Текст книги "Плато Дьявола"

– Я бы хотел, чтобы вы вдвоем провели презентацию на еженедельном собрании в следующий вторник. Как думаете, к тому времени личности будут установлены?

– Да, – ответил Лэтроп.

А Кори одновременно произнесла:

– Нет.

Морвуд перевел взгляд с Лэтропа на Кори.

– Так да или нет?

– Секвенирование ДНК за такой короткий срок провести не успеют, – ответила Кори. – Может быть, коронки подскажут нам верное направление, но сомневаюсь, что ко вторнику мы выясним что-то конкретное. А значит, остается только надеяться на реконструкцию лиц, но убийство произошло больше семидесяти лет назад, и вряд ли те, кто мог бы узнать жертв, дожили до наших дней. На то, чтобы сравнить модели с фотографиями, уйдет время, и это при условии, что мы вообще разыщем фотографии.

– Агент Морвуд, – заискивающим тоном обратился Лэтроп, – я настроен более оптимистично, чем наша лабораторная Кассандра. Наоборот, я уверен, что ко вторнику мы обязательно установим личности жертв или хотя бы приблизимся к этому.

Морвуд кивнул и посмотрел на Кори. Ей показалось, что она прочла во взгляде завуалированное предостережение. Агент понимал, что Кори задета, и призывал ее сдержаться. Она сглотнула ком в горле. «Наша лабораторная Кассандра»! Неужели она стерпит такое оскорбление?

– Вы оба отлично справляетесь, – похвалил Морвуд. – Кори, поскольку дело поручено вам, презентацию должны вести вы. Надеюсь, вы не станете возражать, доктор Лэтроп.

Тот ответил с резким кивком:

– Ну конечно нет.

– Вот и хорошо. – Морвуд взглянул на часы. – Мне пора. Доктор Истчестер любезно согласился дать мне аудиенцию в семь часов в своем доме в Лос-Аламосе.

С этими словами он вышел.

Повисла долгая пауза. Наконец Кори приняла решение, повернулась к Лэтропу и тихим, ровным тоном произнесла:

– Мне не понравился этот ваш выпад насчет Кассандры. Если еще раз позволите себе подобное, я подам жалобу.

– Что за глупости! – воскликнул Лэтроп. – Я не сказал ничего обидного. Вы, очевидно, не знаете, что Кассандра – древняя пророчица, которая всегда говорила правду, но ей никто не верил. Как видите, милочка, мои слова вовсе не оскорбление, а комплимент.

Эта короткая речь сбила Кори с толку, и все же она чувствовала, что ее оскорбили. А обращение «милочка» только усугубило ситуацию.

– Проблема не в одной Кассандре, а во всем вашем отношении, с тех пор как я сюда пришла. – Кори старалась говорить спокойно, тщательно подбирая слова. – Вы преуменьшаете и обесцениваете мой вклад в работу. Приписываете себе то, чего не делали. И к тому же общаетесь со мной в снисходительной и, если уж говорить начистоту, сексистской манере.

– Скажите пожалуйста! – фыркнул Лэтроп. – Даже не подозревал, что вы такое нежное создание. Дорогая, это ФБР, а не ДАР[15]15
   ДАР – «Дочери американской революции», общественная некоммерческая женская организация в США, в основном занимается сохранением исторического наследия.


[Закрыть].

Тут Кори не выдержала. Прищурившись, она пронзила Лэтропа взглядом:

– По-моему, вы кое-что забыли: как специальный агент, я не только выше вас по званию, но к тому же обладаю гораздо более обширными познаниями в области криминалистики. Вы, похоже, лет двадцать в профессиональную литературу не заглядывали.

От лица Лэтропа отлила вся кровь, и Кори поняла, что попала в точку. Но торжество быстро сменилось тревогой: похоже, Кори больно ранила его самолюбие. Она вдруг пожалела, что нельзя взять слова обратно.

Белый как полотно, Лэтроп на негнущихся ногах вышел из лаборатории и преувеличенно тщательно затворил за собой дверь.

18

GPS-навигатор на телефоне специального агента Морвуда предупредил, что на пересечении Тринити и Оппенгеймер следует повернуть налево. Морвуд послушался, удивляясь диковинным названиям улиц[16]16
   «Тринити» – первое в мире испытание ядерного оружия 16 июля 1945 г. в штате Нью-Мексико. Роберт Оппенгеймер (1904–1967) – американский физик, которого часто называют отцом атомной бомбы.


[Закрыть] в этом когда-то закрытом городе, где начинался Атомный век. Вскоре он подъехал к дому номер 122 на Оппенгеймер-драйв – скромному зданию, выкрашенному в серый с белым. Морвуд оставил машину на парковочном месте у входа, перед этим вытащив с заднего сиденья контейнер. Вместе со своей ношей он направился к двери, но, прежде чем успел нажать на звонок, Ангус Истчестер уже открыл. Морвуд познакомился с этим человеком много лет назад, когда был еще совсем зеленым агентом, но Истчестеру удалось красиво состариться: грива белых волос в стиле Эйнштейна, румяное лицо, очки в роговой оправе и, как и подобает человеку науки, помятый твидовый пиджак с кожаными налокотниками. Он опирался на изящную старинную малаккскую трость с золоченым набалдашником.

– Прошу, входите, – пригласил гостя Истчестер.

Вслед за хозяином Морвуд вошел в скромную гостиную. Истчестер предложил ему сесть в кресло с подголовником, явно видавшее лучшие времена. Морвуд был удивлен, что нобелевский лауреат живет в такой простой, даже спартанской обстановке. Разве к награде не прилагается пара миллионов долларов? Но некоторым людям нет дела ни до денег, ни до вещей.

– Спасибо, доктор, что согласились меня принять, – начал Морвуд.

– Сразу внесу ясность, – произнес Истчестер. – Я Ангус, а вы Хэл. В моем доме никаких формальностей.

– Хорошо, – согласился Морвуд.

Так же как и двадцать три года назад, до Нобелевской премии, Истчестер был дружелюбен, не склонен к позерству.

– Прежде чем начнем, могу я вам что-нибудь предложить? Кофе? Чая? Воды?

– От кофе не откажусь.

Из Альбукерке до Лос-Аламоса путь неблизкий, и Морвуд был не прочь освежиться.

– Я тоже, – ответил Истчестер и позвал: – Энни!

Из кухни вышла дородная женщина.

– Кофе, пожалуйста.

– Сейчас сварю, – ответила та и скрылась.

– Когда мне стукнуло восемьдесят, дети навязали мне эту особу, – кивнул Истчестер в сторону кухни. – Она мне помогает по хозяйству. В прошлом году сломал бедро, с тех пор одному управляться трудновато.

– Сочувствую.

– Увы, возраст есть возраст. Какая досада! Мы зарабатываем почести, наживаем опыт и богатство, и вот когда наконец готовы насладиться своими достижениями, его величество Время превращает нас в развалины. Pulvis et umbra sumus[17]17
   Мы прах и тень (лат.).


[Закрыть] и так далее.

– Я вас понимаю. Сам из-за проблем с легкими еле ползаю.

– Слышал, вы теперь натаскиваете молодых агентов. Вы проделали долгий путь, Хэл. А ведь когда-то были робким новичком. Помню, как вы расследовали свое первое дело под наблюдением старшего агента… Как его звали?

– Микки Старр. К сожалению, дело до сих пор не закрыто. Меня это нервирует.

– Могу себе представить.

Кофе был подан в элегантном серебряном кофейнике. Морвуд с благодарностью взял чашку, добавил сливок и два куска сахара. Размешав напиток, он с удовольствием сделал большой глоток.

– А теперь, когда мы подкрепили силы, давайте посмотрим на загадочный предмет, который вы привезли, – сказал Истчестер.

– Сейчас.

Морвуд натянул латексные перчатки, поставил контейнер на столик и открыл. Он осторожно достал устройство и опустил на столешницу.

На лице Истчестера отразилось потрясение, он резко втянул воздух.

– Боже мой! Где вы его взяли?

– Вы знаете, что это?

– Пожалуйста, переверните.

Морвуд исполнил просьбу.

Некоторое время Истчестер разглядывал устройство, потом откинулся на спинку кресла и покачал головой.

– Если не ошибаюсь, перед нами очень секретный компонент одной из ранних водородных бомб. Он служит для изменения мощности.

– Что это значит?

– Я должен объяснить поподробнее. Как вам, возможно, известно, бо́льшая часть энергии водородной бомбы выделяется в процессе превращении водорода в гелий. Для этой реакции требуются такие высокие температура и давление, что достичь их можно только при ядерном взрыве. По сути, водородная бомба – это атомная бомба, в которой расщепление плутония запускает реакцию синтеза изотопов водорода.

Морвуд не был уверен, что все понял, но не стал перебивать.

– Обычный водород для водородных бомб не используют, – продолжил Истчестер. – Нужен изотоп, называемый тритием, он обозначается ³H. Видите символ на боковой части устройства? В атомном ядре этой разновидности водорода два дополнительных нейтрона.

– Ясно.

– Тритий находится в вашем устройстве. Оно позволяет регулировать мощность взрыва, в данном случае от одной до двадцати мегатонн, – достаточно просто повернуть диск. Перед детонацией с помощью этого приспособления помещают нужное количество трития в реакционную камеру. Чем больше трития, тем сильнее взрыв. Вот почему мощность таких бомб называют изменяемой. Если бы бомбу захотели сбросить на большой город, к примеру на Москву, понадобились бы все двадцать мегатонн. Ну а если бы целью выбрали аэродром или фабрику, хватило бы одной.

– Какие чудовищные подсчеты, – вздохнул Морвуд.

– Без сомнения, русские водородные бомбы тоже оснащены подобными приспособлениями.

– И вся эта информация до сих пор засекречена?

– Не то слово! – Истчестер подался вперед. – Можно узнать, где вы, черт возьми, взяли эту штуку?

– Вышла довольно странная история. Только все, что я расскажу, должно остаться между нами.

– Разумеется.

– Есть один эксцентричный миллиардер, парень по имени Лукас Таппан…

– Тот самый, который занимается спутниками и зеленой энергетикой?

– Именно. А еще он интересуется НЛО и ведет археологические раскопки близ Розуэлла, где в сорок седьмом якобы разбилась летающая тарелка.

Истчестер вскинул кустистые брови:

– Раскопки на месте Розуэлльского инцидента? Что за дикая идея!

– Во время первоначального осмотра женщина, руководящая археологическими работами, обнаружила в нескольких сотнях ярдов от места происшествия захоронение. Из земли извлекли два тела, а это устройство нашли рядом с ними. Мужчина и женщина были убиты – их пытали, а потом застрелили.

– Боже правый! Вы установили их личности?

– Пока нет. Я уж было решил, что мы отыскали двух ученых, исчезнувших из Лос-Аламоса в сорок седьмом. Поговаривали, что эти шпионы, Хэдли и Варшински, сбежали в Советский Союз. Другие, и я в том числе, подозревают, что с ними расправились. Но версия не подтвердилась – один из трупов женский.

– В те времена Лос-Аламос был закрытым городом, – произнес Истчестер. – Всех, кто оттуда выезжал, тщательно обыскивали. Не представляю, как кому-то удалось вынести это устройство. Задачка была не из легких. Но мне пришла в голову одна мысль, Хэл: может ли эта история быть связана с нераскрытым делом, которое вы вели в начале карьеры? С убийством ученого-ядерщика в девяносто девятом?

– Исключено. Людей, которых только что нашли на месте Розуэлльского инцидента, убили задолго до девяносто девятого.

– Понятно.

Истчестер нахмурил лоб и поджал губы, уйдя в глубокие раздумья. В комнате воцарилась тишина. Наконец ученый указал на устройство и спросил:

– Вы позволите?

– Если согласитесь надеть перчатки.

Морвуд достал из кармана запасную пару и протянул Истчестеру. Тот натянул перчатки, взял устройство и внимательно рассмотрел, поворачивая то в одну сторону, то в другую.

– Явно изготовлено в Лос-Аламосской национальной лаборатории. Я бы сказал, это ранняя модель. Как вы намерены поступить с этой вещью?

– У нас есть безопасное место хранения для засекреченных доказательств. Теперь, когда вы объяснили, что оно из этой категории, после осмотра его отправят именно туда.

Истчестер кивнул:

– Это хорошо. – он перевернул устройство. – Выглядит совсем как новое.

– Дождей в пустыне почти не бывает, к тому же оно лежало под землей на глубине три фута.

Истчестер осторожно положил устройство на столик и стянул перчатки.

– Вам предстоит разгадать сложную загадку, служитель закона! НЛО, шпионы, пытки, убийства, водородные бомбы. Когда выйдете в отставку, сможете роман написать.

19

В первом павильоне Нора заглянула в лабораторию. Было семь часов вечера, солнце садилось, и в полутемном помещении лаборатории стояла тишина. Все разошлись по своим трейлерам, чтобы подготовиться к ужину, – все, кроме одного человека. В круге света в дальнем углу стоял Таппан. Он склонился над рабочим столом.

Услышав, как вошла Нора, Таппан выпрямился.

– Нора! – Его голос эхом разнесся по пустому пространству. – Спасибо, что согласились встретиться со мной в этот поздний час. Будьте добры, закройте дверь.

Она заперла дверь на задвижку. Было любопытно, что ей хочет показать Таппан. Почти весь день он просидел в лаборатории с Грегом Бэнксом, а потом ученый вышел и, не проронив ни слова, скрылся в своем трейлере.

– Подойдите к столу. Хочу, чтобы вы на это взглянули.

Таппан был одет в черную рубашку без воротника и джинсы. Нора сразу почувствовала, что он едва сдерживает рвущуюся наружу энергию.

Нора обошла стол, на котором были разложены бумаги.

– Вы уже их видели, да?

– Конечно. Это результаты масс-спектрометрии.

– Хорошо. У меня для вас задачка. – Таппан взял верхний лист со стопки и положил его перед Норой. – Взгляните.

Она посмотрела на вертикальную столбиковую диаграмму и увидела десятки столбцов разной высоты, обозначавшие разные атомные массы.

– Никаких странностей не замечаете?

Нора пригляделась и обнаружила, что справа в конце диаграммы столбец слишком высок.

– Здесь ошибка, – указала Нора на него.

– Ошибка?

– Такой большой атомной массы не может быть.

– Не может быть? А если я вам скажу, что Бэнкс провел масс-спектрометрию не меньше пяти раз, с пятью разными образцами, и получил один и тот же результат?

Нора покачала головой:

– Я не химик, поэтому могу чего-то не знать, но у всех известных элементов масса намного меньше.

– Вот именно: у известных. Грег Бэнкс полагает, что мы имеем дело со сверхтяжелым элементом, которого раньше никто не видел.

Нора вопросительно взглянула на Таппана.

– Весь день я провел здесь, пока Грег пытался определить по спектрам молекулярную структуру. Он говорит, это похоже на оксиды редких металлов – иттрия и палладия с катионами водорода. Вот только вместо палладия неизвестный сверхтяжелый элемент.

– Боюсь, мои познания в химии не мешало бы взбодрить, – вздохнула Нора.

Таппан пригладил ладонью волосы и продолжил:

– Атомный номер урана – девяносто два. Это значит, что в его ядре девяносто два протона. У водорода один, у гелия два и так далее. Но все элементы, идущие после урана, не могут быть созданы в природе – только в лаборатории. Чем больше их атомный номер, тем они становятся тяжелее – и нестабильнее, вот почему все эти элементы короткоживущие. Атомы просто разлетаются в разные стороны. Среди таких элементов америций, берклий, эйнштейний, московий и прочие, до номера сто восемнадцать, оганесона. Открытие последнего элемента подтвердили только в две тысячи втором году, и он существует одну пятисотую долю секунды, а потом распадается.

Таппан принялся мерить широкими шагами лабораторию.

– Но вот что странно: физики полагают, что если продолжить периодическую таблицу, где-то в районе сто двадцатого элемента существует «остров стабильности» – группа элементов, которые не распадаются мгновенно. Они существуют долгое время – возможно, миллионы лет.

Таппан остановился перед Норой. От него волнами расходилось радостное оживление.

– Вы решили, что в том столбце ошибка? Ничего подобного. Это сверхтяжелый элемент. Если точнее, элемент номер сто двадцать шесть, ведь в его ядре сто двадцать шесть протонов. А еще сто восемьдесят четыре нейтрона. Оба эти числа, сто восемьдесят четыре нейтрона и сто двадцать шесть протонов, физики называют магическими числами, потому что они полностью заполняют электронные оболочки. Вот почему элемент номер сто двадцать шесть обладает такой удивительной стабильностью.

Нора слушала как завороженная.

– А важнее всего вот что: хотя нам известно, что теоретически сто двадцать шестой элемент может существовать, мы не способны его получить. Это слишком сложно. Наши ускорители недостаточно мощны, и у нас нет нужных ингредиентов. Технологически эта задача за пределами возможностей человеческой науки.

Таппан выдержал паузу.

– Но вот он перед нами. Очевидно, кто-то сумел его получить. А теперь я спрашиваю вас, Нора: кто?

– Инопланетяне, – помедлив, наполовину в шутку, наполовину всерьез ответила она.

Таппан долго смотрел на нее, потом улыбнулся, и на щеках заиграли ямочки.

– Вы это сказали, не я.

Нора попыталась уложить услышанное в голове. В сочетании с обнаруженными в ходе раскопок микротектитами сделанное открытие не оставляло сомнений: на плато и в самом деле упал высокотехнологичный внеземной корабль.

Она часто задышала, сердце забилось быстрее. Сомнений почти не оставалось, и все же она поймала себя на том, что отчаянно за них цепляется. Нора вдруг осознала, что какая-то часть ее разума просто не готова принять выводы, пусть даже очевидные, которые так сильно изменят ее восприятие мира.

Но в замешательство Нору привело не только невероятное открытие. Отчасти сказывалось то, как близко к ней стоял Таппан. Учащенное сердцебиение, покалывание в руках и в ногах, запах разгоряченного мужского тела… Нора давно не испытывала ничего подобного.

Но Таппан не замечал производимого им эффекта: похоже, он был слишком поглощен открытием и ничего вокруг не видел.

Сделав глубокий вдох, Нора отступила на шаг.

– И это еще не все, – продолжил Таппан. – Есть даже более важное обстоятельство. Помните, я говорил про соединение иттрия, палладия и гидрона? Это практически сверхпроводник, способный работать при комнатной температуре.

– Но это невозможно.

– Значит, вы понимаете, к чему я веду! Материал, при комнатной температуре проводящий электричество без сопротивления! Мы пытаемся изготовить такой пятьдесят лет. Это будет революция во всех сферах, от вычислительной техники до передачи энергии. Но в найденном нами соединении вместо палладия сто двадцать шестой элемент, и похоже, что в результате получился материал, обладающий сверхпроводимостью при комнатной температуре, – священный Грааль в материаловедении.

Таппан шагнул вперед и взял ее за плечи:

– Нора, мы своего добились. Мы искали доказательство – и вот оно, перед нами. Мы обнаружили сплав, который мог быть создан только с использованием технологий, намного превосходящих наши. Инопланетных технологий.

Несмотря на руки Таппана, лежавшие на ее плечах, Нора попыталась сосредоточиться. Сенсационные выводы требуют железных доказательств, сказала она себе, а если человек очень хочет во что-то поверить, велика опасность ошибиться.

Нора не произносила ни слова. Через некоторое время Таппан опустил руки.

– Нора, вы молчите. Что вы обо всем этом думаете?

– Я… – Она запнулась.

Сияющее лицо Таппана, блеск в его серых глазах, смотрящих на нее в упор, – все это очень отвлекало.

– Я впечатлена, – наконец слабым голосом выговорила Нора.

Таппан рассмеялся:

– Впечатлены? И только?

– Дайте мне время собраться с мыслями.

– Ну конечно, конечно! Боже мой, наверное, я кажусь вам фанатиком. – Таппан махнул рукой. – Но вы же осознаете, что это значит, верно?

Нора молчала.

– Вы от природы скептик. Я понимаю. Но как я уже сказал, мы провели пять независимых исследований пяти образцов. И во всех обнаружились следы одного и того же сверхтяжелого элемента. С таким отношением массы к заряду он единственный.

– Из каких слоев эти образцы? – наконец спросила Нора.

– Они взяты в начале борозды – оттуда, где объект на высокой скорости врезался в землю. Это следы объекта, пропахавшего песок.

Снова повисла пауза. Таппан стал собирать графики.

– Запру их в сейфе. Пусть информация пока остается в секрете.

– Погодите. Вы не расскажете про элемент команде? – спросила Нора.

С лица Таппана исчезла улыбка:

– Пока нет.

– Почему?

Таппан снова заулыбался:

– Потому что, Нора, сначала я надеюсь убедить вас! Вы скептик, которого я хочу обратить в свою веру. – он вдруг бросил взгляд на часы. – О боже, мой час мартини давно прошел. Не желаете присоединиться? Такое событие нужно отпраздновать.

Безобидное приглашение Таппана заставило Нору покраснеть, ведь в голову ей вдруг пришли отнюдь не безобидные мысли. Оставалось надеяться, что Таппан ничего не заметит.

– Нет, спасибо, я сегодня устала.

– Ничего удивительного. Пока я удовлетворюсь ответом «может быть». Но даю слово, скоро я услышу от вас «да».

20

Скип, отправившийся на вечернюю прогулку с Митти, заметил, как Нора вышла из павильона номер один. Он уже собирался вести собаку обратно в трейлер, как вдруг к нему приблизился Битан. Над бескрайней равниной сгустились сумерки, на западе показалась первая звезда. «Хотя, если быть точным, это не звезда, а планета Венера», – подумал Скип. Венера заходит почти одновременно с Солнцем.

– Есть минутка? – тихо спросил Битан.

Похоже, он хотел поделиться секретом.

– Конечно.

– Давайте пройдемся.

Битан направился за пределы лагеря, быстро переставляя короткие ноги. Над плато пролетел весенний ветерок, в котором чувствовался запах пыли и какого-то загадочного пустынного цветка. Митти с радостью последовал за Битаном и Скипом.

Они прошли с четверть мили, и вдруг Битан резко остановился, повернулся к лагерю и вытянул руку:

– Что вы видите?

«Неужто вопрос с подвохом?» – подумал Скип.

– Ничего особенного. Просто огоньки.

– Именно, – кивнул Битан. – Мы шли всего пять минут и за это время преодолели полкилометра, не больше. Но даже отсюда лагерь выглядит как несколько огоньков на горизонте.

Скип кивнул.

– Люди – забавные существа, – продолжил Битан. – Даже умнейшие из них – вернее, из нас – так легко поддаются самообману. Вот мы рассуждаем про парадокс Ферми и миллиарды планет, которые, возможно, кишмя кишат жизнью. Но знаете что? Мы просто успокаиваем себя всеми этими рассуждениями.

– Кажется, я не вполне уловил вашу мысль, – произнес Скип.

– Мы проделали совсем короткий путь, но лагеря уже не видно. Как думаете, сколько молекул земли отделяют нас от него? Даже эта равнина по нашим меркам огромна. Разве мы можем мысленно охватить бескрайний космос? Нет. Поэтому ученые рассуждают о парсеках, астрономических единицах и световых годах – термины и меры нас успокаивают. Когда пользуемся нами же самими придуманными терминами, кажется, будто мы знаем, чем на самом деле полнится космос.

– Понимаю, о чем вы, – кивнул Скип. – Такова человеческая природа. Мы вешаем ярлыки, разбиваем на категории, измеряем и препарируем, потому что это дает нам иллюзию контроля.

Глаза Битана блеснули в предзакатном свете.

– Так и знал, Скип, что вы меня поймете. А что вы думаете о…

Битан запнулся, и у Скипа возникло предчувствие, что сейчас астроном поделится чем-то сокровенным.

– …об абдукциях?

Такого вопроса Скип не ожидал. После небольшой паузы он ответил, осторожно подбирая слова:

– На мой взгляд, среди подобных историй есть правдивые. Конечно, хватает и психов, которые просто хотят привлечь к себе внимание. Но рассказы некоторых похищенных звучат правдоподобно и убедительно.

После этого молчание воцарилось надолго, и наконец Битан произнес:

– Полностью с вами согласен.

И снова молчание, еще более долгое.

– Скип, можно доверить вам секрет? Только никому не передавайте то, что сейчас услышите, хорошо?

– Обещаю. – Скипу не верилось, что ученый с мировым именем изливает ему душу.

Он был весьма польщен.

– Вы похожи на моего сына Азриэла. Он погиб в четырнадцатом, в ходе операции «Нерушимая скала»[18]18
   Операция «Нерушимая скала» – кодовое название израильской военной операции в секторе Газа, проведенной с 7 июля по 26 августа 2014 г.


[Закрыть]. Вы такой же любознательный и тоже все время придумываете новые теории. Вы сами находите ответ на половину своих вопросов, едва успев их задать. – Битан немного помолчал. – Слышали про Голанские высоты?

– Кажется, это плато, разделяющее Израиль и Сирию?

– Совершенно верно. Оно было захвачено Израилем в войне шестьдесят седьмого года. Израиль оставил Голанские высоты под своим протекторатом, поскольку с них Сирия обстреливала нашу страну. Высота там большая, местность труднопроходимая, а зимой лежит снег. Место почти необитаемое.

В сгущающихся сумерках Скип слушал тихий голос с приятным израильским акцентом.

– Как вам наверняка известно, большинство израильтян в обязательном порядке призывают на годичную военную службу. Я не стал исключением. В девяносто восьмом я вместе с другими призывниками патрулировал Голанские высоты. Наш отряд был невелик. Командир взвода проводил учения, он разделил нас на группы, и я отстал от товарищей в месте под названием Эйнот Сион. Это на весьма отдаленном отроге Хермона.

Битан набрал полную грудь воздуха. Скип весь обратился в слух.

– К полуночи я сообразил, что заблудился окончательно, и устроился на ночлег на гребне отрога, чтобы сразу заметить огни моего патруля, – оттуда хорошо просматривались окрестности. Я уснул. А несколько часов спустя внезапно проснулся оттого, что на меня светит яркий, теплый луч. Я вскочил, решив, что за мной прилетел поисковый вертолет, но вдруг земля ушла у меня из-под ног, и я упал вверх – да, знаю, звучит дико. Секунду спустя я очутился в сияющей круглой комнате. Я лежал на плите из какого-то радужного материала. Тут ко мне подошли пять неведомых существ, похожие на людей. Все они были стройными и двигались очень грациозно. Пришельцы окружили меня. В этот момент я испытал невероятное умиротворение, чувство принадлежности к чему-то огромному и единства с этими существами.

Скип едва осмеливался дышать. Он понимал, что это не изощренный розыгрыш: Битан говорит правду, во всяком случае ту правду, какую помнит.

– А потом все было как в тумане. Помню только, что они осматривали меня и общались со мной. То, что они сказали, изменило всю мою жизнь.

И снова Битан замолчал. Наступила ночь, и звезды усеяли купол неба, будто светящаяся пыль.

– Вот что мне поведали эти существа. Они принадлежат к высокотехнологичной галактической цивилизации – к обществу, где царят мир, процветание, сострадание к ближнему и счастье. Проблемы, от которых страдаем мы, у них решены. И однажды нам предложат к ним присоединиться, но при условии, что мы искореним у себя войны, расизм, неравенство и другие социальные пороки.

Я спросил: «Почему я?» Инопланетяне ответили: «Со временем поймешь. Ты часть нашего плана». А потом снова возникло ощущение, будто я падаю, и я опять очутился на гребне. На востоке занималась заря. Несколько часов спустя я заметил, как по склону поднимаются мои товарищи. Они искали меня.

Тогда я повел себя глупо. При первой возможности отвел в сторону нашего командира, лейтенанта Армии обороны Израиля, и рассказал, что со мной случилось. Командир пришел в ужас. Он сразу сделал вывод, что у меня психическое расстройство, и заявил, что обязан доложить об этом начальству в интересах безопасности – и моей собственной, и других солдат. Мне стоило огромного труда его отговорить: я пошел на попятный, отказался от своих слов, уверял, будто рассказывал сон. В противном случае меня бы комиссовали. В моем личном деле написали бы, что я психически нездоров, и моя жизнь была бы загублена. Я надежно усвоил урок. Вот почему больше я про тот случай не рассказывал – никому, кроме сына.

Битан понизил голос до шепота. Скип наклонился к нему, чтобы не пропустить ни слова.

– Однако так я нашел свой путь, а что это за путь, вы знаете благодаря моим книгам и исследованиям. Ту встречу я хранил в секрете, ведь иначе моя карьера была бы закончена. Даже здесь, даже в наше время, в кругу ученых, которые лишены предубеждений, меня бы сочли ненормальным.

– Да, конечно, я понимаю.

– Никому не говорите, даже вашей сестре. Об этом должны знать только я и вы. – Битан с улыбкой взглянул на собаку. – И Митти.

– Обещаю.

– Для меня наш проект – не просто научное исследование. Это духовная миссия. Будущее открытие приблизит нас к тому дню, когда человечество избавится от своих пороков и вступит в галактическую цивилизацию.

Скипа охватил восторг. Какое потрясающее откровение! А главное, что Битан, этот знаменитый ученый, выбрал именно его – его одного.

– Спасибо, – после долгого молчания произнес Скип. – Я благодарен вам за доверие.

– А ведь я не просто так с вами разоткровенничался.

– То есть? – оживился Скип.

Битан рассмеялся и взял Скипа за плечо.

– Всему свое время. А сейчас пойдемте узнаем, какое вечернее меню приготовил для нас наш друг Антонетти.

21

Хэл Морвуд слез с водительского сиденья черного «Кадиллака XT6», на минуту задержался, чтобы подышать посвежевшим к ночи воздухом, достал из багажника контейнер с устройством, взял ключ-брелок и закрыл джип. Затем он зашагал через парковку для сотрудников ко входу в здание ФБР. До полуночи оставались считаные минуты, а ночь выдалась темная, безлунная. Здания в соседнем бизнес-парке казались низкими светящимися прямоугольниками.

Морвуд не был поклонником «кадиллаков» и машин американского производства в целом, но он выбрал этот автомобиль по той же причине, по которой пользовался в качестве служебного транспорта тем вульгарным пикапом с наклейкой. На машину ФБР «XT6» не похож, при аварии достаточно безопасен, а самое главное, садиться и выходить из него нетрудно.

Морвуд приблизился к трехэтажному центральному корпусу и вошел через главную дверь. Отметившись на входе, он обменялся дежурными любезностями с ночным охранником и в размеренном темпе зашагал к лифтам. Двери открылись, Морвуд зашел в кабину, но, вместо того чтобы подняться на второй этаж, где находился его кабинет, нажал на кнопку с буквой Б и приготовился к долгой поездке – лифт, как всегда, не спешил.

Но по крайней мере, за время спуска Морвуд успел перевести дыхание, насколько это было возможно для него. Как и следовало ожидать, в столь поздний час в подземном ярусе стояла тишина. Морвуд повернул налево. Коридор был освещен тускло, потому что половина потолочных светильников автоматически отключалась после десяти. Путь Морвуда лежал в лабораторию. Двадцать шагов – это расстояние помимо его воли давно и прочно врезалось в память.

Единственным преимуществом вынужденного сидячего образа жизни стало то, что у Морвуда появилась бездна времени для его любимого увлечения – истории. И особенно американской военной истории. На протяжении нескольких лет он читал запоем и погрузился в тему с головой. Мог конкретно объяснить (с точностью до полка, эскадрильи, а иногда даже роты), из-за чего изменился ход битвы в таких разных сражениях, как при Банкер-хилле, Геттисберге или у атолла Мидуэй. Но от природы Морвуд был человеком закрытым и редко демонстрировал свои познания. Особенно его интересовали технические аспекты войны и то, как изобретения вроде нарезного ствола и бомбового прицела Нордена вносили не меньший вклад в победы, чем храбрость или стратегия.

Дойдя до двери лаборатории и убедившись, что никто его не видит, он сделал несколько глубоких вдохов. Его любительское призвание иногда помогало при расследованиях. Когда Морвуд ночью не мог уснуть и прокручивал в голове подробности Фермопильского сражения или Первой мировой войны, в гибельном хаосе он неоднократно обнаруживал то, что позволяло взглянуть на какое-нибудь трудное дело под новым углом. Морвуд записывал свои мысли в блокнот и на следующий день, придя на службу, проверял новую версию. Чаще всего его идеи никуда не вели, но время от времени они запускали в голове эффект домино.