл. Но при этом возникало ощущение призыва о помощи.

Сюй Ивэнь сказала: «Привет, меня зовут Сюй Ивэнь. С-ю-й. Можете звать меня просто Ивэнь». Сыци и Итин стояли рядом с книжными полками, Ивэнь расслабились, они представились одновременно: «Я Сыци», «Я Итин». Все трое расхохотались. Девочки очень удивились, им показалось, что сестрица Ивэнь еще краше, чем в день свадьбы. Есть люди, которые напоминают прекрасную картину: сначала восхищаешься всей картиной целиком, а потом подмечаешь даже крошечные мазки-завитушки масляной краски, и за всю жизнь не насмотреться. Ивэнь увидела, что девочки постоянно поглядывают на книги, и извиняющимся тоном пояснила, что много книжек не влезло и если им что-то нужно, то она привезет из родительского дома. Они ткнули пальцем в книжную полку: а разве не сложно так брать книги? Сестрица Ивэнь рассмеялась: «Если что надо разбить, то я ставлю рядом с Андре Жидом!» Они втроем снова рассмеялись.

С тех пор они бегали сюда взять взаймы книгу или послушать, как сестрица Ивэнь читает, но никогда не слышали, чтобы она разбила какую-то вещицу. Они не знали: каждый раз, перед тем как бережно снять с полки какой-нибудь тяжелый и дорогой предмет, ей приходилось начисто вытирать руки, чтобы они ни в коем случае руки не вспотели и не оставили отпечатков пальцев. Вот такую изысканную пытку придумала в наказание невестке старая госпожа Цянь. Виновата Ивэнь была не только в том, что сына от госпожи Цянь теперь отделял потолок вместо стены, а, скорее, в том, что в глубине души свекровь считала ее неподходящей партией для Ивэя. Тогда Ивэнь еще целыми днями носила шорты и футболки с короткими рукавами.

Не прошло и года с момента свадьбы, как Ивэй начал ее поколачивать. Он ровно в семь заканчивал работать. Чаще всего в начале одиннадцатого ему звонили с какого-нибудь банкета. Ивэнь стояла рядом с телефоном и чистила яблоко, но кожура тут же рвалась, а это дурная примета. Приходил домой Ивэй в два-три ночи. Она лежала на кровати и прямо-

таки видела, как ключ вгрызается в замок и замок кусает его в ответ. По запаху перегара и сигарет понимала, что муж подошел вплотную, но бежать было некуда. На следующий день он заявлялся с работы и как ни в чем не бывало домогался ее. Свежие синяки были лиловыми, с черным отливом, как баклажан, или оттенка свежей креветки, а старые – цвета лисьей или соболиной шкуры или спитого чая. Принимая ванну, Ивэнь прижимала руку к ране размером с ладонь, а новые удары руками и ногами приходились на старую рану, яркую, как тропическая рыбка. Шум воды в душе заглушал плач – надо было избежать пересудов. А вечером ей снова приходилось слушать, как Ивэй говорит по телефону. Когда он вешал трубку и начинал переодеваться, она вставала за дверью гардеробной и спрашивала: «А можешь сегодня не ходить, а?» Ивэй открывал дверь, видел ее мерцающие глаза, целовал в щеку и уходил.

Когда утром в день свадьбы во время генеральной репетиции Ивэнь смотрела, как обслуга раскатывает красную ковровую дорожку, то внезапно представила, что ее слижет незнакомый длинный язык. Это был самый прекрасный момент в жизни. Только позже Ивэнь поняла: свадьба считается самым прекрасным моментом в жизни женщины не только потому, что потом красота, как внутри, так и снаружи, пойдет на убыль, но и потому, что женщина по собственной инициативе прячет всю свою сексуальность в черный ящик Пандоры. Их с Ивэем огромная двуспальная кровать – единственное место, где она могла всласть демонстрировать собственную красоту. Здесь она умирала и снова возрождалась. Самое дерзкое, на что она решилась, было процедить сквозь зубы: «Нельзя вечером приставать, а по ночам бить!» В ответ Ивэй только улыбнулся и расстегнул запонки. По мере того как расползалась по лицу улыбка, во внешних уголках глаз проступали морщинки, отчего глаза напоминали пару рыбок, которые плывут навстречу друг дружке поцеловаться. Трезвый Ивэй был самым очаровательным мужчиной на земле.

Учитель Ли Гохуа с женой и Сиси наведались и к Ивэнь с Ивэем. Ивэнь при виде Сиси присела на корточки и поздоровалась: «Привет!» Длинные волосы девочки спускались ниже пояса, она ни в какую не хотела их стричь. Сиси унаследовала от матери огромные глаза и высокую переносицу от отца. В десятилетнем возрасте она настояла на том, чтобы самой выбирать себе одежду, и упорствовала в своем выборе. Сиси не поздоровалась в ответ, только крутила в руках прядь волос. Ивэнь заварила две чашки чая, налила Сиси стакан сока и извинилась: муж уехал в командировку в Японию, ей нечем попотчевать гостей. Сиси крутилась на стуле, ей хотелось рассмотреть обстановку и предметы искусства.

Ли Гохуа принялся разглагольствовать об убранстве гостиной. В присутствии красивой женщины его слова сами собой наливались соком, как половой орган. Не то чтобы девушки около тридцати совершенно не годились, но… Он ткнул в нефритовую Гуаньинь[19]19
  Китайская богиня милосердия.


[Закрыть] на полке, и указательный палец тоже выглядел воодушевленным. С первого взгляда понятно, что камень для статуэтки был взят превосходный, без примесей, ярко-

зеленый. Правая нога Гуаньинь согнута, левая опущена, и на ней оттопырен пухлый большой палец. «Гуаньинь в этой позе называется Авалокитешвара, ее имя означает “рассматривающая звуки мира”. Кулапутра[20]20
  Добрый сын (кулапутра) и добрая дочь – буддисты-миряне, вставшие на путь совершенствования.


[Закрыть] в мире страстей наблюдает за всем живым. Когда читаете книги, то должны осознавать такие категории, как “ишвара”[21]21
  Свобода от заблуждений.


[Закрыть] и “татхагата”[22]22
  Эпитет, который употребляется в отношении Будды; означает «тот, кто вышел за пределы».


[Закрыть]. Интересно, что на Востоке нравятся зрелые образы, тогда как на Западе предпочитают непорочных юношей и дев или же, как Иисус, взрослых». У Сиси пересохло в горле, она отхлебнула сока и противным голоском процедила, обращаясь к родителям: «Вы же знаете, что я не люблю апельсиновый». Ивэнь поняла, к чему клонит Сиси, и ей это не понравилось. Она словно бы очнулась, поспешила к холодильнику и спросила, подойдет ли виноградный сок. Сиси ничего не ответила.

Ли Гохуа продолжил сканировать комнату. Сколько тут предметов западного искусства! В нем он ничего не понимает. Но если не обсуждать, то никто и не догадается. Ох, а вон та маленькая картина над камином неужто оригинал? Впервые вижу оригинал работы Бада Шаньжэня![23]23
  Псевдоним Чжу Да, китайского художника, поэта и каллиграфа.


[Закрыть] Посмотрите в глаза этой курицы, Бада Шаньжэнь рисует глаза просто кружочком с точкой внутри. Общественность поймет этот прием только в двадцать первом веке, это куда реалистичнее, чем скрупулезно прописанные штрихи. А теперь только посмотрите, за сколько картины уходят с молотка на «Сотбис», вот поэтому я и говорю о таланте наблюдать за миром. Ваш господин Цянь так занят, ах, как было бы здорово, будь я хозяином этой комнаты! Ли Гохуа заглянул в глаза Ивэнь: «Я жажду обладать всеми прекрасными вещами!» Про себя он подумал: «Так раздухарился, уж точно не от чая. Но в любом случае она в безопасности, семейству Цянь ничего не угрожает. Ей же через пару лет стукнет тридцать?» У Сиси в голосе прорезались металлические нотки: «Виноградный я тоже не люблю. Мне вообще не нравится сок из коробок!» Мать цыкнула на нее. Ивэнь ощутила боль в висках. Скорее бы пришли Сыци и Итин.

После ухода семейства Ли Гохуа Ивэнь показалось, что произведения искусства в комнате источают не аромат времени, а воняют одеколоном аукционных домов. Ей не понравился этот учитель Ли. Нехорошо так относиться к соседу, оставалось лишь надеяться, что она сможет перебороть антипатию. Послушать, так он ослеплен страстью, как в кино показывают. «Ах, я не в состоянии тебя оставить!» Ивэнь рассмеялась, и смех показался ей безумным. А эта Сиси настолько несмышленая, что даже ленится притвориться умницей, зато красивая девочка: огромные глаза в обрамлении длиннющих ресниц, великолепный водопад волос.

Ивэнь осторожным движением руки смахнула пыль с очередной вещицы, погладила эмаль и добралась до металлической подложки, от прикосновения к которой аж зубы свело. Стекло на ощупь напоминало потертые чаны для золотых рыбок, а керамика – только что рожденного сморщенного младенца. Все эти безделушки, будь то статуи людей, зверей или даже божеств, пристально наблюдали, как ее избивали. Даже Гуаньинь не помогает ей. Натуральный шелк на ощупь скользкий, словно сопли. Ивэй до сих пор был очень привередливым. А нефрит на ощупь как ее муж.

Непонятно, почему Сыци и Итин, двум девочкам, которые ненавидят, когда их поучают, так нравится учитель Ли. Красивые вещицы он считал «шарира»[24]24
  В буддизме под этим термином понимаются останки Будды и прах святых.


[Закрыть]. Или образованным людям просто не остановиться? На самом деле невежество – это тоже неплохо. Жду не дождусь, когда буду читать девочкам, а потом Ивэй вернется с работы и пристанет ко мне.

Один раз Ли Гохуа после уроков пришел домой и заскочил в закрывающийся лифт. Две девочки в школьной форме с широкими улыбками наблюдали, как золотые двери снова медленно открываются. Ли Гохуа поставил рюкзак, наклонился и спросил: «Кто из вас Итин, а кто Сыци?» – «А откуда вы знаете, как нас зовут?» – нетерпеливо спросила Итин. Обычно девочки в средней школе интуитивно остерегались мужчин. Однако мужчина, стоявший сейчас перед ними, уже вышел из опасной возрастной категории, так что подружки осмелели. Сыци заявила: «Крикнете вы “Сыци” или “Итин”, обернемся мы обе». Ли Гохуа понял, что его сочли неопасным, и впервые возблагодарил свой возраст. Он увидел в них те же черты, что у хозяек двух соседних квартир наверху, и понял ответ. У Фан Сыци было лицо новорожденного ягненка. Ли Гохуа выпрямился: «Я ваш новый сосед, учитель Ли, живу под вами, преподаю китайский язык и литературу; если нужны будут какие-то книги, то милости прошу». Да, не вдавайся в подробности. Пусти в ход литературный слог поздней Мин. Покашляй, чтобы подчеркнуть свой возраст. Почему в этой многоэтажке такие быстрые лифты? Он протянул руку. Девочки помялись, но потом по очереди пожали ее. Выученные улыбки на их лицах снова пробудились, их черты словно бы стояли на краю улыбки, чтобы следующим шагом обрушиться. Выходя из лифта, Ли Гохуа подумал, уж не слишком ли далеко он зашел. Обычно он не трогает девочек из богатых семей во избежание неприятностей. Более того, при взгляде на конопатое личико Лю Итин возникает подозрение, что они любят друг дружку. Но выражения их лиц, когда они пожимали ему руку! Да и их книжные полки тоже возвещали, что девочкам хочется, чтобы с ними обращались как со взрослыми. Ладошки мягкие, будто материнская грудь. Ладошки, напоминающие перепелиные яйца. Ладошки, прозорливые, как око поэта. Возможно, он все правильно сделал, но он не уверен.

А в выходные их привели в гости. Девочки сняли школьную форму. Итин надела брюки, а Сыци – юбку, очень символичные наряды. Переступив через порог и суя ноги в тапочки, Сыци покраснела. Ой, я без носков. Когда она подвернула пальцы ног, Ли Гохуа заметил, что ногти у нее на ногах порозовели, изнутри прорывалось чувство стыда. Так бывает, когда пейзаж стыдится не только руин, но и самого себя. Мама Фан Сыци за их спиной велела поздороваться с учителем, и девочки хором крикнули «Здравствуйте, учитель!», но в слове «учитель» не осталось ничего от нужного смысла. Мама Лю Итин извинилась, сказала, мол, такие они озорницы. Ли Гохуа подумал про себя, что слово «озорницы» слишком прекрасно, чтобы удостоить им кого-то старше четырнадцати. Обе мамы перед уходом велели им не забывать о волшебных словах: «пожалуйста», «спасибо», «извините».

Девочки были очень терпеливы с Сиси. Младше их на два года, по сравнению с ними она оказалась все равно что неграмотная, зато рвение било через край, и она принялась читать книжки громким резким голосом; если не смотреть, то можно было подумать, что это по телевизору евнух зачитывает императорский указ. Сиси читала, напрягая все силы. Сыци хотела было объяснить ей какой-то иероглиф, но Сиси швырнула книгу и заорала: «Папа – идиот!» Однако Ли Гохуа обратил внимание только на то, что когда раскрывали книгу со сказками, то дуновением ветерка от страниц у Сыци откинуло со лба челку. Он знал, что девочкам челку «задирать» запрещается даже строже, чем задирать юбку. В тот момент челка Сыци поднялась, словно водяной пар, будто бы она только что прыгнула с высоты. Длинная шея служила опорой для личика в форме яйца, а покатый лоб был гладким, как младенческая отрыжка. Ли Гохуа подумал, что это маленький эльф из книги сказок понял его и помог ему, подув со страниц книги. Девочки с удивлением посмотрели вслед Сиси, а потом повернулись к нему. Оставалось надеяться, что в тот момент он не выглядел еще старше. Только потом, по прошествии долгого времени, девочки поняли, что учитель Ли специально выставляет Сиси тупицей. Он отлично понимал, что могут вытворять излишне грамотные девочки.

Учитель Ли ласковым голосом сообщил, что у него есть сборник сочинений нобелевских лауреатов. Сиси ему подыграла, и нобелевские лауреаты тоже к месту. Нужно сыграть роль отца в ожидании дочерней любви. Притвориться второсортным учителем, время от времени изливающим душу; про таких говорят иронично «учитель-ремесленник». Учитель литературы, который дотянул до середины жизни, но так и не нашел понимания. Шкаф во всю стену, заставленный классикой, превозносил его эрудированность, учебники афишировали его одиночество, а роман равнялся душе. Необязательно даже было посещать его занятия. Необязательно для этого нужна дочь.

Ли Гохуа стоял за кафедрой на подготовительных курсах, а перед ним бурлил океан. Ученики, поднимавшие головы от конспектов, напоминали пловцов, переводящих дыхание. Учитель Ли ходил туда-сюда перед длинной классной доской, как будто рисовал тушью традиционный китайский пейзаж на горизонтальном свитке. Он живет внутри пейзажа, который создал сам. Нагрузка перед вступительными экзаменами просто потрясающая! В жизни только ученицы подготовительных курсов умели справиться с напряжением, переплавить его в любовные послания и упаковать в ароматизированные розовые конверты. Некоторые девочки настоящие уродины. Сгорая от стыда и покрываясь румянцем, напоминающим угревую сыпь, вытягивали пухлую руку вперед до предела, словно бы натягивая тетиву, чтобы выстрелить в него конвертом, который держали в этой самой руке. Настолько страшненькие, что, даже если бы сразу согласились, он бы не стал ничего предпринимать. Но именно благодаря таким вот школьницам в его секретной квартирке стоял целый картонный ящик, набитый любовными письмами. Красивых девочек, которых он приводил к себе, опьяняло море розовых конвертов. Даже такие красавицы не получали столько признаний. Некоторые, увидев ящик, становились куда сговорчивее. Некоторые пусть и не слушались, но, как ему хотелось верить, благодаря ящику уступали хоть немного.