Текст книги "Небеса реальны! Поразительная история путешествия маленького мальчика на небеса и обратно"

Глава 2
Пастор Иов

В следующем помещении мы обнаружили длинный ряд аквариумов, долженствующих изображать «внутреннюю зону приливов». Мы бродили среди живых экспонатов, разглядывая морских звезд, моллюсков и анемоны, сильно смахивавшие на подводные цветы. Кэсси и Колтон охали и ахали, погружая руки в созданные человеком искусственные водоемы и дотрагиваясь до обитателей морей, прежде ими не виданных.

Затем мы переместились в просторный атриум, заполненный до краев буйной растительностью тропических лесов, со свисающими вниз гроздьями винограда и ветвями, возносящимися к самому небу. Я снимал на камеру пальмы и экзотические цветы, словно сошедшие сюда со страниц сказочных книг, которые мы читали Колтону. А вокруг нас непрерывно кружились и порхали сонмы разноцветных бабочек.

Пока дети изучали всю эту тропическую растительность, я мысленно вернулся в прошедшее лето. Тем летом – как, впрочем, и каждый год – мы с Соней играли в софтбол в студенческой лиге. Обычно мы завершали турнир в первой пятерке, хотя играли за команду «старичков», то есть людей, кому было далеко за двадцать, побеждая команды, укомплектованные учащимися колледжей. По иронии судьбы семимесячные испытания для нашей семьи начались с травмы, которую я получил в последней турнирной игре сезона 2002 года. Я играл в центре поля, а Соне досталась позиция ровера в внешнем поле (аутфилде). В ту пору Соня уже защитила степень магистра по библиотечному делу и казалась мне еще более прекрасной, чем в то время, когда она, юная первокурсница, гуляла во дворе Веслианского колледжа в Бартлсвилле.

Лето шло на убыль, но летний сезон был в самом разгаре: жара была такая, что вся природа буквально томилась по дождю. Мы находились в 20 милях от Империала, в поселке Ваунета, куда приехали для проведения повторного отборочного матча. Близилась ночь; мы давно уже вышли за рамки отведенного времени и завершали матч в сине-белых лучах прожекторов.

Я не помню, какой был счет, но помню, что игра подходила к концу и мы вели. Я сделал дабл и переместился на вторую базу. И тут наш бэттер принял подачу и нанес такой удар, что мяч взлетел высоко в воздух и опустился на траву в центре поля. Я понял, что это мой шанс. Пока игрок внешнего поля бежал к мячу, я со всех ног бросился к третьей базе.

Я чувствовал, что мяч изо всех сил пустили обратно и он летит во внутреннее поле (инфилд).

Наш тренер, дежуривший у третьей базы, носился как безумный, крича: «Падай и скользи! Падай и скользи!»

Адреналин взыграл, я со всего маху хлопнулся на землю и почувствовал, как мое левое бедро со свистом взрывает красноватую землю. Игрок другой команды вытянул руку в перчатке навстречу мячу и…

Хрясть!

Звук сломавшейся ноги был таким громким, что я подумал было, что о нее стукнулся мяч, прилетевший с внешнего поля. Голень и лодыжку прожгла огненная боль. Я перевернулся на спину, скорчившись, как эмбрион, и подтянул колено к животу. Боль была немилосердной; я только помню, как небольшое пространство земли вокруг меня заполнилось мельтешащими ногами, а затем озабоченными лицами – это прибежали ко мне на помощь два санитара из медицинской службы команды.

Я смутно помню, как примчалась Соня, чтоб посмотреть, что случилось. По выражению ее лица я понял, что моя нога вывернута так, что естественным ее положение никак не назовешь. Соня отступила назад, давая возможность нашим игрокам оказать мне помощь. Затем, проделав 20 миль на машине «скорой помощи», мы добрались до больницы, где мне сделали рентген; снимок показал, что у меня тяжелый двойной перелом берцовой кости. Короче, я сломал лодыжку в двух местах, и перелом, по словам доктора, был «спиральным», то есть выглядел по обоим краям как режущий край пёрки. Фактически лодыжка переломилась пополам. Возможно, именно ее треск я и услышал. Потом мне рассказали, что звук сломавшейся кости был таким громким, что люди, сидевшие у первой базы, тоже его слышали.

Вот этот звук теперь и звучал в моей голове, пока мы с Соней смотрели, как Кэсси и Колтон носятся перед нами по атриуму. Они остановились на маленьком мостике, переброшенном через искусственный пруд, и, переговариваясь и тыча во что-то пальцами, глядели на рыбок кой – японских декоративных карпов. Вокруг нас кружили тучи бабочек, и я уткнулся в брошюру, купленную у первого стенда, пытаясь разобраться, какую из них как зовут. Тут были синие «морфы» с крылышками темно-аквамаринового цвета, черно-белые «бумажные змеи», порхавшие медленно и плавно, словно свежеотпечатанные листочки, плавно кружащие в воздухе, и «солнечники» – тропические бабочки с крыльями цвета спелого манго.

В этот момент я был счастлив как никогда, счастлив тем, что могу наконец ходить не хромая. Помимо нестерпимой боли, несчастье, приключившееся со мной, имело и более ощутимые последствия – финансовые. Тяжело, знаете ли, подниматься и спускаться по лестнице во время монтажа гаражных дверей, таща на ноге десятифунтовый гипс, да еще когда не сгибается колено. В силу этого наш банковский счет быстро и стремительно пошел на убыль. На нищенское жалованье рядового пастора особо не проживешь, и то, что нам удалось отложить, улетучилось за считанные недели. Не говоря уже о том, что доход от нашего частного предпринимательства снизился почти вдвое.

Недостаток денег причинял еще большую боль, чем нога. Раньше я подрабатывал пожарным-добровольцем и тренером по спортивной борьбе в местной средней школе, но теперь из-за сломанной ноги о такой подработке приходилось только мечтать. Воскресные дни тоже стали обузой. Я ведь из категории тех пасторов, которые, читая проповедь, расхаживают перед паствой взад и вперед. Нет, я не принадлежу к тем священнослужителям, которые доводят прихожан до экстаза, так что те катаются по полу, и не мечу громы и молнии на их головы, грозя им адскими муками, но и не отношусь к велеречивым и сладкоголосым священникам в ризах, совершающим литургию по церковным требникам. Я по призванию сочинитель и рассказчик, а чтобы рассказывать истории, мне необходимо двигаться. Теперь же мне приходилось читать проповеди, сидя на одном стуле и положив на второй загипсованную ногу, которая торчала, как корабельный кливер. Просить меня сидеть, произнося воскресную проповедь, все равно что просить итальянца что-то рассказать, не прибегая к языку жестов. Но, пока я боролся со всеми этими неудобствами, вызванными полученной травмой, я и не подозревал, что эта была лишь первая из костяшек домино, которым предстояло вскоре упасть.

Однажды утром в октябре, примерно в то самое время, когда я взял себе за привычку расхаживать туда-сюда на костылях, я вдруг почувствовал в районе поясницы тупую колющую боль. Я тут же понял, в чем проблема: камни в почках.

У меня уже были подобные проблемы, и первый камень, который у меня извлекли хирургическим путем, был шестимиллиметровой длины. На этот раз, после серии проб и тестов, врачи посчитали, что камни невелики по размеру и спокойно выйдут обычным путем. Я не знаю, хорошо ли это для меня или плохо, но они выходили три дня. Помнится, однажды я так прищемил себе задней дверью машины средний палец, что чуть было не обрубил его. Но та боль по сравнению с этой была просто пустяковой. Даже сломанная в двух местах нога и то не болела так сильно.

Но я выжил.

В ноябре – в эту пору исполнилось три месяца, как я расхаживал на костылях, – меня пригласили на врачебный осмотр.

– Нога срастается правильно, но гипс снимать пока еще рано, – сказал ортопед. – Больше вас ничего не беспокоит?

Еще как беспокоит. Мне было немного боязно заводить об этом разговор, но на левой стороне груди, прямо под соском, у меня появилась какая-то опухоль. Я правша и потому, когда писал (а писал я много), в основном опирался подмышкой на левый костыль, вот я и подумал: может быть, именно седловина костыля, о которую я многие недели терся грудью, и вызвала под кожей это раздражение, своего рода подкожную мозоль.

Но врач мгновенно опроверг мое предположение.

– Костыли здесь ни при чем, – сказал он. – Вызову-ка я хирурга: это по его части.

Тимоти О’Холлеран, хирург, сделал мне игольчатую биопсию. Результаты, пришедшие через несколько дней, повергли меня в шок: гиперплазия. Другими словами, подозрение на рак груди.

Рак груди! Вот те на! Сломанная нога, камни в почках, а теперь еще – неужели правда? – рак груди.

Позднее, когда другие пасторы в моем регионе узнали о всех моих несчастьях, они стали звать меня Иовом, по имени библейского персонажа, который был поражен различными, самыми немыслимыми недугами.

Хирург, как и следовало ожидать, поступил именно так, как он поступил бы в случае, если бы биопсия у женщины дала тот же результат. «Лампэктомия», – распорядился он, то есть удаление опухоли молочной железы.

Как и всякая уроженка Среднего Запада, Соня была волевой женщиной, а потому восприняла эту весть со стойким практицизмом: если хирург так распорядился – значит, нам нужно через это пройти. Мы как семья обязаны преодолеть это.

Я был согласен с нею. Но именно в это время мной начала понемногу овладевать жалость к самому себе. Во-первых, я устал скакать на костылях. Во-вторых, лампэктомия, что бы там ни говорили, явно не та хирургия, которая предназначена для мужчин. И наконец, я уже давно просил церковный совет ссудить меня деньгами в качестве взаимопомощи. И совет проголосовал за то, чтобы санкционировать эту просьбу только после того, как у меня во второй раз обнаружили камни в почках.

Вместо того чтобы, как и следует, испытать чувство благодарности, я вознегодовал: «Это что же получается? Для того чтобы получить столь мизерную помощь, нужно вначале стать калекой и быть зачисленным в раковые больные?»

Однажды ближе к вечеру моя жалость к себе действительно прорвалась и проявила себя в полной мере. Я находился в цокольном этаже нашей церкви, где у нас были оборудованы кухня, классная комната и просторное помещение для встреч нашего братства. Я только что закончил кое-какую канцелярскую работу и на костылях стал подниматься наверх. И, поднявшись на первую ступеньку, начал роптать на Бога.

– Это нечестно, – ворчал я вслух, одолевая ступеньку за ступенькой: сначала вверх один костыль, за ним другой, а потому уже и ноги. – Ради чего мне приходится страдать и пребывать в этом жалком состоянии, когда мне постоянно нужна чья-то помощь и я целиком завишу от тех, кто эту помощь оказывает?

Чувствуя себя неправедным мучеником, я наконец добрался до верхней площадки, и тут вдруг в моем сердце заговорил спокойный, тихий голос: «Ну а что ради тебя претерпел Сын Мой?»

Смиренный и смущенный, стыдясь своего эгоизма, я вспомнил слова Иисуса, сказанные Им ученикам: «Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего» (Мат. 10:24). Да, мне на долю выпало несколько тяжелых месяцев, но они ничто по сравнению с теми трудностями, с которыми борются миллионы людей во всем мире, борются каждый час и даже в эту самую минуту. Бог благословил меня, поставив меня пастырем над небольшой группой верующих, которым я должен служить верой и правдой, и вот я ропщу на Господа только потому, что эти верующие не приходят мне на помощь.

– Прости меня, Господи, – сказал я и устремился вперед с удвоенной силой, как если бы костыли вдруг превратились в орлиные крылья.

Суть дела в том, что моя церковь в лице конгрегации не только меня любит, но и служит мне – служит с помощью молитв, произносимых в специально отведенное для это время. Однажды утром в начале декабря доктор О’Холлеран позвонил мне домой и ошарашил поразительной новостью: опухоль не только доброкачественная, но и совершенно нормальная. Собственно, никакой опухоли и нет вовсе, а есть вполне нормальная грудная ткань.

– Я не могу объяснить, как и почему это произошло, – сказал он. – Биопсия определенно показала гиперплазию, поэтому мы ожидали увидеть нечто подобное и в грудной ткани, изъятой во время лампэктомии. Но ткань оказалась совершенно нормальной. Не знаю, что и сказать. Понять не могу, как такое случилось.

Я знал: раз Бог сотворил это маленькое чудо – значит, Он меня любит.

Глава 3
Молодчина Колтон

На следующий месяц с меня сняли гипс. Таким образом, преодолев страх перед раком и справившись с камнями в почках, я целый месяц опять учился ходить, сначала с помощью специальных ходунков, а затем сам – неуклюже прихрамывая, медленно и постепенно приводя в норму атрофированные мышцы. К февралю я наконец обрел некоторую самостоятельность – и как раз вовремя, ибо на первую неделю марта в Грили, штат Колорадо, была назначена встреча представителей окружного совета нашей конфессии.

– Тебе нужно развеяться, – сказала мне Соня за пару недель до встречи. – Просто развеяться и повеселиться.

И вот мы здесь, в «Павильоне бабочек». Мимо пролетела бабочка-данаида, чьи ярко-оранжевые крылья разделены черными прожилками на сегменты, напоминая витражное стекло. Я произнес про себя молитву, благодаря Господа за то, что наша поездка все-таки состоялась.

За два дня до этого, во вторник, Колтон начал жаловаться на боли в животе. К этому времени я был уже в Грили, а Соня преподавала в первом классе средней школы в Империале. Не желая обременять школьную администрацию, которой пришлось бы подыскивать ей замену в случае, если бы она сидела с больным сыном, Соня попросила свою старую подругу Норму Даннут присмотреть за Колтоном у нее дома, пока она не вернется с работы. Норма, которую наши дети обожали и которая была для них «любимой тетей», естественно, согласилась. Но в полдень она вдруг позвонили Соне на мобильный телефон и сообщила, что Колтону сильно нездоровится. У него температура, его трясет, и он все утро, укрывшись одеялом, пролежал на диване, почти не двигаясь.

– Он говорит, что мерзнет, но при этом страшно потеет, – сказала Норма (она была явно встревожена) и добавила: – Весь лоб покрыт крупными, величиной со слезу, каплями пота.

В это время пришел домой муж Нормы, Брайан. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что Колтон в самом деле болен и что его следует немедля отвезти к врачу. Соня сообщила мне эту новость по телефону, и я тут же понял, что наше праздничное путешествие в честь окончания полосы невезений, травм и болезней не состоится… из-за болезни.

Соня отпросилась с работы, забрала Колтона и отвезла к врачу. Там выяснилось, что у мальчика просто так называемый желудочный грипп, или гастроэнтерит, который в то время ходил по городу. Всю ночь вопрос с путешествием – поедем или не поедем – висел в воздухе. Отдельно друг от друга (я в Грили, а Соня в Империале) мы молились о том, чтобы Колтону стало лучше и чтобы наше путешествие состоялось, и на утро мы получили утвердительный ответ: да!

За ночь температура у Колтона упала, и после полудня в пятницу он снова был таким же, как и раньше. Соня позвонила мне и сказала:

– Мы выезжаем!

И вот мы в «Павильоне бабочек». Соня посмотрела на часы. Мы договорились встретиться сегодня вечером со Стивом Уилсоном, пастором веслианской церкви в Грили, и его женой Ребеккой и вместе поужинать, а дети к тому же хотели поплавать в гостиничном бассейне. Шанс поплавать в бассейне в марте месяце у нас в Империале равен нулю, поэтому они не хотели упускать столь редкую возможность.

– Ну что ж, – сказала Соня, – вероятно, нам стоит вернуться в отель.

Я посмотрел на нее, а потом на Колтона.

– Эй, приятель, пора уходить. Ты по-прежнему уверен, что не хочешь подержать Рози? – спросил я. – Последняя возможность получить наклейку. Что скажешь?

Эмоции сменялись на лице Колтона подобно солнцу и облакам на быстро перемещающемся погодном фронте. Даже старшая сестра и та позволила себе немного подтрунить над его страхами. Я наблюдал за Колтоном и видел, как его зрачки сузились, а челюсти плотно сомкнулись: он хотел получить эту наклейку во что бы то ни стало.

– Так и быть, – сказал он. – Я ее получу. Но только чтобы все было сделано быстро.

Решение было принято, и мы двинулись всей гурьбой назад, в инсектарий. Я подошел к смотрителю и сказал:

– Это Колтон. Он хочет попытать счастья.

Смотритель улыбнулся и наклонился к моему сыну:

– Ну что, Колтон, готов?

Неподвижный и одеревеневший как бревно, сын вытянул руку и подставил ладонь, а я наклонился и взял ее в свою, чтобы она не дрожала.

– Все очень просто, Колтон, – сказал смотритель, – проще и некуда. Только не сгибай ладонь, держи ее прямо и стой тихо. Рози очень добрая. Она тебе не сделает больно.

Смотритель поднял руку, и Рози осторожно перебралась из нее на ладонь Колтона, а затем обратно в руку смотрителя, ни разу при этом не замедлив своего движения. И когда смотритель вручил Колтону желанную наклейку, мы радостно захлопали и закричали. Он преодолел свой страх и одержал важную для себя победу. Этот момент стал настоящим лакомым украшением этого грандиозного дня – подобно сахарной глазури на торте.

Когда мы вышли из «Павильона бабочек», я снова обратился мыслями к последним семи месяцам. Трудно было поверить, что все события – сломанная нога, камни в почках, потеря работы, финансовые трудности, три операции и подозрение на рак груди – все они случились в течение полугода. В тот момент я впервые понял, что все эти месяцы чувствовал себя, как боксер на ринге, вынужденный то и дело защищаться и постоянно ожидающий новых ударов судьбы. И теперь впервые с того лета я почувствовал себя полностью расслабленным.

Если бы я стал и дальше развивать это сравнение с боксерским рингом, то, возможно, пришел бы к такому логическому заключению: во время поединка боксеры нередко получают очень жестокие удары, но справляются с ними, поскольку заранее готовы к ним. А вот удар, который их посылает в нокаут, они обычно заранее не предвидят.

Глава 4
Тревожные сигналы

В тот же вечер, как следует наплававшись в бассейне, счастливые Кэсси и Колтон сидели в большой круглой кабинке ресторана «Старый Чикаго» в Грили и занимались раскрашиванием картинок, пока мы с Соней приятельски беседовали со Стивом Уилсоном и его женой Ребеккой. К этому времени мы уже успели покончить с каким-то ужасным итальянским блюдом, а дети быстро управились со своими любимыми кушаньями – пиццей, спагетти и чесночными булочками.

Стив был старшим пастором веслианской церкви в Грили, насчитывавшей от тысячи пятисот до двух тысяч прихожан, что примерно равнялось численности Империала, нашего родного городка. Для нас с Соней эта была прекрасная возможность поближе узнать другого священнослужителя из нашего же округа и получить кое-какие представления о том, как он справляется со своим обязанностями. На следующий день мы собирались посетить церковь Стива. Соне особенно хотелось увидеть, как осуществляется на практике специальная программа для детей, рассчитанная на воскресные школы. Ребекка каким-то образом умудрялась одновременно участвовать в нашем разговоре и раскрашивать картинки вместе с детьми.

– Смотри-ка, Колтон, ты просто мастерски раскрасил эту пиццу! – воскликнула она.

Колтон в ответ изобразил вежливую полуулыбку, но при этом вел себя необычайно тихо. Так прошло несколько минут, и вдруг он сказал:

– Мам, у меня живот болит.

Мы с Соней обменялись взглядами. Неужели опять желудочный грипп? Соня коснулась тыльной стороной руки щеки Колтона и покачала головой:

– Вроде бы жара нет, дорогой.

– Кажется, меня сейчас вырвет, – сказал Колтон.

– Мне тоже не очень хорошо, мам, – подала голос Кэсси.

Судя по всему, дело было в пище, которую они только что съели. Так как детям нездоровилось, мы поспешили закончить ужин, попрощались с Уилсонами и направились в отель, благо он находился напротив ресторана, по другую сторону автомобильной стоянки. Едва мы подошли к двери в номер, как предчувствие Колтона сбылось: его вырвало, сначала на ковер, а потом, после того как Соня быстро увела его в ванную, и в унитаз.

Стоя в дверях ванной комнаты, я смотрел, как маленькая фигурка Колтона, склонившись над унитазом, содрогается в конвульсиях. Честно говоря, это мало походило на пищевое отравление.

«Похоже, опять этот желудочный грипп, – подумал я. – Да уж, лучше не придумаешь!»

Так начался этот вечер. И так он продолжился, ибо Колтона рвало непрестанно каждые тридцать минут, словно по часам. В перерывах между приступами Соня сидела в обитом тканью кресле, посадив Колтона себе на колени и держа под рукой ведерко из-подо льда на тот случай, если они не успеют добежать до ванной. Примерно через два часа то же самое началось со вторым ребенком. Когда жена с сыном были в ванной (Колтон – склонившись над унитазом, а Соня рядом, на коленях, положив для пущей уверенности руку ему на спину), туда ворвалась Кэсси и опорожнила содержимое желудка прямо в ванну.

– Тодд! – позвала меня Соня. – Мне нужна твоя помощь.

«Прекрасно, – подумал я. – Теперь заразились оба».

Заразились ли? После того как мы отнесли обоих детей в спальню и уложили на кровать, мы с Соней серьезно призадумались. Колтон заполучил желудочный грипп за день до этого. Но целый день, проведенный в «Павильоне бабочек», он чувствовал себя вполне нормально и был совершенно счастлив, не считая того минутного напряжения, когда ему пришлось взять в руку Рози, чтобы получить наклейку. Кэсси тоже держала Рози… Неужели это тарантул послужил причиной рвоты у обоих?

«Да нет, ерунда», – сказал я себе и отбросил прочь саму эту мысль.

– Дети в ресторане ели одну и ту же пищу или разную? – спросил я у Сони, которая в это время лежала на одной из двуспальных кроватей вместе с обессилевшими от рвоты больными детьми, обняв каждого рукою.

Она уставила глаза в потолок и на секунду задумалась.

– Мне кажется, они оба ели пиццу… Да мы все ее ели! Думаю, это грипп. Вероятно, Колтон не полностью поправился и заразил Кэсси еще до того, как мы приехали сюда. Врач сказал, что это заразный вирус.

Как бы то ни было, но похоже на то, что наше праздничное путешествие, призванное успокоить нервы после стольких месяцев суеты и беспорядка, внезапно подошло к концу. Действительно, через несколько минут я вновь услышал «волшебные» слова, которые, казалось, лишь подтверждали мои мысли:

– Мама, я чувствую, меня опять сейчас вырвет.

Соня схватила Колтона и бросилась с ним в туалет – и как раз вовремя.

Когда наступило утро и в комнату сквозь занавески проник розовый свет зари, Соня все еще не спала. Мы договорились, что, по крайней мере, хотя бы один из нас должен посетить церковь в Грили, чтобы понять, какие функции приходится выполнять пастору в таких больших церквях, как эта, и применить это знание у себя в Империале, поэтому я постарался хоть немного поспать. Обязанности дежурной медсестры достались на долю Сони, которая практически каждый час таскалась с Колтоном в ванну и обратно. Кэсси в течение ночи стошнило только раз, а что касается нашего мальчика, то, как бы ни назывался поразивший его вирус, он, похоже, основательно внедрился в его нутро и прочно там осел.

Мы выписались из отеля рано утром и поехали к жившим здесь же, в Грили, Филу и Бетти Лу Харрис, нашим близким друзьям, суперинтендантам веслианского церковного округа, куда входили штаты Колорадо и Небраска. Мы изначально планировали посетить церковь Уилсонов совместно, обеими семьями. Но теперь, имея на руках двух больных детей, мы решили, что Соня останется у Харрисов. Бетти Лу, добрая душа, добровольно отказалась ехать с нами и вызвалась помогать Соне в уходе за детьми.

Когда после обеда я возвратился из церкви, Соня подробно рассказала мне о положении дел: Кэсси чувствовала себя намного лучше и даже проглотила немного пищи без всяких для себя последствий, а вот Колтона продолжало рвать с завидным постоянством, и есть он отказывался – точнее, просто не мог.

Колтона поместили в гостиной: он лежал, свернувшись калачиком, поверх то ли одеяла, то ли чехла для мебели в самом уголке дивана, а поблизости, на всякий случай, стояло ведро. Я подошел и сел рядом.

– Ну что, приятель, дела идут не совсем блестяще, да?

Колтон еле заметно качнул головой, и его голубые глаза заволоклись слезами. Пусть мне уже за тридцать, но за последние несколько месяцев я на себе очень хорошо узнал, каково это – быть больным и беспомощным, причем до такой степени, что хочется плакать. Поэтому я всем сердцем сострадал сыну.

– Иди ко мне, – сказал я и, положив его себе на колени, посмотрел в его круглое личико. Его глаза, обычно искрящиеся и веселые, смотрели уныло и жалобно.

Подошел Фил, сел рядом и перечислил симптомы: боль в районе кишечника, обильная рвота, температура, которая то появляется, то исчезает…

– Не аппендицит ли это?

Я на секунду задумался. Вполне может быть. Во всяком случае, у нас в роду это не редкость: у моего дяди был острый приступ аппендицита, я сам перенес не менее злополучный приступ в колледже, еще в то время, когда встречался с Соней. Да и у Сони тоже удалили аппендикс, когда она была на втором курсе.

Но сейчас обстоятельства складывались совсем не так, как нам хотелось бы. Врач в Империале диагностировал у Колтона желудочный грипп. А если это аппендицит, то почему тогда Кэсси тоже заболела? Уж в ее-то случае никаких причин для этого не было.

Мы провели воскресный вечер вместе с Харрисами. К утру Кэсси полностью выздоровела, а Колтона и вторую ночь непрестанно рвало.

Когда мы упаковали наш дорожный багаж и вышли из дома, чтобы уложить его в «форд», Фил поглядел на Колтона, которого Соня держала на руках, и сказал:

– Мне кажется, он очень болен, Тодд. Может быть, лучше отвезти его в здешнюю больницу?

Мы с Соней уже обсуждали эту возможность. Нам до этого уже приходилось бывать в отделении неотложной помощи и сидеть там в приемной с больными детьми на руках, так что опыт нам подсказывал, что лучше проделать трехчасовой путь обратно в Империал, прежде чем опять оказаться в том же отделении Денверской больницы. Поэтому мы просто позвонили в Империал и договорились с нашим постоянным семейным врачом, тем самым, который осматривал Колтона в прошлую пятницу, что привезем сына прямо в больницу. Я объяснил Филу, почем мы решили ехать, и он сказал, что понимает, хотя на его лице явно читалось сильное беспокойство. Однако вскоре (мы к этому времени были в дороге уже час или около того) я начал склоняться к мысли, что, возможно, Фил был прав.

Первый тревожный сигнал, на взгляд Сони, прозвучал на стоянке у супермаркета «Сейфвей» неподалеку от Грили: мы остановились там, чтобы купить трусики-подгузники. Дело в том, что Колтон, который ходил на горшок уже более двух лет, намочил прямо в нижнее белье. Больше всего Соню встревожило то, что он даже не запротестовал, когда она уложила его на заднее сиденье внедорожника и надела на него подгузники. При обычных обстоятельствах Колтон бы возмутился: «Я уже не младенец!», а теперь он даже не пискнул.

Вместо этого, усевшись в кресло и пристегнув ремень безопасности, он вдруг схватился за живот и застонал. Все два часа, что мы ехали, он проплакал без остановки, прерываясь примерно каждые полчаса, чтобы вырвать. Я время от времени бросал взгляд в зеркало заднего вида, где отражалось Сонино лицо: на нем читались горе, печаль и беспомощность. Сам я пытался сосредоточиться на поставленной цели: доставить сына в больницу, поставить ему капельницы и остановить обезвоживание организма, которое наверняка уже вступило в силу по мере распространения гриппа.

Мы приехали в Империал менее чем за три часа. В больнице медсестра быстро провела нас в приемную врача; Соня несла сына на руках, положив его голову себе на плечо, как она это делала, когда он был еще совсем маленький. Через несколько минут к нам присоединился врач, тот, который осматривал Колтона в пятницу, и мы ввели его в курс дела. Быстро осмотрев Колтона, он распорядился взять у него кровь на анализ и сделать рентгенограмму, и я впервые, с тех пор как мы выехали из Грили, смог наконец перевести дыхание. Как-никак, а прогресс налицо. Мы уже что-то сделали. Вскоре мы получим диагноз, нам, вероятно, выпишут рецепт или два, и Колтон пойдет на поправку.

Мы принесли Колтона в процедурный кабинет, где он кричал и плакал, пока врач пытался нащупать вену, чтобы взять у него кровь. Затем был кабинет флюорографии; там ситуация была несколько получше, и то только потому что мы убедили Колтона, что здесь его колоть не будут. Не прошло и часа, как мы вновь были в кабинете у нашего врача.

– Уж не аппендицит ли это? – спросила его Соня.

Он покачал головой:

– Нет. Количество белых клеток в крови Колтона не дает оснований диагностировать у него аппендицит. Нас больше беспокоит его рентгенограмма.

Я посмотрел на Соню. Именно в этот момент мы вдруг поняли, что имеем дело с очень опасным и своенравным вирусом. А главное – мы совершенно не были готовы к чему-то более серьезному, чем грипп или аппендицит. Врач провел нас в больничный коридор, где уже был вывешен для просмотра рентгеновский снимок. Когда я увидел то, что на нем было заснято, мое сердце ушло в пятки: в организме моего сына были четко видны три темные массы. Это выглядело так, словно внутренности Колтона взорвались.

Соня вдруг затрясла головой, и слезы, долго копившиеся внутри, обильно заструились по ее щекам.

– Вы уверены, что это не аппендицит? – спросил я врача. – У нас это в роду.

– Нет, – снова ответил он. – Анализ крови не подтверждает подобный диагноз.

– Тогда что же это?

– Если бы я знал, – сказал он.