Текст книги "Райский сад первой любви"

Одна девочка выдержала с часа ночи до двух, чтобы заткнуть за пояс соседку-одноклассницу, но в ответ эта соседка, чтобы одержать победу, терпела с двух до трех. А страшилка стремится превзойти десятки тысяч кандидаток. Свет ночника ярче полуденного солнца. Свою ностальгию по беззаботной школьной жизни и несбыточные мечты о счастье девочки переносили на учителя Ли. Они обсуждали его, когда обменивались экзаменационными работами, говорили, что только благодаря учителю Ли полюбили предмет «китайский язык и литература», но подспудно эта фраза означала, что благодаря экзамену по китайскому языку и литературе они полюбили учителя Ли. Они подсознательно ждали, что учеба на подготовительных курсах будет включать и какую-то сексуальную составляющую. Неосознанно их желание становилось отчаянием. Хорошо, что у него высокая переносица. Хорошо, что он рассказывает анекдоты с серьезной миной. Хорошо, что даже на доске он пишет с шутками-прибаутками. Желание превзойти десять тысяч других кандидаток, желания десяти тысяч кандидаток, нагромождавшиеся друг на друга, оборачивались прекрасным почерком в письмах, и хвостики откидных у иероглифов трепетали от влечения. Целый ящик писем – это оглушительный крик. Даже если бы почерк был вполовину красив, этого уже хватило бы. Учитель Ли вливал в девочек колоссальное желание, выстреливал их же собственной больной озабоченностью экзаменами, всю волю бессонных ночей умножал на триста шестьдесят пять дней, а потом еще раз умножал на десятки тысяч кандидаток, которых предстояло переплюнуть страшилке, и до капли изливал в красивые тела. Прекрасный оргазм. Эпическое совращение. О, великая одержимость экзаменами!

Девушкам с подготовительных курсов было как минимум шестнадцать, они давно уже отчалили от острова по имени Лолита. Фан Сыци было всего двенадцать или тринадцать, она все еще сидела посреди острова на дереве, и волны облизывали ее. Он не трогает девочек из богатых семей, бог его знает, какие неприятности учинят ему богатеи. Но девочка, похожая на фарфоровую куколку, ни за что не разобьется, если только ее специально не уронят. Было бы, конечно, здорово закрутить с ней. Это не то же самое, что помочь ученице сдать экзамен по первым желаниям, такие отношения поистине меняют жизнь. Это не то же самое, что покупать девочку. Одна школьница впервые увидела член и засмеялась над его уродством, но и завыла по-собачьи оттого, что ей предстоит вместить его жестокость; верхняя половина ее лица плакала, а нижняя смеялась, лицо приобрело трагикомическое выражение. А он так усердно раздвигал ее колени, что не успел заметить на трусиках маленький бантик в виде бабочки, присевшей чуть ниже пупка. Правда. И все из-за этого смеха сквозь слезы. Чего просить? А если не получится, тогда что? Книжная полка Фан Сыци казалась летописью острова Лолиты, с которого она хотела сбежать, но была отброшена волнами обратно на пляж.

Остров Лолиты – таинственный остров, куда он безрезультатно пытался пробраться. Страна молока и меда, молоко – ее грудь, а мед – нектары ее тела. Навестить ее, пока она еще на острове, и проникнуть в ее влагалище двумя пальцами, указательным и средним, слегка раздвинув их. Прижать ее к сочинениям нобелевских лауреатов, чтобы книги содрогнулись. Сказать, что она яркая мечта хаоса его среднего возраста, чтобы она разбилась вдребезги среди его слов, среди терминов, которых мальчики ее возраста пока не понимают, чтобы она почувствовала себя взрослой, пусть душа обманет тело. А она, школьница с полным ртом труднопроизносимых слов, задерет до пояса школьную юбку, бабочка соскользнет к ногам, и если он сзади подтолкнет ее, то тело успеет догнать душу. Соседи сверху. Самое опасное место, и оно же самое безопасное. Фарфоровая куколка. Девочка более девственная, чем просто девственница. Он действительно хотел увидеть на ее лице то же выражение смеха сквозь слезы, в противном случае он соберет все яшмовые подвески наложниц династии Цин, но в коллекции не будет хватать подвесок императрицы.

Когда Ли Гохуа впервые встретил Сыци, золотые двери лифта разъехались в стороны, обрамляя ее, словно картину. Говоря с ним, Сыци праздно прижималась виском к зеркалу, не желая рассматривать свое отражение, настолько она была невозмутима. Или же она еще не понимала разрушительной силы красоты. В зеркале ее щека казалась ярко-желтой, как парадное императорское платье из коллекции учителя, этот цвет мог носить только верховный владыка. От природы драгоценный оттенок. Под ученической формой просвечивала розовая кромка лифчика, безо всякого кружева, такие носят только невежественные девочки. Даже без косточек! Белые носки на ее белых ногах смотрелись вульгарно. Как там у классиков? Когда жаждешь белого, то сетуешь, что и снег темен. Забыл, что там дальше. Ну да ладно, в любом случае этого текста нет в списке нескольких десятков обязательных к прочтению книг, опубликованных Министерством образования.

Наступала осень. Губительная для людей пора. Ли Гохуа четыре дня жил на юге, три дня в Тайбэе. Однажды он с несколькими своими коллегами-«единомышленниками» отправился в Маокун[25]25
  Горный район на юге Тайбэя.


[Закрыть] выпить. В горах народу мало, так что можно всласть поболтать. Учитель английского заявил: «На месте Чэнь Шуйбяня[26]26
  Тайваньский политик, в период с 2000 по 2008 год занимал пост президента Китайской Республики и председателя Демократической прогрессивной партии. В 2006 году вокруг его семьи разгорелся крупный коррупционный скандал с обналичиванием поддельных чеков.


[Закрыть] я бы после ухода с поста пошел советником в банковский консорциум. А прямо на посту хапать и хапать довольно тупо». Учитель математики сказал: «Где ж ты хапнешь мыс на семьсот миллионов[27]27
  Чэнь Шуйбяня подозревали в растрате семисот миллионов тайваньских долларов. В разгар коррупционного скандала ходило множество шуток, в том числе популярную тайваньскую романтическую комедию «Мыс № 7» переименовали в «Мыс на семьсот миллионов».


[Закрыть], но Чэня за одну только доктрину “один Китай, один Тайвань”[28]28
  Чэнь Шуйбянь склонялся к мнению, что Тайвань – независимое суверенное государство, в связи с чем тайваньское правительство в значительной степени отказалось от претензий на материковый Китай и требований признать Китайскую Республику легитимным правительством всего Китая.


[Закрыть] стоило бы упечь за решетку на сорок лет». Учитель английского поддакнул: «Никакой политической порядочности. Когда на пост заступал, то четырежды обещал, что “не будет”[29]29
  В ходе своей предвыборной кампании Чэнь Шуйбянь обещал, что не будет провозглашать независимость, не изменит название страны, не будет продвигать включение концепции двух независимых государств в конституцию, не будет способствовать проведению референдума по вопросам объединения и независимости, который изменит статус-кво.


[Закрыть], в итоге эти четыре “не буду” превратились в четыре “хочу”. Хочу того, хочу этого. Но больше всего не хотел расстраивать Старшего брата». Учитель физики заметил: «Судя по тому, что пишут в газетах, многие интеллигенты поддерживают идею независимости Тайваня». Учитель Ли возразил: «Это потому, что интеллигентам не хватает здравого смысла». Все четверо посмеялись, поскольку у них-то здравого смысла в избытке. Учитель английского продолжил: «Теперь, когда по телеку показывают А-Бяня[30]30
  Прозвище Чэнь Шуйбяня.


[Закрыть], я сразу переключаю, кроме тех случаев, когда рядом маячит Чэнь Миньсюнь[31]31
  Тайваньская предпринимательница, которая давала огромные взятки президентской чете в обмен на поддержку.


[Закрыть]». Учитель Ли улыбнулся: «Ты что, по таким взрослым тетенькам? Мне она не нравится, слишком уж на мою жену похожа». Красивая подача. Успешная смена темы. Разговор сместился в центр их интересов.

Учитель английского спросил физика: «Как там эта твоя будущая звездулька? Сколько лет вы уже вместе? Ну ты даешь, так долго с одной мутить, почти то же самое, что домой к жене возвращаться». Остальные двое учителей рассмеялись, а учитель физики улыбнулся с безграничной теплотой и сказал таким тоном, словно рассказывал о родной дочери: «Она говорит, что петь тяжело. Сейчас моделью заделалась». По телику покажут? Физик снял очки и стер пот с крыльев носа, он смотрел с недоумением и словно бы смутился, а потом ответил, что она уже снималась в одной рекламе. Трое коллег даже зааплодировали, похвалив физика за смелость. Учитель Ли спросил: «А не боишься, что на нее кто-то еще позарится?» Учитель физики протирал очки, казалось, целую вечность и не отвечал. Тут слово взял математик: «Я переспал уже с тремя командирами, еще одна – и будет каре!» Они подняли тост. Выпьем же за тюремную трапезу для А-Бяня с его семьюстами миллионами! Выпьем же за сторонников независимости Тайваня, у которых есть знания, но не хватает здравого смысла! За всех девочек, которые на уроках гигиенического воспитания прилежно строчат конспекты, но не имеют даже элементарных познаний в области секса. За колоссальную свободу, которую они втиснули во вступительные экзамены.

Учитель английского сказал: «Лично я принимаю всех без разбора, не понимаю, чего вы-то упираетесь, вы себя блюдете даже почище, чем они!» Учитель Ли усмехнулся: «Ты у нас игрок. После того как долго играешь, обнаруживаешь, что у самой страшной уродины тоже есть распутная ипостась, но мне такое не по душе». Он робко посмотрел на дно своего бокала и добавил: «Более того, мне нравится играть в любовные отношения». Англичанин спросил: «Но у тебя тогда в сердце не любовь, а сплошь притворство, не устаешь?»

Ли Гохуа задумался. Перебрав нескольких девочек, он обнаружил, что надругаться над обожающей его школьницей – самый легкий способ заставить ее следовать за ним хвостиком. И чем сильнее она прилипала, тем больнее ей было, когда Ли Гохуа ее бросал. Ему нравилось репетировать перед этой девушкой сладкие речи, предназначенные для следующей, это ощущение бесконечности было прекрасно, чувство, будто ты бережешь окружающую среду. В момент расставания центробежная сила еще прекраснее, словно кадр в кино, когда героиня с камерой в руках кружится по заснеженному полю, ее лицо в кадре становится все крупнее, задник превращается в пейзаж, маленький квадратный дворик растягивается, превращаясь в картины, мелькающие за окном вагона скоростного поезда, пространство резко становится временем, растерзанным и окровавленным. Очень красиво. Учитель английского не поймет такое, а Ли Гохуа безумно нравится. Учитель английского не поймет то ликование на грани с желанием пуститься в пляс, которое Ли Гохуа испытал, узнав, что одна из школьниц наложила на себя руки. В душе бушевало настоящее цунами на мотив мелодии «Цинпин»[32]32
  Популярная в эпоху Тан мелодия, на которую Ли Бо написал знаменитое стихотворение, из-за которого его изгнали из столицы.


[Закрыть]. Высшая похвала мужчине – совершенное ради него самоубийство. Ему было лень думать о разнице между «ради него» и «из-за него».

Учитель математики спросил Ли Гохуа: «А ты все еще мутишь с той девочкой из второго класса?[33]33
  Имеется в виду второй класс средней школы второй ступени, примерно как российский одиннадцатый.


[Закрыть] Или она уже в третьем?» У учителя Ли был занят рот, но он промычал: «Я немного устал, но ты же понимаешь, что новенькие еще не начали, а пока нет новеньких, остается только продолжать со старенькими». Физик, непонятно когда нацепивший обратно очки, внезапно повысил голос и сказал, словно бы обращаясь к самому себе: «Я тут давеча с супругой телевизор смотрел, так она без предупреждения ко мне полезла!» Ладони его коллег, как опавшие листья, по очереди похлопали его по плечу. Выпьем! За лирическую традицию по обе стороны Тайваньского пролива, традицию, которая витиевато описывает любовные отношения между учителем и ученицей. За третьего лишнего, спрыгнувшего с экрана телевизора в гостиную. За мужчин, которые, вернувшись из маленькой гостиницы домой, еще в состоянии при включенном свете заняться любовью с супругой. За начало учебы. Учитель английского обратился сразу и к физику, и к учителю Ли: «По мне, так вы целомудреннее, чем они. Не понимаю, зачем нужно ждать новеньких».

Канатная дорога разрезала облака наискосок, вагончики фуникулера вдалеке казались маленькими, за их окном они медленно ползли в гору, а на другой стороне неспешно спускались. Словно бусины буддийских четок, когда их пересчитывали. Внезапно в душе у Ли Гохуа заиграла мелодия «Цинпин». Как там у Ли Бо? «Гляжу на облака – наряд твой вспоминаю, а глядя на цветок – твой лик»[34]34
  Стихотворение Ли Бо посвятил Ян Гуйфэй, легендарной красавице и любимой наложнице императора Сюань-цзуна.


[Закрыть]. Тайваньские леса в самом конце лета все еще роскошны. При взгляде на облака он подумал о Фан Сыци. Но вспомнил не наряд, а то, как во время самого первого визита она сказала: «Мама не разрешает мне пить кофе, но я могу сварить!» Если подумать, то в этих словах скрыт глубокий смысл. Сыци протянула руку, чтобы достать с верхней полки шкафа кофемолку. Между топиком и юбкой показалась широкая полоска белой кожи на талии. Такая белая, словно разлинованный лист в ожидании написанного на нем слова, и когда отдаешь работу учителю, только тогда вспоминаешь, что именно забыл написать, остается огромная белая брешь, а учитель, проверяющий работы, тоже не знает, что же хотела сказать ученица. Наконец-то Сыци дотянулась до кофемолки, и ее топик, словно занавес в театре, скользнул вниз. Она не подняла головы и не посмотрела на учителя, однако лицо от измельчения кофейных зерен раскраснелось. Когда она потом пришла к нему в гости, то кофемолка стояла на кухонной мойке, и тянуться уже не было необходимости. Но когда она взяла кофемолку, лицо ее раскраснелось сильнее, чем в прошлый раз.

Ли Гохуа решился все-таки сделать последний шаг из-за чувства собственного достоинства Фан Сыци. Такие утонченные девочки ни за что не проболтаются, это слишком грязно. Высокая самооценка часто служит иглой, которой можно ранить и себя, и окружающих, но в этой ситуации высокая самооценка зашьет ей рот. Ли Гохуа теперь не хватало лишь подробного плана. По слухам, родители Фан Сыци без конца мотаются в командировки. Возможно, сложности возникнут из-за этой ее подружки Лю Итин. Когда сиамских близнецов разделяют, то жизненно важные органы в одном комплекте, и непонятно, кому их оставить. Сейчас можно было лишь надеяться, что из уважения к себе Сыци даже Лю Итин ничего не расскажет. В результате план Ли Гохуа еще не перебродил и не вызрел, как ему подарили целую бутылку с готовым планом.

Госпожу Чжан с десятого этажа больше всего на свете заботило замужество дочери. Ей только что стукнуло тридцать пять. Целых тридцать пять, а постоянного мужика нет, даже восковые свечи на именинном торте еле-еле горели. Госпожа Чжан, в девичестве Ли, еще в студенческие времена с господином Чжаном хлебнула немало трудностей, впоследствии господин Ли преуспел и сколотил состояние, но она сохранила скромные привычки. Господин Чжан был верен себе. Когда он только-только выпустился из университета, то всегда всю гущу из супа вычерпывал и отдавал госпоже Чжан, которая в то время еще была девицей Ли. Сейчас она уже стала госпожой Чжан, а ее супруг со всех банкетов приносил домой всякие вкусности. Собутыльники смеялись, что господин Чжан слишком старомоден, а тот в ответ отшучивался: «Только если ее покормлю, можно оправдаться за то, что вы меня пригласили отведать такие изысканные яства». Господин Чжан не слишком-то волновался из-за личной жизни дочери, хотя она и унаследовала невзрачную внешность матери и ее чувство неполноценности. Господин Чжан считал дочку миленькой.

Раньше, когда Цянь Ивэй тянул с женитьбой, его отец в подпитии частенько во всеуслышание заявлял господину Чжану, мол, лучше бы твою дочку замуж позвал. Госпожа Чжан обеими руками поднимала бокал и отнекивалась, мол, не пара она вашему сыну, но дома заявляла мужу: «От Цянь Ивэя сбежало несколько подружек, насколько мне известно, лучше уж умереть в нищете, но я не позволю Ваньжу выйти за него». Чжан Ваньжу присутствовала при этом разговоре, но ей не казалось, что мама ее оберегает, и в глубине души она очень страдала. Когда в лифте она сталкивалась с Цянь Ивэем, то их молчание было удушающим. Цянь Ивэй держался непринужденно, словно бы никогда и не слышал, как родители шутили насчет него и Ваньжу, или, что еще хуже, словно бы воспринимал их слова исключительно как шутку. Ваньжу сердилась еще сильнее.

Накануне ее тридцатипятилетия мама ходила с таким лицом, будто начался обратный отсчет до наступления Судного дня. Мама накрыла на стол: отвар от ямса, благодаря которому кожа становилась белее, в качестве гарнира к мясу бобы, они уменьшают отеки, а на десерт фиолетовый рис, помогающий от малокровия. Ваньжу подняла плошку с булькающей горячей жидкостью, толстые стекла очков затуманились, и не видно было, сердится она, или просто расстроена, или не то и не другое.

Вскоре после дня рождения Ваньжу объявила родным, что во время командировки в Сингапур познакомилась с парнем. Парень оказался хуацяо[35]35
  Китаец, живущий за границей.


[Закрыть], каждый раз, когда он говорил по-китайски, Сыци и Итин вспоминали терпкий аромат благовоний и запах кувшиночника[36]36
  Хищное растение, которое издает ночью очень сильный запах, привлекающий насекомых.


[Закрыть]. Внешность у него была тоже терпкая: высокие надбровные дуги, глубоко посаженные глаза, четко очерченный желобок от носа ко рту и вздернутая верхняя губа. Никаким боком не красавец. А еще образованный, как и Ваньжу, которая в свое время отучилась в магистратуре в США. По слухам, в качестве выкупа во время помолвки он преподнес целый деревянный ящик долларов. Еще этот парень был красноречив: «Мы с Ваньжу изучали экономику и финансы. Но Ваньжу бесценна, а это лишь мой маленький подарок». Сыци и Итин не знали имени жениха Ваньжу и окрестили его просто Парень. Впоследствии на протяжении десяти с лишним лет Лю Итин слышала от госпожи Чжан, мол, не смотрите, что Ваньжу у нас такая серая мышка, а в итоге сама себе мужа выбрала, а не ее выбрали. Еще она частенько говорила, что содержимое того ящика было зеленее сочной травы.

После свадьбы Ваньжу переехала в Сингапур. Госпожа Чжан сетовала, что молодое поколение стремится не к свадьбе, а к тем наслаждениям, которые сулит свадьба. И вскоре она познакомила Ивэя с Ивэнь.

Как-то раз госпожа Чжан столкнулась в лифте с Ли Гохуа нос к носу и заявила: «Учитель Ли, жаль, что вы не увидели нашу Ваньжу, хоть она и тихоня, за ней бегали только первоклассные парни». Затем она понизила голос: «Раньше старый Цянь постоянно требовал, чтоб мы Ваньжу выдали за Ивэя». Да что вы? В памяти Ли Гохуа возник образ Ивэнь. Когда она возле кухонной мойки шаркала ногами в тапочках, то пятки были розовые, а на розовых икрах виднелись укусы комаров, тоже розовые. А почему не выдали? Ваньжу у нас девушка инициативная, а Ивэю нужна послушная жена. Ивэнь-то каждый день еще девчонок нянчит. Каких девчонок? Да дочек Фанов и Лю с седьмого этажа. Услышав это, Ли Гохуа почувствовал волнение в паху, яркое как никогда. Госпожа Чжан продолжала: «Вот уж не понимаю, зачем малышкам изучать литературу? Вы вот тоже, учитель Ли, непохожи на помешанного на всяких там романтических бреднях, как и моя Ваньжу и ее муж, которые изучали экономику, по мне, так только это и пригодится». Ли Гохуа ничего не слышал, он просто смотрел в широко разинутый рот госпожи Чжан и размашисто кивал. Такие кивки – выражение особой покорности у людей, чьи мысли заняты другим. А такими особенно честными глазами смотрят, когда хотят признаться в самых своих чувственных желаниях, сокрытых в сердце.

Сыци и Итин сразу после уроков мчались к Ивэнь. Она заранее пекла соленое печенье и разливала сок, но к их приходу печенье всегда было горячим. В последнее время они увлеклись произведениями, в которых описывались события Культурной революции. Сегодня Ивэнь показала им фильм Чжан Имоу «Жить». Свернутый в рулон большой экран в домашнем кинозале развернулся и повис, словно высочайший указ, зажужжал проектор. Чтобы продемонстрировать свое серьезное отношение к фильму, Ивэнь в отличие от прошлых киносеансов не насыпала им попкорна. Они втроем угнездились на диване. Обитый телячьей кожей диван был мягким, словно солнечный свет. Ивэнь сказала: «Но мы не будем просто наблюдать со стороны, как кому-то плохо, ладно?» Девочки ответили «хорошо», а потом отлепились от спинки дивана и сели ровно. Через несколько сцен наступил момент в фильме, когда главного героя Фугуя слуга на своем горбу принес из игрального дома домой. Ивэнь тихонько сказала: «Моего дедушку в детстве тоже так носили в школу, остальные ребятишки ходили сами, а он считал, что это ниже его достоинства. И каждый раз бежал к слуге, который его носил». Потом они втроем замолчали.

Жена Фугуя Цзячжэнь сказала: «Я ничего особенного не прошу. Давай просто тихо-мирно жить с тобой!» Сыци и Итин краем глаза заметили, что сестрица Ивэнь смахивает рукавом слезы. Они одновременно подумали: «Осень задерживается, погода все еще жаркая, вентилятор работает, почему же сестрица Ивэнь носит одежду с длинным рукавом». А потом они отвлеклись на представление китайского театра теней, которое демонстрировали в фильме. Даже не поворачивая головы, девочки знали, что сестрица Ивэнь по-прежнему плачет. Трель дверного звонка пронзила экран, на котором показывали представление театра теней, и большой экран, на котором демонстрировался фильм. Ивэнь не слышала. В жизни шел фильм, в фильме шло представление. Но в жизни разворачивалось свое представление. Девочки боялись повернуть голову и сообщить Ивэнь, что в дверь звонят. Только когда в дверь позвонили в третий раз, Ивэнь встрепенулась, словно бы в нее попало слово «звонок», и поспешила прочь из домашнего кинозала. Перед уходом она не забыла сказать девочкам: «Меня не ждите, я уже кучу раз этот фильм смотрела». От глаз сестрицы Ивэнь тянулись вниз влажные следы слез, которые в тусклом свете от экрана поблескивали, словно леденцы с добавлением разноцветных красителей, какие продаются в парке развлечений. Следы слез застыли и в неоновых глазах сестрицы Ивэнь.

В фильме разворачивалась новая сцена, но девочкам уже сложно было сосредоточиться на происходящем на экране, хотя как-то неловко было обсуждать хозяйку у нее же в гостях. Они уставились в мерцающий экран, испытывая при этом абсолютно новое отупение. Такое отупение нападает, когда удваивается самосознание умного человека, столкнувшегося с неразрешимой ситуацией. Прекрасная, упорная, смелая сестрица Ивэнь. Внезапно дверь открылась, желтый свет снаружи падал в непроглядную темноту домашнего кинозала. Девочки сразу поняли, что это учитель Ли. Он стоял на фоне света, отчего виднелись только очертания его волос и одежды, которые благодаря освещению превращались в платиновый контур, с боков его обдувал золотистый вентилятор, а лица было не разглядеть из-за полумрака, словно лик архангелов на мусульманской фреске, который не дозволено изображать. Темный силуэт приблизился. Сестрица Ивэнь тоже поспешно вошла в кинозал. Слезы ее уже высохли, а на черты лица падал яркий свет от прожектора. Она объявила: «Девочки, к вам учитель Ли!»

Ли Гохуа сообщил: «У меня как раз целая куча всяких справочных материалов, вот я и подумал про вас. Вы не такие, как другие, если вам сейчас дать пособия для старших классов, то еще будете сетовать, что поздно. Надеюсь только, что вы не отвергнете мое предложение». Сыци и Итин тут же заверили, что не отвергнут. Они чувствовали, что учитель Ли спас их от ужаса, вызванного крахом образа богини, живущей по соседству. В то же время у них появились очень эгоистичные мысли. Они впервые видели, как плачет сестрица Ивэнь, и это оскорбило их сильнее, чем если бы это была какая-то другая физиологическая жидкость. Когда лились слезы, то на ее лице словно бы расстегнули молнию, чтобы они увидели драную набивку под золотой броней, и именно учитель Ли вытащил их из этой гнусной стороны мира, вытащил через щелочку. Плач Ивэнь – почти то же самое, как когда идол их одноклассниц подсаживается на наркотики. В этот момент им снова хотелось стать детьми.

Ли Гохуа сказал: «Я кое-что придумал. Давайте-ка вы мне раз в неделю будете сдавать по сочинению, хорошо? Конечно, в те дни, когда я в Гаосюне». Девочки тут же согласились. Начинаем завтра. А когда я через неделю проверю, то вместе обсудим. Разумеется, я не стану брать с вас оплату, а то час моего времени стоит несколько десятков тысяч. Девочки поняли, что он шутит, и рассмеялись, но за этими улыбками скрывалось потерянное выражение. Тема… последний раз мы с учениками писали про честность. Пусть будет честность. Договорились. А то вы ведь откажетесь писать всякие глупости типа «Моя мечта», «Мой волонтерский проект» и прочую лабуду. Чем чаще фигурирует слово «мой», тем реже ученики пишут о себе правду. Девочки подумали, что учитель настоящий юморист. Улыбка Ивэнь исчезла, но потерянное выражение приклеилось к лицу.

Ивэнь не нравился учитель Ли. Ее раздражало, что он испортил драгоценное время, которое они с девочками должны были провести вместе. Кроме того, ей с самого начала показалось, что он пялится на нее так же, как другие мужчины. С такой алчностью глядят разбогатевшие мещане, когда просят меню в японском ресторане. Но ее всегда удивляло, что Ли Гохуа смотрел на нее изучающе, и только спустя долгое время Ивэнь поняла, что он выискивал в ее лице будущее выражение лица Фан Сыци. Вы должны быть паиньками и приносить мне сочинения. Я даже с дочкой не так великодушен. Девочки подумали про себя, что он действительно юморист и очень хороший человек. Впоследствии Итин так и не смогла досмотреть фильм «Жить».

Сыци и Итин начали каждую неделю носить сочинения Ли Гохуа, но через несколько недель он со смехом сказал, что беседа вчетвером превращается в пустую болтовню, сложно обсуждать что-то всерьез, лучше, чтобы в один день к нему приходила Сыци, в другой день Итин, у них пока каникулы, а занятия на подготовительных курсах еще не начались. Ивэнь, стоявшая рядом, равнодушно слушала. Негоже одному соседу бороться с другим. В итоге она видела девочек в два раза меньше. А ведь они, ее милые маленькие женщины, кормят израненную Ивэнь духовной пищей.

Вот что Сыци написала о честности: «Одно из немногих моих достоинств – это честность, возможность наслаждаться собственной честностью – это еще и возможность насладиться тем, что приносит мне честность: невыразимой близостью и удовлетворенностью жизнью. Истинное значение честности таково: если вы признаетесь своей матери, то сможете гордиться тем, что разбили вазу». Итин написала так: «Честность – откровенное любовное письмо, спрятанное под подушкой, но так, чтобы нечаянно оставить торчащий уголок конверта, словно бы подстрекая вытащить его и тайком прочесть». Как Ли Гохуа и ожидал, у Фан Сыци зашкаливало чувство собственного достоинства. Его красная перьевая ручка от радости забыла, что нужно бы двигаться, застыла над сочинением и оставила на нем большую алую кляксу. У Лю Итин тоже получился хороший текст. Сочинения, которые они писали каждая сама по себе, словно бы рассказывали об одном и том же разными словами. Но это неважно.

И вот настал тот самый день. Фан Сыци показалось, что учитель объясняет материал с особенно веселым выражением лица, тема разговора переместилась с сочинения на рестораны, а его рука естественным образом вслед за темой переместилась и легла поверх ее ладошки. Она тут же зарделась, попыталась сдержать румянец, но покраснела еще сильнее. Синяя ручка затрепетала и упала под стол. Сыци тут же присела на корточки, чтобы поднять ее, а когда поднялась, то увидела в желтом свете кабинета маслянистую улыбку учителя. Она смотрела, как он потирает руки золотистым движением, и перепугалась, поскольку могла вообразить, как выглядит, когда на нее падает свет, похожий на светлячков. Она никогда не видела в учителе мужчину. Никогда не знала, что учитель видит в ней женщину. Учитель заговорил: «Возьми ту книгу, о которой я только что рассказывал». Сыци впервые обратила внимание, что голос учителя стал таким же осязаемым и отчетливым, как движения кисти в стиле кайшу[37]37
  Исторический стиль китайской каллиграфии, возникший в эпоху династии Хань (206 г. до н. э. – 220 г. н. э.).


[Закрыть], и чиркал по ее телу, рисуя откидные вправо.

Она протянула руку к книге, встав на цыпочки, а Ли Гохуа тут же поднялся, подошел к ней со спины, и она попала в оцепление из его тела, его рук и книжного стеллажа. Его руки соскользнули с высоты книжной полки и сбили ее руку, оцепеневшую на корешке книги, скользнули вокруг талии и внезапно сжались. Не осталось ни малейшей щелочки, чтобы вырваться из оков его тела; затылком Сыци ощущала его нос, влажный, как воздух на улице, а еще она чувствовала биение сердца в паху учителя. Он как ни в чем не бывало сказал: «Слышал от Итин, что я тебе очень нравлюсь». Поскольку он был слишком близко, то слова Итин приобрели совершенно иной смысл. Маленькая девочка, которой разорвать одежду больнее, чем разорвать ее саму. А ляжки стройные, как побеги бамбука, попка как ледяной цветок, самые простенькие трусики, не напоказ, и на резинке прямо под пупком сидит крошечная бабочка. Все это белое, как бумага, ждет его каракуль. Сыци одними губами шептала: «Нет, нет, нет, нет». Они с Итин подавали беззвучно сигнал тревоги. Но учитель-то читал по губам: «Минет, минет, минет». Он резко развернул ее, поднял ее лицо и сказал: «Если нет, то можно в рот». На его лице застыла обида, как у продавца, который обессилел торговаться и в итоге согласился на самую низкую цену. Сыци пискнула: «Не надо, я не умею». Он вынул свое хозяйство, перед ее овечьими глазами мелькнула покрытая вздувшимися венами огромная штуковина, которая ужасающе увеличивалась. И засадил. Теплый алый ротик, как покои новобрачных. Зубки, как шуршащая от каждого шороха занавеска из бусин. Ее затошнило, горло сжалось, и он выдохнул протяжно: «Господь Всемогущий». Впоследствии Лю Итин прочла в дневнике подруги: «Господь Всемогущий. Такое несвойственное восклицание, словно бы топорный перевод с английского. Так же топорно он вывернул и меня».

Но через две недели Сыци снова спустилась к нему. Она увидела, что на письменном столе не лежит ее прошлое сочинение, как нет красной и синей ручек. И ее сердце было таким же пустым, как поверхность стола. Он принимал душ, а Сыци примостилась на диване и слушала, как он моется. Звук напоминал сломанный телевизор. А потом он переломил ее пополам и закинул себе на плечо. Он расстегивал одну за другой пуговицы на ее пиджаке, словно бы задувал свечи на именинном торте. Он хотел загадать желание, но желаний не было, а она уже целиком потухла. Учитель Ли пинком отправил школьный пиджак и юбку под кровать. Она посмотрела на одежду с таким выражением, будто пнули ее саму. Щетина грубо, до красноты, царапала ее кожу, а он приговаривал: «Я лев, я должен метить свою территорию». Сыци захотелось непременно записать его слова, так вульгарно они прозвучали. Дело не в том, что ей нравилось писать, просто если не думать о чем-то другом, то слишком уж больно.

Она на автомате начала мысленно придумывать аллегории. Глаза понемногу привыкли к зашторенной спальне, через щелочки между занавесками пробивались тонкие струйки света. Через плечо учителя она смотрела, словно из маленькой лодки на волнах, как потолок покачивается. В тот момент возникло ощущение, будто она износила свое детское платье. Желание заглянуть ему в глаза сродни попытке встать на стыке двух вагонов движущегося поезда – невозможно, как невозможно красочно описать перистальтику кишечника. Над головой хрустальная люстра в виде ветвистого дерева в несколько ярусов – считай, не считай, а точно не подсчитаешь, сколько же в ней веточек. Кружилась без остановки. Он кружился без остановки. Жизнь кружилась без остановки. Когда он, лежа сверху, издал животный рык, Сыци явственно почувствовала, что он убил что-то у нее в душе еще до того, как она смогла понять, что конкретно это было. Он подпер голову и смотрел, как Сыци позволяет слезам скатываться на подушку, а ее овечье личико словно бы омывает душ.

Ли Гохуа лежал в кровати, а внутри у него скреблась мысль, словно кошкиным шершавым язычком: она даже плачет беззвучно, ее насилуют, а она и не пикнет. Сучка. Маленькая сучка. Фан Сыци подошла к своей одежде, присела на корточки и зарылась лицом в юбку. Прорыдав две минуты, она процедила сквозь зубы, не поднимая головы: «Не смотрите, как я одеваюсь». Ли Гохуа положил голову на согнутый локоть. В пустыне усталости после оргазма пробивались росточки желания. Он не смотрел, но видел ее губы, напоминавшие красную шкурку яблока, и наливные, словно яблочки, груди с миндалевидными сосками, и клитор, похожий на инжир. Тот самый инжир – смоковницу, винную ягоду, – который используют в китайской медицине для укрепления селезенки, смягчения кишечника и повышения аппетита. Ягоду, которую он сохранит в своей коллекции, чтобы передать дальше. Маленькая девочка, которая думает, что девственную плеву сложнее зарастить, чем сломанную конечность, изгоняет его жажду. Смоковница, которая прямо с ветки распаляет его, чтобы зайти еще дальше. Ее смоковница манит в глубины табу. Она и есть смоковница. Она и есть табу.