Текст книги "На перекрестках судеб"

Лина Богданова
На перекрестках судеб

© Богданова Л., 2023

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2023

* * *

Все события придуманы автором,

совпадения абсолютно случайны

«Конец – это чье-то начало»

В. Высоцкий

Сентябрь 2005. Минск

Бессмысленный взгляд наткнулся на зеркало. И застыл, цепко исследуя отражение. Или его отсутствие. Да, именно отсутствие. Ее не стало около трех месяцев назад. Восемьдесят семь дней и два часа невыносимого одиночества и боли. Так чему удивляться?

Из зазеркалья затравленным мороком-зверем смотрела незнакомая старуха. Изможденное лицо, погасшие глаза, спутавшиеся седые пряди, тяжелый, пронизывающий взгляд…

«Это все, что осталось. К чему? Да совершенно ни к чему! Кому может понадобиться такое вот абсолютно несчастное, вызывающее брезгливость страшилище? Разве что детей пугать…

Детей… бедные дети! Они ни в чем не виноваты, а отвечают за чужие грехи наравне со взрослыми».

– Нет!!! Только не о детях!

Уродка отпрянула от зеркала и понеслась в угол палаты, роняя табуретки и разбрасывая по сторонам все, что попадалось на пути.

– Сестричка! Новенькой плохо! – тоненьким жалобным голоском заверещала лежащая в злополучном углу бабулька, прикрываясь подушкой от несущегося прямо на нее торнадо. – Спасите! Помогите! Убивают!

– Кто убивает? – в палату ворвалась дежурная сестра. – А, снова эта… А еще в положении. Стыдно, дамочка! Поимели бы совесть…

– Ой, не могу, еще и в положении! – прыснула с крайней от входа кровати тучная женщина в средних летах с бигуди на макушке. – Нет, наши мужики вааще с катушек сорвались! Тут всю жизнь стараешься для них, стараешься. И что? Ноль по фазе! Не был, не состоял, не участвовал. Так старой девой и помрешь! А некоторые… ишь, в преклонных летах залетают! Ну, никакой справедливости!

– Эй, вы, больная Легкоступова, прекратите издеваться над другими пациентами! – мимоходом переключилась на нее медсестра. – Здесь случай тяжелый, понимать надо.

– Мне бы такой тяжелый случай! – огрызнулась больная Легкоступова. Но издеваться перестала.

– Успокойтесь, Османова! Вам нельзя волноваться. Прилягте вот… Я сейчас доктора позову. Он посмотрит, может, разрешит укольчик вам внеплановый сделать… Давайте помогу лечь…

«Османова? Почему? Видимо, мама посчитала, что так будет безопаснее. Но к чему мне безопасность? – пробилась сквозь боль и туман тревога и сменилась безразличием: – Как будет, так будет…»

– Османова? Ах, она еще и Османова! Небось, чеченка! Нет, вы только поглядите! С местными, значит, прекратите издеваться, а с этими – нельзя волноваться! Да они наших парней тысячами в расход пускали! Чего канителишься? Предательница! – возмущалась Легкоступова.

– Лежи уж, – укорила ее соседка. – Какая она тебе чеченка? Чисто русская, одни глаза чего стоят – живые васильки, таких у чечен отродясь не бывало…

– Живые васильки… – не поверила собеседница, однако угомонилась, перешла на шепот. – Может, и были когда живыми, а сейчас – мертвые.

– Видать, натерпелась, девка… – вздохнула бабулька, укрывая соседку одеялом.

– Да какая ж девка? Старуха… – упорствовала Легкоступова.

– Я ж и говорю: натерпелась…

Сестра привела доктора.

– Ну, что тут у нас? – тот присел на краешек кровати. – Мы же договаривались…

– Девочки, на обед! – в дверях показалась голова в поварском колпаке.

– Наконец-то… – простонала Легкоступова, тяжело поднялась и поспешила к выходу. – Сегодня плов обещали, пошли, подруженьки, что ли…

Палата опустела в считанные минуты. Плов в отделении считался деликатесом. Традиционные котлеты порядком надоели обитателям палаты № 6.

– Вот и славненько. Теперь можно и поговорить, – улыбнулся доктор пациентке. – Или Вы предпочитаете плов?

– Лучше поговорим, я не голодна.

– А зря. В Вашем положении…

– Причем здесь мое положение? Вы не первый, кто о нем вспоминает…

Доктор внимательно посмотрел на больную:

– А Вам разве не сказали… там?

– Вы имеете в виду психушку? Разве там могли что-нибудь сказать?

– Если бы Вы позволили…

– Давайте не будем…

– Давайте…

– Итак, что со мной? Рак? Необратимые психические процессы? Что-то еще? Можете не юлить – мне все равно. Моя жизнь кончилась три месяца назад. Почти… Восемьдесят семь дней и три часа… Одним окончательным приговором больше, одним меньше…

– Ну-ну, не стоит бросаться в крайности.

– Бросьте, доктор…

– Даже так? Вы для себя все решили? Тогда, боюсь, моя новость Вас не обрадует.

– Я давно разучилась радоваться. Восемьдесят семь дней…

– …и три часа назад, помню. Значит, Вы ни о чем не догадываетесь? А должны бы, – доктор взял больную за руку. – Итак, о положении… Вы в положении. То есть беременны. Срок… кхм… недель десять-двенадцать…

Женщина откинулась назад, больно ударившись о металлический изгиб изголовья:

– Издеваетесь? Такого не может быть, понимаете Вы! Никогда… ни за что! Никаких детей!!! Слышите? Никаких!!!

Доктор взял пациентку за руку, кивнул медсестре. Тонкая игла вошла в предплечье почти незаметно. Лишь вмешательство препарата заставило женщину охнуть от боли.

– Тссс… – врач приложил свободную руку к губам. – А теперь спать. Продолжим разговор позже.

– Но как же… – начала было больная. И не закончила. Препарат действовал мгновенно. В ее положении это было самым лучшим выходом.

– Как проснется, приведете ко мне в кабинет. И поменьше распространяйтесь, у нас тут не песочница. А ведь каждая со своей трагедией. Так что не стоит усугублять…

– А я что? – развела руками сестра. – Я ничего. Они сами…

– А про положение тоже сами? Чуть что – переведу к лежачим.

– Но, Александр Маркович…

– Я предупредил…

Ей снилось что-то воздушно-приятное. То ли полет в небесах, то ли купание в вечернем море. Где-то за облаками или волнами туманно вырисовывалось нечто тревожное. Но безопасно далекое. Бог с ним! Пока она доплывет-долетит до опасности та, вполне вероятно, потеряет свою актуальность. Впрочем, плыть не хотелось, хотелось зависнуть и остаться навечно в ласковой теплой стихии. Просто парить, просто качаться, ни о чем не думая. Просто существовать…

«Может, я растение? – лениво текли стороной мысли. – Водяная лилия? Кувшинка? Лотос? Нет, какое там! На лотос я явно не тяну. Какая уж тут экзотика?..»

На прозрачной поверхности отражались облака. Легкие, пушистые, они тянулись за горизонт, унося с собой что-то очень важное. И Бог с ним! Что может быть важнее спокойствия, прохладной неги…

В белоснежных завитках угадывались строения, фигуры, лица… Водная гладь отражала их с четкостью зеркала… До колонн и балкончиков, до волосинок и пуговок, до родных родинок и веснушек… Нет! Только не веснушки! И не родинки! Никаких ассоциаций! Никаких…

– Прочь! – взревела она, выныривая из сонного морока. – Прочь отсюда!!!

– Проснулась, значит, – послышался из глубин скрипучий голос. – Зовите сестричку…

В унылой комнатушке стоял крохотный столик, два креслица, вешалка с одиноким пальто, белый короб холодильника. На стене чуть перекосилось запыленное зеркало.

«Подойти? Ведь нет никого! Впрочем, можно рассмотреть то, что осталось. Чтобы потом не пугаться собственного отражения».

– А стоит ли? Может, так и уйти, не познакомившись с новым обликом? По-английски. Жалеть-то почти некому. Разве что мама… и он… Неужели? Но как же… и когда…

Она позволила себе слегка слукавить. Каждая женщина совершенно точно знает, когда это случилось. И как…

Потрескавшиеся губы тронула улыбка. Первая за три месяца…

– Ой… – резкая боль прервала терзания.

– Болит? Еще бы… Как это Вас угораздило. Поберегли бы голову-то. Давайте смажем… Где тут у нас бальзамчик?

Пожилой доктор вошел неслышно. И тут же принялся суетиться у холодильника. Переставлял флаконы и коробки, что-то бормотал себе под нос, скрипел дверцей, то и дело поправлял съезжающие очки.

– Доктор, насчет беременности Вы не пошутили?

– С Вами шутить небезопасно, – улыбнулся тот, – так что поостерегусь пока. А Вы порадуйтесь.

– Чему?

– Ну как же…

– А, Вы об этом… Вряд ли смогу… не к месту все это… не к месту…

– Я думаю иначе. Если, конечно, Вас интересует чужое мнение. Если хотите, это Божий подарок. Своеобразная замена…

– Нет!!!

– Еще раз простите, сглупил… Какая здесь может быть замена?

Доктор смутился, уронил коробочку с бальзамом. Неуклюже присел.

Она отвернулась к окну. Хотелось плакать. Но слез не было. Похоже, закончились в тот проклятый вечер. Ушли прочь. Вместе с верой и надеждой. Смыли любовь. А заодно и смысл жизни. Оставили боль, горечь. И пустоту…

– Еще один укольчик можно… – шепнул доктор из-за спины. – Так надо. Потерпите денек. Потерпите…

«Еще денек. И еще… и снова… Она только и делает, что терпит. А что остается? Ведь живых в могилу не кладут. А умереть…»

– О самоубийстве даже не думай, – шептала мать, укачивая ее, как маленькую девочку, проснувшуюся от затяжного кошмарного сна. – Грех это, а грешники с невинно убиенными на том свете никогда не встречаются. Никогда…

Мудрая мама знала, как уберечь дочь от последнего шага.

И смогла донести до воспаленного сознания это «никогда». О самоубийстве пришлось забыть. Продолжить земное существование. Лишенное ценностей и смысла. Наполненное болью, гневом и чувством вины. Несмываемой, неискупаемой, обостряющейся каждый день, каждую минуту…

– Бог дает нам лишь те страдания, которые мы сможем вынести, – шептала мама, поглаживая поседевшие прядки. – Держись, моя девочка. Держись…

Ах, если бы она могла! Ах, если бы…

И было забвение. Потом взрыв, психиатрическая лечебница. Бокс для буйно помешанных, как говорили санитары. Недели тяжелого медикаментозного забытья. Между ними – приступы боли, гнева, отчаяния, содранные в кровь пальцы, обломанные ногти, сорванный голос. Что-то еще… такое же острое и беспросветное… Теперь вот, этот крохотный кабинет, палата № 6. И пустота…

Нет, не пустота… Никому не нужная беременность… Начало чьей-то жизни… К чему? У нее не хватит сил и чувств, чтобы выносить, родить, вырастить ребенка… Ее ребенка… ЕГО ребенка…

Она поднялась и подошла к зеркалу. Никакого намека. А должен бы… Совершенно ничего не изменилось с момента последнего свидания с отражением. Изможденная старуха. Пустые, глубоко запавшие глаза. Глубокие носогубные складки. Искусанные в кровь, отливающие синевой губы. Обвисшие груди. Впалый живот. Безвольно опущенные руки…

– Это пройдет, – грустно улыбнулся доктор. – Покой. Хорошее питание. Прогулки на свежем воздухе. Вы выдержите. Время – хороший доктор. Это не банальность, десятилетиями проверенная истина…

«Похоже, теперь все улыбки на ее пути будут грустными. А какими они могут быть после жизни, которая осталась там, на узкой больничной койке. Восемьдесят семь дней назад. Плюс восемь часов. Или уже не восемь? Обратный отсчет? Увы… А ей бы хотелось, чтобы он был обратным…»

– Так что? Будем жить? Вы нужны ребенку. У него никого, кроме Вас…

«Меня тоже нет. Я закончилась… Но если так было угодно Богу, продолжусь в чужой жизни. Начну заново. Было бы за что зацепиться… Впрочем, кажется, есть… Как я могла забыть! Господи…»

Доктор смотрел с ожиданием. Милый доктор…

– Будем. Придется… У них никого, кроме меня…

– Ах, да! Я забыл о Вашей маме…

«Я тоже… Не объяснять же, что не о маме она вела речь…»

Итак, отпущенное ей время не кончилось в тот ужасный день. Просто замедлило свое движение. Потянулось густым киселем сквозь частое сито, свисая бесчисленными сосульками, едва заметно расползаясь липкими кисельными лужами по поверхности души.

– Господи! Ну, сделай же что-нибудь! Я просто не выдержу так долго! Я хочу к ним, понимаешь?

Нет ответа. Стало быть, ей придется сотни, нет, тысячи лет волочь неподъемную ношу. Или…

Рай на земле дается лишь избранным

Июнь 2005, Россия,

заимка в трехстах километрах от поселка Валюшино, Н*-ской области

– Чем сегодня займемся? Может, начнем с баньки?

– Достал ты всех своей озабоченностью, Санек! Ну сколько можно?!

– А я чего? Я ж просто баньку хотел натопить… – развел руками Санек, Сан Саныч Жук, сорокалетний управляющий делами губернии.

– Ага! Так мы и поверили! Просто баньку! А что к баньке твоей десяток девок прилагается, так это вроде как само собой. Типа веников березовых…

– Да ладно вам, Ерофей Игоревич! Во всем аморалку видите! Чисто рентген!

– Работа у меня такая, Санек! – Ерофей откупорил запотевшую бутылку пива, с наслаждением отхлебнул немного и с чувством запел: – «Работа у нас такая, забота наша простая – была бы страна родная…»

– «…и нету других забот…», а чё, в самую точку! Тебе бы только страна была, а все остальное сам добудешь! – на террасе появилось новое действующее лицо.

Вернее, бездействующее. Какие могут быть действия субботним утром в заповедном уголке Валюшинской пущи? Разве что банька. Или рыбалка. Или купание в речке. Или…

– Привет тебе, привет, Олежек! – обернулся на голос Ерофей. – Чтоб ты знал, революционные песни ко всем нам самое непосредственное отношение имеют.

– Вот именно, что самое непосредственное! Если бы не они, со средствами нам бы ох, как туго пришлось! А так… – Олег Олегович Сапун обвел руками накрытый к завтраку стол, водолазную амуницию, развешенную после вчерашнего дайвинга на перилах террасы, стоящий в тени пихт новенький джип, прочие жизненные удовольствия. – Чем сегодня займемся?

– Санек вон в баньку зовет…

– Как? Опять? Да такими темпами мы за уик-энд в импотентов превратимся, мачо ты наше ненаглядное. Мне и вчерашнего за глаза… Давай на посошок твою баньку оставим, а? На завтрашний вечер-вечерочек. Тем более дождик обещают. А на сегодня солнце и плюс двадцать семь – какая уж тут банька? Грех взаперти сидеть!

– Во-во, разнообразие приветствуется! Не сутками же в баньке полки протирать… Я – за речную прогулку. Иван рыбалку обещал. Знатную. С форелью и сазанчиками.

– А акулу он тебе не обещал? Говорят, из акул обалденная уха получается, – подмигнул приятелю Ерофей Игоревич, усаживаясь за стол.

– Акулу? Так ведь они только в море водятся… – не понял юмора Сапун.

– Да какая разница? С Гулькиными способностями? Стоит ему захотеть, в Валюшке не то что акулы, киты водиться будут! Правда, Ванятка?

Зашедший на террасу со стороны сада Иван Иванович Гулькин широко улыбнулся, сладко потянулся и принялся энергично размахивать руками.

– Производственная гимнастика, – хихикнул Жук, – не рано ли?

– Утренняя, дурень! В самый раз! Я – за здоровый образ жизни…

– Разве что по утрам. С вечера ты о здоровье напрочь забываешь. А о ночи я лучше умолчу.

– Ты мне на двух телок намекаешь, что ли? Подумаешь! Да мне с моей утренней гимнастикой и три нипочем! Гулять так гулять! В кои-то веки свободный вечер нарисовался…

– А жена не заругает?

– Если ты не проболтаешься… а хотя – на здоровье! Видал я ее в гробу в подходящих ситуации тапочках! Самой под сорок, а жиром заплыла от пяток до макушки. Где зад, где перед – не разберешь. Только и знает, что жрет. Хоть ты киллера нанимай! Достала! И вроде с бабой живу, а в сплошном воздержании! А ты говоришь: две телки… Да мне хоть пять дай, я с голодухи…

Гулькин частил и пытался уловить реакцию по лицам. Поверят или нет? Боялся, что правда выплывет на поверхность, и все эти пересмешники, не имеющие за душой ничего святого, поймут, что имеется у несгибаемого Ивана слабинка. Да, он обожал свою красавицу жену и готов носить ее на руках до скончания только что начавшегося века. И сдувать пылинки. И молить Бога… если бы она позволила. Если бы!

Увы, Карина не особо жаловала супруга. Презирала. Тайно ненавидела. И при любом подходящем случае пыталась уйти из его жизни. Но Гулькин попытки предупреждал, удерживая любимую всеми силами и возможностями. Ревновал. Задаривал подарками. Стелился. И до ужаса боялся выдать себя горе-приятелям.

А посему на всех мальчишниках имитировал ярко выраженную сексуальную озабоченность – с одной стороны и пренебрежение к супруге – с другой. Пока удачно. Хотя и сил отнимало – будь здоров! Но что не сделаешь ради имиджа? Одной рыбалкой и спасался. Тут уж никакой конкуренции. И самим собой можно остаться. Так и жил…

– Слышь, Санек? У тебя компаньон на баньку объявился.

– А как же рыбалка?

Гулькин перешел к приседаниям:

– Только не надо намекать на мою непорядочность: сказал – сделаю, значит, сделаю. Прямо после завтрака и рванем. А хотите: на вечерней зорьке? Тут по заводям красота на закате неописуемая… А ночью…

– Ну, на ночь у нас другие виды имеются. Мотя с Николенькой на заседки собрались. Роберт фейерверк обещает. С сюрпризом. Опять же девочки… Купание под луной. Романтические прогулки. Что мы не люди? Давай уж либо сейчас, либо вечером.

– Вы мне конкретно скажите. Мне ж людей напрягать надо. Рыбалка – дело серьезное. А хорошая рыбалка – очень серьезное.

– А вот как все соберутся, так и договоримся.

– Заметано. Тогда я на пробежку. Кто со мной?

– Вон, Джека возьми. Он с цепи сегодня ночью сорвался. Не сидится кобелю. Вот и пробежитесь в охотку. Два кобеля – уже пара.

Гулькина проводили злорадным хохотом. Странная дружба связывала эту компанию…

Все собрались к половине десятого. Румяная ухватистая горничная принесла самовар, блюдо с пирогами и расстегаями, заветный графинчик.

– Кому кашки? – спросила распевно. – Сегодня перловочка – пальчики оближешь.

– Давай я лучше тебя оближу, – ухватил девицу за роскошное бедро Санек. – На кой мне твоя кашка?

– Ой, скажете тоже! – прыснула горничная, довольная вниманием гостя. – Не положено персонал облизывать! Маруся Михална заругает.

– А мы и ее, того… оближем…

– Скажете тоже! Так она и далась!

– Кончай, Санек, шашни! – проворчал Ерофей Игоревич. – Нашел тут секс-бомбу, понимаешь. Ну, чё рот разинула? Не обломится тебе, поняла? Брысь отсюда! И кашу принеси!

Горничную ветром сдуло.

Прислуга на заимке Рака была вышколена по высшему классу. Правда, новая горничная работала всего два дня, но распоряжения понимала с полуслова. Остальное, что называется, приложится. А что горячая, так и тут имелись свои плюсы – не каждый раз девок с собой привозить. Вот и сгодится на худой конец…

Рак посмотрел девице вслед. А ничего, аппетитная. Значит, и не на худой тоже…

Они собирались вместе частенько. Сильные губернского мира, своей честной компанией становились еще сильнее. У каждого – теплое местечко и неограниченные в крае возможности. За каждым – крепкое плечо, мохнатая рука, зоркий глаз и прочие составляющие неограниченных возможностей в масштабе уже федерации. По меньшей мере. Если уж совсем припечет, можно распространить эти самые возможности и на континент. Да что там континент!

Возьми хотя бы Мотькиного тестя – одних плантаций в Аргентине хватит, чтобы перекрыть доступ воздуха любому недоброжелателю. От вонючего бомжа до президента какой угодно страны. И какой неугодно – тоже.

За известным бабником Саньком – российская мафия. Ну, если и не вся пока, то при желании будет. Он, правда, держит это в строгом секрете, но какие могут быть секреты от представителя Президента?

Ерофей довольно хмыкнул и потянулся за графином:

– Ну что, накатим по маленькой?

Никто не сопротивлялся. Да и с чего бы? Предпочтения (как и слабости) сидящих за столом были хорошо известны. Да и со взаимностью в их стройных рядах все было в порядке.

Ребята чокнулись и занялись пирожками. Сегодня Маруся постаралась на славу – тесто таяло во рту, стремясь поскорее порадовать желудки гостей. Начинки источали волшебные ароматы – визига, ливер, парная оленина с черемшой, капустка с грибочками, судачок… М-м-м… пальчики не то что оближешь, проглотишь!

– Ну, Игоревич, удружил! Рай земной! И как тебе это удается?

– И правда, рай! Что заимка, что банька, что девочки!

– А повариха! Такие и в раю наперечет!

– А у нас рай особый! Сюда не всякого праведника впускают – только избранных!

– А на воротах Светлов личных ключников держит!

– С полосатыми ключами наперевес…

Тишину летнего утра разорвал очередной взрыв грубого мужского хохота.

– Мужики – чего с них взять, – пожала плечами Маруся Михайловна, ощипывая на заднем дворе гуся. На обед повариха готовила свое фирменное блюдо. Впрочем, для таких клиентов всегда подавались самые лучшие блюда. Остальное только для Любани с Прохорычем годилось. Но это когда гости уедут. А пока… пока все только самое-самое, многократно отведанное и одобренное. Вон, Ерофей Игоревич и менюшечку составил. Самолично!

И к лучшему – чего голову сомнениями забивать – то приготовить или это. Читай себе да поворачивайся, чтобы ко времени успеть. В принципе, Марусе Михайловне здесь нравилось. Тепло, просторно, тихо, по большей части. А за такую зарплату не то, что бабский визг по ночам, ей и взрывы пушечные не мешают. Переживет!

К чему канителиться, когда два внука в Москве высшее образование получают, а младшая дочка опять принцессой на бобах осталась. Только и успевай поворачиваться!

Любаня, напротив, поворачиваться не торопилась. Похоже, гостям нравилась именно ее неторопливость и некоторая томность. Последняя имела напускной характер. Надо же хоть чем-то от продажных девок отличаться, в конце концов!

Не то чтобы Любаша брезговала освоить роль девочки по вызову, просто строила далеко идущие планы. И собиралась захомутать какого-нибудь папашку конкретно, до колечка на пальце и квартирки в тихом центре. Можно, конечно, и о наследнике подумать, чтоб уж наверняка. Но не в лоб же этому папику наследником тыкать! Для начала стоило наживку пособлазнительнее подобрать, да крючок покрепче. А там…

– Ты мне лучше расскажи, на кого тут поставить можно, – допрашивала она Прохорыча, местного истопника, сторожа, егеря и садовника в одном лице. – Ну, не скупись, ты же всех давно знаешь. Вон который сезон на Ерофея пашешь!

– Оттого и пашу, что нос никуда не сую. И другим не советую, – шептал в ответ Прохорыч, категорически не желая оказать нахалке содействие. – Сидела бы ты в своей коморке и сопела в две дырки. Тебя чего сюда взяли – женихов искать или мусор выносить? Вот и выноси на здоровье!

– А еще говорят – ты добрый! – сморщила вздернутый носик Любаня. – А бедной девушке помочь не желаешь! А вдруг ошибусь – ведь попрут, как пить дать!

– И это еще легко отделаешься! Народ тут серьезный, могут и память отбить, и желание…

– Вот я и прошу тебя, как человека: расскажи, кто есть кто! Ну что тебе стоит?

Прохорыч вздохнул, поскреб подбородок с некоторым оттенком глубокомыслия:

– Ну, ладно, твоя взяла! Но я предупредил: нарываешься, девка!

– Я осторожненько…

– Слухай сюда: хозяина ты знаешь.

– Только имя. Да и то чудное – Ерофей – уж не старообрядческое ли. Игоревич – городом попахивает, стилягами всякими, интеллигентишками. И финал – Рак – умереть не встать – и откуда такие фамилии берутся? Не финал – полный финиш!

– Много бы понимала! Наш Ерофей – столичных кровей! Из самой Москвы-матушки! Представитель Президента – во как! По всей области! Даром, что рак – только вперед и ползает. Да какими темпами! К нему сам губернатор на поклон является. А уж про районных князьков и говорить нечего! Суровый мужик – нитки из начальников вьет… А что касаемо заимки, то она на меня записана. Стало быть – и хозяин здесь я, усекла?

– Усекла, – кивнула Любаня, – а что это за нитки?

– Обыкновенные. Или необыкновенные – какие хочет, такие и вьет – во как! И деньжищ у ево не меряно – одна заимка целой нашей деревни стоит. Хучь и моя, кхм… Но стоит! Со всеми бабами и мужиками.

– Скажешь тоже!

– А и скажу: сама считай! Дом в три этажа с тремя маковками – лучшая лиственница на него пошла – это раз. Бассейн открытый с подогревом, чуть ли не сотка по площади – это два. Зимний сад опять же на сотку – одних пальм с бананами на мильен – это три. Участок в три гектара, кусок озера с горячим источником, баня с наворотами, винный погреб на тыщи три бутылей… Уж точно не самогон там хранится. Гараж с тремя снегоходами и прочей техникой. Яхта…

– Яхта? – ахнула. – Настоящая?

– Игрушечная! Мильена на три, как пить дать, тянет. И прочее, уже по мелочи…

– Живут же люди, – выдохнула девушка, прикладывая ладони к пунцовым от волнения щекам. – И сам еще ничего… лет под сорок – самое то…

– И думать не смей! У него жена в столице – красавица писаная. Ты ей и в подметки не годишься. Детки взрослые почти. Так он и клюнул на твои сельские прелести. Отдыхай, если жить хочешь.

– Ладно, проехали. А тот, молодой. Ну, красавчик писаный…

– Красавчика тебе лучше сразу забыть. Там жена – дочка российского миллиардера. Тронешь – на завтра трупом станешь! Да и ни к чему эту пустышку трогать. Мотька, хоть и красавец, а гнилой насквозь. Ни тебе денег, ни образования. Одна рожа да пиписька. И на что нынче бабы клюют? Пустышка, одним словом!

Сам Мотька из местных. Матвеев – в области фамилия известная. Дед у них генералом был. Отец до полковника дослужился. Братья Мотькины тоже при чинах. А этот еле школу окончил. То с наркошами его застукали, то с политическими. Словом, тянет парня в самое что ни на есть д… Уж как его жонка-то не держит, как не трясет – все одно – то в полицию попадет, то в прессу.

За душой – пузыри мыльные. Чистый дармоед. Только и знает – то в бордель, то в казино. И чего такая баба его при себе до сих пор держит – ума не приложу.

– Любит, – вздохнула Любаня, рассматривая в щель жалюзи рокового красавца Матвея. – Да и как такого не любить…

– Я ж говорю: халявщик. За семь лет даже ребенка не выстругал…

– Все равно приятно, чтобы такой просто рядом был. Так бы смотрела и смотрела. Да ладно! А что этот седой? Тоже хорош. Староват, правда…

– Скорей, ты для него старовата. Это наш известный режиссер, Родин Роберт Никитович, собственной, как говорят, персоной. Лет пятьдесят, но молодится до сорока с небольшим. Считает себя великим. Женится исключительно на примах.

– А это что еще за зверь?

– Темная ты, Любаня, девица! Прима – это не зверь, это самая лучшая в театре артистка. Вот наш мальчик их и коллекционирует. Однако сменяются те примы часто. Теперешний брак у Родина пятый. И, похоже, не последний.

– С чего ты взял? А может…

– Не может… Я между делом газетки-то местные просматриваю. И, судя по набору нынешних дебютанток, скоро теперешней приме конец. Ядреные девки. И шибко талантливые. Так критики пишут. Я только узелок на память завязываю. Мало ли что, люблю быть в курсе.

– И кому потом этот курс выкладываешь? Марусе, что ли? Или Джеку? Эрудит…

– О! И в твоей буйной головушке кой чего из школы осталось. Да и у меня среднее специальное за душой – родители не зря в город отправляли. Один из всей семьи образованный оказался. Даже говор у меня почти что городской – братьев до сих пор завидки берут. Кому, спрашиваешь? А хоть Марусе. Что мы не люди? Балакаем на досуге. Или вот тебе…

– И то, правда. Значит, любит, говоришь, режиссер артисток…

– Не только. Думаю, что самая главная любовь у него – это власть. И слава. Вернее, известность. Пьесы сам пишет. Обожает интервью давать. И отборы всякие производить. Кастинги теперь называются, слыхала?

– Не в лесу живем, – отмахнулась Любаня, присматриваясь к Родину.

– Ну и хорошо, что не в лесу. Хотя тут кругом километров на триста одни леса и есть. Так о чем это я? Ах да, о любви… Имеет Роберт Никитович от этих просмотров и деньги, и известность, и самих красавиц. Уж эти-то за ценой не постоят! Так и живет – день в газете, день в журнале, день на телевидении. Плюс главные роли в своих спектаклях. Играет, в общем…

– Как бы не заигрался, – процедила сквозь зубы Любаня, с некоторым сожалением отклоняя кандидатуру. – А рыжий этот? Вроде тоже ничего себе…

– Гулькин-то? Жид сопатый! Даром что Иван Иванович – всех купит и продаст. Только цену хорошую предложи!

– Какой же он еврей? Гулькин. Да еще Иван Иванович…

– Я не сказал: еврей. Я сказал: жид. Чувствуешь разницу? Да куда тебе! Жид – это не национальность, не большой нос и даже не пейсики. Это сущность человеческая. Понимаешь? Сущность! Наш Гулькин из любого дела пользу вынесет. И вступает в него лишь из-за пользы. Если есть, что урвать. А так – в упор не замечает. Раньше колхозом командовал. А потом в рыбнадзор перебрался. Простым инспектором! Прикинь?

– Во дурень! Из начальников в холуи! Не, мне такого не надо!

– И правильно, что не надо. Он ко всему нервенный очень. Хоть и скрывает старательно. А по поводу дурня… тут ты поспешила. Что такое колхоз в девяностые? Орава пьяниц и полнейший раздрай! Ни денег, ни перспектив. А ответственности… Да, можно кой-чего перехватить по мелочи. Но все равно в минусах останешься. Начальству дай, налоговикам дай, ментам, чтобы какой-никакой порядок обеспечивали, тоже дай…

А в рыбнадзоре мелкой рыбешке затеряться – и плевать не надо, схоронись за начальство и – всем привет! Зато деньги косяком прут. Только успевай отгребать! Иванова с поличным ухватил – выбирай: то ли премию от начальства получить, то ли откупные с браконьера взять, то ли натурой. И ведь со всех сторон выигрываешь!

Некоторые начинали с последнего. Но Гулькин знал, что делал. Выслуживался сначала, как мог. К концу второго сезона уже районным отделом руководил. А там уж и до области – рукой подать.

– А как же деньги?

– А что деньги? С ними как раз все складывалось отлично. И от начальства премия. И от подчиненных. Работа у них такая – делиться.

Короче, попал Гулькин в нужное течение. Местечко тепленькое – это тебе не по водам в любую погоду мотаться. Или под крепкий кулак подставляться. Или там под пулю шальную. Сиди себе в кресле, стриги купоны. Напоминай о себе, ежели позабыли. Да для начальства клев аккуратный организуй. В общем, лет за пять развернулся стратег. Два коттеджа, сыновья в Англии учатся. Дом там, поговаривают, им куплен. И себя не обижает. С новой женой каждый год по Мальдивам и Таиландам катается.

– А девочек? Я бы на его месте девочек по Таиландам катала, а не жену. Тоже мне развлекуха – со старухой по морям болтаться!

– Девочек? Не тот профиль! Это он у нас гоголем ходит. А дома, говорят, Гулькин за жену держится. Может, любит сильно. Но, скорей всего, выгоду какую-то имеет. Так что здесь тебе не светит, малютка. Даже не мечтай!

– Офигеть! Куча мужиков, а выбрать нечего! Я что зазря сюда нанималась? Нетушки! Давай дальше! Кто там остался? Гаишник, что ли? А почему бы и не гаишник? Слыхала, денег и у них куры не клюют! Опять же при погонах…

– Боюсь, не в тот огород ты камень бросила, – криво усмехнулся Прохорыч, – не в его вкусе бабские сиськи. Этому гусю ни одна баба не подошла. Может, с ориентацией там напутано, а может, со здоровьем проблемы.

– На вид здоров как бык. Может, однолюб? Не женат, говоришь? Стоит попробовать… Зовут-то как?

– Нормально зовут. Светлов Николай Павлович. Полковник. Дом на Солнечной Горке, мерседес высшего класса, катер на воздушной подушке. Больше не знаю. Но носом чую: не обломится тебе в том саду-палисаднике ни веточки. Помяни мое слово…