Текст книги "Дорогие мои"

Александр Мень

Мне всю жизнь везло на людей. Не могу сказать, что я это чем-то заслужил. Нет, просто Бог посылал. Самой большой удачей в своей жизни я считаю встречу со священником Александром Владимировичем Менем.

Мой отец погиб в 1943 году на войне. Я его не помню совсем. Отчим у нас появился в 1947 году. Он меня и мою маму содержал, дал мне возможность учиться, но отца мне он заменить не мог, слишком разные мы были люди.

Феликса Камова я ощущал как старшего брата. Я его любил, как брата. Он мне очень много дал. Мне хотелось видеть его, общаться с ним. Он мне давал умные советы, учил писать.

К сожалению, он в 1977 году уехал в Израиль, а в то время это было будто навсегда и без надежд на встречу. У меня всегда хватало ума понимать, что я не очень умный, поэтому мне необходим был наставник. Может, особенно остро это ощущалось мной из-за безотцовщины.

Воспитывала меня мама, и это было женское воспитание.

И вот в 1981 году, осенью, я познакомился с Александром Владимировичем.

Меня привёз в церковь Новой Деревни под Пушкино мой знакомый поэт, Владимир Львович. Вернее, привёз-то его я, на «Жигулях», но именно Владимир Львович был прихожанином Сретенской церкви, где служил Александр Мень.

Он на меня сразу произвёл очень большое впечатление. Такое ощущение, что он меня ждал. Он так радостно улыбался мне и так доброжелательно разговаривал, что я сразу в него влюбился.

Он сказал, что сразу мне, взрослому, креститься нельзя, а надо пройти катехизацию. Я стал ездить к Андрею Бессмертному. В группе у него было человек десять, таких же, как я, желающих креститься.

Нет, не таких же, как я. Я был совсем тёмным. Я не знал ничего ни о церкви, ни о религии вообще, ни о христианстве в частности. А Андрей Бессмертный, вместо того чтобы рассказывать азы, рассуждал о чём-то высокоинтеллектуальном, чего я не понимал никак. Хорошо, что можно было какие-то вопросы задать и Андрею, и ребятам, и получить конкретные ответы.

Кроме того, регулярно на эти собрания приезжал и Александр Владимирович, который очень просто и доходчиво объяснял порой самые сложные вещи.

Я вообще заметил, что когда он объясняет, или что-то рассказывает, или произносит проповедь, я всё слышу и не отвлекаюсь и почти всё понимаю. Вот у него был Божий дар преподавания. Господь одарил его щедро и красивой внешностью, сильным голосом, ораторскими способностями, а главное, таким светлым умом, который все сложные вопросы может переработать в простые ответы.

Крестил нас Александр Владимирович на частной квартире, где-то на Преображенке. Нас было человек тридцать. Кроме нашей группы присоединились ещё и не знакомые мне люди. Всё было очень торжественно. Замечательный наш умный и красивый преподаватель Андрей Бессмертный стал нашим крёстным отцом.

Александр Владимирович, крестя меня, спросил Андрея, какой святой Лев ближе к нашей дате крещения, то есть к 23 января. Андрей вспомнил Льва, Римского Папу. Вот этот Лев и стал моим святым. А день его празднуется 3 марта.

При крещении отец Александр подарил мне крестик. Католическое распятие. Тогда и крестик-то купить было трудно. А крестили нас дома по очень простой причине – такого количества людей никто бы не дал крестить в церкви. Но и домашнее крещение было чревато последствиями. Отца Александра могли просто посадить, однако Бог миловал.

После крещения пили чай, и отец Александр вёл свои захватывающие беседы. Всё, что он говорил, было всегда интересно. Никогда никакого пустословия. Всегда по каким-то жизненно важным и религиозным проблемам.

Я стал довольно регулярно ездить в Новую Деревню по воскресеньям на службу. После службы мы собирались в домике при церкви, там у отца Александра был кабинет. Потом Зоя Афанасьевна, скульптор и художник, стала снимать неподалёку дом, и мы собирались у неё. Никакого спиртного никогда не было. Привозили кто что мог. Пироги, закуски, пили чай и опять же беседовали.

После общей беседы Александр Владимирович принимал каждого индивидуально и имел с каждым беседу. И на него мы вываливали все свои проблемы, а он пытался их разрешить. Хотя у него самого проблем было больше, чем у всех. У него были сложные отношения с отцом Стефаном, настоятелем храма. Сказать сложные – это не сказать ничего. Отец Стефан просто выживал отца Александра. Он настраивал против него прихожан, доносил на него.

Я думаю, отцу Стефану было трудно. Рядом с ним служил гений. К отцу Александру отовсюду приезжали толпы людей. На исповедь к нему стояла очередь, а к отцу Стефану – несколько местных старушек.

Иногда Александр Владимирович просто просил нас ходить на исповедь и к другому священнику, чтобы не вызывать у него раздражения.

За отцом Александром всегда пристально следили органы, а году в 1983-м начали просто давить его. Всё шло к тому, чтобы А. Меня посадить. Пошли «заказные» статьи. Усилилось внутреннее давление в приходе. Против отца Александра выступила староста с надуманными обвинениями. Отца Александра вызывали в КГБ и вели с ним многочасовые допросы. В одной из газет появилась статья, чуть ли не обвиняющая Александра Владимировича в связи с иностранными агентами. Я помню, что тайно перевозил на своей машине церковную библиотеку. Вёз и очень боялся. Спокойно могли за это «пришить» какое-нибудь дело.

Андрея Черняка, нашего прихожанина, уволили с работы, из «ящика», только за то, что он ходит в церковь. Он, инженер, перешёл на другую работу.

А мне закрыть все пути – а их так немного было у писателя: радио, газеты да выступления – вот и всё, конец деятельности, – ничего не стоило. Один звонок в «Литературку» – и всё, никто бы не печатал.

В то тяжёлое для Александра Владимировича время его духовные дети взяли на себя труд молиться за него. Разбили сутки по часам, и каждый час кто-то непрерывно за него молился. Бог спас. И КГБ от него в конце концов отстал, отец Стефан заболел, и его перевели в другой приход. Староста просто умерла. А автор подлой статьи впоследствии спился.

Когда мы встречались где-то в городе или, допустим, я заезжал в Новую Деревню на вечернюю службу, то потом я вёз на машине Александра Владимировича домой. Жил он неподалёку от Загорска, в Семхозе. У него был очень уютный дом, прекрасная жена, Наталья Фёдоровна, и двое детей: дочка сейчас живёт в Италии и стала там живописцем, а сын Миша в то время учился в Институте культуры и имел свой вокально-инструментальный ансамбль. Этот юноша, которому тогда было лет двадцать, теперь – вице-губернатор Московской области.

Эти поездки, от церкви до дома Александра Владимировича, были для меня и интересны, и полезны. Отец Александр так обо всём интересно рассказывал. Познания у него были энциклопедические. Он учился в Пушном институте, переведённом из Москвы в Сибирь, поэтому хорошо знал естественные науки. Он очень много читал. Я просто поражался тому, как много он успевал читать. А он говорил, что всё это – в электричке. Сорок минут на работу, сорок минут с работы. Он успевал и посмотреть телевизор. Он мне говорил, что обязательно смотрит какие-то интересные передачи, поскольку должен знать, чем живут и интересуются его прихожане.

Он следил также и за художественной литературой. Хорошо знал историю. Я очень много материалов прочитал по Смутному времени, потому что писал пьесу про Самозванца.

Однажды рассказал об этом Александру Владимировичу, и вдруг он мне выдал такое количество информации по этому вопросу, что я просто не ожидал. Видно, у него была фотографическая память. Когда-то он об этом прочитал, и так навсегда эти знания и запечатлелись где-то у него в голове, а теперь он открыл эту ячейку и мне всё это выдал.

Удивительно, что он разговаривал не подлаживаясь с самыми разными людьми: от академиков – достаточно вспомнить, что он дружил с Надеждой Мандельштам, крестил Александра Галича и даже соборовал Тимофеева-Ресовского, – до простых тётушек из Пушкино.

Однажды мы с ним поехали в обычную пятиэтажку, где нас угощала какая-то бабулька. Она в этот день крестила внука и пригласила Александра Владимировича в гости. Мы очень мило посидели, и бабулька посвятила отца Меня во все свои дела, а он заинтересованно в них разбирался. Когда этот человек всё успевал?! Он говорил: «Чем больше делаешь, тем больше успеваешь». А успевал он много. С утра надо было ехать на службу, к семи. Всякие требы, отпевания, крестины, свадьбы. Никому не отказывал в беседе. Самым разным людям. Причём приезжали к нему не только православные, но и католики, и даже мусульмане.

Приезжали иностранцы, потому что слава о нём давно уже перешла все границы.

И самое главное, что отец Александр писал книги. Ещё юношей он написал книгу о Христе «Сын человеческий». Написал так, что трудно поверить, будто это такой молодой человек мог так здорово написать. Это тоже Божий дар – писать научную книгу настолько художественно.

Он написал «Историю мировых религий» в восьми томах и многотомный библиографический словарь по Библии, который подарил Духовной академии.

Интересно, что Академию он заканчивал заочно и сдавал экзамены преподавателю, который потом признался ему, что очень хотел обсудить с ним какие-то теологические вопросы. Наверное, чтобы справиться с таким вот словарём, должен несколько лет работать целый коллектив, а тут – один человек. Но какой феноменальный человек! И всё это легко для окружающих и без натуги.

Я, помнится, как-то приехал к нему в Семхоз без предупреждения. Он сидел во дворе без рубахи, за деревянным садовым столом, вокруг него лежали бумаги. Он работал. Увидел меня, всё отложил, стал угощать чаем.

Я, конечно, побыстрее постарался уехать. С одной стороны, жалею, что мало с ним общался, когда это можно было. А с другой – как-то и неудобно было отрывать его от работы.

Однажды попросил его дать интервью для моей передачи «Взрослые и дети». Александр Владимирович детям уделял очень много внимания. При церкви работала воскресная школа. Мы договорились встретиться в одиннадцать и до двенадцати всё снять. Я приехал заранее. В одиннадцать телевизионщики не появились, и в полдвенадцатого их не было. В двенадцать, когда отцу Александру надо было уже уезжать, они появились. По пути сломалась машина. Я понимал, что интервью уже не будет, но отец Александр остался ещё на полчаса и замечательно говорил о детях. Но на телевидении впоследствии эту плёнку «загубили», всё ушло в брак. Вот такие у нас на телевидении «мастера».

А как-то мы с ним поехали крестить дочку Марины Неёловой. Марина долго не решалась это сделать, боялась идти в церковь, а священников знакомых у неё не было. Наконец я её уговорил и сказал, что приеду с моим другом-священником. Не знаю уж, кого они ожидали увидеть. Марина была со своей подругой, актрисой и писательницей Катей Марковой.

Когда мы вошли с отцом Александром, они обе просто онемели. Вот такое он производил на людей впечатление. Высокий, красивый, глаза умные, и такое от него шло обаяние, что люди просто поражались его облику.

Когда отец Александр пошёл мыть руки в ванную, Марина от смущения только спросила меня:

– А почему он такой красивый?

– Такой получился, – ответил я не очень остроумно.

Перед тем как крестить, Александр Владимирович усадил нас всех и минут двадцать рассказывал о крещении, о значении его для человека. Мы трое сидели и слушали, завороженные. А потом, конечно, отметили это дело и ещё поговорили. А Катя даже подарила Александру Владимировичу свою книжку. Я думал, он её не прочтёт. Что ему эта Катя и её книжка? Однако недели две спустя он сказал:

– Передайте Кате, что книжку её я прочитал, она мне понравилась, если хочет, пусть позвонит мне, поговорим подробнее, и с сыном она хотела приехать – пусть приезжает.

Увы, как часто мы пропускаем что-то очень важное для себя. Катя так и не собралась к нему.

В ЦДЛ прошёл вечер Александра Меня. Вечер этот организовал я. Уже началась перестройка, и Александру Владимировичу разрешили публичные выступления. Обычно он минут сорок читал лекцию, а потом отвечал на записки. И лекция была прекрасная, и на записки он отвечал блестяще. Конечно, среди публики иногда попадались люди, которые обязательно присылали вопрос: «Кто вы по национальности?» Но ответ был достойный: «Я – еврей. И горжусь тем, что в моих жилах течёт кровь Апостолов и Девы Марии».

Вечер в ЦДЛ прошёл очень хорошо и без провокационных вопросов. Я должен был вести этот вечер, но за день до вечера директор ЦДЛ Владимир Носков, мой приятель, сказал:

– Знаешь, мы тут посоветовались, лучше пусть кто-нибудь другой ведёт. Ты еврей, он еврей, давай лучше кого-нибудь другого.

Мы позвали Тамару Жирмунскую. Она давняя знакомая Александра Владимировича. Да и не имело это никакого значения, кто ведёт. Главное – кто выступает. Кстати, Александр Владимирович неоднократно предлагал мне выступать с ним вместе. Он сказал: «Я расскажу о юморе и христианстве, а потом вы выступите со своими рассказами». «Ничего себе сочетание», – подумал я и вежливо от совместных выступлений уклонился. Я представил себе – придут люди поговорить с отцом Александром о жизни и смерти, о религии, о Боге, а тут я со своими эстрадными шутками. Совсем мне это показалось неуместным. Теперь, конечно, жалею. Мне бы пришлось тянуться. Пришлось бы что-то придумывать, чтобы не ударить лицом в грязь, чтобы не опозориться рядом с отцом Александром.

За месяц до его гибели я, проезжая мимо церкви к себе на дачу, всё-таки свернул в Новую Деревню, и благодаря этому остался жив. После службы мы ехали в Семхоз. Я разогнался. Александр Владимирович попросил ехать помедленнее, поскольку впереди был пост ГАИ. Это нас и спасло. На скорости девяносто километров в час у меня отвалилось колесо, я еле удержал руль. А если бы ехал один, то точно выжал бы все сто двадцать и наверняка вылетел бы на встречную полосу.

А через месяц, 9 сентября, его не стало.

Утром, когда он шёл на работу, кто-то остановил его в лесу и убил ударом по голове.

Это случилось 9 сентября 1990 года. С тех пор прошло двенадцать лет. Теперь я понимаю, что отец Александр был святым человеком. Думаю, что рано или поздно Церковь канонизирует его как святого мученика.

А многие его прихожане и при жизни понимали, что отец Александр – святой. Мне он заменил отца, и думаю, не только мне. Мы его так и называли – отец. Я рад тому, что Александр Владимирович дожил до признания: ему разрешили выступать, и он выступал. Он читал воскресные проповеди по телевидению, и читал прекрасно. Он открыл университет, где и преподавал. Он организовал шефство над больницей, он даже съездил в Италию, где читал лекции при большом стечении верующих.

Говорят, его убийство было одним из звеньев общего заговора с целью переворота. Может быть и так. Однако ничего у заговорщиков не получилось. Потому что ежегодно собираются люди в вечер памяти отца Александра. Полный зал обычно бывает в Доме культуры им. Серафимовича. Издаются книги, и «История…» восьмитомная издана. И книги об отце Александре издаются. И община его живет и процветает в церкви Косьмы и Дамиана. И в Новой Деревне построена новая церковь, о которой мечтал отец Александр. 9 сентября там бывает битком. И даже В. Спиваков в этой церкви выступает со своими учениками.

Так что убить отца Александра не удалось.

Письмо Геннадию Хазанову

Гена, ты просил написать тебе письмо. Вот я и пишу. Письмо – это, конечно, не совсем точно. Скорее, письмо-воспоминание.

Где-то я слышал, что для омолаживания человек должен подробно вспоминать счастливые минуты, часы и дни своей жизни. Память – это тот художник, который золотит картину времени. (Это я стараюсь показаться умным.) Короче, должно же быть что-то приятное и для меня в этом письме. Вот я и пишу. Тем более ты давно не звонишь и есть потребность пообщаться.

Начнем. Знаю тебя, Гена, очень давно, но ничего хорошего сказать о тебе не могу. Такая вот старая, испытанная шутка. Можно было бы в таком духе и продолжать, но не хочется. И одно хорошее писать тоже не хочу, поскольку только хорошее – это о покойниках, а ты, как говорится, «живее всех живых».

Мог ли я подумать 23 года назад, что из этого хилого, носатого еврейчика получится большой русский артист! Нет, правильно говорил когда-то член Государственной думы, забыл его фамилию, а может, он и не был никаким членом никакой думы, но говорил верно: «Бойтесь евреев, потому что в каждом из них может скрываться большой русский писатель».

23 года – это только знакомства с тобой. А знаю-то я тебя дольше. Впервые я тебя, Гена, увидел в коридоре ДК МГУ в 68-м году. Я тогда работал инженером КБ «Родина» и приехал приглашать театр Розовского в наше КБ на «халтуру».

И вот стою я в коридорчике, жду, когда будет перерыв в репетициях, а ты, хилый и носатый, рассказываешь про Райкина. Про то, что он всегда входит в зрительный зал, когда все уже сидят, последним. Чтобы его видели и, встав, аплодировали.

Еще ты тогда рассказывал, что он весь седой, красит волосы, оставляя только белую прядь спереди. То ли это юмор был, то ли всерьез. По-моему, ты уже тогда, в 68-м, относился к нему не только с восхищением, но и с ревностью. Уже тогда его успех не давал тебе покоя. А ведь были в то время и другие артисты, и очень даже неплохие, однако ты прицелился в первого. В короля.

Следующая встреча уже была в саду «Эрмитаж». Лето 1968 года. Я с Лифшицем и Левенбуком. Они тогда исполняли первый наш, Измайловых, номер «Бабье лето», а ты был с Розовским и тоже хотел в этой программе участвовать. Ты жонглировал тремя предметами. Один из них – яблоко, которое ты по ходу номера благополучно съедал, что-то при этом приговаривая. В программу тогда ты не попал. Потом на сцене МГУ вы втроем пародировали Райкина, выскакивая по очереди из-за ширмы.

А дальше я тебя увидел уже в Театре эстрады. Выступал «Клуб «12 стульев»: Арканов, Горин, Розовский, Владин, Суслов, Веселовский. Вот тут я в тебя и влюбился. Ты делал «куплетиста». Сам себе аккомпанировал на рояле, сам пел и танцевал.

 
Роль Снегурочки без спора
Дали тёте режиссера.
А пора бы ей играть
Дед-Морозовую мать.
 

До сих пор помню. И приятно вспоминать. Не для тебя, ты-то вряд ли забудешь. Для читателей.

Потом пародия на цыгана. Выходил с бельевой прищепкой на ухе. «Если у цыгана отнять жену, он засмеется. Если у цыгана отнять коня, он заплачет. Если у цыгана отнять песню, он умрет. Послушайте, пожалуйста, песню, которую я недавно отнял у одного цыгана».

И дальше «Цыганочка». Успех был оглушительный. Я тогда, сидя в зале, подумал: «Вот бы этому парню что-нибудь написать». Не прошло и двух недель, как ты позвонил и попросил написать тебе номер. И с тех пор, как только я подумаю о тебе, ты и появляешься. А может, наоборот.

Я когда-то приходил к тебе с женщиной-экстрасенсом. Она сказала мне потом, что у тебя очень сильное поле, что через тебя из космоса идет очень большой энергетический поток. Кто его знает – поток, не поток, но что-то через тебя идет, это точно. Я, правда, и без экстрасенсов всегда это чувствовал.

Стоял как-то в очереди за вином в Трубниковском переулке и думал про тебя. Оглядываюсь, ты идешь и говоришь: «Только что про тебя подумал». Не случайно это все, ох, не случайно.

Вот и приехали вы ко мне в 1969 году вместе со Златой. А у нас дома и покормить-то вас было нечем. Стыдоба-то какая! У меня зарплата в то время 110 рублей и авторские 18 рублей в месяц. У мамы пенсия 52 рубля. В общем, полный порядок. И мама моя, царство ей небесное, испекла из картошки какие-то блинчики. Вот мы и ели их втроем, сидя у круглого стола за холодильником на кухне 6 кв. м. Съели мы эти драники и договорились дописать твой номер «Вечер встречи». Было у тебя там три строчки от учащегося кулинарного техникума. Мы с соавторами написали текст для нескольких персонажей. А пригодилось только несколько строчек, которые я для этого учащегося накропал:

Профессор налил тарелку супа и спрашивает:

– Чего в супе не хватает?

А я суп съел и говорю:

– Хлеба.

Что-то в этом роде.

И чего только потом я для тебя не писал. Помню, для телевидения на 23 Февраля пародию на Анофриева:

 
А глаза как кнопки на баяне.
В кепке ты похож на Мастроянни.
 

Очень нам нравились эти «кнопки на баяне». А вот еще пародия на махрового куплетиста – на мотив популярной тогда песни «Сердце на снегу». Это, как говорится, «вообще атас».

 
Белый снег, битый лед,
Под Москвой шофер живет.
Этот парень удалой
На дороге столбовой
Бросил на снегу
Свою супругу.
Он стыд и срам потерял,
От алиментов сбежал,
Как слеза по щекам.
И только лишь ветра свист,
Как исполнительный лист,
Догоняет алиментщика!
 

Сегодня кто-то прочтет и подумает – вот бред, разве могло быть такое? А оно, такое, почти не отличалось от того, что исполняли настоящие куплетисты.

Помнишь, Набатов пел, лауреат Государственной премии:

 
Поговорить о чем бы?
Может быть, о Чомбе?
 

Или еще один очень в то время популярный артист пел на правительственном концерте под гром аплодисментов:

 
В магазинах наших недостатки есть,
Но достоинств больше,
Всех не перечесть.
Вот уже подряд который год
Партия к победам нас ведет,
Партия к победам нас ведет.
Хорошо!
 

Надо тебе сказать, Гена, что тогда ты был прижимистым по части расплаты за номера. Причём деньги были не твои, а государственные. Утёсовского оркестра. А может, тебе их и не давали. А номера-то нужны, вот тебе и приходилось хитрить. К тому времени относится и первый наш конфликт. Слава богу, недолгий.

Потом, помню, идем мы по Сокольникам с какого-то нашего общего концерта. Мне на тренировку надо по конному спорту. И ты мне толкуешь про какие-то новые пародии. А я тебе толкую, что за номера платить надо. И так мы дошли до моего дома на Новоалексеевской. Оба обиженные, но ссориться не хотелось. Уже тогда была симпатия. Дело было 4 мая, и я тебя позвал к себе на завтра на день рождения. Но ты не пришел. Работал ты тогда в оркестре Утёсова, и был я однажды на концерте этого оркестра в ЦСКА на «Аэропорте». А я почему-то на этом концерте оказался с Альбертом Писаренковым. Ты тогда исполнял рассказ «Мытищи» Марка Захарова, в то время еще юмориста. Мало кто теперь помнит такого юмориста, который тогда чуть ли не в каждом «Добром утре», шепелявя, читал свои юмористические рассказы. Кстати, несколько лет назад, случайно подвозя Марка Анатольевича на машине, я спросил, почему он бросил это дело. Рассказики-то были очень смешные. Он сказал мне, что однажды выступал в одном концерте с Аркановым и Гориным, и эти «добрые мальчики», в то время опытные эстрадные волки, пошли выступать перед ним. А он после них провалился так, что навсегда бросил этот жанр. А зря, очень милые были миниатюры. Не эстрадные, но очень симпатичные.

Кроме «Мытищ» ты исполнял пародию Хаита на Николая Озерова. Пародия была блеск. Делал ты ее превосходно. А Писаренков злобствовал. Помню только одну фразу: «Чтобы Генка закончился как артист, надо отравить Хаита».

А потом был конкурс, на котором ты провалился, не прошел даже на второй тур. Как сказал когда-то Станислав Ежи Лец: «Сатира никогда не может взять призовых мест, потому что в жюри сидят ее персонажи». Так оно и получилось.

А дальше ты ушел от Утесова. И теперь я хочу признаться тебе в одной подлянке. Помнишь, мы с тобой были в «Литературке». Я открыл дверь и впустил тебя в комнату «Клуба». А там сидел Утесов, от которого ты ушел. Теперь могу признаться: я знал, что он там сидит, но мне хотелось услышать, что он тебе скажет и что ты ему ответишь. У тебя была своя версия ухода. Утесов тебе платил 160 рублей. Тогда это казалось огромной суммой. Но ты считал, что уже перерос амплуа конферансье. Денег на репертуар тебе не давали, а заработать вне оркестра ты мог уже больше. Надо было уходить – так думал ты. У Утесова наверняка было другое мнение. А я хотел понять, что на самом деле. И вот ты входишь в «Клуб». Утесов тебя увидел и сказал редактору Суслову своим особым сиплым голосом:

– Вот, посмотрите на этого мальчика. – Все посмотрели. Мальчик уставился в пол. – Я его взял в оркестр, когда его не брали никуда. Я его спас от армии, когда его должны были туда забрать. Я дал ему деньги на тексты и хорошую зарплату. А чем он мне ответил? Он ушел. Что этой молодежи надо, я не знаю.

Ты стоял, опустив голову, и ни слова не говорил. Мне стало жутко стыдно за свой эксперимент. Положение было не из легких. Мы с тобой вышли в коридор, и я спросил:

– Почему ты ему не ответил? У тебя же есть что сказать.

Ты возразил:

– А что толку, его же все равно не переубедишь.

В то же приблизительно время выступали мы с тобой в каком-то НИИ возле Курского вокзала. Мы с Хавронским миниатюры студенческие разыгрывали. Леша Черный пел «В Красном море красных рыб», тараща на публику зубы. Ну, а ты уже проходил на любой публике как бомба. Вот вспоминаю и думаю: все же с возрастом уходит какое-то замечательное озорство. Конечно, у тебя теперь все выверено до миллиметра, а тогда могло быть и так, и иначе. Но было в то далекое время какое-то обаятельное хулиганство, необузданное и непредсказуемое, и публика это чувствовала и заводилась.

Почему я вдруг вспомнил этот концерт? Потому что получили мы тогда по 30 рублей. И рады были до невероятности, поскольку у тебя разовая ставка была, кажется, 9 рублей. А я свою первую ставку 12 рублей получил года через три. А затем еще лет через пять за 2 бутылки коньяка получил 13 р. 50 коп., а уже году в 1988-м – 18 р. и право на сольный концерт за ресторан, но это уже никому не было нужно. А тебе году в 84-м, чтобы получить эти самые 18 рублей, надо было выпустить филармоническую программу, для чего ты и стал читать Зощенко. Программу ты так и не выпустил, но зато я для тебя специально написал два рассказа под Зощенко – «Свинство» и «Летаргический сон». Так что иногда преодоление бюрократических преград давало очень неплохие результаты.

Ну что ж, поехали дальше. В 74-м году ты все же получил свое первое место на конкурсе артистов эстрады. Это было в декабре. А в феврале мы с Ю. Воловичем, при твоем, естественно, участии, написали поздравление военным к 23 Февраля, в него входила история про то, как учащийся кулинарного техникума ходил в военкомат. Успех «учащегося» был громовой, и Феликс Камов, учитель, посоветовал сделать серию.

К 8 Марта мы, опять же втроем, у меня дома, в моей 8-метровой комнате, написали историю про то, как учащийся ходил жениться. За два месяца, февраль и март, эти две серии крутили по ТВ 8 раз.

И когда мы в апреле приехали с «Клубом» в Баку, ты уже был звездой. Никогда не забуду, как в ресторане «Интурист» к нам за стол присылали бутылки коньяка. В филармонии выламывали двери, чтобы попасть на концерт «Клуба «12 стульев». Вот времечко было!

А когда мы с тобой гуляли по бакинскому Старому городу, во дворце шаха к нам подошла одна девушка и, обращаясь к тебе, то ли в шутку, то ли всерьез сказала: «Женитесь на мне!» Но ты почему-то жениться на ней не стал. Правда, от такого всенародного успеха крыша у тебя слегка поехала. Мы были на гастролях в Светловодске, шли втроем по улице: я, Волович и ты, остановили какую-то девушку, что-то там шутили, а ты сказал: «За кого из нас троих вы бы вышли замуж?» Естественно, она ответила: «За вас». Попробовал бы ты этот вопрос задать года два назад. Когда популярным был только в своем подъезде. Догадываешься, кого бы она выбрала? Правильно, самого красивого из нас – Воловича. А с кем бы ушла? Тоже правильно.

Году в 75-м был эпизод в городе Хмельницком. Команда была такая: Хазанов, Арканов, Иванов, Волович, Альтов, Измайлов. Заметь, себя ставлю последним. Ты нас, своих авторов, повез на гастроли, давал заработать. Тогда-то в Хмельницком и сказал Саша Иванов свою знаменитую фразу. Сидели в номере у тебя, пили чай, приготовленный Златой. Саня долго объяснял нам: «Чтобы в нашей стране началась нормальная жизнь, ее, эту страну, должны лет на сто завоевать цивилизованные народы». Волович спросил:

– Саня, а не хочешь с полной военной выкладкой и винтовкой посидеть под дождем в окопе?

На что Сан Саныч ответил так, будто этот вопрос у него был решен очень давно:

– Во время военного конфликта мое место в плену!

Помнится, мы перемывали друг другу косточки, и Злата потом мне призналась:

– Я боялась выйти из комнаты. Понимала: как только я выйду, меня тут же с головы до ног… обсудят.

Златка – умная, как змея. Когда я так говорил, она всегда замечала мне, что говорю я это только для того, чтобы произнести слово «змея».

Вот там, в Хмельницком, и произошел досадный инцидент. Ты договорился с директором филармонии, что нас повезут на базу, где мы сможем купить какие-то дефицитные шмотки. Удивительно, что сегодня это кажется дикостью. Как быстро человек привыкает к нормальной жизни. Все эти шмотки сегодня можно купить на каждом углу, были бы деньги. А тогда – не купишь ни за какие деньги, только по блату. Вот директор филармонии и составил нам такой блат.

Приехали, подошли к складу. Выскакивает начальство и сообщает, что приехала комиссия. Короче, пройти внутрь можно только Хазанову с супругой. И вот мы стоим и ждем. Мне-то что, хотя тоже противно, настроился на новые туфли и джинсы. А Арканову и Иванову противно вдвойне. Они-то не я, известные писатели, и вдруг… Однако стоим, а куда деваться? Нам и уехать-то не на чем. Выбежал какой-то «шестерка» и отвел нас всех в автобус. Потом появились вы со Златой. И несмотря на то, что вы принесли каждому по новым американским джинсам, можешь себе представить, какие чувства испытывали твои авторы.

Потом в самолете ты отдал мне еще пару туфель и брюки. В них я и был на своей свадьбе. Долго тебе потом аукалась эта база. А что было делать? Вообще туда не ходить? Глупо. Взять и разделить на всех? Еще глупее. Никто не виноват. Система чудовищная.

17 мая 1975 года мы с Леной на «Чайке» поехали расписываться в ЗАГС. До свадебного обеда оставался еще час, и Златка предложила поехать в Донской монастырь. Так и сделали. Идем по монастырю мимо памятников, а навстречу экскурсия. Провинциалы увидели Хазанова – половина группы пошла за экскурсоводом смотреть достопримечательности, а вторая половина пошла в другую сторону – смотреть на Хазанова. Вот такая вот популярность была в 75-м году.

А в 92-м году Феликс Камов, приехав уже из Иерусалима, сказал, погуляв с тобой:

– Это что-то невероятное, они на него показывают пальцем, трогают его, кричат, машут из машин. Слушай, его все знают.

Я ответил:

– Знают и меня, но его еще и любят.

И что же тут удивительного? 20 лет артист Хазанов делает свои лучшие миниатюры на телевидении, а огромный народ, 200 миллионов, сидит у своих ящиков и умирает со смеху. Ну не 200, пусть 100 миллионов – и все хохочут – жуткое дело.