Текст книги "Танцы с шаманом. История для тех, кто ищет…"

Глава 8

Чонг не ожидал от праха шамана такого лечебного эффекта. В тот момент, когда лицо мужчины «поплыло» и стало превращаться в лицо утопленника, некогда было рассуждать, он делал все, доверясь только инстинктам. «Может быть, дух старого шамана будет проявлен в Клаасе», – рассуждал он.

Но, кажется, Клааса ничего не меняло. Ненасытность была его топливом. Катер с остальными членами экипажа в ту ночь благополучно добрались до берега и вызвали спасателей. Но Чонг оказался ближе. Клаас любил море как место, которое максимально позволяет получать удовольствия от жизни. Адреналин был обязательной частью приключений. О последнем случае он рассуждал просто:

– Ничто не может меня убить, море для меня точно не опасно.

Чонг наблюдал и надеялся, что европеец станет мудрее и его жизнь начнет приносить больше пользы ему самому. Клаас, в свою очередь, понимал, что этому пареньку он обязан жизнью; он привязался к Чонгу, оценив его независимый нрав. Тот жил, словно у него уже все есть. Будучи на пятнадцать лет старше Чонга, именно с ним Клаас ощущал спокойствие, словно возвращался в родительский дом.

Но приближалось время дождей. В конце мая все европейцы покидают мокрую Азию. Пора было возвращаться на родину, жена и дети требовали присутствия главы семейства.

Класс предложил Чонгу стать управляющим его делами на период отъезда и перебраться из Трата на Ко Чанг. Чонг не знал, что ответить другу. Он, не выполнив миссию, истратив прах шамана на спасение Клааса, занимался с детьми, периодически лечил неразумных дайверов, которые то быстро всплывали, то погружались чаще, чем мог позволить им организм. Чонг наедался тарелкой риса и не проявлял ни к чему интереса, он был человеком без дома, словно, однажды заблудившись в джунглях, так и не вышел к людям. Но все же молодой мьямма лэйа 66
  Человек из Бирмы.


[Закрыть]согласился на предложение Клааса.

А когда тот отбыл, туристы из-за дождей разъехались, и дел не стало вовсе, Чонг ушел в дикий лес. Он надеялся, что там, где начинается борьба за выживание, возвращается вкус к жизни.

Ливни не прекращались несколько недель, все звери и птицы попрятались. Однажды утром Чонг проснулся от тишины. «Дождь закончился», – подумал он. И в этом безмолвии услышал голос шамана!

– Милый мой мальчик, ты живешь праведной жизнью, ты приехал в места, где молодым пареньком носился по волнам страстей и я. Ты изводишь себя мыслями о том, что не имел право так поступить с моим прахом, и не знаешь, что делать дальше в чужой стране. Ты надеешься, что тишина лесов снова напомнит тебе себя живого. Сын мой, у такого, как ты, нет другой задачи, кроме как служить детям. Дети – это все неразумные взрослые, которые верят в свое могущество и не замечают истинных хозяев этих мест. Мы должны помогать им, мягко исправляя природу и законы их бытия. Ты поступил верно, использовав прах. Каждый имеет право быть спасенным. Жизнь – это самое большое сокровище. Только мой дух и твоя решимость могли вытащить Клааса из когтей смерти. Возвращайся к людям и помни, что время отшельников прошло, только сострадание и любовь имеют в этой жизни значение. Пусть твой день состоит из нехитрых ритуалов: купания в море для пробуждения, тренировки муай тай для бодрости и силы в теле, наведения чистоты и порядка в материальном и ментальном мире, общения с людьми и духами, созерцания и наблюдения за детьми, животными и растениями, сбора урожая и посадки нового – ничего особенного, ничего сложного. Все, что должно случиться, случится, и от этого нельзя ни спрятаться, ни убежать. Мы, словно воины, просто ждем, когда нас призовут, таков наш путь. Я люблю тебя, мой мальчик, возможно, ради встречи с тобой я пришел в Бирму, и нет в моем небытии ни грусти, ни печали!

Старый шаман замолчал. Чонг ощутил безмерную любовь к нему и заплакал. Это были его первые слезы после слез ребенка, заблудившегося в лесу и потерявшего всякую надежду. Это были слезы облегчения. Он увидел внутреннее солнце, и, купаясь в его лучах, услышал музыку леса, которая превратилась в прекрасную симфонию; духи возрадовались и в знак одобрения наклонили к нему ветку с бананами. Чонг снял плоды, засмеялся и зашагал в деревню. К нему вернулась ясность.

Глава 9

Течение жизни мягко и плавно вело Чонга. Он приглядывал за строительством апартаментов для туристов, по книгам, оставленным Клаасом, учил английский язык. На Ко Чанге нашлись старики, лично знавшие старого шамана. Чонг даже подумал, что учитель специально подослал их ему в помощь, чтобы больше не сбивался с пути. Он играл с ними в настольную игру «дженга» 77
  Дженга – это башня из деревянных брусков, которая растет вверх, падает и снова растет! Дженга – игра на ловкость рук, смекалку и чувство равновесия.


[Закрыть]и натирал их по вечерам мазями от ревматизма и подагры. Оба старичка были веселыми, они радовались каждому дню жизни, подмигивали одиноким старушкам, те готовили им сладости из кокоса.

– Сколько еще осталось? Год, может, меньше, странно тратить время на печаль и злобу, – рассуждали они вслух.

У одного из них арендовала комнату англичанка, это была молодая девушка, чуть старше Чонга, которая училась в Лондонском университете искусств и приехала на остров за азиатским колоритом. Она взялась рисовать портреты старцев, а по вечерам играла с ними в дженгу. Девушка была нежная, немного замкнутая, казалось, ее интересовали только пейзажи и красивые лица людей. В один из визитов Чонга они встретились. Доротея, так звали девушку, позвала его к себе показать наброски. В комнате пахло маслом жасмина и краской, она стояла на каменном полу босая. Длинная юбка подчеркивала силуэт, она постоянно поправляла лямку желтой майки, которая сползала с плеча на ее загорелую руку. Белая штора на окне, как парус, надувалась от ветра. Несколько картин, подсыхая, стояли вдоль стен. Чонг увидел эскиз моря, где зеленая, голубая и белая краски, соединяясь, создали волну. На второй картине оба старика сидели на камнях, щуря глаза от солнца. Их морщинистые лица были прекрасны.

– Ты любишь рисовать стариков? – спросил на плохом английском Чонг.

– Да, – слегка краснея, ответила Доротея. – Я вижу в их морщинках отметины судьбы. Много полутеней, теней и света, это всегда сложно и интересно.

– Да, хорошая картина, – отозвался он.

– Давай я тебя нарисую, – вдруг предложила девушка.

– Нет уж, это совсем ни к чему. У меня еще мало морщин, – пошутил Чонг. – Я приглашаю тебя завтра съездить в одно местечко. Тебе понравится.

– Конечно, – отозвалась Дора.

Ее пугал этот молодой мужчина, но, очарованная его экзотичной внешностью, она смотрела на него, не отрывая взгляда.

Утром следующего дня его байк громко закашлял под окном в тот момент, когда Дора достала все свои наряды и лихорадочно выбирала что-то подходящее для этой поездки. Ее сердце билось, а мысли путались. Наконец она выбрала пеструю юбку и вышла к Чонгу под смешливо-хитрыми взглядами стариков, которые пили холодный чай за деревянным столом около дома.

Чонг уверенно повез ее на стареньком байке по серпантину на другую сторону острова. Доротея прижималась к его спине и чувствовала приятное волнение, в которое она погружалась, как в горячую ванну. Тело отозвалось смутным и липким желанием, тянущим ощущением в самом низу живота. Они неслись мимо величавых деревьев, и лесная прохлада окутывала их обоих, мчались мимо моря, которое было то голубым, то брильянтово-зеленым, мимо маленьких деревушек, где протекала неторопливая жизнь туристов.

Западная сторона острова была более дикая: безлюдные пляжи, пустые дороги, только редкие дома местных жителей. Прошло два часа, прежде чем Чонг и Доротея поднялись вверх по тропинке вдоль горы, а внизу блистало совершенными красками море. На вершине горы оказался заброшенный дом с террасой. Старый пол опасно скрипел, соломенная крыша местами совсем прохудилась, но отсюда открывался божественный вид.

Девушка стояла на террасе неподвижно, всматриваясь вдаль, впитывая все цвета и вдыхая аромат моря. Ее лицо было прекрасно и расслаблено. Неожиданно она повернулась к Чонгу. Посмотрела, словно впервые его увидела, быстро подошла и поцеловала в губы. Влага и вкус их губ соединились в долгом и страстном поцелуе. Энергия, как весенняя река, забурлила и объединила их тела. Жажда неизведанных ощущений охватила обоих и разбудила дремлющую страсть. До сих пор они оба еще не знали земной любви, но, казалось, всегда к ней стремились. Это была изумительная картина – лазурное море с изумрудными вкраплениями, терраса как палуба корабля открытая ветрам и защищенная скалой и великолепной стеной экзотических деревьев, хрупкая светловолосая девушка и смуглый сильный парень. Их длинные волосы развевались на ветру, а желание, как волна, с неистовой силой накрывало их снова и снова. Они вдыхали аромат кожи, рассматривали каждую родинку, каждый изгиб на теле друг друга, целовали и проникали друг в друга…

Потом, обнаженные и обессиленные, они лежали под голубым небом и, казалось, парили в воздухе в блаженной невесомости. Затем спустились к морю, плавали и смеялись как дети, не сдерживая своего восторга от полученных удовольствий. После купания снова поднялись на террасу и снова наслаждались друг другом.

Поздно вечером, уставшие и счастливые, они вернулись в деревню. Оба старика торжественно ждали их с ужином.

– Ну, наконец-то! – хором выпалили они оба, и весь вечер рассказывали про своих прекрасных возлюбленных, которые уже умерли в физическом плане; их души прилетают в виде птиц каждое утро, наполняя день радостью и покоем.

Доротея и Чонг виделась не часто, почти не разговаривали при встречах, но Доротея была абсолютно счастлива, она отодвинула возвращение в Лондон и свою учебу. Рисовала картины, купалась в море, много смеялась и очень привязалась к старикам.

Через девять месяцев молодая англичанка родила от Чонга ребенка. Это была здоровая и веселая девочка. У нее была смуглая кожа и зеленые, как у Доры, глаза. Ее назвали Нара.

А еще через год Доротея собрала вещи, упаковала свои многочисленные картины и сообщила, что уезжает. Грустного расставания не было, были слова благодарности:

– Если соскучишься по дочке, приезжай к нам! Если мы соскучимся, то прилетим к тебе. Я написала рядом с тобой мои самые прекрасные картины. Спасибо за дочь и за все остальное. Я знаю, что ты не сможешь жить обычной жизнью и не поедешь с нами в Лондон, а нам пора. Европейцы не могут долго жить в Азии. У нас беспокойный ум, нам хорошо, когда серое небо угрожающе висит над нами,87 когда можно пить обжигающий чай, читая газету «The Times», а потом заскочить на подножку красного double decker и мчаться навстречу делам и событиям.

Через семь месяцев англичанка прислала фотографию, где на стенах выставочного зала красовались ее картины, а Нара на переднем плане в строгом платье с белым кружевным воротничком посылала воздушный поцелуй. Подпись гласила: «Лондон принял меня и дочь, мы счастливы».

Глава 10

Годы шли, солнце вставало на востоке и садилось на западе, лето сменяло весну, а осень – лето. В Азии чувствуешь, когда приходит сезон дождей, по воздуху. Он становится горячим, плотность его растет, возникает ощущение, что тело постоянно погружено в паровое облако. Примерно в такой период Чонг затеял строительство небольшого бунгало в стороне от густо заселенных людьми мест. Из древесины, соломы и бамбука рождались комната, терраса и кухня. В комнате он прорубил три окна. В одном открывался вид на немногочисленные строения местных жителей и тонкую ленту извилистой дороги, во втором – на море, в третьем – на гору. «Деревня – это мир людей, гора – мир богов, море – это мир чувств», – объяснял он Клаасу по телефону, который с трудом понимал смысл затеи Чонга. Дверь в комнату была из бамбука, стебли ровно прижимались друг к другу. Через нее можно было попасть на террасу, а оттуда – в небольшой сад, точнее, лес, где молодой шаман посадил несколько деревьев. Среди бананов и гранатов росло удивительное дерево, огромные плоды помело, словно головы, свисали к земле. Листьев на дереве было мало, а плодов много. Дерево казалось сказочным существом, возникшим здесь по велению богов. Именно оно привлекло внимание Чонга и предопределило выбор места для шаманского пристанища. Он посадил рядом с ним ананасы и разные полезные травки, заботился обо всей растительности, что росла поблизости, и подкармливал земных духов свежими продуктами.

На террасе поселилась прохлада, ветер призывно качал гамак, приглашая прилечь на свежем воздухе. Здесь в лесу, Чонг ощущал свободу и естественность, в деревне он был слишком заметной персоной, его тяготило излишнее внимание. В первый же день к нему приползла змея и расположилась на алтаре в комнате, иногда она исчезала, потом возвращалась снова. Множество другой живности подбиралось к шаману, но селиться рядом с ним не решалось.

Сюда стали приходить люди и просить о помощи. Молодые девушки хотели удачно выйти замуж, мужчины хлопотали о деньгах, замужние женщины переживали за детей, туристы – европейцы искали смысл жизни, а некоторые приходили просто из любопытства. Гость, по тайской традиции, омывал ноги в саду и уже только после этого заходил в дом. Каждый пытался рассказать свою историю, но Чонг останавливал и говорил, что в рассказах нет нужды, ему и так все известно.

Оказавшись в комнате, посетитель погружался в полумрак. Он видел лишь алтарь. Свечи освещали статую Будды и змею, лежащую, свернувшись в клубок. Всем было не по себе от ее присутствия. Страх сжимал в тиски, но спокойствие шамана, сидящего на полу, успокаивало, а сладковатый запах благовоний вводил в незнакомую реальность. Освоившись в новой остановке, посетитель по просьбе Чонга закрывал глаза и медленно кружился вокруг своей оси против часовой стрелки под ритм барабана, подаренного Клаасом. Пространство плыло вокруг и менялось, человек погружался в состояние «без ума». Через некоторое время по команде Чонга кружение прекращалось. Покачиваясь в попытках найти опору, гость опускался на пол и ждал, когда включится маячок сознания и вернется контроль. Если он оказывался напротив окна, где открывался вид на море, Чонг укладывал гостя на деревянную лавку и делал ему массаж, прорабатывая своим сильными пальцами каждый сантиметр тела. Если он интуитивно останавливался напротив окна с видом на гору, то шаман присаживался рядом, и они медитировали вместе, строго следя за концентрацией внимания на дыхании. Если взор посетителя был обращен на деревню, шаман заваривал душистый травяной чай, и они беседовал тут же на полу. А если гость поворачивался к двери, то Чонг просил уйти и прийти в следующий раз. Было странно и обидно уходить ни с чем, но никто не противился его указаниям. После первой части «реабилитационной программы» шаман доставал холщовый мешочек и поджигал вынутые из него травки; от дыма и запаха возникала резь в глазах. Шаман двигался вокруг гостя, как в танце, ритмично переставляя ноги и хлопая себя по бедрам, шипел как змея, выл как ветер. Рассказывали даже, что он запрыгивал на гостя, пугая и шокируя того, тыкал в сердце посетителя указательным пальцем и читал какие-то заклинания. Потом начинался третий этап – Чонг выбирал место на теле гостя и рисовал заточенной металлической спицей и бесцветными чернилами знак размером с монету точно тем же методом, как наносил тату старый шаман в его далеком детстве. Все заканчивалось молитвами, Чонг читал их нараспев, воздух в комнате становился плотным, а его голос звучал со стереофоническим эффектом.

От всего пережитого посетителей дома на горе начинало потряхивать, многие женщины плакали или безудержно смеялись. Некоторые явно впадали в психоз, были неспособны контролировать свои реакции; через четверть часа сознание к посетителю возвращалось. На прощанье Чонг вел гостя в сад к дереву. Нужно было выбрать интуитивно плод и сорвать его с ветки, а затем вращать помело по часовой стрелке между ладонями, проговаривая свое заветное желание. В заключение ритуала одну дольку фрукта надо было оставить под деревом для духов, еще одну съесть. Остальное доесть по дороге обратно. Корки высушить и сохранить, а потом еще месяц носить с собой.

Нанесенный на тело знак горел и обжигал всю дорогу от дома шамана до выхода из леса. Никто не знал точно значение этих изображений, кто-то утверждал, что это древние сакральные знаки, но ходили разговоры, что эти знаки – видение, которое посещало Чонга, когда он настраивался на человека, приходящего к нему за помощью. Денег молодой шаман не брал, но просил не скупиться на пожертвования при посещении храмов, а тех, кто богат, – делиться с теми, кто нуждается в помощи. Два часа добирались путники пешком к шаману и два часа обратно. Дорога шла по козьим тропкам, мимо водопада, причудливых скал, через владения семейки озорных обезьян, которые то угрожающе покрикивали на путников, то приставали с играми и проказами. Клаас шутил:

– Чонг, давай по всему миру откроем филиалы и будем от твоего имени исцелять всех от душевных и физических недугов, это же мега-аттракцион. И чего ты денег с них не берешь, думаешь, они несут их в храмы? Странный ты человек!

Однажды он спросил Чонга:

– Почему ты именно так проводишь ритуал, а никак не иначе? Например, зачем эта история с кружениями и какая разница, перед каким окном они остановятся?

– Мой учитель, старый шаман, приходит ко мне во снах. Это он мне сказал, чтобы я бунгало построил, и описал, как ритуал проводить. Я ничего от себя не делаю. Я каждый день в этой комнате ощущаю его присутствие.

– Жуть! Тебе не страшно? – поинтересовался Клаас.

– Мне радостно и спокойно, когда он рядом. Его прах я втирал в твое безжизненное тело.

– А что за молитвы ты читаешь?

– Это обращению к богам, святым учителям, к духам и их посредникам.

– Что за посредники? – не унимался Клаас.

– Растения, камни, вода – всюду все живое влияет на нас, мы на них, вопрос только в том, какие у нас намерения. А они зависят от зрелости сознания.

– Тебя всему этому старый шаман научил?

– Да, он и еще джунгли, опасность реальная и мнимая.

Многие местные жители и туристы побывали у Чонга. Люди после посещения шамана были немного напуганы, но все замечали изменения, приходящие затем в жизнь.

Чонг после ритуала обычно лежал в гамаке, курил сигареты и думал о человеческой природе, о том, как ограниченно восприятие людей. Они видят цветок, но не чувствуют его запаха, слышат, как поет птица, но не видят, где она свила гнездо, не замечают духов, хотя те часто ходят по пятам и выпрашивают хоть немного внимания. Духи – как дети, стоит их одарить, обратиться за помощью, и они будут стараться изо всех сил, а попросят взамен лишь с уважением относиться к их территории и к их силе. Состояние любви у человека так сиюминутно, так склонен он ждать, просить, но не давать, а потом страдает от собственной ненасытности, потому что, не переварив одну порцию чувств, мчится уже за другой. Но в момент страдания люди близки к возможности замечать тонкий мир и вступать с ним в диалог. Во время ритуала шаман просит духов подойти ближе, помочь, и только когда они окружают человека, он входит в измененное состояние и начинает ощущать их присутствие, проявляя свою истинную природу через смех и слезы.

Глава 11

Клаас несколько лет не появлялся на Ко Чанге. За это время на его деньги построили отель, ресторан, массажный салон, открыли свой дайвинг-центр. Все это потихоньку начало приносить доходы. Туристы со всего мира приезжали в Таиланд, здесь царил сабай, что в переводе означает комфорт и релакс. Поток девушек из Камбоджи добавил развлечений иностранцам. Постоянные разборки в правительстве никому не мешали. Все были рады, что американцы закрыли свои военные базы, конфликт с Вьетнамом и Камбоджей был исчерпан.

Перспективы для иностранных инвесторов был радужными, но Клаасу не хватало последовательности, он брался за все и везде. Его могучий темперамент утомлял окружающих. Пьяный, он терял самоконтроль, его располневшее тело и громкий голос становились центром внимания. Едва появившись, он начинал размахивать руками, приставал с вопросами и провоцировал окружающих людей. Казалось, он вообще не трезвеет. Жена Катарина подала на развод. Начался долгий процесс раздела имущества, но ему было все равно. Деньги легко приходили к нему и так же легко уходили. Друзья отстранились, он закрылся у себя в доме под Амстердамом, в городке Зандворт, играл на барабанах, по выходным участвовал в скачках. Вконец обленившись, он решил перезимовать дома и не ехать на южные моря. «Какая разница, где пить, тем более что все равно пью в одиночестве», – рассуждал сам с собой Клаас.

Между тем наступила осень. Октябрь был морозным по ночам и мокрым днем. Двухэтажный дом Клааса стоял на опушке леса. Вокруг раскинулись поля, а в единоличном распоряжении Клааса были небольшой двор с садом, конюшня, кабинет с камином, множество трофеев из разных стран. Его сестра Аника жила недалеко по соседству. Она, единственная, кто посещал его холостяцкое пристанище, готовила обеды и прибиралась в доме. Дочь и сын учились в Лондоне. Жена переехала в их квартиру в Амстердаме.

Когда Клаас трезвел, ему казалось, что он умирает. Его лицо багровело, а голова нестерпимо болела. Усилия воли оставаться трезвым хватало на пару часов, затем он сдавался, открывал буфет, доставал заветный виски, разжигал камин и наслаждался тем, как боль и плохое настроение покидают его, а на смену приходят уверенность и множество смелых идей и проектов. Окрыленность через пару часов превращалась в расслабление и чувство невесомости, он словно парил над креслом под треск сухары88
  Сухара – сухое, но не упавшее дерево. стет вв&


[Закрыть] в камине и засыпал безмятежно на часик-другой; просыпаясь, добавлял поленья и шел в прохладу другой комнаты за очередной бутылкой виски. Закуривал трубку, предавался мечтам и строил планы о новых путешествиях, погружаясь постепенно в состояние спутанного сознания.

Он перебирал в памяти события своей жизни и часто вспоминал, как молодым парнем подрабатывал в цветочном магазине, развозил на велосипеде букетики цветов для клиентов, как обожал апрель за его цветение, как сравнивал женщин с цветами. Однажды он привез букет пожилой одинокой старушке, ее небольшая квартирка располагалась у самой воды, рядом с каналом, на одной из центральных улиц Амстердама. Ее седая головушка была прикрыта смешной шляпкой, рот нарисован ярко-красной помадой. Она сидела в окружении фотографий, деревянных диковинных статуэток и свирепых масок, грозно взирающих со стены. Заметив любопытный взгляд паренька, она, поставив букет в старинную вазу, провела его по дому. Старушка оказалась врачом-педиатром, в молодые годы она объехала всю Африку и прожила несколько лет на Шри-Ланке. Каждый год в день своего рождения она получает букеты, поздравительные телеграммы и подарки от разных влиятельных людей, к судьбам которых имела отношение.

– Это, – указала она на охапку цветов, – редкие сине-фиолетовые азиатские лилии. Их присылает на день моего рождения бывший министр Шри-Ланки. Его сын Джагав заболел лямблиозом, я вылечила его, и мы очень подружились с этой интеллигентной семьей. У меня не было своих детей, я всю жизнь лечила чужих. Я, как птица, всю свою жизнь летала с одного континента на другой, все, что у меня есть, – это мои воспоминания. Моя память предательски подводит меня последние пятнадцать-двадцать лет, и все эти головы, – указала она на деревянные маски, позволяют мне не забывать то, что для меня дорого.

Старушка оказалась очень милой, она запала в душу Клаасу. Он долгие годы навещал ее, одаривая ее горшочками с ее любимыми махровыми адениумами,99
  Адениум – род кустарниковых или древесных суккулентов. Очень необычное и красивое растение.


[Закрыть] или, как еще их называют, розами пустыни. Цветы так походили на ее наряды, а корни, торчащие на поверхности, напоминали ее долгую и столь же необычную жизнь.

Накопив денег и получив небольшое наследство от деда, Клаас стал участвовать в работе цветочной биржи, возил цветы в соседнюю Бельгию. Купил земельный участок и построил там конюшню, сдавал вольеры в аренду и ухаживал за чужими лошадьми, готовя их к выставкам. Еще через пару лет посетил остров в Индийском океане – Шри-Ланку, нашел там Джагава и, передав привет от педиатра, обзавелся нужными партнерами и начал поставлять в Европу орхидеи. Все шло хорошо. Природное обаяние создавало вокруг него тесное сообщество людей, заинтересованных в контактах с ним, все эти многочисленные связи подкидывали ему новые идеи, а легкость на подъем позволяла приходить первым туда, где маячила очередная нажива. В бизнесе он мыслил стратегически, казалось, ничто сиюминутное его не интересовало, пока не появилась новая страсть – дайвинг.

Первое погружение было на Мальдивах. Они прилетели туда с Катариной налаживать отношения. Ему нужен был секс утром, вечером и днем – жену не устраивал такой график. Три дня они охали и наслаждались своим бунгало на воде, ослепительной белизной песка, ароматом тропиков и безупречным прибоем. На четвертый день даже природные красоты не помогли сохранить мир в семье. К вечеру за ужином они заключили перемирие и решили, что им надо чем-то заняться. Дайвинг оказался психотерапией для обоих. Тревога при сборах, страх при погружении и эйфория по завершении соединили их в одну команду. Вид огромных скатов и плаванье с небольшими акулами сдружили их до конца отпуска. Секс они свели к вечернему ежедневному ритуалу, тем самым достигли компромисса.

Со временем врачи запретили Катарине заниматься дайвингом, и Клаас получил право отдыхать без жены, он бесстыдно прикрывался своим увлечением и практически перебрался в Азию. Жизнь у моря сделала его еще более обаятельным. Он перестал делить мир на черное и белое, научился легче расставаться с деньгами и смелее вкладывал их в новые проекты; все это сулило хорошие перспективы.

Но Клаасу становилось скучно, мозг требовал все новых ощущений и впечатлений. За плечами было более двухсот погружений. Мир под водой перестал восстанавливать его. Он, как коллекционер, собирал перелеты, погружения, дружбу с влиятельными людьми и редкие камни. Но и это не помешало пустоте заполонить все уголки его души, отравить ядом скуки; он начал пить.

В то утро Класс проснулся рано, голова была тяжелая и мутная, тело – непослушное, больное. Он выпил воды, оделся, поплелся в конюшню и обнаружил открытую дверь – тревога отозвалась злыми пульсами во всем теле. Он вспомнил, что забыл вчера вечером включить систему обогрева, закрыть на ночь дверь, утеплить лошадей специальными накидками. Позвонил ветеринару и заторопился к животным, боясь увидеть то, что его там ожидало. В конюшне было непривычно тихо. Рысаки повернули головы на звук шагов Клааса, в их глазах была тоска, схожая с той тоской, которую Клаас подмечал в своих глазах по утрам. Чувство вины, как бетонная плита, навалилось на него. Жеребенок по имени Чемпион лежал неподвижно. Доктор констатировал смертельное переохлаждение. Остальные лошади были живы, но травмированы ночным холодом, они стояли вялые и безучастные в своих вольерах. Клаас вышел в поле и завыл, как ветер в зимнюю стужу. В одно мгновенье боль всей жизни отозвалась в сердце; он зарыдал. Чувство собственной ничтожности придавило его существо. Клаас ощутил всю глубину вины перед женой, перед детьми, перед этим жеребенком и его матерью. Он вернулся в дом, позвонил на остров и попросил разыскать Чонга.

Через час Чонг молча слушал исповедь друга, историю человека, который осознал свое падение. Когда Клаас закончил, Чонг произнес:

– Мой друг, не беги от себя, остановись. Люди порой испытывают отчаянье, но все просто; вспомни, что позволило тебе быть спасенным однажды.

– Не знаю, – ответил Клаас.

Связь прервалась. Клаас швырнул трубку, пошел к буфету, потянулся к бутылке. Открыл. Закрыл. Налил и выпил воды. Ключевая вода приятно холодила горло. Телефон зазвонил, Чонг произнес:

– Випассана.1010
  Випассана (випашьяна) с санскрита переводится как «медитация прозрения», «видение как есть».


[Закрыть]

Чонг понимал, что для кого-то важна поддержка, а кому-то полезнее остаться наедине с собой. Клаас постоянно хватался за внешнее, ускользал от всего неприятного и, может, впервые по-настоящему плакал, жалел себя, стыдился. Ему нужно было замедление, переходящее в тишину. Остановиться, выплыть из социальной пучины, уйти в себя. Именно беспокойный ум и азарт завели Клааса в тупик тоски и печали. Азарт, как и жадность, рождает желания, которые немыслимо утолить. Чонг чувствовал, что древняя практика випассаны позволит ему осмыслить свою жизнь и перейти к новому этапу.

«Может, и мне пора пожить в каменных джунглях и проведать дочь», —подумал Чонг. Он снова перезвонил Клаасу и сообщил, что на Рождество прилетит в Европу.

А Клаас в этот же день зарегистрировался на курс випассаны. Центр находился на окраине Амстердама. На следующее утро ему перезвонили и подтвердили его участие. Курс начинался через неделю. Десять дней медитации в окружении других мужчин и женщин. Медитация в полном безмолвии. Клаас был согласен на все, лишь бы душа перестала болеть.

Медленно тянулась неделя ожидания. Природа пыталась радовать жгучими оттенками золотого, оранжевого и багряного. Ее наряды на фоне серого неба выглядели контрастно. Каждый день заметно снижалась температура, с моря дул шквалистый ветер. Днем заряжали сильнейшие ливни. Клаас, как призрак, ходил по холодному дому. Чистил конюшню, усердно выгуливал лошадей в перерывах между дождями, готовил себе еду. Попросил Анику присмотреть за конюшней на время своего отсутствия.

Назначенный день наступил. Он приехал на окраину Амстердама, в каменное здание недалеко от старой церкви в окружении деревьев и лужаек. В небольшом зале стояли столы, молчаливые люди разного возраста толпились у стены с информацией. На белом листке крупными буквами было напечатано: «Участникам курса нельзя выходить за периметр центра, запрещено разговаривать друг с другом, заниматься посторонними делами». Отдельно висело расписание курса:

6.00 – подъем;

6.30 – 8.00 – медитация;

8.00 – завтрак;

9.00 —11.00 медитация;

11.00 – 12.00 – обед;

12.00—13.00 – прогулка;

13.00 – 17.0 – медитация;

17.00 – 17.30 – полдник;

17.30 – 21.00 – медитация;

21.00 – сон.

Клаас заполнил анкету. Девочка с бледным лицом, сидевшая за столом с табличкой «администратор», объяснила, что при себе можно иметь предметы гигиены и личные вещи. Документы, деньги необходимо сдать на хранение. «Как в тюрьме», – невольно подумал Клаас. Зарегистрировавшихся участников курса пригласили на обед. Столовая размещалась в зале по соседству. Все очень аскетично, но еда была вкусная и напоминала индийскую пищу, которую он ел в Дели. После обеда его проводили в соседнее здание для заселения. Несколько комнат были обозначены как мужское крыло. Клаас опустился на кровать, та вздрогнула под его весом. Безмятежно спящий сосед по комнате приоткрыл глаза. Они молча кивнули друг другу. Клаасу были не в тягость новые правила жизни, он готов был к аскезе; лишения он воспринимал как часть наказания за содеянное.