Текст книги "Весло невесты. Побег второй, провинциальный «Уйти, чтобы…»"

Экскурсия

Город Шмелев – обычный провинциальный город. Здесь нет деления на «деловые» и «спальные» районы. Здесь нет зданий выше трех этажей. Это город, где люди живут дома и семьями. Если вам кажется, что это очевидный факт и так везде, то смею не согласиться.

Все приезжающие с «большой земли», в смысле, из больших городов, сразу ощущают поражение в своих правах. Всё, что нужно для жизни, люди здесь имеют либо дома, либо на работе. И больше «этого», то есть таких благ цивилизации, как: чашка чая или кофе, Интернет, кино и еще масса вещей, – кроме как дома или на работе нигде не найти. Или придется приложить массу усилий. Но полный набор всё равно не получить.

День и ночь здесь отличается только цветом неба. По звуку – город не меняется в зависимости от времени суток. Всегда тихо. Здесь нет пробок. Здесь не гоняют на машинах. На улицах людей видишь редко, машины – еще реже. Такое ощущение, что здесь люди отдыхают. После перенапряжения в предыдущей жизни или перед последующей.

Главная улица – улица детского развития. Вот музыкальная школа, вот школа хореографическая, вот художественная. Потом бассейн и какой-то спортивный полудворец. Детей усиленно развивают эстетически. Но в городе нет театра, выставочной галереи, кинотеатра. Ни одного. И на гастроли сюда приезжают раз в год – на день города. Все концерты и спектакли – из серии «творчество юных». Поэтому эстетически развитые дети, когда становятся молодежью, практически полным составом уезжают в города, где могут учиться на артистов, музыкантов, художников или инженеров и бизнесменов, имеющих возможность активно посещать театры, концерты, выставки. После студенческой молодости они редко возвращаются в Шмелев. Каким образом каждый год наполняются школы в Шмелеве – чудо из чудес. Но это так. Школы наполняются, и творчество юных не унять.

Интересно, как и когда Москва и другие города-милионники «встретятся» со Шмелевым лицом к лицу. Расстояние будет препятствием не всегда. Такие города, как Шмелев, уже сейчас можно назвать «заповедными». Они давно в меньшинстве. Во всех «заповедных» городах вместе взятых жителей меньше, чем в Москве и городах иже с ней. Или так кажется? Но так кажется.

Такие вот размышления на ходу. Пыталась придумать более созидательное занятие, чем сравнивать несравнимое. Вместо занятия нашлось развлечение. Просто захотелось выпить кофе, и я спросила у прохожего:

– Скажите, пожалуйста, где можно поблизости выпить кофе?

Если к Вам когда-нибудь обращались на монгольском языке, то Вам не надо объяснять, что за реакция была у прохожего. То ли он не понял, то ли не поверил, то ли решил, что его разыгрывают. Человек молчал.

– Извините, кофейня какая-нибудь поблизости есть? – я сказала на всякий случай громче.

Человек молчал.

– Вы меня слышите? – я сказала громко, как могла, и показала руками на уши.

– Да, – на что он среагировал: на звук или жест – было не понятно.

– Вы кофе пьете? – я не нашлась, как руками показать слово «кофе».

– Да, – мужчина часто моргал.

– А где? – я перестала махать руками, чтобы его не напугать окончательно.

– Дома и на работе, – и, как в сюрреалистическом кино, он просто пошел дальше.

– Спасибо, – сказала я уже тихо и в воздух.

После третьего такого допроса стало ясно, что кофе в ближайшей перспективе мне не светит, если только я не сварю его дома или не устроюсь для этого прямо сейчас на работу. Тогда в качестве моральной компенсации стала искать другие вопросы, которые ставят шмелевцев в тупик так же, как и кофе. Такими вопросами оказались самые что ни на есть простые, на взгляд жителя мегаполиса, а для шмелевцев – это вопросы, без шуток, из разряда «быть или не быть». Гамлетовский вопрос номер один – понятно, про кофе. Номером два стал вопрос: «Где ближайшее Интернет-кафе или Интернет-клуб?» Самыми популярными ответами опять стали «дома» и «на работе». А вот вопрос номер три оказался открытием дня.

Я обнаружила, что начал рваться кошелек, поэтому без задней мысли спросила прохожего: «Где здесь продают кожгалантерею?». Эффект был, будто я спросила не просто на монгольском, а, например, на монгольском про факторинг. Даже улыбка сумасшедшей американки, которую я попыталась изобразить, не помогла собеседнику вспомнить, что такое «кожгалантерея». Я попыталась спросить по-другому: «Где можно купить кошелек или сумку?» В глазах собеседника случилось просветление и радость узнавания, и меня послали до ближайших кошельков. На другой край центра города. Ходьбы туда было минут пять, но кошелек я уже расхотела покупать.

Вопросов решила больше не задавать. На сегодня открытий было уже в самый раз. Ноги несли в противоположную от кошельков сторону – к храму. Оказалось, церковь расположилась за городом. Дорога до нее только с балкона виделась короткой. На самом деле пришлось пройти около километра, да еще подниматься на холм. Хотелось помолчать, поставить свечу, постоять под куполом. Вдруг навернутся слезы? А от них недалеко и до смеха. Дыхание слегка сбилось. Всё-таки столько пройти пешком, да еще подъем. Не гора – холм, но довольно крутой и тропинка узкая. Дыхание сбилось. Слегка. Стыдно. Стыдно слегка, но стыдно. Дыхание у меня не сбилось. Я самым банальным образом запыхалась. Так сильно, что хватала ртом воздух как рыба. Хочется, конечно, списать на крутость подъема и избыток кислорода, но понимаю, что дело в другом. Отвыкла ходить и спортом давно не занималась. Надо срочно возвращать полезные для дыхания привычки. Срочно. За это и помолюсь, за здоровье. Чтобы всем. Дыханию вернулся какой-никакой ритм. Я уже подошла к храму, но сбоку. Оставалось пройти еще несколько метров до центральных ворот. И здесь меня ждал сюрприз.

Ворота храма оказались заперты на здоровый засов. Я даже не сразу поняла, что это такое. Мы привыкли к замкам. Сейф-дверь, на которой ручку не сразу найдешь, не то что замок. А тут здоровая деревяшка во всю ширину ворот, аккуратно так вставлена в кованые дверные ручки. Храм с виду ухоженный, свежепокрашенный и купола недавно золотом покрыли. И бурьяна вокруг нет. А засов навел на мысль, что церковь закрыли в революционные годы на самый надежный по тем временам запор, вот она и стоит. Но как могли так сохраниться стены и купола? Послышались шаги. Я вздрогнула. Со стороны алтаря вышел батюшка, перекрестился и направился куда-то от храма, но увидел меня. А я уставилась на засов как баран на новые ворота. «Голова не покрыта, в штанах еще…», – мелькнуло в голове. Батюшка остановился. Я тоже не двигалась с места. И не говорила ничего. И не кланялась.

– Хотела чего, приблудная? – он прокричал, чтобы не подходить ко мне.

Я продолжала стоять и молчать. Батюшка наморщил лоб и пошел в мою сторону.

– Спрашиваю: хотела чего, приблудная? – он говорил уже не повышая голоса.

– И Вам здравствуйте, как так, что храм среди бела дня закрыт? – я решила, что забуду про «приблудную», если он больше меня так не назовет.

– Не обижайся, я ж правду сказал. Ты и сама про непокрытую голову и брючонки подумала. Ведь подумала? Подумала? – очки батюшки сверкали на солнце.

– Ну, подумала. Так это еще не повод «приблудной» называть, я ж не собака, – я щурилась, глядя на батюшку, потому что он встал как назло между мной и солнцем.

– А всё равно приблудная.

Мне стало смешно.

– Вы и сами чудной, батюшка.

– Вот, заулыбалась – это хорошо, – батюшка начал как-то смешно приседать, – меня Отцом Матфеем зовут, а тебя каким именем крестили?

– Ярослава. Только по крещению ли – не знаю, – пока он приседал, я развернулась так, чтобы стоять спиной к солнцу.

– А крещеная? – отец Матфей пытался закрыть ладонью глаза от солнца, – чего вертишься? Наверняка ведь загорать ходишь – вот и стой против солнца, загорай себе! А у меня оптика на глазах! От нее эффекты всякие дополнительные и неудобства на свету!

– Крещеная, – я улыбалась, но с места не двигалась.

– Надо знать имя по крещению, непорядок так-то. Вот видишь, и тут я прав, что приблудной назвал, – отец Матфей вытирал слезы, – есть в тебе милосердие али и слова такого не знаешь?

Я развернулась на девяносто градусов, чтобы солнце перестало слепить и меня, и его.

– Только из уважения к оптике.

Отец Матфей насупился.

– Шутка, не сердитесь. Вы всегда такой веселый, отец Матфей?

– Так ведь уныние – грех тяжкий. Знать должно, – он прищурился.

Внешне отец Матфей очень соответствовал своему бодрому громкому голосу. Он оказался молод, лет тридцати – тридцати пяти. И росту совсем не великого. Без шапки так и вовсе ниже меня. Приятный брюнет. С шикарной бородой. Светская характеристика, конечно, но как по-другому сказать? На курносом носу сидели круглые очки. На круглых щеках – круглый румянец. Он весь был какой-то круглый, без резких переходов и границ. Под рясой проступало крепко сбитое тело. А потом мой взгляд неожиданно упал на ботинки, и я замерла в изумлении.

– Отец Матфей, что это у Вас под рясой? – я не могла удержаться и показала рукой на его ноги.

– А что? – он начал очень смешно тараторить, – ну, джинсы, ну и что? Под рясой ведь они, под рясой! Вот ведь, разглядела, приблудная! Не могла смолчать! Вот обязательно надо было указать!

– Простите, Отец Матфей, это я от неожиданности. Про «казаки» промолчу – честное слово, найду силы, – я подняла руки к небу. – Так почему храм среди бела дня закрыт?

Сдержать смех было очень трудно – «казаки» и джинсы у отца Матфея были что надо. Это можно было понять, даже увидев их мельком. А я задержала на них взгляд секунд на десять. Только руки я сразу подняла к небу, а взгляд секунд через десять – так что разглядела хорошо.

– Правильно, надо уважение к старшим иметь, – он посмотрел на меня и подождал, не спрошу ли чего, чтобы не захвалить раньше времени, – и к сану уважение иметь надо. А храм закрыт, так как нет здесь пока священника. Я в здешний храм послужить прихожу. Почти каждый день, но не постоянно я тут. Мой приход в селе. Вот не поверишь: едут ко мне в село аж из областного центра. Джипы не мерседесы, порши не ламборджини, – отец Матфей перечислял увлеченно.

– Однако, отец Матфей, Вы хорошо осведомлены. Даже разбираетесь, я бы сказала, в машинах.

– Так, чай, читать могу и памятью Бог не обидел, – он говорил без отповеди, потому что ему очень хотелось дорассказать до конца, – деловые такие, до жути деловые, едут креститься. Я свою девятку старющую куда спрятать, не знаю. Стыдно! Прости, Господи! Грех, а мне стыдно. Молюсь, а всё равно нет-нет, да и застыжусь своей девятки перед Мерседесом. Вот, а они и не замечают девятку мою, что машины такие бывают, уж забыли давно. Грехи им отпущу, окрещу, они довольные на свои джипы да мерседесы поусядутся и едут домой. А я на свою девятку гляну – срамота… И из Москвы гости бывают. Хозяева завода тутошнего. Приехали давеча на машинах, я и не видывал таких. В костюмах, холеные, молчаливые. Это они тутошний храм отстроили – вишь, красота какая, там внутри еще не всё расписано. Ну, вот, приехали они, я аж взволновался – будто Путина встречаю. Который хозяин главный – он по правде молился и крестился. Просил чего-то у Господа, мне не открыл. Я ему предложил душу облегчить, а он ни в какую – спасибо, мол, так я, просто молился. А я ж вижу, когда так, а когда от сердца молят-просят.

Батюшка говорил быстро, а сам пристально на меня смотрел.

– Прочитали что-то на моем лице, отец Матфей? Так пристально изучаете?

– А ты никак понесла, девонька? – он спрашивал, а вопроса ни в его голосе, ни в глазах не было.

– Разжаловали из приблудных, Отец Матфей? – от неожиданности я не знала, что сказать.

– Ох, и остра на язык, милая! – он вроде бы продолжал журить, а в голосе послышалась забота и почти нежность.

– Простите, привычка, как вижу хорошие джинсы, а тем паче «казаки» – начинаю острить. А Вы о чем, батюшка? Кто, что и куда понес?

Отец Матфей пристально посмотрел мне в глаза и как-то посерьезнел на минуту.

– Зря остришь, дело-то серьезное. Венчались вы али в грехе живете? – он сцепил руки замком и изобразил грозный вид, но голос звучал мягко.

– А что появилась такая специализация «поп-гинеколог»? – про себя завершила фразу словами «прости, Господи».

– Ой, как нехорошо говоришь! – он всплеснул руками и закачал головой.

– Простите, опять привычка – удар держать, когда надо и когда не надо тоже, – я стала смотреть вдаль на лес, на небо, опять на лес.

– Невенчанные, значит. А тебе надо венчаться, раз ноги к храму несут. Пусть и в брючонках, и с непокрытой головой, а засов на дверях, вишь, как расстроил. У меня глаз верный, ты учти, – он говорил очень убежденно.

– Учту, – я не стала уточнять, что именно. – Спасибо, простите, что задержала Вас, – я в первый раз поклонилась отцу Матфею, развернулась и уже пошла в направлении города.

– Чего приходила-то? – отец Матфей опять начал кричать.

– Иконы посмотреть, – крикнула, не останавливаясь.

– Благое дело. В субботу приходи, я служить буду. Тут мастер есть – иконы пишет, – батюшке казалось привычно разговаривать с идущими вдалеке, – он тоже на выходные приезжает. С благословения пишет, не так чтобы от себя! Я вас познакомлю. Придешь?

Боковым зрением видела, что он меня перекрестил.

– Приду, спасибо, – прокричала в ответ, а в голове крутилось: «Странный этот отец Матфей. Наговорил всякого – а ты теперь думай, что с его словами делать».

В город вернулась как-то очень быстро и уже не с таким спокойным сердцем, как выходила.

Дале да боле

Чтобы чужой город стал тебе ближе, не надо делать вид, что ты вовсе не турист. Первое время не надо этого стесняться, а лучше вести себя как самый типичный турист – вот и всё. Надо осматривать достопримечательности, сверять улицы с картой, покупать сувениры, чтобы постепенно новая территория стала если не родной, то знакомой. И, желательно, приятно знакомой. Тут очень важно правильно выбрать сувениры.

Петрович в разговоре обронил, что есть в городе место, где тутошние ремесленники продают свои поделки. Называется то ли дом, то ли дворец ремесел. Мне надо было как-то отвлечься от разговора с отцом Матфеем, и я решила прикупить сувениров. Тем более уже есть, куда их ставить.

У здания то ли суда, то ли прокуратуры стояли трое мужчин: охранник и два человека в штатском. Они курили, как положено, на троих. Охраннику, я так подумала, по должности положено владеть монгольским языком, поэтому обратилась именно к нему:

– Скажите, пожалуйста, где находится Дом ремесел? – я бы с удовольствием еще и улыбнулась по-монгольски, но умела только по-американски. Потому и улыбнулась, как умела.

– Нет такого, – ответ последовал неожиданно быстро.

– А Дворец ремесел есть? – я поняла, что надо учиться улыбаться по-монгольски, потому что американские улыбки здесь не проходят.

– Нет такого, – готовясь то ли к бегству, то ли к наступлению охранник затушил сигарету.

Его товарищи тоже спешно докуривали.

– Мне сказали, что здесь есть Дом или Дворец ремесел, – я перестала улыбаться совсем.

– Нет у нас такого. Ни Дома, ни Дворца – я точно знаю, – охранник поправил ремень и приготовился зайти в здание.

– Должны же здесь где-то сувениры продавать?! – это был уже вопль отчаяния, обращенный ни к кому конкретно. Я приготовилась идти дальше. А что здесь ловить, если тебе человек почти в форме говорит, что лично тебе здесь ловить нечего.

– У нас Центр ремесел есть, – неожиданно сказал мне в спину новый голос.

Я развернулась и увидела, что один из гражданских трет висок.

– Вот-вот, мне именно его и надо, – упавшим голосом сказала я. – Где он находится?

– Центр ремесел, естественно, есть. Это все знают. Так он ведь не Дом и не Дворец! – охранник возмущался, – Надо точно говорить, что нужен Центр ремесел, тогда и ответ получите точный! А то – Дом, да Дворец – может, отвлечь меня хотите. Кто Вас знает, зачем Центр на Дом да Дворец переиначиваете.

Я стояла и терпеливо слушала, в чем именно в данной ситуации была не права и каких ошибок мне следует избегать в будущем. Про себя как молитву повторяла: «Центр ремесел, центр ремесел, центр ремесел».

– Он на улице Рознина, только дом какой, не помню, – потерев свою «волшебную лампу», Аладдин в штатском выдал точное местоположение секретного объекта – Центра ремесел города Шмелева.

– Спасибо, – хотела сказать что-нибудь еще и хорошее, но не смогла.

Душа требовала свести «дебет» с «кредитом», прежде чем отправляться за сувенирами. За последние пару часов меня дважды попытались научить жизни. Это много для хорошо начавшегося дня. Надо было признать, что к вечеру стала складываться неприятная тенденция. Такие тенденции возбуждают во мне аппетит. Надо вкусно заесть последние события, переселяться из гостиницы и готовить квартиру к ремонту. Сувениры можно купить завтра, а то такими темпами всё переделаю сегодня. Сувениры – они не поцелуи, на каждый день новых не наберешься.

Ремонт

Вечером позвонила Петровичу и деликатно в лоб сказала, что нужна его помощь с ремонтом. Он будто ждал звонка и ответил, что утро вечера мудренее, так что с раннего утречка и начнем. Во сколько раздался звонок в дверь – сказать трудно. Часов в доме не было. Или я не знала, в какую сторону посмотреть, чтобы увидеть часы. В ситуации внезапного звонка в дверь быстро оцениваешь удобство, что домашняя одежда у тебя одновременно и уличная. С закрытыми глазами я открыла дверь.

– Доброе утро, Львовна, – Петрович зашел в квартиру, – чаем напоишь?

Мой кивок означал «ага».

– Глаза уже открывай, а то как мне фронт работ-то оценить?

Мне удалось правой ладошкой показать «Сейчас».

– Жду, только ты уже давай с языка жестов на обыкновенный русский переходи.

Мы зашли на кухню. Несколько простых движений: взять турку, насыпать кофе, налить воды, поставить на плиту – комплекс утренней гимнастики завершен. Аромат свежесваренного кофе пробуждает к жизни, а не прерывает сон, как будильник.

– Петрович, доброе утро, а который час?

– Ну, мать, слава Богу, заговорила, – Петрович достал чашки, ложки и начал искать сахар, – да почти разгар дня – половина седьмого уже.

– Вечера? Я почти сутки проспала? На полу?

– Утра, девонька! Мне к восьми на комбинат, ну, к девяти могу приехать, – он налил кофе себе и мне, – так что времени у нас в обрез. Давай окончательно просыпайся, и пошли работать.

Петрович пил кофе, я только вдыхала аромат. Пить и есть организм не был готов.

– Ну, работать, так работать, а идти никуда не надо – отсюда и начнем, – сделала еще один глубокий вдох, – как Вы считаете, что можно сделать с этой кухней?

– Честно? – Петрович налил себе еще полкружки кофе.

– И не щадите меня, пожалуйста.

– Я бы тут всё поменял и, в первую очередь, окно, – Петрович был доволен собой, он был уверен, что попал в десятку.

– Для начала предлагаю выбросить всё, кроме плиты, турки, кофейника и еще нескольких чашек и ложек. С особым цинизмом прошу отнестись к плиткам на потолке и стенах и тем двум мешкам в коридоре, на которые мне вчера не хватило сил.

– Однако.

– Прошу в комнату, Петр Петрович, – я показала ему направление распространения «революционного движения».

Петрович оглядел комнату.

– Неужели и здесь всю мебель будем с особым цинизмом изничтожать?

– В ходе подготовки помещения к ремонту мы должны израсходовать весь накопившийся в нас за жизнь цинизм.

– Предлагаю ограничиться твоей жизнью, потому как, если будем отматывать мою, то от всего дома ничего не останется. Даже котлована под фундамент.

– Эко Вас, Петр Петрович. А я думала, что в Шмелеве люди благостно живут.

– Кабы я в Шмелеве сызмальства жил, так может, пара этажей из трех бы осталась.

– А откуда Вы?

– Это не для утреннего разговора тема, давай дальше руководи.

– Хорошо, учту. Точно оставляем все книги, и телевизор оставим пока. Остальное – на волю. И с балкона, и из коридора. А главное – не забывайте про особый цинизм в отношении плитки на потолке.

– Что дальше делать, решила?

– Я, Петр Петрович, честно вчера хотела всё придумать и эскизы нарисовать. Я даже прилегла, чтобы лучше придумывалось, но совершенно неожиданно заснула. Вот, понимаете, так вышло. Но Вы же торопитесь на работу – верно? А к вечеру я всё разработаю в деталях. Вот только бы сейчас полностью квартиру освободить, чтобы мне думалось лучше.

Петрович стал кому-то звонить:

– Поднимайтесь.

Я напряглась. В сущности, что я знаю об этом человеке? И вот ранним утром он говорит кому-то совсем не добрым голосом, чтобы поднимались. Их много? Тех, кто должен подняться.

Петрович, видимо, прочитал весь этот бред на моем лице и сказал голосом, каким обычно говорил со мной:

– Львовна, если я один буду эти разрушительные работы проводить, то только завтра на работу приду. Так что придется тебе познакомиться с моими архаровцами. Знакомство будет недолгим, но оно будет.

На слове «будет» опять позвонили в дверь. Петрович открыл сам.

– Львовна, ты на кухню пока иди. Мы тут комнату с коридором разгрузим, а потом уж за кухню возьмемся.

Тихое утро закончилось. Трое здоровых парней в каких-то пятнистых одеждах начали очень профессионально, то есть без эмоций и сомнений, зачищать комнату, балкон и коридор. Откуда-то появилась стремянка, и на пол посыпались настолько несовместимые с моей новой жизнью плитки. В это время я складывала на газовую плиту утварь, которую решила оставить, и хлебницу с Ка. Набралось немного. Прошло полчаса. Петрович позвал меня принять работу.

В комнате было пусто. Только телевизор и книги. Всё как я просила. Страшно иметь дело с настолько профессионалами. Надо тщательно продумать всё до того, как они получают отмашку действовать. И если ты что-то забыл или вспомнил потом – твои проблемы. Думать – это твое дело. Действовать – их. И каждый должен заниматься своим делом. И делать его хорошо. Многому можно научиться у молчаливых, быстро работающих людей. Они явно не были грузчиками. Они просто могли практически всё, поэтому могли и грузчиками тоже.

– Петрович, а сколько я Вашим парням буду должна?

– Нисколько, они на службе. А четкой должностной инструкции у них нет, поэтому они не могут сказать, что это – не их работа.

– Во попали парни.

– Ты им об этом не говори, лучше им этого не знать.

– Хорошо, может, им чаю или кофе?

– Лучше посиди пока в комнате, а мы кухней займемся.

– Петрович, а они не монголы случайно?

– Почему монголы?

– Язык очень похож.

– Вот это ты им тоже не говори. Постарайся, по крайней мере, хорошо?

– Угу, всё ценное собрано на плите, – я пошла в комнату.

Села на стопку книг. Комната была почти хороша. Потолок стал еще выше, и казалось, что он дышит и улыбается. Оно и понятно, намазаться, пусть и шоколадом, приятно, но на какое-то время. Годами ходить в одном и том же шоколаде невозможно. А тут пенопласт был налеплен. Окно тоже казалось больше, чем было еще в шесть утра. И вообще комната стала моей. Такой же пустой, но с потенциалом и перспективой быть хорошо декорированной. Надо еще ободрать линолеум с пола и обои – и будет полный порядок.

Хлопнула входная дверь. «Видимо, кто-то ушел», – подумала я.

– Ну, что, Львовна, я тоже пошел – на комбинат пора, – Петрович стряхивал с себя остатки ремонта, ставшие самой простой пылью.

«Точно кто-то ушел, раз он „тоже“ пошел», – опять подумала я.

– Ты меня слышишь? – Петрович добавил громкости.

– Слышу, – я встала с книг, – мне тоже пора на комбинат.

Петрович в последний момент успел подхватить свою челюсть – она упала с космической скоростью. Еще какое-то подозрение мелькнуло в глазах, будто у меня в скелете обнаружены жаберные дуги или лишняя пара ребер. Он начал меня просвечивать взглядом, а потом, придя в себя, сказал:

– Поехали, раз пора, – и пригласил рукой к выходу.

Мы молча спустились к машине и отъехали от дома. Мне было весело, хоть я не понимала, почему Петрович так насторожился. Я ж просто пошутила.

– Петрович, а что я буду делать на комбинате?

Он резко затормозил.

– Ты хочешь, чтобы я тебе сказал?

– Ага, только не сказал, а показал. Эту достопримечательность я еще не видела.

– Только показать?

– А что еще мне там делать?! Петрович, Вы что?! Я ж пошутила, что мне туда надо. Вы сказали, что Вам туда пора, а я просто за Вами повторила, а Вы чего-то насторожились. Как-то Вы странно реагируете, когда я говорю про комбинат.

– Прости, старого дурака. Забудем, это я о своем подумал, прости, Львовна.

– Не вопрос, а комбинат-то покажете?

– Не вопрос.

– Петрович, а кем Вы на комбинате работаете – совсем забыла спросить.

– Мастером, кем еще можно на меткомбинате работать.

– Просто мастером? Что-то не похоже – есть в Вас жилка руководителя.

– Ну да, я старшим мастером работаю, дальше – коммерческая тайна.

– Дорого?

– Что дорого?

– Дорого за Вашу коммерческую тайну дадут?

– За мою – очень, но если я решусь, то тебя в долю не возьму.

– Почему?

– Потому что одному больше достанется.

Мы выехали за город. Начался лес. В таком пейзаже ждешь увидеть базу отдыха, а не промышленный объект. Мы ехали по очень своеобразной дороге – зона видимости не увеличивалась больше чем на пятьдесят метров. Дорога всё время пряталась в лес. Или ее прятали. С Петровича и иже с ним комбинатовских и такое станется. Неуютно не видеть дороги, по которой едешь. Первые минут пять неуютно. А потом начинаешь доверять лесу, и машине, и своему внутреннему голосу. Внутренний голос говорил, что уже почти приехали, хотя лес вокруг ничуть не изменился и никаких реальных признаков близости комбината не было.

– Приехали, да? – я решила проверить свои предчувствия.

– А ты откуда знаешь? Была уже здесь?

– Нет, так, просто показалось.

И тут за поворотом показался комбинат. Точнее, серый бетонный забор с колючей проволокой по верху и ворота. Обычные ворота советского меткомбината, пока не заметишь «точки» камер, какие-то антенны и прочие штучки, благодаря которым профессия охранника на комбинате сильно помолодела и подорожала. Вторым этажом шли трубы и крыши цехов, но они прятались в зелени деревьев. Мы подъехали к воротам. Петрович попросил подождать его в машине. Сказать, что очень хотелось попасть на комбинат, – сильно преувеличить. Лес и дорога были явно красивее, чем забор и ворота. Сказочного теремка не случилось. Ну и что. Часто бывает, что процесс оказывается приятнее, чем результат. Прогулка удалась – и ладно.

Петрович вернулся в машину:

– Ну что, красавица, поехали?

– Кататься?

– Любоваться индустриальным пейзажем.

Он показал левый поворот и медленно поехал по однополосной дороге вдоль забора. Метров через тридцать из-под земли вырос шлагбаум и пара крепких парней. Петрович показал какую-то карточку и кивнул головой – парни будто испарились, и шлагбаум ушел куда-то вверх.

– Странно, что работники службы безопасности без слов понимают мастера цеха.

– Я договорился по телефону с руководителем службы безопасности и получил нужный пропуск, который им и показал – понятно?

– Не настолько я понятлива, как эти парни, чтобы за пятнадцать метров читать текст на карточке размером шесть на девять сантиметров, но суть уловила.

– Чудесно.

– А зачем здесь шлагбаум? Въезд в лес охраняете?

– Сейчас поймешь.

Мы поднимались в горку. Дорога чуть ушла от забора – мы опять были в лесу. Подъем становился всё круче. Вдруг слева от дороги показалась заасфальтированная площадка.

– Приехали, – Петрович остановился и вышел из машины.

Я последовала за ним. Он шел опять по лесу, но теперь вправо от дороги. Деревья, птицы – можно было легко забыть про цель приезда. Но деревья стали редеть, и мы вышли к обрыву. Обрыв был не опасный, на нем оборудовали смотровую площадку, и можно было поддаться искушению не просто встать на край, а даже сделать еще один шаг вперед. Площадка парила в воздухе и кое-что открывала глазам. Внизу как на ладони лежал комбинат. Все цеха и дороги, все трубы и железнодорожные пути, склады и аллеи деревьев – всё видно настолько хорошо, что можно детальный план рисовать.

– Петр Петрович, вот не мечтала я стать промышленным шпионом, а теперь придется – должен же мир узнать об этой красоте!

– Вот потому и шлагбаум, чтобы не искушать людей.

– Стратегическая безымянная высота?

– Именно.

– Хорошо, я не буду чертить чертеж, – я сделала шаг назад, – я нарисую картину.

– Господи Иисусе, лучше бы ты писала стихи.

– Возможно-возможно, но эту красоту необходимо запечатлеть на холсте. Рифма, слово не смогут передать это, – я плавно обвела величественный промышленный пейзаж рукой, – с детальной точностью. Да и потом «Издалека долго течет река Волга…» уже написали.

– Я тебя сюда больше не приведу – учти.

– Не волнуйтесь! У меня фотографическая память – вечером сделаю наброски, чтобы не забыть детали, а за картину возьмусь позже.

– Картина будет называться «Последний взгляд Петровича».

– Почему?

– Потому что тогда потеряют смысл шлагбаумы и другие бешено дорогие системы охраны, а когда посчитают, сколько именно денег зря на них было потрачено, то я буду должен комбинату жизней пять-десять отработать бесплатно.

– Почему?

– Потому что тебя сюда привел, Львовна, и дай мне честное слово, что никакую картину ты писать не будешь. Что единственным материальным носителем этого пейзажа будет твой мозг!

– Так бы и сказали, что сюда никому нельзя, что всё здесь секретно, – я показала рукой на завод.

– А то ты не поняла, – Петрович качал головой.

– Но если я проговорюсь во сне – я не виновата.

– Чего?

– Поехали, говорю, отсюда, а то я еще и посчитаю: сколько рабочих, вагонов, сортиров и т. д.

– А как ты сортиры собралась считать?

– А вон, видите, вместо окна зеленые непрозрачные стеклышки, причем достаточно высоко над полом?

– Вижу, и что?

– Спорим, что это – сортир?

Петрович внимательно посмотрел на «окно», потом поводил глазами по другим зданиям.

– А что может дать информация о количестве сортиров?

Я посмотрела на Петровича взглядом, полным чувства превосходства дури над разумом.

– Статистика! И потом, если на комбинате работают люди, то, зная количество и расположение сортиров, можно организовать диверсию века, – договаривала я уже почти шепотом.

– Дури над разумом говоришь? – Петрович улыбался. – А ведь права! Кругом права. Давай отвезу тебя в город.

– Между прочим, про дурь я только подумала.

– Не отпирайся – глазами сказала, – Петрович щурился, – у меня это профессиональное – по глазам читать. Сама понимаешь: мужики в цехе в риторике не мастера, так что приходится в глазах информацию добирать.

По дороге обсуждали дальнейшие планы. Получалось, что хотя Петрович и старший мастер, но на работу ему показаться надо. Договорились: он отработает до пяти, и мы продолжим разрабатывать операцию «Ремонт». Время встречи —18.00.

– Петр Петрович, форма одежды?