Текст книги "Весло невесты. Побег второй, провинциальный «Уйти, чтобы…»"

– Парадная, естественно, – он посмотрел на мою прическу, – и волосы уложи, как положено, а не как тебе нравится.

– Укладку можно будет сделать через месяц или полтора – не раньше. Так что – «сори».

– Тогда прическу можешь заменить конфетами. Тебя домой отвезти?

– Нет, мне надо в Центр ремесел.

– Ты обещала – не рисовать!

– И не буду – я хочу сувениров купить в новый интерьер.

– Не стоит ждать от Центра ремесел того же, что привыкла получать от своего «Красного куба», – Петрович явно выбирал слова.

– Не волнуйтесь, Вы же видели мою дебильную чашку и видите мою прическу – мне не нужен «Красный куб». Сейчас.

Петрович не стал продолжать эту тему, а просто сказал:

– Вот Центр ремесел.

– Спасибо и до вечера.

Центр ремесел в Шмелеве сильно отличался от Центра Жоржа Помпиду в Париже. В чью пользу, уточнять не будем, просто скажем, что Центр ремесел в Шмелеве – это метров тридцать квадратных, заваленных произведениями народного творчества. Произведений было много. Умельцев в Шмелеве столько не найти, чтобы они наделали такое количество произведений. Поэтому здесь были представлены самые разные народы России, а также ближнего и дальнего зарубежья. Коллекция произведений дальних народов была очень скромной, но была. Одно чилийское пончо и странный «предмет культа Инков» – так было написано на ярлыке. Множество изделий из бересты, поделки из янтаря и кости, были даже уральские самоцветы и минералы. Без счета здесь обитало вязаных варежек и носков.

Стеллажи быстро закончились. Или я прошла их очень быстро – не до медленной роскоши мне было. Остановилась возле произведений из глины. Поняв, что сейчас начну совершать покупки, которые требуют упаковки, огляделась по сторонам. В зале никого. У входа сидел охранник, но у него не было кассового аппарата, значит, он не продает полиэтиленовые пакеты. Мысли, что он может их выдавать бесплатно, у меня не возникло, потому как особых проявлений фирменного стиля в пространстве Центра не наблюдалось, соответственно, что продвигать с помощью бесплатных пакетов?

А пакет был нужен, потому что два рыжей глины предмета: кувшин и блюдо – их трудно нести в руках. В кувшине можно хранить воду, а в блюде должны плавать свечи. Еще я увидела циновку, на которой можно спать. И матрасик, сшитый из лоскутков, который циновку не только украсит, но и удобней для сна сделает. Я загибала пальцы, чтобы не забыть ни одного предмета до того момента, когда я раздобуду какую-нибудь авоську. Было очевидно, что помощи ждать неоткуда. И я решила дать глазам свободу, чтобы они сами нашли решение. И взгляд упал на туесочки из бересты, начал опускаться и остановился на корзине. Отличная корзина – большая, с ней хорошо пойти по грибы или по ягоды. Кому пойти – не важно, но совершенно точно, что с такой корзиной – это хорошо и красиво. А дома можно в ней хранить лук. Репчатый лук, чтобы был вперемежку белый и синий – это тоже очень красиво. И еще в ней очень удобно будет нести домой кувшин, блюдо, циновку и матрасик. Циновка с матрасиком будут свешиваться, но это не страшно. Я сложила всё в корзину и почему-то еще раз посмотрела на варежки. Летом они кажутся такими далекими от жизни. Каждое лето невозможно представить, что руки могут мерзнуть. И мерзнуть сильно. Каждую зиму руки мерзнут, и каждое лето это невозможно себе представить.

– Пледом интересуетесь?

Голос прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула.

– Как Вы меня напугали, – вибрация внутри не унималась.

– Извините, я не хотела Вам мешать, а тут вижу – вроде бы помощь нужна.

– Извините, я не поняла, что Вы спросили.

– Про плед. Не по его ли поводу задумались?

– Какой плед?

Женщина взмахнула руками, она их не поднимала, а именно взмахивала ими как крыльями, потому что рук у нее видно не было. На плечах лежал огромный расписной платок, который скрывал руки. Любое движение превращалось во взмах «крыльев». На шее и на груди она носила невообразимое количество бус разной формы и величины. Видимо, ее шею тоже использовали в качестве выставочной площади. Так вот, она взмахнула «крыльями» и достала из-под варежек вязаное чудо – шерстяной плед ручной вязки в красно-серых тонах.

– Именно его, – я положила плед в корзину и боялась выказать степень своего восторга, чтобы она не накинула цену.

Появилось чувство: всё, что мне нужно было здесь найти, я нашла. И еще появилось чувство дома. Своего дома. Каждая вещь в корзине была моя. Не лучшая или чем-то особенно примечательная, а просто моя. Я до сих пор не поняла, как должна выглядеть моя квартира, но появилось предчувствие и желание. Желание сесть и начать рисовать, чтобы рука сама всё сделала. Чтобы не потерять предчувствие и доверие рукам, надо было поспешить – к вечеру эскизы должны быть готовы. Быстро по пути к дому были куплены бумага и карандаши. Я бережно несла корзину, чтобы не растерять волшебное ощущение дома и уюта. Но глаза – это воплощенное коварство – опять проявили самодеятельность, и я уже не шла, а стояла напротив вывески «Ювелирный магазин».

Через минуту я была внутри. Кто-то тонко пошутил, назвав «это» магазином. Лавка – вот самое подходящее название. Причем такой интерьер больше подходил бы для лавки ростовщика, а не ювелира. Драпировки темно красного бархата скрадывали и так невеликое пространство. Массивный стол, диван и кресла вообще не оставляли свободного места. Ты будто попадал в коробочку для ювелирного украшения или в шкатулку. Ассоциацию со шкатулкой поддерживала и зазвучавшая вдруг музыка. Механическая мелодия. Такие мелодии звучат из шкатулок или музыкальных машин. Повторить ее невозможно. Охарактеризовать тоже. В ней нет души. Она не вызывает эмоций. Она просто не дает сосредоточиться.

Я присела в кресло. Витрин с украшениями не наблюдалось совсем. Продавцов или торговцев тоже. Правда, когда я входила, прозвенел колокольчик. Разглядывала бархат и кисти справа от себя. Потом повернула голову налево и вздрогнула. Передо мной в кресле сидел кто-то. Как и когда он появился – я не заметила. Сколько времени он уже смотрел на меня – я не знала.

– Здравствуйте, – тихо пролепетала ему.

Мужчина с яркой, как у цыгана, внешностью молчал. Черная буйная шевелюра, такие же усы и борода. Одет он был в черный то ли камзол, то ли обычный пиджак, но мне в состоянии аффекта он показался камзолом. Смугл. В общем, в его внешности всё было жгучим, кроме глаз. Глаза – абсолютно черные, но не буйные, а совершенно спокойные. Он будто из воздуха достал бархатную подложку, на которой поблескивали украшения. Также молча положил эти сияющие вещицы на стол передо мной. Я молча стала разглядывать. Понять, что нравится, а что нет – было очень сложно. Я чувствовала, что меня пристально изучают черные глаза. И еще эта механическая музыка не переставала звучать. Вдруг подложку забрали у меня из-под носа. Я, было, протянула руку, потому что толком не успела ничего рассмотреть. Черноглазый хозяин (он вел себя явно не как обычный продавец) этого странно-ювелирного магазина сказал:

– Всё. Сегодня Вам тут больше делать нечего. Приходите, когда Ваша вещь будет готова.

– Простите, я ничего не поняла. Вы меня с кем-то путаете?

– Приходите, когда сказал, – мужчина поднялся с кресла.

Мне не оставалось ничего другого, как тоже подняться с кресла. Я наклонилась, чтобы взять корзину, и решилась всё-таки уточнить про время и цель следующего моего визита. Но я опять оказалась одна в лавке. На выходе еще раз прозвенел колокольчик. На улице светило солнце. Чувства, что произошло что-то странное или необычное, не было. Вполне обычная лавка торговца восточными драгоценностями, просто для Шмелева это как-то авангардно. А в остальном – всё как в обычной жизни. Ну, магазин без товаров и витрин – ну, и что?

Сделав пару шагов в сторону дома и зажмурив от солнца глаза, я забыла про странного ювелира. Ничего необычного в такой скорости нет, потому что собственное чувство голода гораздо сильнее размышлений о чужой странности. Идти есть в ресторан не хотелось. Я начала понимать местных жителей. Когда есть чувство дома, как у меня сейчас, то и есть хочется дома. Есть хочется еду, которой не касались чужие руки, загруженные чужими мыслями и проблемами.

Мудрости моей всё-таки нет предела. Иначе как можно оценить то, что в последний момент перед «погромом» я положила на плиту одну маленькую сковородку? Дар предвидения – не иначе, и теперь, благодаря ему, я жарила яичницу. Через двадцать минут колдовства, я сидела в кухне на подоконнике. Передо мной стояла миска, в которой шедеврально красиво было перемешано зеленое с белым. Огурцы, зеленый лук, петрушка, укроп, которые успели вырастить шмелевские садоводы-огородники – это не овощи с зеленью. Это приговор. Потому что когда они еще и смешаны со сметаной, то любого человека могут сделать идиотом. Хотя бы на несколько минут. Даже абсолютно сытый человек будет смотреть на эту миску безумными глазами и исходить слюной, будто его рефлексы никогда в жизни не контролировались головным мозгом. Чтобы не захлебнуться, я непрерывно жевала черный домашней выпечки хлеб, потому что хотелось яичницу всё-таки дожарить, а не заглатывать в сыром виде чуть подогретые на сковородке яйца.

Всё. Всё было съедено в считаные минуты. И пусть зануды твердят про обязательное количество жевательных движений, которые необходимо совершать с каждой крошкой еды. После моего обеда я окончательно перестала быть занудой и оценила прелесть заглатывания еды большими цельными кусками. Это вкусно. Особенно первые куски. Да, мне стало плохо, потому стало так хорошо. Петь не хотелось. Но подышать над чашкой кофе я была не против. Можно было даже сделать пару глотков. Сугубо для пищеварения. Ликера еще не было, а кофе уже имелся. И тут к месту оказалась моя дурацкая чашка. Захотелось дышать кофе из дурацкой чашки.

Потом, соорудив из книг табуретку (на хозяйские табуретки я не додумалась наложить вето), принялась рисовать эскизы. Карандаш ходил так же быстро, как несколько минут назад вилка с зацепленным огурцом в сметане и яичницей. Через два часа все наброски были готовы: кухня, комната, балкон и коридор. Теперь им надо было отлежаться некоторое время, лучше до утра. Но у нас был вариант только до вечера. Потому что Петрович неумолим. Именно этим вечером он настроен получить точные «цэу». Хотелось верить, что с эскизами получилось лучше, чем с хозяйскими табуретками. Продуманнее получилось. В любом случае, продолжать колдовать над эскизами сейчас было бессмысленно. Глаз уже замылен. Можно вздремнуть, но я почувствовала, как затекла шея и заболели мышцы рук и ног. Книги не могут заменить мебель, а бумага с карандашом – тренажеры. Эта боль знакома и спортсменам, и любителям спортивного телевидения. И в данной ситуации может помочь только одно народное средство. Женя Лукашин охотно сказал бы, что делать, будь сейчас тридцать первое декабря Советского Союза: «Идите вы в баню!». До встречи с Петровичем оставалось четыре часа. И я пошла. В баню.

…Если в бане женский день

Если Вы, не будучи шмелевцем и не наводя заранее справок, сразу попали в баню – Вы прошли тест на удачливость. Вам везет если не по жизни, то в тот день, когда Вам удалось попариться в шмелевской бане, точно. Потому что здесь до сих пор существует лотерея под названием «мужской» и «женский» день.

Мне повезло – в бане был женский день. Об этом столь же торжественно, как о свершившемся бракосочетании, сообщила молодая женщина из окошка в кассе.

– Вы не местная? – кассирша сразу поставила мне «диагноз».

Женщина была молода и наполовину блондинка. На другую половину она была брюнетка. Блондинкой она начиналась ближе к затылку и по всей длине хвоста, в какой были собраны ее волосы. То ли зеркала, в которые она смотрела, приобретали под ее взглядом странное свойство – показывать только лицо и больше ничего, то ли в ее жизни была нехватка трудностей – какое-то объяснение столь радикальному цветовому решению должно было быть.

– С чего Вы взяли? – я попыталась сбить ее с толку.

– Я всех местных парильщиков знаю. Их тут немного. Большинство горожан или в ванне моются, или свои баньки понастроили.

Смотреть на ее голову было серьезным испытанием, даже при моей прическе, – и я спросила полублондинку в лоб:

– Что у Вас с головой?

Другая бы оскорбилась или хотя бы обиделась – хотя уже только наполовину, но ведь она еще блондинка. Женщина повела себя как стопроцентная брюнетка:

– Цвет меняю.

– Пора медаль «за мужество» получать.

– Тоже проходила?

– Нет, просто представила.

– Да ладно, отрастут, – она говорила так, как говорят бывалые солдаты, надолго затягиваясь после запятой. За каждым сказанным ими словом прячется нерассказанная история. И все понимают, что никто эту историю никогда не услышит, потому что есть такие истории, которые можно только промолчать, а рассказать нельзя. – Ну, потерпеть надо года полтора. Семь месяцев уже прошло – осталось еще пару раз по столько же.

– Слава, – я протянула в окошечко руку.

– Лиля, – свершилось крепкое женское рукопожатие, – обойди кассу и заходи – чаю попьем.

Я еще не обошла кассу, а мы уже были на «ты». В окошке кассы появилась картонка с надписью «Технический перерыв 15 мин».

У Лили в кассе оказалась выгорожена отдельная комнатка, где стоял стол, три стула, чайник, холодильник и шкаф. Лиля всё делала очень бодро.

– Так вот, Слава, любителей и ценителей настоящей общественной бани осталось мало. Ты в такой бане, как наша, бывала?

Когда люди, и женщины тоже, идентифицировали в случайном собеседнике близкого себе по духу, они обретают какую-то общую тайну и тут же прекращают эту тайну обсуждать. Вообще об этой тайне больше не говорят. Сразу переходят на другие темы или возвращаются на те, с которых сошли.

– Бывала, но давно. В детстве.

– Тогда тебе нужен инструктаж, а уж потом решишь – идти или нет.

– Всё так плохо?

– Нет, просто по-советски. Давай тебя протестируем?

– Давай, если я выживу, – я с любопытством ждала, какие предметы Лиля достанет для тестирования.

– Выживешь, – Лиля достала из холодильника мороженое, – глаза закрой, вспоминай: советский автомат с газводой. Помнишь?

Я закрыла глаза.

– Ага, – почувствовала, что мне в руку суют стаканчик мороженого.

– Как им пользовались, помнишь?

– Ага, только меня мороженое отвлекает.

Лиля отняла мороженое.

– Спасибо, но совсем я от него не отказываюсь и прошу вернуть по завершении тестирования.

– Рассмотрим Вашу просьбу, – Лиля изобразила чужой голос, – рассказывай.

– Сначала моешь стакан в фонтанчике, потом ставишь под краник, опускаешь три копейки или пять – не помню. Чтобы с сиропом вода была. Ну, а потом пьешь.

– Сейчас ты бы выпила воды с сиропом из такого автомата?

Я представила, как из одного стакана пьют все. Берут его руками, моют в фонтанчике и пьют.

– Тебе очень хочется пить, – Лиля вошла в роль гипнотизера.

– Лиля, сейчас я бы не стала. Купила бы бутилированную, – глаза открылись сами.

– Сеанс тестирования закончен, – Лиля протянула мороженое.

– Гипноза ты хотела сказать?

– Нет, это был сеанс тестирования, и ты, Слава, тест прошла, поздравляю, но в нашу баню тебе идти не надо.

– Почему?

– Автомат с газводой ты еще помнишь, но уже стала слабонервно-брезгливой, понимаешь?

– С трудом – сеанс тестирования отнял слишком много сил, – с большой скоростью я восстанавливала их пломбиром.

– Комплексов у тебя много или страхов – я не психолог, точно не скажу.

– Лиля, мне надо мышцы прогреть, а то я спать не смогу и не спать, в смысле жить, завтра тоже не смогу, – в голосе изобразила мольбу.

Лиля задумалась. Она прихлебывала чай и напряженно молчала.

– Ладно, раз одну тебя пускать нельзя – пошли вместе. Я и так сегодня собиралась попариться, только думала вечером пойти. Пойдем сейчас, – она встала, открыла шкаф и начала доставать оттуда вещи и одновременно давать мне распоряжения, – раздевайся здесь, на! Чистый халат – в нем пойдешь.

Почему она взяла надо мной шефство, я еще не поняла. И нужно ли мне ее шефство – тоже. Но Лиля была настолько уверена в своей правоте, что любые вопросы казались неуместными. Мне выдали резиновые шлепки – хорошие, только размеров на пять больше, чем нужно.

– Зато нога свешиваться не будет, – Лиля критически смотрела на мои ноги в ее шлепках, – ни пальцами, ни пяткой.

Из шкафа молча извлекли для меня полотенце и простыню. Я молча принимала дары.

– Так, – Лиля проводила ревизию, – шампунь есть, мыло есть, вот – веник свежий, мочалку я тебе дарю – на, складывай всё, – Лиля протянула мне красный пластмассовый тазик.

– Лиля, мы что, там стирать будем? – тазик я на всякий случай взяла.

– Веник замачивать мы будем, – Лиля сочувственно на меня посмотрела, – а еще одна собиралась идти! Что бы с тобой стало, когда бы ты железные тазы общего пользования увидела?

– Где увидела? – я прижала как родного красный Лилин тазик.

– В бане, дорогая, и тазик не сломай случайно.

Я ослабила хватку.

– Там же сыро, – на всякий случай присела «на дорожку» на табуретку.

– И что? – Лиля явно не уловила логики в моем рассуждении, но тоже присела.

– Железо ржавеет от воды.

– Наше не успевает – его пользуют активно, – она успокоилась, что это еще не бред, раз логика есть, – ладно, хватит разговоров – пошли. Последние тебе мои инструкции: иди за мной, по сторонам старайся не смотреть.

– Хорошо, – чтобы встать с табуретки, уже потребовалось мужество.

– На еще вот это возьми для парилки, – Лиля протянула мне баночку с кремом.

Я послушно взяла крем и положила его в тазик. Может быть, благодаря тому, что крем берут в парилку, не ржавеют железные тазы. Лиля крикнула кому-то, чтобы присмотрели за кассой часок-другой. Наш поход начался.

Мы прошли мимо гардероба. Хотя Лиля просила не смотреть по сторонам, кое-что я увидела – невозможно ходить с закрытыми глазами по незнакомому помещению.

За водоразделом, в роли которого выступала черная решетка от пола до потолка, было много крючков – обычный гардероб. На первый взгляд. Но на здешних крючках через равные интервалы висели какие-то гнутые-перегнутые жетоны на странных веревочках. Спрашивать было неловко: ветераны какой именно войны оказали гуманитарную помощь гардеробу Общественной бани города Шмелева? То, что эти жетоны побывали в местах активных боевых действий – сомнений не вызывало. Почему-то возникла мысль, что они из Вьетнама. Хотя почему «почему-то»? Ассоциация возникла «потому что». Вьетнам ближе всего к Китаю. С Китаем ни одна из супердержав интернационального долга не исполняла, а предметы, которые висели вперемежку с бирками, надежно ассоциировались с Китаем. Если представить себе: ключи, часы, платки и другие мелкие предметы – то, как матушке Бальзаминова во сне, а здесь наяву видится надпись «Китай». Так вот, именно названные мелкие предметы, которые в обычной жизни в гардероб сдавать не принято, висели вперемежку с видавшими виды бирками.

– Лиля, что это? – я показала на бирки и рассредоточенную в предметах надпись «Китай».

– Гардероб, – Лиля отвечала спокойно. Она была готова к моим широким от изумления жестам.

– Лиля, а зачем сдавать часы и ключи в гардероб? – мои брови в автономном режиме пытались помочь мозгу подбирать слова, изображая домик, в котором разумнее было бы – так решили брови – оставить ключи и часы, идя в баню.

– Чтобы взять бирку. Ты же летом в пальто не ходишь, – Лиля дождалась моего утвердительного кивка, – вот и другие идут в майках, а стриптиз тут нам ни к чему. Люди сдают в гардероб вещь, которую можно с себя снять без аморалки.

Как ни сдерживалась, но про жетоны не спросить я не смогла. Тактично. Максимально. Как смогла.

– А железные штучки – это что? Жетоны местных милиционеров? Милиционерш, в смысле, сегодня ведь женский день.

– Это не милицейские, а просто бирки. Старые они очень, понимаешь? Антиквариат почти.

Миф о вьетнамских корнях умер, не успев родиться.

– Поняла. Странно, что их еще не разобрали в частные коллекции.

– Коллекционеры шмелевские просто не в курсе. Они интеллигентно моются в ванной, – Лиля посмотрела на меня, – не зависай, мы переходим на второй уровень.

Тут уже я посмотрела на нее с удивлением.

– В компьютерные игры играла? – Лиля опять начала говорить со мной на примитивном языке.

Я кивнула.

– Ну вот, и тут как там – несколько уровней. И наша задача – пройти все и, желательно, без потерь. Тогда получишь приз.

– Какой? – слово приз привело меня в чувство.

– Ценный, – Лиля открыла дверь и пропустила меня в большую комнату.

– Спасибо, – тонко пошутила я.

– Стоп, – скомандовала Лиля, – нам направо.

Банщица рассекала по раздевалке в таком же, как у нас, белом халате. Лилю она встретила как дорогую гостью и меня с ней за компанию. Нас торжественно пригласили пройти в какую-то кладовку.

– Халат скидывай сюда, – Лиля показала на стул, – и, отключив боковое зрение, быстрыми короткими перебежками в банное отделение.

– А здесь есть еще какое-то другое?

– Ты меня потом спросишь, если не забудешь.

Боковое зрение отключить не так просто, особенно по команде и при не отключенном любопытстве. Быстрого темпа не вышло – меня повергла в ужас очередная чудо-конструкция. Лиля заметила и решила не искоренять остатки моего любопытства.

– Внимание, вы можете наблюдать еще одно произведение соцреалистического банного дизайна, – Лиля старалась говорить как экскурсовод, закатывая глаза и покачивая не в такт головой, – люди назвали это произведение неизвестного дизайнера без затей – «скамейка». С парковыми скамейками эту чудо-скамью роднит то, что ее тоже регулярно красят краской. Такого же недорого цвета. Обратите внимание, у скамейки есть высокая спинка, что указывает на родство нашей скамьи с троном. Ее можно даже назвать усовершенствованной версией трона, потому что у нее есть вешалки-крючки. Если бы у царей были крючки на тронах, то они могли бы вешать на них короны и проводить переговоры без корон. Если бы история развивалась с такими вот крючками, – Лиля показала на ближайшую к ней вешалку, – возможно, встречи «без галстуков» назывались бы по-другому. Но у истории, как у каравана, свой путь, поэтому вернемся к нашей скамейке. Обратите внимание, она разделена подлокотниками на две части. Поэтому близкого соседства с кем-нибудь еще никому не удалось избежать. Чтобы усилить общественный характер бани, скамейки издавна принято ставить друг напротив друга. И если вы одеваетесь или раздеваетесь одновременно с соседкой напротив (мы сейчас говорим про женский день), то вы, вполне возможно, будете сталкиваться с соседкой носами или жопами. Хотя предполагалось, что такая расстановка будет способствовать не столкновениям, а общению, – не только мы, но и сама Лиля давилась от смеха, – хватить ржать – не на ипподроме. Голым сильно смеяться нельзя.

– Почему? – в голосе банщицы прозвучало беспокойство.

– Все недостатки фигуры активно колыхаются и становятся сильно заметными, – Лиля обмотала полотенцем голову и двинулась на следующий уровень – в банное отделение.

Мы попали в здоровенный зал. В нем были колонны и большое количество журнальных столиков без стульев. И без ножек. Решение довольно интересное, даже в чем-то авангардное: вместо ножек были использованы постаменты. Точнее, несколько длинных постаментов, на каждом из которых лентой расположились низкие столики, видимо, для чего-то здесь необходимые. Столики, как и постаменты, были каменные. На «столах» где по одному, где стопками расположились обещанные Лилей железные тазы. Эти факты фиксировали глаза. Организм же в целом оценивал обстановку по-своему: организму стало очень влажно. А еще через несколько секунд и вовсе стало тяжело и неприятно. Возникло ощущение, что сверху на организме образовалась толстая корка грязи, и организм не может сквозь нее дышать.

– Ну, как тебе? – Лиля опять знала, что всё будет именно так.

– Сильно. Хочу на следующий уровень, потому что на этом мне уже не нравится.

– Потерпи. Запоминай ощущения, чтобы потом эффект оценить.

– Обещаешь, что я не буду всегда в этой корке как в скафандре?

– Держи, – Лиля достала всё содержимое из красного тазика и отдала мне, а сама налила в него кипятка и обдала один «стол», – клади сюда.

Я послушно положила все бутылочки и кулечки, а она опять набрала кипятка в свой тазик и замочила в нем веник.

– Мыться будем под душем, – колдуя над веником, она продолжала меня инструктировать.

– Спасибо, – я как завороженная следила за ее манипуляциями с веником.

– За что?

– За всё.

Командир Лиля показала направление движения – на парилку! Где-то в других землях ее называют «парная». В Шмелеве в ходу слово «парилка». Здесь ходят в парилку, а не в парную. Кому-то покажутся лишними и неуместными рассуждения про «парную» и «парилку», но в данный момент они были жизненно необходимы. Подобные рассуждения помогают потянуть время, ведь уровень впереди последний. И надежды либо рассыплются, либо оправдаются. Слово «надежды» в голове возникает тоже как костыль, поскольку помогает на него опереться и располагает к дальнейшим размышлениям и рассуждениям. Которые помогают оттянуть время перехода на последний уровень. Про то, что всё началось из-за простой боли в мышцах, сейчас никто не вспоминал. Потому как боль в мышцах способствовала ускорению, а не замедлению процесса. Болят мышцы? Быстро в парилку! А хотелось как можно дольше потянуть паузу. Я уже «забыла» про мышцы, покрылась «коркой», но заходить в парилку мне было боязно. Три уровня, пройденные не без потерь, требовали сделать решительный шаг вперед, но брови опасались, что нагрузка на мозг в парилке будет слишком сильной, и хаотично двигались. Лиля поняла, что медлить нельзя и помогла мне веником набраться решимости.

Мы попали на сеанс одновременного пара среди профессионалов. Две милые женщины в шапочках-колокольчиках мирно беседовали под самым потолком. Если бы наблюдение было не включенным, то их легко можно было бы представить сидящими в парке в тени деревьев. Их разговора слышно не было, потому что шумел пар. Впервые в жизни я не видела пар, а слышала его. И ощущала увеличение его концентрации в воздухе. Чем больше пара – тем меньше воздуха. Через секунды организм адаптировался и научился дышать паром вместо воздуха. Еще показалось, что корка, внезапно покрывшая организм, начала топиться, истончаться, и вот-вот организм начнет дышать свободно. Каким-то удивительным образом я тоже оказалась под потолком. И тут меня начали избивать веником – хлестать со всей силой. Избиение я выдержала на удивление долго – минуты три. Потом уже ничто не могло помешать мне выскочить из парилки и устремиться под спасительный душ. Колонны, столы и тазики я уже не замечала. Организм наполнился какими-то мощными силами и готов был гнуть из железных тазов железные восьмерки. Лиля всё поняла и убедила меня, что восьмерками мы всегда успеем заняться, сейчас актуальнее мыло и мочалка.

В бане, как за столом, между первой и второй перерывчик небольшой. Во второй заход она веник не взяла, а прихватила баночку с кремом.

– Что это? – я решила начать издалека, чтобы потом спросить, как этот крем борется с ржавчиной.

– Народное средство, – она открыла баночку и опять скомандовала, – натирайся.

Заржаветь содержимое баночки точно не даст никому. Это была соль, смешанная с содой. Конечно, первая глупость – что я послушала Лилю и стала натираться. Но я умудрилась совершить и вторую глупость – начать с лица. Когда соль потекла в глаза, я успела дойти до колен. Зажмуриваться в такой ситуации бесполезно – постигнуто на практике. В общем, во второе посещение парилки у меня потели даже глаза. Если принять слезы, вызываемые в бане солью, за разновидность пота.

Душ опять оказался спасительным и долгим. Энергия уже не фонтанировала, и мы ушли в раздевалку, чтобы отдохнуть. Предложение посетить парилку в третий раз не заставило себя долго ждать и породило во мне задумчивость. Лиля и тут проявила свою решительность:

– Надо, – сказала она и не дала ответить, – пошли.

Когда мы зашли в парилку в третий раз, я ощутила, что минимум половина всей воды, из которой состоит мой организм, уже обновилась. И процесс продолжается, еще чуть-чуть и вода во мне обновится полностью. В парилке старая, застоявшаяся уходит, а под душем быстрая, новая занимает место в клетках. После третьей парилки быстрых сил хватило только на дойти до душа и стоять так долго, чтобы восполнить потерю влаги. Дальше закончились не только быстрые силы, а вообще все. Осталась только одна – сила воли. На ней удалось одеться и дойти до кассы. Лиля по инерции бодро заваривала чай.

– Ну, как эффект? – она широко зевнула.

– Родилась заново, но на это ушли все силы, – угасающим голосом прошелестела ей в ответ.

– На то она и русская баня!

Мы опять пили чай. Тихо и очень медленно. Чашки стали очень тяжелыми. Чайные ложки тоже сильно прибавили в весе. Совсем не такими ужасными казались советские банные интерьеры. Уже не так оскорбляло повсеместное здесь нарушение границ твоего личного пространства. Сил на переживание ужаса не осталось. Я не чувствовала тела, и душа пребывала в состоянии расслабленном и умиротворенном. Стало ясно: чай, который не после русской бани – это жуткий обман или заблуждение. Только после русской бани можно понять и прочувствовать, что такое настоящий чай. После второй чашки глаза стали моргать не синхронно. Открывались реже и меньше. Лиля попросила кого-то, чтобы меня доставили домой – самовывоз был, увы, абсолютно невозможен.

Еле-еле я поднялась в квартиру и тут же прилегла обновить циновку, матрасик и плед.