Текст книги "Господа юмористы. Рассказы о лучших сатириках страны, байки и записки на полях"

Я прочитал пьесу, она была не лучшего качества. Я сказал Аркану, что там надо всё переделать, оставив только место действия и героев, а всё остальное придумывать заново.

Аркадий сказал:

– Не надо, просто перепиши, приглаживая и усмешняя.

Я так и сделал.

Через некоторое время Арканов сказал, что пьесу не приняли. Много лет спустя мы разговорились со Смолиным, и оказалось, что Арканов дал переписать эту же пьесу Фиме, а потом всё-таки получил за неё гонорар. Мы с Фимой посмеялись, получилось как с покраской забора у Марка Твена.

Иногда он был сильно прижимистым. Когда закончились наши тяжёлые гастроли в Казахстане, администратор концертов сказала, что Арканову и Луговому она заплатит, как членам Союза, по 75 рублей, а мне, который тащил на себе весь концерт, только по 50. Это было настолько несправедливо, что я чуть не заплакал. О том, что она будет так платить, нужно было сказать до гастролей, а не в конце.

Арканов сказал мне, что поделит между нами разницу. Это было благородно с его стороны. Но когда мы приехали в Москву, Арканов об этом «забыл», но после долгих переговоров всё-таки выплатил мне разницу.

Ну, что тут сделаешь, как гласит пословица, «от „на тебе“ до „вот тебе“ большая дистанция».

Это, конечно же, мелочь, и отношения наши тогда не испортились.

Как-то я продавал Арканову холодильник «Саратов». У него холодильника не было, а «Саратов», маленький, добротный холодильник, ему очень подходил. Мы договорились, что он купит его за сорок рублей. Позвали для перетаскивания верзилу Мишу Ликсперова, сценариста. Они вдвоём приехали ко мне на рафике. Мы погрузили холодильник в машину, поехали к Аркану.

Я говорю:

– Аркан, давай деньги.

Он отвечает:

– А на сколько мы договорились?

– На сорок рублей.

– Давай так, тридцать пять рублей, и ты ставишь ресторан.

– Ресторан – пожалуйста, а деньги – только сорок.

– Хорошо, тридцать шесть.

– Аркан, имей совесть, только сорок.

Торговались долго, хохотали, чувствуя идиотизм ситуации.

Сторговались на тридцать девять рублей и ресторан.

Отвезли холодильник домой к Аркадию, а потом ужинали в ЦДЛ, думаю, рублей на двадцать.

Вот такой вот мой гешефт.

Всё, конечно, смешно, но парень он был прижимистый, может быть, оттого, что тогда нуждался. Жили мы с ним дружно до тех пор, пока он не сошёлся с редактором музыкальной редакции ЦТ Наташей Высоцкой.

Наташа заказала мне сценарий «Утренней почты». Я сценарий написал, уехал на Кавказ и оттуда прислал сценарий Наташе. Адрес мой она знала.

Через некоторое время выходит эта передача под двумя фамилиями: Измайлов и Сергеева. Как говорится, без меня меня женили.

Я пришёл на ТВ. Навстречу мне идёт Наташа и, не здороваясь, проходит мимо. Ни тебе «здравствуйте», ни тебе объяснений. Тут уж я не выдержал, пошёл к главному редактору. Говорю:

– Как же так, не спросив меня, мне назначили соавтора и денег дали, естественно, половину.

Он мне говорит:

– Напиши заявление.

Я написал. Звонит мне Аркан и начинает объяснять, что Наташа не виновата, тебя не было, а передачу надо было выпускать, в общем, поди и забери заявление.

Я говорю:

– А ты-то здесь при чём?

– Да ни при чём, просто она мне рассказала.

Оказалось, что они уже жили вместе. Сказал бы, я бы, конечно, забрал ради него.

Я ему рассказал, что она, даже встретив меня, ничего не объяснила. Но у сильного всегда бессильный виноват. Мы не поссорились, но осадок остался.

Однако это не помешало нам в 1989 году открыть свой Театр юмора «ПЛЮС». Театр – это слишком громко сказано. Просто мы оформили свой театр в Союзтеатре.

Арканов стал худруком, а я – главным режиссёром. Были у нас директор, замдиректора, бухгалтер, администратор, ну, и естественно, актёры: Арканов, Измайлов, Грушевский, куплетист Вадим Дабужский, Лёва Новоженов, Борис Львович и другие.

Вместе ездили по концертам, иногда даже собирали Дворцы спорта. Например, в Запорожье. Было такое время, шли на жанр, то есть на юмор, ну, и кое-какая известность у нас всё же была.

Выпустили мы несколько эстрадных программ.

«Секс по-советски» – премьера была в Доме медработника. На входе всем зрителям вручали программку и презерватив. Кстати, в этой программе выступал и ныне известный бард – Олег Митяев.

Ещё две программы – «Пародисты, вперёд!» и «Дурдом имени Карла Маркса».

Этот театрик помог нам тогда выжить, по отдельности мы бы никого не собрали, а все вместе всё-таки привлекали публику. Я ещё ухитрился прикрепить наш «ПЛЮС» к продовольственному магазину, и в самое дефицитное время мы получали там заказы. Самые примитивные: гречка, масло, консервы, колбаса. Всё это тогда надо было доставать.

В те же годы я сотрудничал с радиостанцией «Свобода». Сначала нас несколько сатириков с ними сотрудничали, в том числе и Арканов, но на два года задержался я один, потому что пригласил пародиста Грушевского и мы делали диалоги Урмаса Отта и Горбачёва.

Когда я в 1990 году поехал в Америку, мне там выплатили аж 1500 долларов. По тем временам хорошие деньги.

Лет пять мы с Аркановым игрались в этот театр. Все наши премьеры были в Театре эстрады. Этот театрик «ПЛЮС» помог нам выжить в те нелёгкие времена.

А ещё в 2000-х годах мы с Аркановым ездили выступать в Будапешт. Жили на острове Маргит, посреди Дуная. Там, в отеле с термальными бассейнами, проходили семинары страховщиков. Сетевые компании. Они продавали страховки.

Начальник их, Миша, заставлял нас сидеть на этих семинарах. Я спросил соседа по столу, чем он занимается вообще. Он оказался физиком, доктором наук.

– А почему здесь?

– А потому, что здесь я получаю десять тысяч долларов в месяц, а вот преподавательница, которая читает нам лекции, получает сорок тысяч в месяц.

Потом я спросил Мишу, а сколько же он, как глава компании, получает? Он сказал – сто тысяч.

Не знаю, правда ли это, или всё это для приманивания в этот пирамидный бизнес.

Взял меня туда, в Будапешт, Арканов. Большое ему за это спасибо.

Где-то года с 2005-го мы с Аркановым стали ездить в Юрмалу на «Юрмалину».

Затеял весь этот фестиваль Задорнов, году в 2002-м. Он же и вёл эту «Юморину». Но в 2005 году он с начальством телевизионным рассорился, и с 2006 года я стал вести «Юморину».

Сначала нас было четверо: Арлазоров, Клара Новикова, Дроботенко и я. Лучше всех вёл концерт Арлазоров. Но он делал длинные подводки, а заказчикам нужны были короткие. Так что на следующий год вели Дроботенко два дня и я два дня.

Так мы вдвоём и вели лет пять.

Арканов проходил там на публике довольно плохо. Новых эстрадных вещей у него не было. Он читал старые, тридцатилетней давности рассказы и с ними не проходил. Мы с Арлазоровым за него переживали.

Встретились с ним и предложили ему обходиться без рассказов. Десять анекдотов, пользуясь тем, что он был ведущим «Белого попугая», и спеть какую-нибудь свою песню. Что он и сделал и стал иметь хороший успех.

Эстрада – дело молодых, а анекдоты можно рассказывать в любом возрасте.

В 1980 году Арканов попал в сложную ситуацию. Он опубликовался в запрещённом журнале «Метрополь». Там, в этом журнале, в двенадцать экземпляров, напечатали свои непроходные произведения Высоцкий, Ахмадулина, Аксёнов, Арканов и ещё многие писатели и поэты. Начались преследования со стороны властей. Арканова вызвали к секретарю Союза писателей, провели с ним беседу, и Арканов дрогнул. Но после этого с Аркановым поговорил Василий Аксёнов, и Арканов не стал каяться.

Через некоторое время всем участникам «Метрополя» перекрыли публикации и выступления. Именно тогда я и поехал в Ташкент, где выступал по отделению с запрещённой Беллой Ахмадулиной.

Арканова спасла секретарь Союза Римма Казакова. Она стала брать его с собой на выступления. Поплатились и организаторы журнала: Попов и ныне здравствующий автор «Русской женщины» Виктор Ерофеев. А Аксёнову пришлось уехать в эмиграцию в Америку, откуда он вернулся лишь в 1990 году.

Так получилось, что в 1980 году я пришёл оформлять валютный счёт во Внешторгбанке и встретил там Аксёнова, который перед отъездом закрывал счёт.

Он сказал мне:

– У нас ничего не получилось, может, у вас получится.

Незадолго до этого мы ехали в машине – Арканов, Аксёнов и я. Арканов попросил Василия помочь моей маме. Дело в том, что они, мама Аксёнова и моя, болели одной и той же болезнью. Аксёнов из Парижа привозил своей маме лекарство – «Норфор». Арканов попросил, Вася, будучи в Париже, попросил Зою Богуславскую и в результате привёз для моей мамы лекарство. Спасибо и ему, и Арканову.

Аксёнов помог мне, хотя мы не были ни друзьями, ни даже близкими знакомыми, просто человек взял и помог.

С Аркановым было весело. Как-то раз, на гастролях, он мне начал расхваливать художественный альбом. Обещал, что альбом мне точно понравится. После гастролей встретились в ЦДЛ. Арканов вынул альбом художника Делакруа «Свобода на баррикадах», попросил за него десять рублей.

Альбом мне не нужен был и даром. Долго хохоча, торговались. В результате он меня уговорил купить этот альбом за рубль. Потом долго эту сделку отмечали, за мой, естественно, счёт.

Мы сидели с ним в ресторане и ни с того ни с сего стали сочинять пародии на эпиграммы нашего товарища, Бориса Брайнина. Тот писал для печати хвалебные эпиграммы. Вот мы и начали шкодничать.

На С. Михалкова —

 
И сам большой,
И пишет хорошо.
 

На отъезжающего Аксёнова —

 
Быть может, ты меня умнее,
Езжай, езжай, не обеднеем.
 

Мы этих эпиграмм придумали штук двадцать. Просто так, подурачиться. Главное, что сами получили удовольствие.

А ещё Аркадий Михайлович помог мне вступить в Союз писателей.

Мне для поступления нужны были три рекомендации. Одну мне дал Александр Иванов, вторую – Григорий Горин, а третьей не было.

Аркан сам дать мне рекомендацию не мог – у него как раз в это время были проблемы из-за «Метрополя». Он позвонил Фазилю Искандеру и попросил рекомендацию для меня.

Фазиль, когда я приехал к нему, а я с ним до этого не был знаком, сказал:

– Я ваши рассказы в «Литературке» читал и рекомендацию дам с удовольствием.

Так что мои рекомендаторы – классики жанра прозаик Ф. Искандер, пародист А. Иванов и драматург Г. Горин. По-моему, неслабо.

Ну, и ещё незримо – Аркадий Михайлович Арканов.

* * *

Анатолия Трушкина я знаю с 1968 года. Мы познакомились на режиссёрских курсах эстрады.

Были такие курсы при Доме народного творчества. Они готовили эстрадных режиссёров для коллективов самодеятельности. То есть, закончив эти курсы, можно было работать режиссёром в каком-нибудь Доме культуры. Нас туда поступило человек двадцать. Все из разных институтов. Толя был из авиационно-технологического – МАТИ.

Они там втроём выступали – Анатолий Трушкин, Владимир Алексеенко и Валерий Сухорадо. Последний впоследствии руководил отделом культуры в ЦК ВЛКСМ.

Играли они очень здорово. У них была миниатюра – «Закон Гука». Когда они её показывали, в зале люди плакали от смеха.

А однажды Трушкин даже поздравлял народного артиста Бориса Андреева в Доме кино, на юбилее этого замечательного артиста. Толя изображал очень похоже самого юбиляра и имел хороший успех у профессиональной киношной аудитории.

То есть в самодеятельности он был одним из лучших артистов.

Когда я потом играл с ним в миниатюрах, я всё время раскалывался и начинал смеяться, что недопустимо.

И вот мы на этих курсах познакомились и подружились. Получив дипломы, мы устроились каждый в свой ДК и работали, получая 60 рублей в месяц.

К тому времени, то есть к 1970 году, мы, и я, и Толя, оставили свою инженерную деятельность и едва перебивались случайными заработками. Я стал работать в ДК МАИ, а Трушкин – напротив, в ДК Пищевого института. И тогда мы придумали. Толя стал работать у меня режиссёром, а я у него руководителем авторской группы, и стали мы получать аж по 120 рублей.

Когда Толя встречал кого-то из своих соучеников по МАТИ, обязательно начинался разговор о зарплате.

Толя:

– Ты сколько получаешь?

– Сто сорок. А ты?

– А я – двести восемьдесят.

Толя всегда помножал зарплату собеседника на два. Называть действительную сумму было стыдно.

Толя ставил в Пищевом институте выступления в КВН, а я это всё писал. Потом из КВН команда Пищевого вылетела и работы стало меньше.

Толя тогда уже довольно смешно писал миниатюры. Ещё мы иногда находили выступления, за которые нам платили по 10 рублей.

В общем, как-то крутились.

Году в 1971-м Толя пришёл ко мне советоваться. Ему поступило два предложения. Одно – пойти актёром в Театр миниатюр, а второе – пойти редактором на телевидение. Я, не раздумывая, посоветовал идти на ТВ.

Толя в то время уже учился заочно в Литературном институте и даже читал по программе Вольтера. Наверное, единственный из всех моих знакомых.

И вот Анатолий Трушкин – редактор передачи «Наши соседи» на ЦТ. «Наши соседи» – это одноактные комедии, которые ежемесячно показывала стране Литдрама ЦТ.

Толя очень любил деньги и поэтому старался все комедии писать сам. Но это авторство надо было скрывать, поэтому иногда комедии шли под фамилиями друзей Толи, а иногда мы с ним эти номера писали вместе. Толя стал неплохо зарабатывать. Я тоже учился с 1973 года на сценарных курсах, где мне платили стипендию, сто рублей, и ещё писал на эстраду и выступал. Так что мы с Толей стали обеспеченными людьми.

Толя на телевидении вступил в партию и был любимцем начальника Литдрамы Кузакова. Кузаков был внебрачным сыном Сталина, очень влиятельным человеком на ТВ.

Толя проработал на ЦТ года до 1980-го. А потом ему пришлось уйти. Дело в том, что Кузаков предложил Толе стать секретарём партийной организации. Толя отказался и сразу выбыл из любимцев начальника.

Уйдя с телевидения, Толя опять приехал ко мне посоветоваться. Что делать? Чем зарабатывать на жизнь?

Я ему говорю:

– Пиши монологи и продавай артистам.

– Монологи – это что? – спросил Толя.

Я говорю:

– Райкина видел?

– Видел.

– Вот он читает монологи.

Толя пришёл ко мне дней через десять и принёс семь монологов. Шесть были непригодными, а один просто хороший.

А дальше Толя приезжал ко мне, и мы с ним докручивали его полуфабрикаты. Потом я познакомил его с актрисой Наташей Сагал, дочкой народного артиста Даниила Сагала, и Толя ей продал свой первый профессиональный монолог. Не ей, в то время тексты покупал Москонцерт, но для неё.

Этот монолог до сих пор читает актриса Галя Коньшина. Хороший, кстати, монолог.

А ещё я привёл Толю в Минкульт РСФСР и познакомил с редактором. В первый же месяц Толя завалил его своими монологами и миниатюрами.

В 1982 году мы уже вместе с Толей поехали на семинар киножурнала «Фитиль», Толя уже был автором этого журнала. Там очень хорошо платили за сюжеты. Когда я предложил Толе вместе поработать для «Фитиля», Толя отказался. Я же говорю, ну очень он любил деньги и очень не любил ими делиться.

Чтобы понять насколько, рассказываю историю. В день, когда Толе исполнилось 60 лет, Арканов в 9 утра позвонил Трушкину, чтобы поздравить с днём рождения. Трубку взяла Наташа, жена Трушкина:

– А его нет.

– А где же он в такую рань?

– А он пошёл оформлять пенсию.

Всё остальное вы знаете. Трушкин очень успешно писал для эстрады и хорошо выступал с собственными текстами. Это он придумал для Арлазорова персонажа, который всем говорит «мужик». И он, Толя Трушкин, несколько лет писал монологи для артиста Михаила Евдокимова.

Толя, в отличие от многих авторов, имел свою особую интонацию, ну а читал он свои монологи просто лучше всех артистов. Его монологи и миниатюры исполняли Хазанов, Петросян, Новикова, Шифрин, Евдокимов, Арлазоров и множество менее известных артистов.

Году в 1985-м была одна интересная ситуация. Ставший к тому времени большим начальником Сухорадо позвал Толю написать сценарий съезда ВЛКСМ. Толя с радостью согласился, он тогда ещё только начинал раскручиваться.

Сухорадо сказал:

– Но половину денег за сценарий отдашь мне.

Толя не согласился, и больше с Валерой они не общались.

А ещё в 1986 году мы с Толей написали сценарий фильма для телевидения. Делали мы этот сценарий под руководством замечательного редактора Рустема Губайдулина. Писали трудно. Ни Толя, ни я не имели опыта написания киносценариев. Сделали сценарий по образу и подобию одного французского фильма.

Когда сценарий был готов, стали искать режиссёра. Один кинорежиссёр поливал за спиной наш сценарий. Когда мы его встретили, он спросил, как дела с фильмом.

Я сказал:

– Ну, ты ведь знаешь, что сценарий плохой, поэтому мы позвали хорошего режиссёра. А когда напишем хороший сценарий, то позовём тебя.

Больше этот режиссёр к нам не подходил.

А взялся за фильм Владимир Аленинов, талантливый парень. Он решил сделать из нашего сценария музыкальный фильм в двух сериях. Для этого они с соавтором написали 24 песни, чтобы как следует заработать.

Две серии не разрешили, а кроме того, мы попали под закон о борьбе с алкоголизмом, и у нас выкинули основную двадцатиминутную сцену. Но выкидывать песни режиссёр не стал, хоть по куплету, но оставил, а сократил прозу.

В результате получилось нечто ужасное. И это ужасное показывали по ТВ раз пять, не меньше. Каждый раз под Новый год.

С тех пор я сценариев для фильмов категорически не пишу. И Толя тоже больше не писал.

Мы с ним всегда оставались в хороших отношениях, хотя некое соперничество присутствовало.

Толя по-прежнему умножал сумму на два, очень хотел показать, что он лучше. А я ему всё время говорил:

– Кто играет на слабых струнах, тот слушает фальшивую музыку.

После фильма мы уже никогда ничего вместе не писали, но Толя однажды предложил мне несколько сюжетов для эстрадных номеров. Вот так просто подарил, но я ими не воспользовался.

А ещё мы в рамках «Измайловского парка» снимали его бенефис, но начальство эту передачу забраковало. Пришлось переделывать бенефис на обычную рядовую передачу.

Конечно, жаль, мне казалось, что было всё не так плохо.

Но начальству видней.

* * *

Про Романа Карцева я написал ещё в 2008 году. Не хочу ничего добавлять, ничего исправлять. Вот как тогда написал, так и представляю. «У нас в стране много хороших комических актёров. Но Роман Карцев – это особый случай, – совершенно уникальный артист и человек».

Я, когда вижу его, сразу начинаю улыбаться. А на сцене он абсолютно органичен. Он естествен, как обезьяна, как кошка. Вот пустите кошку на сцену – никто не будет смотреть ни на какого артиста. Переиграть кошку может только обезьяна и ещё Роман Карцев.

Нас иногда путают в жизни. Хотя общего у нас только то, что мы оба маленькие, оба евреи, оба юмористы. Но я – писатель, а он – клоун. Он не учился в цирковом, но он клоун. Я сам не понимаю, как это определить, но есть юмористы-разговорники, а есть – клоуны. Видно, из-за эксцентричности.

Казалось бы, всё произносится не по правилам, неправильно, но удивительно точно для тех персонажей, которых изображает Роман Карцев.

Нас иногда путают. Мы с Н. Лукинским ходили в префектуру. Внизу милиционер увидел меня, захохотал и закричал:

– Вчера по три, а сегодня – по пять.

Спутал с Карцевым.

Мы с ним давали совместное интервью для журнала «Огонёк». В конце интервью встали нос к носу, и так нас сфотографировали. Жутко смешная фотография. Два еврейских петушка. Задиристые и упрямые.

Я в этом интервью ругал Одессу, а Рома, естественно, хвалил.

Я говорил:

– Одесситы – это наши гасконцы. Такие же самовлюблённые, жадные и хитрые. Я не люблю Одессу.

– Посмотрите на него, – говорил Рома, – одесситы плохие. Он не любит Одессу. Ты не любишь Ильфа и Петрова, Бабеля, Жванецкого?

Я говорю:

– В Одессе давно уже нет ни Бабеля, ни Ильфа, ни Жванецкого – все уехали.

Вот так мы спорили.

Когда я приехал в Одессу и стал давать интервью по радио, мне тут же посыпались звонки с упрёками по поводу этого интервью.

– А что же вы хотели? – ответил я. – Чтобы мы оба хвалили Одессу? Кто-то же должен её и ругать.

Когда-то, в начале 90-х годов, Рома обратился ко мне за репертуаром. Вообще-то они с Витей Ильченко всю жизнь играли одного Жванецкого. Ну, тут Витя умер, Жванецкий Карцеву новых номеров не давал, и Рома стал искать сам.

Я понимал, что дело это обречённое, что Рома всё равно ничего чужого играть не будет, но всё же пошёл на эту авантюру и не жалею, потому что долго и близко общался с Ромой и даже записывал его рассказы на диктофон.

Дело в том, что я предложил ему сделать программу по их с Витей жизни. Рассказать, как он жил в детстве в Одессе. Рассказать про футбол в Одессе, про самодеятельность, про гастроли первые, про театр Райкина. Мне казалось, что это самое интересное. Можно, конечно, вставить и концертные номера.

На эту мысль меня навёл концерт Жванецкого в Доме литераторов. Жванецкий читал монологи, а между монологами от себя рассказывал о жизни; и я вдруг поймал себя на мысли, что мне эти рассказы слушать интереснее, чем выдуманные монологи.

Об этом я и сказал Роме. И даже написал целую программу. Рома её выслушал и сказал:

– Нет, зрителям про меня неинтересно.

Прошло несколько лет, и Роман выпустил подобную программу, но уже из монологов Жванецкого и своих баек. Там было и про Одессу, и про футбол, и про Райкина.

Но ничто не пропадает, если делаешь серьёзно. Вот сегодня, казалось бы, ненужные записи о Р. Карцеве пригодились мне для главы о нём.

Попытаюсь пересказать то, о чём он мне рассказывал.

Ему тогда исполнилось 50 лет, и от этого я отталкивался. Такие рассуждения после дня рождения.

50 лет. Боже мой! Ещё вчера в первый раз пошёл в школу. Я помню себя с пяти. Папа был футболист, мама – тоже еврейка.

Надо сказать, что я уже тогда был маленьким. Конечно, с тех пор я сильно вырос. У меня теперь хороший рост. Как у Наполеона.

Одесса после войны – это особый разговор. Это Сицилия. Нет, страшнее. В Сицилии убивали за деньги. У нас, в Одессе, после войны убивали за рубли.

Там чуть пониже Оперного была яма. Яма – это название жуткого места. Когда смеркалось, они шли к Оперному кланом. Как крысы. Впереди шёл Костя – тридцати двух лет. За ним его ближайшие сподвижники, человек тридцать, с финками и в тельняшках. Потом – всякая мелюзга. Там, за Оперным, уже разбиты были все фонари. Они добивали оставшиеся. При свечах играли в карты. Слышались крики, потом из темноты выскакивал в кальсонах какой-нибудь негр или индиец, раздетый догола. Портовый город, кого только не было. Могли и убить. Утром находили трупы. Полно было оружия. Однажды по улице бежал парень, сунул мне в руку пистолет, сказал: «Спрячь», – и побежал дальше. За ним гнались. Я спрятал. Сейчас он – главный инженер большого завода в Москве. Я его встречаю до сих пор: такой же бандит. Если бы я тогда не спрятал его пушку, где бы он сейчас был…

Я выступал с шести лет. Как только приходили гости, меня ставили на стул: «Ромка, читай!» И я читал. Серьёзные стихи, они плакали от смеха.

В семь лет я уже вёл концерты. Нет, не детские, взрослые. Всякие смотры. Всё хулиганьё меня знало. Они приходили в портклуб, ногами сгоняли всех из первого ряда, и главный говорил: «Ромка, давай!»

Я конферировал, читал монологи, даже пел куплеты.

Как это…

 
Дорогая Голда Меир,
Не зовите нас до вас,
Не крутите вы наш эер,
Нам их крутят и без вас.
 

Вот такие были тогда куплеты. Это уже в 60-х Астахов в ресторане пел.

А Витя на нас смотрел свысока. У него уже был свой театр миниатюр.

Я ещё в драмкружке играл. Была у меня роль какого-то фашиста Шмульке. Меня расстреливали. Я придумал себе падение. Падал минуты три-четыре: закатывал глаза, хрипел, стонал. Зал умирал со смеху. Режиссёр рвал на себе волосы. Меня мёртвого уносили со словами: «Собаке собачья смерть». Но зал кричал: «Давай, Шмульке! Шмульке, давай!»

Меня расстреливали на бис. До пяти раз.

На этом пьеса о неизвестном фашисте заканчивалась.

Друг меня взял в их коллектив. Там уже блистал актёрским мастерством Жванецкий. Играл хорошо. Чувствовал написанное им самим. Пулей вылетал на эпизод, срывал аплодисменты и убегал.

Футбол в Одессе. Это что-то особое. Года до 1960-го. Я тогда работал наладчиком на швейной фабрике. Дядя Боря, мой начальник, посылал меня в день футбола в магазин. Я брал шкалик, двадцать яиц, хлеб. Двадцать яиц жарились на сковородке в сале. Шкалик выпивался. Мы шли на футбол. На втором квартале мы заходили к Нюсе.

– Лапонька, кисонька, ты знаешь.

Он выпивал ещё шкалик. Мы шли по улице. Он переговаривался через дорогу – кого посадили, кого выпустили. Был возбуждён. На углу заходили в автомат. Он покрывал всё вином. Потом – бильярдная. Там мы шутили. Три от борта в лузу.

У стадиона уже была толпа – вся Одесса. Плевались семечками. Был знаменитый болельщик – дядя Боря. Он говорил: «Я поставил левым крайним такого-то». Кричал, принимал таблетки. Орал: «Моя семья тебя признала лучшим игроком в мире!»

Потом все шли, обсуждая. Минут пятнадцать ещё были возбуждены. Потом сникали. Завтра на работу. Шли по домам.

Уже в 60-х в Одессу приехал Райкин. Был у нас на капустнике. Пригласил меня в театр. Приглашение прийти передал мне Астахов. Я держал это в секрете минут двадцать. Потом поделился со Жванецким. Через полчаса вся Одесса знала, что меня пригласил Райкин.

Я до этого семь раз поступал в театральные училища. Даже в цирковое на эстрадное отделение. Меня не приняли.

Почему Райкин меня взял, а в театральные училища меня не приняли? Что это за люди сидят в приёмных комиссиях, которые в своё время не приняли Юрия Никулина, Геннадия Хазанова, Калягина? Что это за люди, которые при этом напринимали сотни людей, так и не ставших актёрами, исковеркали их судьбы? А скольких способных людей они не приняли, и те так и расстались с мечтою о любимой профессии. Вот уж действительно – бездарность надо тянуть за уши, а талант – он пробьётся сам. Пробьётся, но какой ценой? С потерей многих лет творчества. А Райкин вот разглядел.

Мы не спали всю ночь. По-моему, вся Одесса праздновала.

Райкин – великий человек. Это – и школа, и университеты, и аспирантура. У него люди становились профессионалами.

Кто был Жванецкий до Райкина? Балагур, остряк в студенческом капустнике, автор двух с половиной миниатюр. А тут он вкалывал по-чёрному. Он приехал в Ленинград, когда мы уже были с Витей у Райкина. Жили в одной квартире. Дым стоял коромыслом. Он писал по три-четыре монолога в день. Всё шло Аркадию. Что он не брал, доставалось нам.

У Аркадия миниатюры лежали годами. Он не играл года три Жванецкого. Была другая стилистика. Думаю, в большинстве случаев он понимал им цену. Может, не находил какого-то актёрского ключа.

Мы получали по 88 рублей. Витя был до этого инженером. Уже семья. Без квартиры, без денег, но с семьёй. Мы стали выступать сами. Гений злился, узнавая, что мы опять где-то «прославились».

Мы объясняли, что надо как-то жить. Мы рядом с ним были дети, но какой-то свой успех имели.

Жванецкий наш ещё не бегал с потёртым портфелем. Это уж потом он стал создавать вокруг себя атмосферу исключительности. Выйти на сцену со старым портфелем, вытащить из него кучу потёртых бумажек, отставить ручку, отклячить ножку. И пустить в зал поток своего сознания. А когда-то скромненько выступал и за десяточку. Бывало, в красном уголке так бичевал беспощадно. За десяточку в красном уголке.

За Аркадием ходил на цыпочках, смотрел ему в рот и говорил тихим голосом. Чехов выдавливал из себя раба по каплям. Тебе надо вёдрами! Вёдрами! И не тебе одному. Нам тоже.

Боже мой, 50 лет!

Ещё вчера ходили по Дерибасовской. Тогда, в 50-х, там собиралась вся Одесса. Ходил, я помню, в дудочках, вот таких ботинках – Карузо. У него были белые носки. За ним ходили толпами.

А этот продавец газет на углу Дерибасовской и Карла Маркса! Они торговали с женой. Он делал вот так вот. Газеты лежали под камнем, он вынимал и выкидывал, делал «па!». Нагибался и внизу делал глоток водки. А когда он переходил через улицу, она руководила им в мегафон.

Через какое-то время им из театра Райкина пришлось уйти. Они настолько выросли, что должны были стать самостоятельными. Никому не известные артисты провинциального одесского театра миниатюр приехали на гастроли в город Ростов-на-Дону. Приехали на неделю, один концерт в Ростове, остальные – по области. Больше одного, говорил администратор, они в Ростове не выдержат.

Они дали этот единственный концерт в столице Ростовской области и наутро проснулись знаменитыми.

Утром прибежал ростовский администратор и закричал:

– Что же вы молчали, что вы такие талантливые!

Их тут же переселили в люксы, и вместо недели по области они месяц выступали в Ростове, и город их выдержал.

Жизнь их в Одессе была нелёгкой. Никогда в жизни им в Одессе не дали бы сыграть то, что они играли в Москве.

В Одесскую филармонию звонили и говорили:

– Так, чтоб эти трое жидкив приихалы у Киев: Ильцев, Карченко и этот, как его, Жиманэцкий.

И ехали. А что было делать?

Рома обладает уникальным юмором. Вот один из образчиков. Он мне рассказывал про режиссёра Левитина: «В Одессе начиналась холера. Нет, сначала её не было. Но вот приехал Левитин, и началась холера».

Когда у Ромы в середине 90-х совсем плохо было с текстами, которых ему не давал Жванецкий, он сам насобирал одесских баек и так рассказывал от себя об Одессе, что зал умирал со смеху.

В конце 60-х годов они с Витей играли миниатюру «Авас». Райкин её увидел и захотел тоже в ней играть. Такого смеха не было до этого никогда, даже у Райкина.

Однажды Райкин играл эту миниатюру с Ромой и… «поплыл». Это было на юбилее Вахтанговского театра. Я сам видел этот юбилей по телевизору. Они стояли лоб в лоб: Райкин с Карцевым, и Карцев объяснял про тупого доцента. Зал умирал со смеху. Паузы были огромные. И вдруг Райкин, как говорится, «поплыл». Нет, он, конечно, не рассмеялся, но чуть было не рассмеялся, и зал почувствовал эту его оплошность, и даже реакция на пару секунд стала меньше. Но Райкин тут же справился с собой, и они с большим успехом доиграли миниатюру.

Но я представляю себе, как трудно видеть вблизи это уморительно серьёзное лицо Карцева и не смеяться. Я бы точно не выдержал и тут же бы раскололся.

В 1970 году я видел Ильченко и Карцева на конкурсе в Театре эстрады. Это был фурор, и в результате они получили вторую премию. Первую не дали никому. Я был на многих конкурсах, и на тех, где давали первую премию, но никто и никогда не выступал на этих конкурсах так здорово, как Карцев и Ильченко.

Думаю, что дело было в «национальном» вопросе. Ну, не нравился в то время власти этот «одесский» юмор.

По той же причине, я думаю, их в 70-х годах не показывали по телевидению. С.Г. Лапин этот вопрос решал не в пользу этой маленькой, но жутко пробивной национальности.

Был такой случай. Режиссёр Е. Гинзбург принёс Лапину список артистов, которые будут участвовать в передаче. Лапин вычеркнул А. Ширвиндта. Гинзбург сказал: